МЕЧТА

Изотопометр показывал 2,5.

Через некоторое время воздух начал вибрировать, костёр исчез, вместо него на сцене

образовалась старая настольная лампа с бьющим в глаза светом. На сцену откуда-то из

неосвещённого угла взгромоздился весьма габаритный господин с остатками второй

молодости на лице, с опалёнными пламенем бакенбардами и в чёрной шляпе-котелке.

– Здравствуйте! – он по театральному расшаркался. – Вы меня, наверное, ещё не

помните, я костюмер Колпачников. Мы с вами позже познакомимся. Сейчас что-то вроде

генеральной репетиции.

– Когда Ты мне позвонишь, я не буду сомневаться, правильно? – риторически

спросила Алиса.

– А Вы кукла? – спросил я из вежливости, хотя, в общем, имею привычку молчать,

когда вокруг есть люди поумнее.

– Больше да, чем нет, – последовал его ответ. – За это благодарим мою профессию. А

после той истории со взрывом в Чагино я в общем-то не уверен. Мне тогда позвонили из

эпицентра. А потом я уже сам стал звонить, это же такой перформанс наклёвывался! Это

вам не костюмы на пластиковых дур натягивать. А вот и они, все в сборе.

В зале стало светлее, и теперь можно было видеть зрителей – сидящих справа и

слева от подиума пластмассовых манекенов. Несмотря на то, что некоторые из них были

не полностью укомплектованы – кто без ноги, кто без руки, а кто и вовсе без головы,

казалось, они внимательно слушали своего предводителя. Их было около сотни.

Колпачников, кажется, уже вошёл в роль, громко и театрально произнося в облупленный

потолок:

– Это моя армия!!!

Потом добавил:

– Ребятки, вы тут только ненароком не курите, эти куколки-то с сюрпризом. Сносить

они, значит, собираются этот дом. Не представляет исторической ценности. Устроим им

небольшой ба-бах на полрайона!

НОЧЬ 14 (ПОСЛЕДНЯЯ)

(Далее см. Карту к Ночи 14 – прим. авт.)

Несколько ночей снова ничего не снилось. Алиса улетела в Антарктиду с

родителями, мне тем временем позвонили. Голос был низкий и глубокий, как будто

прокуренный. Голос не представился. “Если хочешь составить точную карту подземелья,

поторопись. Мы в Радиоцентре, и мы не куклы. Пока ещё. Нас скоро закрывают на

консервацию. Обратись к тем, кого знаешь”.

Сразу после звонка я уснул. Или не засыпал – уже не помню. Знал я Машу – к ней и

направился, нажав на поясе кнопку “Весна”. Кнопкой пользовался уже второй раз – и она

немного похрустела, прежде чем переправить меня – дешёвая пластмасса. С собой я

набрал рюкзак вещей, взял и оставленный Алисой изотопометр.

46

47

Весна встретила меня не по-весеннему. Никакими освежителями не пахло. Снова

пахло собаками, и это потому, что Гермо-3 была сорвана с петель. Я заглянул в ту

комнату, которой мы давно не пользовались – уровень воды за эти дни поднялся и залил

пол. Вероятно, ни о какой физической эвакуации через коридор, находящийся уровнем

ниже, уже не может быть и речи – пару десятков метров через мутную неприятную жижу

и торчащую отовсюду арматуру я не осилю. Я снял пояс и сложил его в рюкзак – его

теперь надо особенно беречь.

В портале “Весна”, которая теперь напоминала разваленную комнату, всё было

перевёрнуто вверх дном. Жалкая, но с претензией на уют мебель была разломана. В стене

напротив Гермо-3 виднелся пролом.

Направившись туда, я с удивлением оказался в студии “Кораллы”. Даже на кнопку

нажимать не пришлось. Вдоль подиума по-прежнему сидели манекены, правда теперь их

было раза в два меньше, и часть была повалена на пол. Предводителя не было.

Изотопометр показывал 2,3.

