МЕЧТА

её мы не смогли – всё давно заржавело. Алиса бегала со своим изотопометром по всем

комнатам. 1,7 прибор показал у запертой наглухо герметичной двери, но рекорд – 1,8 –

обнаружился ровно по центру первой комнаты, в районе сваленных в кучу и

перевёрнутых столов. Именно от этих столов и фонило. Под ними, прямо на бетонном

полу, лежал массивный металлический лист.

В бомбаре помимо мусора находились метки некоторых игровых проектов – тех, где

по ночам коды надо искать. Я даже нашёл несколько кодов. Тем временем Алиса

озабочено говорила:

– Ну, да, с планом совпадает, три комнаты и коридор. Вроде бы ничего. Но сигнал

показывает, тут что-то есть. Буквально у нас под ногами, а также за той гермодверью.

Возможно, есть другой вход в бомбарь, тогда мы можем оказаться с другой стороны

гермодвери. Знаешь, мне вот только сейчас пришла идея. Это же уфология – тут надо всё

ультрафиолетовыми фонарями просветить. Давай будем считать, что первую вылазку

сделали, энергию засекли, нужно рыть дальше. Завтра приедем сюда с УФ-фонарями.

36

37

НОЧЬ 3

В 23:40 той ночью я лёг спать, а, поскольку засыпал всегда быстро, в 23:42 уже

подъехал на авто (которого у меня тогда не было) на угол Краснобогатырской. Некоторое

время ждал Алису. Неподалеку за забором на работающей территории дымила труба.

Моросил дождь. Машин не было.

Вскоре мы перелезали через забор в прежнем месте. Вовремя, так как, спрыгивая,

заметили приближающуюся патрульную машину. Сегодня мы были вооружены УФ-

фонарями.

Продвигаемся тем же путём. В районе горящих окон стоит фургон и около него

курят и негромко говорят двое. Охранники? Непонятно кто ещё? Мы, пригнувшись,

проскользнули к входу в бомбоубежище. Около входа…

Я не люблю бродячих собак. Сказать честно – я боюсь их. Иногда пытался посчитать

количество своих страхов. Их оказалось немного – но собаки уверенно в первой пятёрке.

Я просто остановился. Алиса же направила в сторону собаки свой изотопометр.

– 1,4, – говорит она. – Это очень странная собака. Она здесь не случайно.

Тем временем псина сделала пару шагов в нашу сторону. Она сильно хромала, как

при полиомиелите. Алиса стала светить на собаку ультрафиолетом, стараясь, чтобы те

двое нас не заметили. Обошла собаку сбоку и сделала мне знак рукой. На грязном

собачьем боку отчётливо значилось “HELP ME!” Сюр начался.

Удивительный момент во всех моих снах-сериалах – это что они всегда начинаются

буднично. Ну вроде как просто ночью залезть в заброшенное бомбоубежище. А потом,

потихонечку так, начинается всякая хрень. Она интересна в тот момент, когда я помню,

что сплю. И чем страшнее мне становится, тем всё более в том же направлении движется

и сюжет. А потом я вдруг забываю, что сплю, и мне уже кажется, что вот она, моя жизнь.

И после ночи, полной хождения по тоннелям, я просыпаюсь с мозолями на ногах. И всё

как-то плоско и предсказуемо, не так как во сне. Я просыпаюсь или засыпаю? Иногда я

хочу наоборот, но… есть свои но… Наверное, так же люди летели в первый раз на Марс.

Где критерии целесообразности этого выбора? Где гарантии, что железо надёжно? Могу

ли я быть уверен, что вернусь? Хочу ли я вернуться? Почему я цепляюсь за эту жизнь,

которая тусклее, чем мои другие миры? Я организую сбор пожертвований в

антинаркотические фонды, а сам пребываю в полной зависимости от своих снов.

Дальше я в комнате дома города похожего на Венецию. Сижу в номере отеля на

четвёртом этаже на площади Санто Стефано или подобной. Внизу разговоры, дурацкий

детский смех, хлопанья ресторанной публики, звуки приборов. Окно открыто, занавеска

колышется от ветра. Я печатаю на клавиатуре эту книгу. Смотрю в окно. Окно разбито.

