скачать книгу бесплатно
– Это вечный вопрос для России. Кто-то из немцев, не то Бисмарк, не то Вильгельм, сказал, что мы, русские, медленно запрягаем, но зато быстро ездим. Или что-то в этом роде. Точно не помню. Так надо же всю страну запрячь. – Вебер сжал кулак и дёрнул видимую ему одному вожжу.
– У меня чувство неуверенности родилось уже в тот момент, когда товарищ Молотов подписывал пакт[6 - Пакт Молотова-Риббентропа – сговор правительств СССР и Германии, положивший начало Второй мировой войне.]… Какой-то он слишком выгодный был… И всё хорошо. Чего-то он нам сулил, иначе мы бы его не подписывали. Да вот не вышло.
– Что теперь судить. И вообще лучше об этом… – Вебер метнул настороженные взгляды по сторонам.
– Да, но кто-то же должен нести ответственность, – прошипел осторожно дядя Коля. – Хоть моральную. Ну, хоть какую…
– Разберёмся после войны…
Путь колонне пересекла другая – красноармейцы на лошадях тянули пушки.
Желая получше разглядеть, что делается впереди, он выскочил на тротуар и увидел перед собой сберкассу.
«Можно позвонить! – обрадовал он себя. – Там обязательно есть телефон».
Взбежал по ступенькам, резко толкнул дверь и зачем-то сказал в пустоту почти тёмной комнатки:
– Я только позвоню.
Ему никто не ответил.
Монета утонула в стальном ящике, а в трубке послышалось свистящее хрипение.
Он бросил трубку на рычаг, окунул голову в маленькое окошко в стене. Там, за решёткой, сидела девушка в зимнем пальто и сером пуховом платке.
– Денег не выдаём, – сказала она, заученно не обращая внимания на посетителя… – Мне… По гривеннику… Позвонить. – Он протянул червонец.
Круглое лицо посмотрело недоумевающим взглядом.
– По рублю могу. А иначе – никак.
– Гривенник! – Бумажка нервно дрожала в его руке, и он чуть ли не до плеч пролез в окошко.
– Сейчас гривенники? С Луны свалились?
– Я вас не понимаю… Мне нужно позвонить. Пока мы стоим. Мне очень надо. – Он стал ещё сильнее волноваться. – Гривенник… Ну, это десять копеек… По… по… нимаете… з-з…вонить.
– Нет их уже давно. Как война началась – пропали. Сразу. Меди могу насыпать.
– Но… Как пропали?
– Все монеты, которые белые… Думают, что в них есть серебро… Вот и прячут. Война. А там кто знает, что будет.
– Да? – Он бросил испуганный взгляд за окно в стене на колонну. – Как же так? – И растерянно спросил: – А как быть?
– Ой, я вас знаю, – уже лицо девушки появилось в окошке. – Вы… Я вас хорошо знаю… Это вы тогда… Я в третьем ряду сидела… На концерте. Меня тётя с собой взяла. Она в театре… Артистка. Вы – первая!
…Первое отделение прошло спокойно. Исполняли старое, хорошо заученное. Дирижёр на ошибки реагировал лишь взмахами бровей.
В антракте старик подошёл к нему и, ухватившись длинными костями пальцев за локоть, просительно прошептал:
– Смотрите внимательно на руку. Ритм… Ритм… Всё сейчас зависит от вас…
Говорил медленно, будто хотел, чтобы каждое слово въелось, прилипло… и на всю жизнь. А голос звучал непривычно заискивающе. От этого был ещё более неприятным.
«Что с ним? Старик такого никогда не позволял себе. Почему упрашивает, умоляет? Должен требовать…»
Он вдруг почувствовал, как по телу покатилась горячая волна. Лицо запылало, а руки нервно задрожали.
«Почему я раньше не догадался? Как это могло случиться!?»
Захотелось освободиться от пальцев дирижёра и подойти к альтистке, но старик не отпускал, все говорил, говорил… Его остановил только звонок.
Глядя на костлявую спину уходящего дирижёра, направляясь в оркестр, он, подхватил её локоть и тихонько прошептал:
– Что-то происходит со мной. Но ты не реагируй. Считай, что я… я смотрю на тебя.
– Я боюсь, – испуганно ответила она, глядя в его отрешенные глаза.
Палочка вспугнула звуки, и они, как птицы, полетели в зал. Мгновение его скрипка заученно следовала за дирижёром, а он выхватывал из общего хора звук её альта. Скованное напряжением лицо дирижёра ясно и чётко выдавало мысли: господи, лишь бы не сорвалось. А глаза просили, умоляли.