Моё внимание привлёк один из манекенов. Казалось, что внутри его пластмассовой

головы горит свеча. Свет внутри как будто подёргивался. Манекен начал слегка

раскачивать головой. Видимо, он таким образом хотел привлечь моё внимание – на

большее здесь энергии не хватало. На манекене был пояс с одной кнопкой, на которой

написано “Небо”. Билет в один конец. Я аккуратно снял с товарища пояс, и, вспомнив

предостережение Колпачникова про некурение в этом помещении при взгляде на

горящую в манекене свечу, поспешил поскорее отправиться на “Небо” по собственной

воле нажатием кнопки. Резко потемнело, и я провалился в какой-то треск. Как будто я

сидел в жёсткой вагонетке без амортизации и на всей скорости летел мимо попеременно

сменяющихся белых и чёрных полосок. А дальше мне уже снится про другого человека.

Или не про другого?

– Добро пожаловать на Небеса, – под эти слова, произнесённые знакомым

смеющимся голосом, Тимур открыл глаза.

Перед ним стояла кукла, которая раньше жила в их доме неподалёку. Он лежал на

бетонном полу, и февральский ветер сухой мелкой крупой осыпал присутствующих из

оконных проёмов недостроенной многоэтажки.

– Успел? – сказал второй, поправляя чёрный котелок. В одной руке он держал

пластиковый стакан с вином, в другой какое-то тряпьё. – На вот, утеплись. Там должно

было рвануть с минуты на минуту.

– Мы сегодня играем в добрых, – сказала Маша. – Пойдём, у нас тут камин есть.

Путь до каминного зала на вершине строящейся высотки занял не меньше минуты.

Они минули плиту с надписью “Добро пожаловать в Эмбрионологию!” Вокруг здание

окружал волшебный город со светящимися призмами на крышах. Была ночь, и призмы

светились разными оттенками: голубым, зелёным, жёлтым, и это был огромный город

счастливых людей.

В каминном зале играла приятная музыка. Приятная – не то слово, это был целый

симфонический оркестр, только играл он тихо, не раздражая экспрессией. Как будто

музыканты где-то на крыше, и их слышно через каминную трубу.

– Давайте танцевать! – воскликнул Колпачников, обнимая и кружа по залу двух

манекенов с нарисованными лицами, из-за чего они стали похожи на лысых

трансвеститов. Раздался шум какого-то пропеллера, и в окно влетели трое в смешных

куриных нарядах. Около окна располагалась закусочная, полузаметённая снегом, там эта

компания и собралась за обледенелыми бутербродами и горячим кофе из термоса.

Колпачников покинул манекенов, которые продолжили танцевать самостоятельно,

несколько неуклюже, правда, и направился в сторону прибывших. Они начали о чём-то

48

активно дискутировать, развернули какие-то карты, расклеили их скотчем на стенах, стали

в них тыкать и что-то обводить маркером. Жизнь в том углу бурлила.

– Это кто? – спросил Тимур у куклы.

– Сумасшедшие. По ним что, не видно? – ответила Маша, не открывая рта.

– Все остальные в этом помещении, конечно, здоровы. Интересно, а нас с Тобой и

манекенов этих они тоже считают сумасшедшими?

– Конечно. Потому что мы не заняты их важным делом, и оттого какие-то странные,

проживающие жизнь напрасно. – Маша поёрзала на стуле. – Они так думают. Точнее они

так думали раньше и говорили об этом, а теперь они стали мудрее, прочитали множество

философских книжек, изобрели каждый свою философию, и уже в этих философиях

наверняка нет места осуждениям. Осуждать сейчас не модно. Сейчас модно брать

ответственность за свою жизнь на себя. Сейчас модно быть счастливым и

самодостаточным. Они думают, что это наше дело, что с нами всё в порядке, даже если

мы не с ними. Раз мы не клеим карты на стены, то мы, наверное, заняты каким-то другим

важным делом. Или не заняты ничем, но сознательно незаняты. Им абсолютно искренне

кажется, что они не осуждают нас. И ещё мы им глубоко фиолетовы.

– Потому что в данный момент они счастливы?

– Именно поэтому. Человек в состоянии абсолютного счастья и абсолютного уныния

настолько автономен, что ему вообще никто не нужен. Опять же, он может считать, что

своим счастьем делает счастливее мир, но это ровно до тех пор, пока он не лезет со своим

счастьем к окружающим. Счастьем нельзя поделиться, увы. Его можно сделать для

других, спросив, а что они хотят, и сделать именно то, что хотят окружающие, но не

предлагать свой вариант. Иначе Ты не будешь ничем отличаться от сумасшедшей

бабушки-сектантки, сующей тебе книгу “Благая весть от объединённых апостолов

седьмого созыва”.