Штора дырява. Площадь пуста. Башня церкви, которая мне раньше казалась наклонённой,

теперь рухнула. В городе никого нет. Внизу полчища бездомных собак. Но воют они по-

волчьи. В дверь кто-то стучит. Заперта ли дверь? Это какой-то враждебный мир. Мне

нельзя ни туда, ни туда. Но что-то нужно предпринимать. Я беру в минибаре теплый

джин, а потом теплый виски. А потом ругаю себя, что опять выпил, но так всегда. Встаю

на карниз, ногами разгребая осколки стёкол. Течёт кровь, но у меня её много, ещё литров

пять. Прыгаю и машу крыльями. Их же не было – поэтому проваливаюсь вниз – и это

падение у меня на десятку из десяти по шкале счастья, но когда я на уровне второго этажа

– крылья появляются. И не только крылья, а какой-то нелепый куриный костюм. На левой

руке надпись: “Колпачников ТМ, Подколокольный, 12б”. В этом брендированном

костюме я сразу ощущаю себя выше обстоятельств, и взлетаю куда-то вверх, и внизу

мёртвая Венеция или подобное.

38

НОЧЬ 4

Чтобы никого не запутать – это абсолютно та же ночь по факту, где и собака, просто

снится мне это уже в следующий раз. В этом и прелесть моих снов – они яркие и

короткие, минут на двадцать – тридцать, в остальное время я просто сплю.

Собака, прихрамывая, убежала. Мы снова вдвоём у входа. Та же деревянная

покосившаяся дверь наверху, те же заваленные мусором ступени, уже знакомая,

приоткрытая гермодверь (далее буду называть её Гермо 1). В свете УФ фонарей всё

выглядит сильно по-другому. Нет перспективы, зато все мельчайшие детали приобретают

важность. Алиса так и не смогла объяснить, что же именно мы ищем. Мы с ней просто

разделились и стали изучать большую комнату – я стены, она пол и завал из мебели.

Далее переместились в коридор и маленькие комнаты. То, что в первой комнате обычным

фонарём высвечивалось как правила поведения в бомбоубежище, в УФ поверх этих

правил были нарисованы букеты цветов. И ниже подпись: «В моей душе всегда весна».

Тоня же обратила внимание на дыру в полу. Дыра была не вниз, а как бы немного

наискосок рядом с гермодверью (Гермо 2) и уходила под сорок пять градусов правее.

– Тут есть уровень ниже, – сказала Алиса. – И мне кажется, я знаю, где вход. Фонят

не столы, фонит что-то под ними.

Вместе мы вернулись в большую комнату и подошли к мебельным завалам. Алиса

ещё раз померила – было 1,7 – 1,8, как и вчера.

– Думаешь, металлический лист? – спрашиваю я. – Мне он представляется

неподъёмным.

– Надо пробовать.

Мы начали растаскивать мебель. Такое ощущение, что здесь собирались соорудить

большой пионерский костёр из старых столов, но забыли поджечь.

Лист на полу был размером метр на два и толщиной в полсантиметра. Тяжесть

неимоверная. Я решил искать какую-то распорку. Снаружи на бетонной лестнице

обнаружил что-то наподобие кочерги. Мне удалось поддеть её под лист в месте дефекта

пола. Неожиданно заболела рука – дала о себе знать рана предплечья, я даже и не помню,

откуда она у меня, хотя склерозом ранее не страдал. В воспоминаниях – упал на какую-то

арматуру, вокруг было много воды – но место и обстоятельства не могу припомнить. Как

будто это было не со мной. И поэтому была какая-то тревога, что это пока ещё не

случилось, но случится. Такая иррациональная паранойя.

Потихоньку лист отходил в сторону. В определённый момент стало очевидно, что

там внизу действительно есть отверстие. Через десять минут лист был откинут, в проёме

пола вниз шла узкая металлическая лестница и коридор. Лестница упиралась в воду,

коридор был затоплен. Я померил кочергой – сантиметров пятьдесят. Мочить ноги в этой

застойной воде сильно не хотелось – и мы решили вернуться сюда на следующий день с

болотниками. Изотопометр уверенно показывал 1,8.

(Далее см. Карту к Ночи 4 – прим. авт.)

