скачать книгу бесплатно
– Нас было четверо, а он – один. Фашисты его…
– А куда остальные подевались?
– Сбежали, сволочи! Они!.. Я сразу заметил!.. Всё время шушукались! – Его губы вдруг задрожали, а ноздри стали нервно дёргаться. Он пытался справиться со своей слабостью, но у него ничего не вышло. – Только ждали момента, как от старшины избавиться.
– От мы тут с тобой воюем, – стараясь успокоить парня, сказал Мещеряк, – а солдатский скарб из других погребов, которые не нашлись, думаю, уже – тю-тю. Твой старшина и те трое весь скарб давно растащили по хуторским дворам. И сохнут штаны и гимнастёрки сейчас на солнце, что мои портянки… А то и парашутами хлев утоптали, как бочку тюлькой.
Парень растерянно смотрел то на сержанта, то мимо него. И было видно, что он беспомощно ищет слова, которыми можно было бы отгородиться, защититься от беспощадности слов Мещеряка.
– И вообще… – начал он нерешительно.
– Ты бы свои портянки посушил, – сказал Мещеряк, стараясь помочь парню избавиться от неловкости и растерянности. – Ты ещё молодой, и портянки носить не наученный. Вроде, тряпки смрадные – хуже некуда, а на войне родную мать заменяют.
Он замолчал и долго возился с грязными лоскутами, стараясь разложить их под палящими лучами солнца. Но устав от томительного молчания, спросил:
– И где ж остальные ваши десантники специальные?
– Я на станцию вернулся… Там только горелые вагоны. Даже ни одной собаки… Фашисты всё разбомбили… За километр гарью несло.
– Моли Бога, что они тебя не застрелили.
– Кто?
– Старшина… И те двое.
– Меня? – удивлённо спросил боец. – Товарищ старшина? Да я у них за политрука был. И, вообще… Товарищ старшина наш… детдомовский.
Снова наступило неловкое, тягостное молчание.
– Ты самих немцев живыми хоть видал? – осторожно
поинтересовался Мещеряк. Он поджал под себя левую ногу и принялся деловито расчёсывать кожу между пальцами.
– Нет, – спокойно ответил Бесфамильнов. – Они надо мной… Первые два дня, пока я шёл… летали. А вчера никого не было. Даже в небе.
– Не до войны немцу вчерась было. Видать, им аванс, или получку выдавали. Дюже занятые. – И сержант уже серьезно по-отцовски спросил: – А если бы они тебя углядели и шлёпнули, шпана безусая!?
– А зачем я им один? По одному из пушки стрелять никто не будет. Это всем известно.
– Это тебя в твоём детдоме так научили?
– Вы, товарищ сержант, что?.. Кино «Чапаев» не смотрели?
– Счастливчик ты, Шура. – Мещеряк хмыкнул отрешённо. – В рубашке народился… А я каждое утро в землю зарываюсь, как тот крот, и оттуда волком скалюсь: или нету кого кругом. Всё больше голову в бурьяне держу. – И, вытянув ноги, осторожно сказал: – А, может, у тебя ещё чего найдётся пожевать… Ну, кроме сухарей.
– Каша, – ответил Бесфамильнов. – Целая банка.
– Богатый, – радостно сказал Мещеряк. – Прямо тебе, непман! Зачнёшь есть и мёд, когда голод проймёт. Давай! Уже и обедать пора. Солнце, вона, как припекает. – Он лёг на живот и стал смотреть на парня просящим взглядом.
– Кашу – вечером, – деловито сказал Бесфамильнов. – Нам надо ещё дня два продержаться.
– Что-то важное станется через два дня?
– К своим придём.
– А каша какая?
– Гречневая.
– С мясом?
– Как положено.
«У танкиста взято…– сержант тяжело и печально вздохнул, – и вашему десанту в мешок положено». – И попросил:
– Так, может, сухарь ещё один дашь?
Бесфамильнов достал из мешка сухари и, переломив один, половину протянул сержанту, а вторую вставил себе в рот.
– А вот у нас на финской, – сказал Мещеряк, откусывая кусочек, – так только одни шпроты были. Ни хлеба, ни соли… Только шпроты сучие. Я от них очень животом маялся… От их бы сейчас сюда, миленьких.
Сержант съел, запил из фляги и, протягивая её бойцу, спросил:
– У тебя закурить, случаем, сынок, не найдётся?
– Я не курю.
– Жалко.
Он поднялся тяжело, встал возле куста и принялся обрывать ягоды шиповника. Сорвав, ногтем большого пальца разломил красный шарик. Выковырял зёрнышки, а мякоть отправил в рот.
– А пулемёт как вы катили? – вдруг спросил Бесфамильнов, словно пытался докопаться до какой-то главной для себя истины. Встал на колени возле пулемётного колеса и попробовал открыть крышку патронника.
– Да кто его в одиночку по степу волочить станет? – ответил сержант, разжёвывая звуки вместе с ягодами. – Его нести – самое малое, три человека требуется. Один – лафет за спиной на себе… Двое… – И вскрикнул возмущённо: – И кто это так с оружием обращается! Где тебя учили!? Только не лапай гашетку! – Присел, выдернул из пулемёта ленту. – И что вы за десант такой, что не умеете с таким пулемётом обращаться? Гляди, как надо… Он проще лопаты… Только дюже часто патрон перекашивает.
– А где же остальные? – перебил парень.
– Какие остальные? – удивился Мещеряк.
– Ну, вы же один не могли его сюда принести.