– Но эта бабка-то вполне счастлива, надо думать? Они обычно с такими

просветлёнными выражениями лица стоят. И она искренне считает, что всяк, хватающий

её макулатуру, просветлится и спасётся.

– А мы то, как на неё смотрим? Оставь уже в покое бабку. Вероятно, ей в своём

счастье до нас уже и дела нет. Она эгоистка, которая создала своё счастье, проповедуя

свой взгляд на устройство мира, свой массовый или не сильно массовый вид религии, и на

этом закончила. Свою разновидность MLM-маркетинга. И если она хотела бы сделать

счастливее нас, она могла бы спросить, а что хотим мы? Но не спросит, потому что мы не

захотим того, что она нам готова предложить. Ей проще оставаться в своём эгоистическом

счастье одной. Ну, или со своей сектой, так же как вот этим. – Она ткнула лазерной

указкой в куриную группу, обсуждающую диспозицию. За неимением стаканов они пили

напиток со вкусом вина уже прямо из пакета.

– Ну, что, пора прощаться? – произнесла Маша. – Во второй и последний раз. Меня

дальше пока не пускают, а Ты отличился. Теперь никакого пояса, поедешь на

непостроенном ещё лифте – он есть в проекте здания, но пока его не видно всем. Нужно

подняться на крышу.

По винтовой лестнице они поднялись наверх. С каждым шагом оркестр становился

громче. Наверху было всё – и сильная, но тёплая февральская пурга, и восхитительные

цветные призмы, словно парящие над соседними домами, и огромный оркестр из десятков

участников. Играли что-то из Вивальди, но Тимур был ещё тот знаток. Половина

участников оркестра, кто с подветренной стороны, были одеты в костюмы белых зайцев

со свисающими ушами. Видимо, так теплее – всю ночь тут играть. Или всю вечность.

Вторая часть была в строгих чёрных смокингах, и женщины тоже по-строгому.

Хромающий старый официант в шапке-ушанке принёс на подносе два бокала

шампанского. Один он вылил на стоящую рядом куклу, второй Тимур взял и сделал

несколько глотков. Было прохладно, красиво и величественно.

49

Тимур обернулся и увидел лифт. А ещё, идя к лифту, он подметил, что ноги у него

полупрозрачные. Когда он нажимал кнопку вызова лифта, шахта которого одиноко

высилась на крыше, сквозь руку он отчётливо видел и бетонный периметр шахты, и

кнопку. Контроль над ситуацией потерян? Или наоборот, теперь будет всё по-

настоящему?

Тимур зашел в деревянный лифт с неустойчивым освещением. Лифт, скрипя, поехал

куда-то вниз.

50

ИСТОРИЯ ТОНИ. ЭПИЗОД 3. МНОГОЗВУЧИЕ В ГОЛОВЕ

У меня среднее музыкальное образование, если что. Дело даже не в нём, а в том, что

музыка всегда играет в моей голове. И играет она не фоном. Вот сейчас там 66-я фантазия

Шопена, и я бы сказала – это жизнь моя идёт фоном. Для поддержания формы я играю в

камерном зале московской консерватории. Я играю там ночью, ну, не то чтобы в прямом

смысле играю, но как будто бы играю. Слушателей я туда особо не зову, поэтому в зале

иногда никого, иногда человека три. Как правило, незнакомые люди. Кроме одного,

который ходит за мной тенью. Всю жизнь ходит тенью. Богат, но не знаменит. Иногда он

говорит со мной – и тогда мне нравится в нём всё, кроме зубов. Он решил не вставлять

себе новые зубы. Он сказал, что новые белые зубы – это моветон, это как лимузин на

свадьбу. Только ещё попсовее. Уже давно неактуально. И уже давно говорит не о красоте

и о достатке, а о безвкусице. С этим не спорю, да, но целоваться в жёлтые зубы я никогда

не буду. А он и не просит. Может он меня преследует только в моём воображении? Но

важна ли мне правда?