«Задумал ты недоброе, – вдруг с ужасом подумал он, прочитав мысли дирижёра и словно прозрев. – Не догадался я раньше. Мне было не до тебя. Здесь не так надо играть. Сейчас – это ложь!»
Его мысль побежала быстро вперед по музыкальному тексту, как бы пытаясь увидеть то, что было скрыто, и, ещё не достигнув конца, вернулась, убедив его в собственной правоте.
«Но зачем? Ведь этого нет! Нет здесь никакой радости и фальшивого счастья. Здесь буря! Тревога! Человеческие муки!»
Он взглянул мельком на дирижёра, желая увидеть на его лице хоть намёк на то, что сам увидел и почувствовал. Но лицо, суровое, властное, только требовало, чтобы никто из музыкантов не осмелился ослушаться, уйти в сторону.
Ещё раз он прислушался к звуку альта, бросил взгляд на альтистку и, подчиняясь не себе, а высшей воле, окунулся в новую музыку. Он слышал рев безудержной стихии и смерти, которые готовы были разлиться во всю ширь, разрушить все. Поток подхватил его и, ускоряя бег, понёс… Волна подбрасывала на вершину гребня, откуда он видел вокруг светлое, залитое солнцем пространство. Это был лишь миг. Затем разверзлась пучина, бросая его в бездонную пропасть. И чем дольше он падал, тем ярче пылали на оранжево-зелёном небе чёрные звёзды, дышавшие потусторонним огнём. Но неведомая сила подхватывала его у самого дна и, в то время, когда над ним должны были сомкнуться волны, стремительно выносила на самый верх, к солнцу…
Он возвратил себе сознание. Вокруг звучала знакомая музыка,
но не та, которую репетировали.
«Что с ней?» – испуганно прислушался он.
Альт пел песню стройно, весело и ровно.
Он окинул глазами оркестр. Восковая тусклость лиц исчезла, а нотные листы вот-вот вспыхнут от пламени глаз.
Лицо дирижёра ещё больше вытянулось, брови точно поредели, чёрные зрачки, огромные, боязливые, источали страх. Руки напоминали сухие ветки. Не имея сил остановить безумную и неподвластную стихию, старик старался угнаться за нею, будто она уносила его душу, оставив ему ненужное дряхлое тело. Мечи взглядов схлестнулись. Старик зло молил о пощаде.
В этот непрошеный короткий миг реальности увидел, что не дирижёр управляет оркестром, а он. Но тут же ощутил, как музыкантами снова овладевает дирижёрская воля. И не давая развиться ей, утонул в своей музыке, увлекая за собой оркестр…
Зал молчал. Сколько времени? Бесконечно… Но дальний, сначала робкий удар ладоней разорвал тишину, и уже гул, неистовствуя, летел в оркестр, раскрывая окна и двери,.
Дирижёр кланялся.
«Что вы наделали!» – восхищённо пробасил Матвей Осипович.
«Я иначе не мог».
«Вас уволят!.. Мы сразу поедем ко мне. Втроем. Я всё расскажу жене».
– Во сне или наяву? – прошептал, чуть шевеля губами. Он не мог осознать своего состояния.
Сладкий обман сна.
– Куда вы сейчас? – спросила девушка в кассовое окошко, пытаясь изогнуть головой сталь решётки.
– Окопы роем, – отмахнулся он. – Телефон… А монет нет! Понимаете, мне надо позвонить.
– В кассе нет, но я вам дам свои. В кассе нет белых монет. Их все по карманам рассовали. Считают – в них серебро… Я до сих пор вспоминаю концерт… Вот… возьмите. – Её лицо зарделось от смущения. – Наверное, теперь всегда будут играть так. Правда?.. – Из ладони в ладонь упали несколько монет.
– Дайте мне сдачу. – Он просунул в окошко червонец.
– Нет, не надо… Звоните…
Он подлетел к аппарату, положил гривенник в отверстие монетного рычага и опустил её в гулкое пустое нутро.
На противоположном конце молчали.
Слушая гудки, он шептал себе беспрерывно: «Сейчас подойдёт… Сейчас… Из коридора не слышно – дверь закрыта плотно. Занята. – Глаза ловили за окном спины товарищей. – Ещё немножко… Сейчас подойдёт…»
Колонна качнулась и исчезла из маленького, перехваченного газетным крестом, оконца.
– Деньги забыли! – закричала вслед девушка, протягивая червонец. – Возьмите!
– Да, да. А вы, правда, были на концерте? Очень страшно всё?
– Сначала боялась. Думала, остановится оркестр, а потом… Бегите!
– Я вернусь и принесу деньги. Только никуда отсюда не уходите… Я верну.
Улицу стали заполнять люди. Их становилось все больше, и скоро уже две колонны двигались навстречу друг другу. Эта, вторая, несла и везла домашний скарб, вела детей, сама молчаливая и не глядящая по сторонам.