Вероятно, вернулись мы на следующий день, но сон об этом продолжался у меня той

же ночью. Итак, мы спускаемся по железной лестнице в болотниках и плюхаемся по

колено в воду. Продвигаемся аккуратно, опасаясь затопленных провалов в полу. Коридор

длиной метров двадцать пять, в конце его такая же металлическая лестница наверх.

Поднимаемся и оказываемся в большой комнате. Запах здесь ужасный.

Комната очень похожа на ту, что при входе, только без всяких столов. Просто

бетонные стены с кое-где сохранившейся краской. Немного мусора на полу, совсем

немного, куда уж без него. Это пока мы светим обычными фонарями.

39

40

Вот если бы мы ими не светили – мы сразу бы заметили, что тут есть почти

естественный свет. А с фонарями заметили только на вторую минуту. В комнате слева

что-то приглушённо горело. Эта комната была продолжением ряда тех маленьких

комнаток, расположенных вдоль коридора, зачем-то перегороженного Гермо 2. По центру

комнатки стояла небольшая печь, неплотно прикрытая дверцей. Внутри горели дрова или

уголь – не разобрать. Вокруг в комнате ни дров, ни угля не наблюдалось. Такие печки

часто ставят в сельских банях. Железная раскалённая труба уходила куда-то в потолок. В

помещении было душновато.

– Зачем топить Подземелье? – это был полувопрос Алисы. – Тут ведь всегда

плюсовая температура и без печки.

– Кому-то температуры плюс восемь недостаточно. Например, мне. Потому и топят.

– А кто топит?

Мы исследовали оставшиеся три комнатки. В средней из них располагалась причина

жуткого зловония – в углу были свалены полуразложившиеся собачьи трупы. Какие-то

шерстяные мешки, набитые костями. Штук десять, наверное. На шкурах и на стенах

сидели соответствующие подобному случаю мошки с белыми крыльями. Меня чуть не

рвало, Алиса же беспристрастно тыкала в собак своим прибором.

– Показывает 2,0. Пограничное состояние. Лучше не поворачиваться к псинам

спиной – могут и тяпнуть.

Непонятно, всерьёз она, или шутила. Я вышел задом и, конечно, мне показалось, что

куча слегка пошевелилась. Я думал о собаке наверху – не из этих ли она будет. Не она ли

топит печь, подкладывая менее удачливых собратьев, чтобы было теплее на душе. Но чем

же ей помочь? Как мы можем ей помочь, если, возможно, сами будем нуждаться в

помощи? Если этот прибор будет показывать больше двойки.

Мы вернулись в большую комнату. С противоположного от комнаты с печкой торца

была ещё одна гермодверь (Гермо 3). Но гермодверь была не герметична. Большая

круглая ручка и щеколды присутствовали, но после изучения двери мы выяснили, что все

щеколды открыты, и она была заперта на массивный внутридверной замок. Без ключа

здесь не обойтись. А ключа у нас не было.

Между тем, дверь была ещё и с дырками. Как будто пробоины от пуль. Вряд ли

существуют пули, способные взять такую толщину, но было несколько отверстий

сантиметрового диаметра. Как мы ни изощрялись, наподобие «светить в одну дырку –

смотреть в другую» толком там мы ничего не разобрали. Я между тем постоянно озирался

назад – мне казалось, что собаки вот-вот должны проснуться и выйти сюда на своих

гнилых ногах.

Мы изучили открытое за сегодняшний день пространство УФ-фонарями, это заняло

минут десять. Ничего, кроме надписи ультрафиолетовым маркером на Гермо-3: «Please

UF only». Вероятно, имеется ввиду о просьбе пользоваться за этой дверью только УФ-

фонарём. Значит, туда можно пройти. Значит, нас там ждут.

Когда мы решили двигаться на выход через затопленный подвал, я не смог не

отметить, что печка потухала. Кто разжёг её перед нашим приходом, создав уют?

41

ОФФТОП 3. ДВЕРЬ: ТРЕТЬЯ ИЗ ЧЕТЫРЕХ

Ленты, замки. И тяжёлые мраморной крошкой поющие нотами тени.

Тени любви. Новых дней непродуманных полноценность сильнее метелей

Нас разбудит в четвёртом часу, в окна камни из глины бросая. Сомнения

Нас забудут в том доме, что в кадастры не занесён архитектурных излишеств.