Что есть правда? Какую роль играет она в моей жизни? Возьмём пирамиду Маслоу,

или пирамиду логических уровней Дилтса. Ну там пожрать, жить во дворце и иметь три

вертолёта – это просто. Но кто я, когда у меня три вертолёта и что возможным

становится? Как я ем, и почему мне важно есть именно те продукты, которые я ем?

Музыку с моим камерным залом консерватории можно списать на низший уровень, а еду

и отдых в Анапе поднять на верхний. Это всё очень зависит от человека. Моё

многозвучие, мой Шопен – это всё со мной внизу, как данность, как для кого-то хлеб. А

мой Дворец в Старой Купавне – это про то, кто я и что тогда становится возможным.

Ещё я часто думала про комфорт. Комфортно ли мне жить в несчастливой стране? То

есть в стране, где кого ни спроси, по отдельности счастливы, но спросить нужно в

определённый момент, во всё остальное время очень печально, особенно если ехать на

машине по среднестатистической дороге в 300 – 9000 км от Москвы и смотреть по

сторонам. И даже красота природы в точке 9000 км не компенсирует, если Ты не турист.

Или смотреть не по сторонам, а на дорогу – оптимизма не прибавится. Вся эта новая

псевдопатриотическая пурга, конечно же, не про меня. Но я-то здесь, и никуда не

собираюсь. И вот что я надумала: меня держит здесь возможность сделать жизнь людей

лучше. Держит – неправильное слово. В этом, возможно, весь смысл моей жизни. И даже

то, что я ничего в этом плане не делаю (а это примерно так), никак не аннулирует этот

смысл. Является ли возможность делать, но не сам факт действия, смыслом моей жизни,

или смыслом являются действия? Именно возможность, иначе бы я уже всё сделала – что

же в этом сложного – делать, если есть желание и уверенность? А вот возможность быть

полезной, но житие сугубо для себя – это, пожалуй, более тонкая категория. Я живу в

своих балансах, в которых качество дороги в мою Купавну и рожи вокруг дороги

поддерживают мой баланс осознанием возможностей – сколько всего тут можно сделать и

жизнь скольких людей улучшить. И продолжать скрываться за своим забором и ничего не

делать.

51

НОЧЬ 14 (продолжение)

Лифт крался бесконечно долго. За это время ранее Тимур успевал подняться пешком

на свой факультет и отсидеть пару. Потом свет совсем погас, и лифт как будто резко во

что-то уперся и повалился на бок. Тимур ударился о металл головой. Было тяжело

дышать. Он словно оказался в каком-то полиэтиленовом мешке, частично разодранном.

Когда движение остановилось, он предпринял попытку выбраться. Находился он

практически вниз головой, так что все тело неестественно затекло. Сквозь щели в мешке

воняло чем-то тухлым. Тимур расцарапал мешок, перевернулся и, преодолевая пустые

ящики и коробки, выбрался в сероватую мглу.

Он оказался на свалке. Свалка была затянута туманом. Его металлический контейнер

одиноко стоял по центру. Метрах в ста скрипела техника, но её было видно неотчётливо.

Какая-то живность периодически пробегала мимо, но она была заметна только боковым

зрением, стоило сфокусировать взгляд – как там уже никого не было. Отчётливо были

видны только крысы.

Тимур выбрался из контейнера и сперва думал пойти в сторону работающей

техники. Сделал несколько шагов, как вдруг слева возникло несколько силуэтов.

Небольших таких силуэтов на четырёх ногах. При фокусировке взгляда силуэты не

исчезли. Семь бродячих собак, по виду родственники. Они застыли и просто смотрели.

Как и Тимур.

Неожиданно одна из собак, самая образованная, подняла правую переднюю лапу, а в

лапе деревянная палка, а на палке бумажный плакатик, а на плакатике написано “Help

Me!” Как будто собаки собрались на демонстрацию. Они дружно развернулись и

направились в сторону, не туда, где работала техника. Контейнер затянуло туманом,

теперь здесь был только Тимур и семь собак, периодически неестественно

поглядывающие на него вполоборота.

Появились большие комары. Те, которые не кусают, но оттого менее неприятными

не становятся. Только сейчас Тимур заметил, что собаки не вполне живые. У кого-то

челюсть торчит, у кого-то внутренности. Процесс разложения продолжался, как в машине

времени, и вот это уже семь полускелетов в обвисшей пыльной шкуре. А потом уже и без

шкуры. А потом они проваливаются в землю и исчезают в ней.