– Вы откуда? – спросил он у шедшего мимо человека.
Ему не ответили.
– Вы откуда?
– Отсюда. – Молодая женщина с ребёнком на руках показала на соседний дом.
– Куда?
– Пока по Владимирке – ответил уже другой торопливый голос. – А там видно будет.
– Куда успеем дойти, – добавил кто-то.
Среди толпы вдруг выросли две «полуторки», на кузовах которых громоздилась мебель. У одной через задний борт свисал ствол пальмы с игламилистьями. Машины пытались бесцеремонно расталкивать людей, пронзительно сигналя. Но толпа не реагировала. И казалось, автомашины вот-вот сойдут с ума от собственного истерического воя.
Колонну догнали «полуторки».
– На машины, поротно!
Ехали очень медленно и долго, всё время пропуская вперед по дороге то гусеничные тягачи с гаубицами на прицепе, то такие же «полуторки», гружённые доверху ящиками. К вечеру их обогнал даже кавалерийский полк, тянувшийся легкой рысью, длинный, как разноцветный бесконечный шарф.
Остановились у маленькой деревеньки, когда совсем стемнело. Вдали угадывались силуэты изб. В деревню въезжать не стали – выгрузились на дороге у края поля.
– Командиры рот, ко мне! – скомандовал капитан.– Остальные – вольно!
Всё вокруг таилось пустотой. Только несколько деревьев, голых, худоветких, сгрудились вдали и взволнованно гудели, будто готовившаяся в полёт стая больших птиц.
Откуда-то из поля, из-под земли возникли люди. Они окружили капитана, и один, должно быть самый главный, беспрерывно указывал то на прибывшую братию, то на поле и деревню.
Капитанский голос вновь построил колонну.
– Товарищи трудармейцы! – звучало твёрдо, без торопливости и нервозности. – В пяти километрах от нас вторая линия нашей обороны. Может так статься, что уже завтра передовая переместится сюда. Чем быстрее мы сделаем для наших бойцов окопы, тем… Задержать врага! Задержать на неделю, на день, на час. Это, товарищи, означает, что столицу мы сдать не можем. – Капитан сделал паузу, облегчённо вздохнул и мягким голосом деловито добавил: – Здесь со мной ваши новые командиры рот и взводов. Они объяснят задачи. Инструмент получите на месте… Товарищи командиры, разойтись по подразделениям.
Крепко заволокло темнотой. Пара изо рта не было видно. Лица не узнавались, а только угадывались тени.
– Шестой где? – прогудела такая тень, подходя к их взводу.
– Тут.
– Рыбаков кто будет?
– Я – Рыбаков! – отозвался хриплый скрипящий голос справа.
– Начнём, стало быть, знакомиться. Фамилия у меня – старший сержант Чуев. По батюшке, как водится на Руси, Трифоном Сидорычем кличут. Годков мне чуток за сорок, а стало быть, имею жену и при ней пятерых девок, не шуми тайга… Кто помоложе и живой в войне останется, прошу не стесняться и к моим девкам сватов засылать… Вот, тебе сколько? – Чуев ткнул пальцем в ближнюю темноту, откуда слышалось частое дыхание и кашель.
– Пятьдесят два…
– Не обижайся, отец, не шуми тайга. Темно, не видать… И чуток ещё меня послушайте. – Он говорил вовсе не по-военному до этого, и теперь, когда попытался изменить тон на приказный. Вышло плохо. – Коль я у вас командиром назначенный, граждане бойцы, значит, над теми, кто у Рыбакова записан, хочу предупредить: без моей команды ничего не самовольничать.
– Товарищ Чуев? – спросил Рыбаков, пользуясь своим ещё недавним старшинством.– Люди не ели.
– Товарищ старший сержант… – как-то между прочим уточнил Чуев. – Утром дадут. А сейчас потерпим чуток. У меня с рассвета маковой росинки во рту не было. У кого ещё вопросы?.. Значит, шагом марш за мной, не шуми тайга. Ночь короткая, а война длинная. Ночуем в траншее… По-солдатски.
Пахло сырой промёрзшей глиной. Морозило.
Он нащупал углубление в стенке – должно, отрытое пулеметное гнездо – и провалился в него, сжался, пытаясь согреться.
По траншее ходили, натыкаясь, обменивались грубыми окриками, натыкаясь на кого-то. Но скоро все угомонились.
Он почувствовал, что кто-то пробует втиснуться к нему в нишу, машинально съежился. Стало тесно, но зато тепло. Человек тяжело дышал махорочным духом и, вдыхая, раздавался вширь, сдавливая соседа.