Возвращение к старой мысли, нарушение прежних лучей формализации

…как газовым баллоном над морем,

…как плесенью зелёной в ямах,

Мы будем улыбаться бриллиантами, стоматологов пиаря безвозмездно.

Мы будем двадцать слёз ронять насквозь иллюзий исключительности.

Какой сегодня день? В календарях для пуль отверстия. Нас нет уже за

пасмурным закатом. Гордость.

Взмахи крыльев не успели восхититься тёмной пеной с белыми медузами.

Мы сегодня половину жизни, мы сегодня красный якорь на дорогу выложим.

Мы войдём сегодня чистыми в третью четверть сроков непродуманных.

Мы – творить добро, любить себя, комфортность сказок создавать

своею сопричастностью.

(Д. Астрадамский, 2005)

42

ИСТОРИЯ ТОНИ. ЭПИЗОД 2. СТ. М. ВОЛЖСКАЯ, 22 ЭТАЖ

Тогда всё было не так. Не совсем так. Я позвонила и сказала, что я на Волжской, как

если бы я там была, а вообще я сидела в лаборатории и управляла массовым психозом. Ну,

может и не управляла, но вклад свой вносила. Сидела и строчила в интернет всякую хрень

– пауков придумала, перетекающих из вагона в вагон людей. Вот что-нибудь полезное по

делу напишешь – никакой реакции. А какую-нибудь необычную «утку» всунешь в разгар

массовой истерии – подхватят, растиражируют, да увеличат масштабы и переврут так, что

даже я бы уже посчитала перебором. Хотя я всегда была и есть за перебор, чем недобор. У

пауков уже двенадцать лап стало, у меня было восемь. Я написала о метровых размерах,

теперь уже пять метров. Пишут те, кто не видел, а увидеть их невозможно, потому что их

нет, – но истории пошли. На Октябрьское Поле послали даже какие-то волонтёрские

спецподразделения. И среди них даже уже якобы есть жертвы. Я никогда не считала

умными те две трети населения планеты, кто смотрит или читает новости, и это я ещё по

природе оптимистична в оценках. Ну, если только не их самих показывают в этих

новостях – тогда это уже про тщеславие, а не про глупость и безделье.

А я сижу себе в истинном эпицентре – в подвале завода бытовой химии в Чагино, и

строчу в интернет. Подвал полузатоплен, так что я в сапогах-болотниках, мы тут все по

подвалу так ходим. В среднем воды сантиметров двадцать, но иногда ямы глубокие, так

что чай на подносах мы уже тут давно не носим, равно как и компьютеры в

негерметичном мусорном пакете. У нас есть специальные лодочки, куда мы кладём то, что

нужно переместить по подвалу. Вот бы и для нас лодочки были, а то все ноги в синяках и

кровоподтёках. Но кто последний раз видел мои ноги, кроме любовника из Твери,

который всегда пьян? При этом он один из самых успешных людей Тверской области. Он

относительно трезв несколько часов с утра, и всё в это время успевает. Но пьяным он мне

нравится больше. Я не собираюсь связывать с ним свою жизнь, но мне нравится то, что он

есть, и есть не далеко и не близко. Три – четыре часа дороги на любом транспорте –

идеальное расстояние для отношений. Лишний раз не поедешь, а если уж собралась –

значит, настроилась на всё прекрасное.

Вообще, я себя всю жизнь ловлю на мысли, что я делаю совсем не то, что

планировала. Не то, чтобы кардинально противоположное, но постоянно у меня какие-то

частные случаи первоначальной задачи. Я вообще-то люблю людей и себя. И цели

изначально благие. А потом все идёт по другому сценарию.

В то утро я позвонила в Подколокольный переулок и снова наврала с три короба.

Когда-то в молодости я писала диссертацию на тему «Коммуникации как

трансформационная основа мира». Тогда это называлось совсем по-другому, что-то

связанное с партагитацией, но сути это не меняет. В общем-то, и так очевидные сейчас

всем вещи.

Когда я звонила в Подколокольный – я ещё не знала, что буду говорить. В каких

масштабах. Должны ли быть у мутантов хвосты? Должны ли они делиться пополам?