Тимур снова один посреди бесконечной свалки. Комары исчезли. Перед ним – вход в

бомбоубежище. Деревянная двустворчатая дверь покосилась, он пролезает в щель между

створками. Фонари кое-где горят, на стене плакат «Схема бомбоубежища Чагинского

завода бытовой химии». Заваленная мусором бетонная лестница идёт вниз, где

располагается приоткрытая герметичная дверь, очень тяжёлая. Приоткрывая её ещё

немного и испачкавшись солидолом, Тимур оказывается внутри.

Большое заводское помещение. Тускло горит свет. Он горит как из редких ламп,

свисающих с потолка, так и от разложенных кое-где костров или горящих печей,

помещение масштабное – сразу конфигурацию не определишь. С потолка повсюду капает

вода, так что бо́льшая часть пола затоплена. В дальнем углу Тимур замечает несколько

горящих мониторов компьютеров, более того, оттуда к нему идёт группа людей.

– Обувай сапоги, – кричит низкий и очень родной женский голос. – И иди аккуратно,

пол неровный.

– Мама, привет! А что это за место?

– Это бывший радиоцентр бывшего завода. А теперь моя лаборатория.

Тимур осторожно пошёл по воде к Тоне. Они обнялись.

– Мама, а что это Ты так поправилась?

– Аппетит хороший. И потом, перед этими мне надо выглядеть главной, а как они

видят мир? Кто габаритнее, тот и главнее.

52

Тимур посмотрел на странных созданий. По телосложению близки к людям, но не

люди. Большие глаза, складки на лице, панцирь-полушлем состоит из двух половинок и

натянут на голову, а по бокам выступают склизкие дреды. Похожи на героев

второсортных фильмов про пришельцев.

– А кто это?

– Это моя армия! Пойдём на кухню, я расскажу Тебе историю…

Тоня налила чаю.

– Мне всегда хотелось, чтобы моя жизнь была какой-то особенной. Чтобы была и

тишина, и буря событий одновременно. Чтобы было так, как не было ни у кого ранее. И я

долго не могла сообразить, что же именно я хочу. В молодости я и Ислам принимала, и в

Красном Кресте работала, и даже мировой рекорд уже не помню в каком спорте

установила. Но это всё было не то, понимаешь? Это всё то же, что ещё если не сделано, то

делается тысячами других людей. Лет в тридцать я сдулась, вышла замуж за Твоего отца и

родила Тебя. Как будто взяла перерыв. Но была глубоко несчастна.

Лет через десять случайно на одной из вечеринок я встретила эффектного,

магнетически притягательного мужчину. Я не то, чтобы влюбилась. Я начала наводить

справки об этом человеке, и чем дальше я ковырялась, тем всё становилось

противоречивее. По одним источникам, он жил в XIX веке. По другим, он так и не

родился. В тот момент, когда я решила с ним поговорить, он исчез. Через несколько дней

я получила записку от него. «Всё возможно. Меня на самом деле нет, как нет и Тебя. Наш

мир – это энергия, которая перетекает из одного образа в другой, из одного тела в другое.

Ты можешь делать всё, что пожелаешь. Если Ты не знаешь сейчас, что хочешь – просто

делай что-то другое, чего от Тебя не ждут. Посмотри буклетик».

Моя жизнь была скучна и понятна. Мне не хватало саморазрушения. Мне не хватало

власти над миром и над собой.

В том буклетике было написано о проекте «Чёрный треугольник». Это была

пошаговая инструкция для меня, когда я могу сделать что-то очень необычное, но мне не

надо ломать голову, что же именно. Всё уже написано. План есть. Просто бери и делай.

Это и был бизнес-план, по сути. Проект касался разработки лекарства для живых. Если

это лекарство употреблять, то живых не станут беспокоить мёртвые. А если мёртвые

станут его употреблять, то они могут превращаться в живых.

И тогда я – прекрасный и добрый человек, решилась на эту авантюру. Он

рассказывал мне об этом проекте с улыбкой, будучи уверенным в своём успехе. Он

улыбался со страниц буклета, а физически я больше его не видела. Меня просто

зомбировали, как девочку из сетевого маркетинга, как древнюю читательницу «Города

солнца» или «Утопии». Но все лучше так, чем как было. В общем, я оставила вас с отцом

ради своего типа истинного предназначения.

Я научилась многому. Я стала независимой от чужого мнения, мне стало легко

общаться с людьми. Я научилась манипулировать общественным мнением с помощью

СМИ. Я создала всё это, что Ты видишь вокруг. Ладно, ладно, пока в процессе создания, а

то будешь придираться ещё.

– А это кто такие?

– Это – собаки, которые хотели стать человеком. Я отлавливаю бродячих собак,

читая их мысли, затем засовываю их вон в ту установку, и але-ап. Ну, пока не всё

идеально, но операции по пересадке органов человека тоже не с первого раза получались.

В общем, это опытные образцы. И сложно сказать, менее ли они счастливы в таком

обличье.

– А я почему здесь?

– Знаешь что, вот честно – я соскучилась. А Тебе сейчас должно быть уже всё равно.

Твоё тело нашли на свалке, когда мусоровоз опорожнял баки. Нет, там, конечно, начали

розыск, что да как – но какое это имеет отношение к делу? Я продолжаю взрослеть, моё

53

мировоззрение меняется, мне показалось ценным быть с Тобой рядом. Останешься, а? Это

очень необычный мир, поверь.

– Пока останусь. И, правда, интереснее, чем в крематории гореть. Одно другому не

мешает. А если надоест – уйду, так что никаких бумаг не подписываю.

– Вот и чудненько. – Тоня налила что-то в маленькую стопку с видами Исландии. –

Выпей вот это. Ты сюда пришёл в теле другого человека, спасибо ему. Но надо его

вернуть.

Я просыпаюсь очень тяжело. Нащупываю яркий фонарь и включаю его. Лежу в луже

– тут вокруг одни лужи. Большое помещение, сверху капает вода. Вокруг меня валяются

разбитые мониторы. И какие-то черные резиновые чехлы. Я пытаюсь встать, но за что-то

зацепляюсь, и снова падаю неудачно в лужу, поранив правое предплечье. Под водой

острая арматура. Течёт кровь из вены. В рюкзаке нахожу тряпку и перематываю рану. Но

теперь я хотя бы проснулся, пусть и в своём сне.

“Если хочешь составить точную карту подземелья, поторопись. Мы в Радиоцентре, и

мы не куклы”. Возможно, этот и есть тот самый Радиоцентр. Бывший или будущий. Я

здесь был недавно, но то был не я.

Изучаю пространство. Рядом с разбитыми мониторами очередная гермодверь

(Гермо-4 – прим. авт.), которая не поддаётся. На противоположной стене виден

заложенный кирпичом проём. Я достаю изотопометр. 3,7. Не помню, что там мне

говорила Алиса, после трёх люди уже не те, кем являются, а четвёрка – это критическая

точка невозврата. Энергетический вакуум. Но она до трёх никогда и не доходила. Всё моя

доверчивость. Я теперь заперт в этом подземном каменном мешке, тут нет еды, так что

точка невозврата, вероятно, наступила досрочно.

Я иду в дальний угол. Здесь повыше и посуше, и изотопометр перешёл за 4,0. Я его

отшвыриваю в сторону. Передо мной чёрная занавеска, которая колышется так, словно

здесь может быть подземный ветер. Я понимаю, что это конец, и меня это совсем не

печалит. Мне всё равно. Можно подумать, такой исход был непонятен с самого начала. И

это состояние полного безразличия так приятно. И тишины, и одиночества. Я отдергиваю

штору и вхожу в небольшую комнату, залитую синим светом. Стены неровные, как в

пещерных отелях Каппадоккии. По ним стекает вода.

По углам расположены динамики, из них транслируется звук стекающей и

капающей воды. И лёгкие всхлипы. Всё помещение плачет.

Я назвал этот портал «Слёзы». Я заканчиваю схему, и возможно, она кому-нибудь

ещё пригодится.

54

ОФФТОП 4. СЦЕНАРИИ И СЮЖЕТЫ

Будет ли удачнее фильм, если его ставить без сценария? Разумеется, в этом случае