Красят ли они волосы и есть ли у них волосы в принципе, и где эти волосы есть, если

есть? Пытаются ли сохранить молодость, и чем они её сохраняют? И нужно ли мне

подрядиться на кампанию противовозрастных средств, чтобы достроить баню?

Я сперва слушаю, кто мне ответит с той стороны. Может, мне вообще не захочется с

ним разговаривать. Я могу посчитать, что там слишком рациональный человек.

Возможно, надо мной просто будут смеяться. Спросят, сколько мне лет, и почему я до сих

пор занимаюсь фигнёй, вместо того, чтобы заняться своей жизнью. Фигня – это и есть моя

жизнь. Но это я скажу уже сама себе после того, как повешу трубку. Но в то утро всё

сложилось по-другому. Мне поверили. Я знала, кому звонить.

43

ПРОДОЛЖЕНИЕ СНОВ КИРИЛЛА

НОЧЬ 9

Несколько ночей мне ничего не снилось. Ничего, заслуживающего внимание.

Ничего, связанного с подземельем. А потом Алиса нашла ключ. Он находился внутри

Синего Куба из дерева, неглубоко зарытом в парке Кусково. Огромный складной ключ –

сантиметров двадцать длиной, а рукоятка ключа в виде розы. Мы сегодня договорились

идти в подземелье в праздничном наряде и с шампанским. Такое вот было настроение. У

Алисы праздничное – это значит всё чёрное и побольше чёрных бантов. Болотники у неё

тоже были чёрные. У меня праздничное – это значит побольше всего яркого и

разноцветного. Болотники у меня были оранжевые. В большой комнате, которая после

затопленного коридора, воняло так же ужасно. Гермо-3 открылась без труда. Мы оставили

болотники за дверью, обули туфли, включили УФ и поскорее закрыли Гермо-3 с обратной

стороны. Запах здесь был бы затхлый, если бы кто-то не побрызгал освежителем для

туалетов. Теперь здесь был запах затхлой лаванды. Но хотя бы не собачьих трупов.

Если можно так выразиться, здесь было весьма уютно. Достаточно тепло и кое-где

ещё сохранились выцветшие обои. Старая мебель была представлена деревянным

письменным столом, четырьмя облезлыми креслами, журнальным столиком, вместо одной

ножки стоящем на кирпичах. В углу висела бельевая верёвка с сушащейся на ней детской

одеждой. Я достал из серебристого рюкзака брют и бокалы, мы выпили. Изотопометр

показывал 2,2.

– Мы здесь уже совсем не одни, – сказала Алиса буднично. Поверх кое-где

сохранившихся обоев было написано:

«Весна. Я долго смотрела вдаль.

Весна сказала, что ты уйдёшь.

Цветы расставлю вокруг сейчас.

Весна будет здесь со мной всегда…»

Или

«Весенние цветы распускались на нашем закате.

То были последние дни, акварелью по сердцу раскрашенные,

То были мои первые дни, когда я создала свой новый мир»

И подобное…

В комнате был полный штиль, как будто бы перед бурей.

– Для бури маловато, – как будто бы прочитала мои мысли Алиса. – Но воздух

начинает двигаться, ощущаешь?

Раздался звук чиркающей спички, на журнальном столике загорелась свеча в

старинном канделябре. В одном из кресел сидела полуметровая кукла. Она была во всём

бежевом – вероятно, сильно застиранном белом.

– Привет, я Маша. Нечасто ко мне заходят новые гости.

Когда Маша говорила, она не говорила. Она продолжала сидеть статично, рот не

двигался – но мы знали, что это говорит она. Мы представились. Алиса продолжала:

– Мы получили задание нарисовать карту территории. Нам это место представили

как Царство мёртвых кукол. А вы мёртвые?

– Куклы моего года выпуска все мёртвые. Но это не означает, что с нами не о чем

поговорить.

– А сколько вас тут? – Алиса продолжала.

44

– Штук пять будет. Но, думаю, больше. Тут весьма интересный с непривычки способ

передвижения – порталы. Поэтому я сама много где не была.

– А как вы оказываетесь в этом месте? Это какая-то ссылка?

– Ну как сказать. Это успокоение. В основном мы тут брошенки – кто в доме под

снос остался, кто на свалке сгорел. Но мы тут в своём роде избранные – это как в Вашем

мире инвалиды, участвующие в паралимпийских играх. Мы просто не захотели сдаваться.

Мы почувствовали, что ещё не самореализовались. И я с уверенностью скажу Тебе, что я

счастливее большинства людей.

Я налил шампанского кукле, а Алиса продолжала свой спич:

– A я тоже раньше считала себя счастливее многих, а теперь я думаю, что многие

считают себя счастливее многих. Счастье оно же индивидуально. Если у меня здоровая

крепкая семья – счастливее ли я человека, у которого нет семьи? У которого было три

семьи? Я думаю, что я счастливее, а они думают, что они. Счастлив тот, кто живёт так, как

он хочет. И кто способен становиться тем, кем он хочет. А таких большинство.

Мы, кроме куклы, выпили. Алиса продолжала:

– А кем Ты хотела быть?

– Ну как, – кукла прокашлялась, – сперва я хотела быть любимой. Мы все через это

проходим. Я жила в Подмосковье. У человека с шизофренией. У очень интересного

прекрасного человека. Я как-то пыталась даже быть похожей на свою хозяйку – и, думаю,

часть черт у меня от неё. А потом я стала понимать – что мне хочется большего. И ещё

большего. И вообще я могу быть автономной. И стала.

Я чувствовал, что мой двадцати – тридцатиминутный сон подходит к концу, хочется

перевернуться – поэтому взял инициативу:

– Мы ещё вернёмся поболтать.

Маша отреагировала:

– Да. Я не люблю людей, которые приходят надолго. Я люблю быстрых гостей. И я

искренне рада быстрым гостям. На столе вы найдёте пояса с кнопкой – черный и

салатовый – сами разберётесь, какой кому – одеваете как ремень – нажимаете кнопку

«Весна» – и вы здесь. Кнопка «Д» – это дом – можете уже одевать и нажимать.

Мы так и сделали, решив, что болотники нам больше ни к чему.

НОЧЬ 10

Следующей ночью в 01:14 мы прибыли к Маше нажатием кнопки. Красоваться нам

теперь было ни к чему, и каждый нажал кнопку “Весна”, будучи в домашних пижамах. Я в

пижаме жёлтого кролика, Алиса в пижаме чёрного старого монаха-гота. Маша

материализовалась быстро. Снова пахло туалетным освежителем, создатели представляли,

что так должна пахнуть “сирень после грозы”, что было отображено на этикетке.

– Сегодня вы приглашены в гости, – сказала Маша. – Это тут, рядом. Может, пара

десятков километров, может, за соседней стеной. Никто точно не знает. Что показывает

прибор? – спрашивает она Алису.

– 2,2, всё стабильно.

– Когда выше двух – выданные вам пояса становятся инновационнее. Если из

другого портала мне приходит для вас приглашение, на ваших поясах появляется новая

кнопка. Это, вообще-то, военные разработки. Целый десятитысячный НИИ трудился над

созданием каких-то сложных вещей, осваивая выделенный на инновации бюджет. С

большим количеством нулей. После пяти лет работы результатом стали эти пояса. И всё.

Никаких прорывов. Ничего такого, чего нельзя было бы купить у китайцев за небольшие

или большие деньги. Лавочку прикрыли, Пояса работают только при высоком излучении.

Их посчитали опасными. Ни танки, ни марсоходы они не перебрасывают. К тому же не

45

сильно надёжны – кнопки иногда заедают. Поэтому у меня тут вагон этих поясов.

Отправляйтесь дальше, и меня на некоторое время забудьте.

“Кораллы” – написано на третьей кнопке, мы с Алисой становимся рядом и

нажимаем её, каждый на своём поясе.

Куда мы делись, я точно не знаю, но примерно через несколько секунд мы

материализовались в приличных размеров комнате, по центру которой имелась сцена, от

которой отходил покрытый потёртым зелёным линолеумом подиум. В комнате был

бардак. По сцене и подиуму валялись какие-то листовки, рассыпанный растворимый кофе,

пролитое вино или что-то подобное, давленные пластиковые стаканы. Освещалось всё это

тускло и по–старинке – костром, разложенным прямо на сцене, зал же утопал в темноте.