– А ты всё меня проверяешь? Да я ночью на него наткнулся, как слепой конь на колоду. Бросили его тут… Гляди сюда! В жизни и на войне пригодиться. Аккуратненько закладываешь патрон как раз против дырки. А другой, чтоб рядочком лежал. Как близнятки. Закрываешь патронник… и давишь на гашетку! Я давно уже не пулемётчик. После финской – уже связист. Старший, куда пошлют. При офицере связи прикреплённый. Катушки от штаба полка в роты тягал. Вот тут, Шура, надо было немецкую разведку сильно бояться. – Он выплюнул изжёванные ягоды, встал и наполнил рот новой порцией. – Сколько она наших хлопцев переловила. Найдут провод, перекусят, а сами в кустах, рядом, залягут ожидать. Комполка или начштаб хватятся телефон крутить, а он мёртвый. Сразу бойца из отделения связи выкрикнут. «Бегом марш восстановить!» Добегает несчастный до места разрыва… И нету больше человека… А меня Бог миловал пока. – Он глянул в лицо парня, надеясь увидеть в его глазах понимание. Но тот смотрел отрешённо на пулемёт и, казалось, даже не слышал сержанта.
– Сволочи! – процедил сквозь зубы Бесфамильнов. На его круглом лице заметно взбухли желваки, а ноздри стали снова нервно вздрагивать. Его душа рвалась на части.
– Кого это ты так? – удивлённо спросил Мещеряк и повернулся всем корпусом к парню.
– Все! Оружие побросали – и по кустам!
– Да ты не кипятись, Александр, – стараясь успокоить парня, сказал сержант. – Ты лучше шиповника пожуй. Врагов можна и оружием, и без оружия сничтожать. Главное, найти нужного врага… Мы с тобой полежим под этим кустом до вечера и пойдём. А пулемёт пущай тут гниёт. Без него до своих быстрее добежим. Там…Там другой дадут.
– Как это – гниёт!? – выкрикнул парень. – Это же оружие!
– А если б мы с тобой надыбали около этого шиповника? Замаскированную…
– И ёё взяли бы обязательно… Как учили? Оружие не бросать.
Мещеряк хмыкнул и искоса поглядел на красноармейца.
– А ты знаешь, какая она – гаубыца.
– Оружие такое.
– Вот, мы пойдём вечером, найдём гаубыцу. Тут этого барахла сейчас, как блох на собаке. Ты этую железяку через фронт перетянешь. Она тебе заменит документы, какие надо показывать политрукам-особистам. За неё тебе орден прикрутят… – И спросил: – Может, у тебя, случаем, зеркало есть?
– Для чего мне ваше зеркало? – с удивлением спросил парень. – Я – девка какая?
– Жалко.
Мещеряк забросил в рот несколько ягод шиповника, снова принялся поправлять гимнастёрку, которая выбилась из-под ремня, пока рвал ягоды.
– А вот вы точно, как девка, – сказал боец. – Всё время прихорашиваетесь. Девки юбки всё время дёргивают, а вы гимнастёрку. – И ухмыльнулся насмешливо себе под нос. При этом лицо снова озарилось радостной улыбкой. – Может, у вас ещё и одеколон имеется?
– Адикалон? Это ты угадал, – смущённо ответил сержант, словно его застукали за непотребным занятием. После замечания бойца плечи у него безвольно опустились: он действительно стал напоминать невысокую, очень круглую, полную в талии женщину, одетую в военную форму. Только чёрная грубая щетина, битая сединой, выдавала мужика. – Если б был адикалон, то я б у тебя его на сухари выменял. Они из твоего мешка на всю степь пахнут.
– Зачем мне одеколон?
– Молодому адикалон завсегда нужный. Если б мине этот клятый адикалон, когда я таким безусым был, то и жизень моя совсем по другой колее покатилась бы. – Мещеряк выплюнул очередную порцию жвачки, улёгся на живот около пулемёта, подставив спину жаркому солнцу. Выдернул из земли серую травинку, принялся грызть, перекидывая из одного угла рта в другой. – На сладкий запах самые красивые мотылёчки-бабочки прилетают. До яркой бабочки руки сами тянуться. Капустниц рябых каждое лето кругом море. И никому до них дела нету. А прилетит какая цыганочка… Крылья – как тая бархатная юбка, переливаются… Глаз оторвать – сил никаких нету…
Мещеряк перевернулся на спину, подложил под голову ладони, согнул левую ногу в колене и как на подставку положил на неё правую. Безотчётный страх вдруг оставил его, точно вокруг не было никакой войны. И почудилось, что он лежит не в жаркой степи, а у себя во дворе, на далёкой Лукьяновке под старым раскидистым орехом…
– Я как про адикалон вспомню… – сержант закрыл глаза. – Так душа у меня точно горн в кузнице… Горит жаром. А этот самый адикалон, как тот дух, что из мехов… Жару додаёт… Стояли мы у восемнадцатом в одном местечке. Где-то около Житомира. И приглянулась мине девка ладная. Чернявая, кудряшки по всей голове. А глаза, як две сливы-венгерки, синим туманом помазанные. Батько её дёгтем торговал, а мы в его дворе коней батарейных держали. Я до неё из разных боков прилаживался. Даже серёжки обещал купить. А она мимо меня, да мимо меня. Точно меня совсем и нету. А командир мой над ней с первой атаки верх взял. Сапоги надраит хозяйским дёгтем, портупею вымажет канихволем, чтоб скрипела, как струна на скрипке, кресты нацепит… А они один об другой цокались, как колокольцы свадебные… Обязательно сверху себя адикалоном зальёт… Другой брандмейстер на пожаре воды меньше тратит… И до Цыльки в магазин…
Мещеряк загадочно замолчал. Выплюнул огрызок травинки, сорвав новую, отправил в рот. Смотрел в небо, словно пытался разглядеть за его белёсой пустотой давно потерянную любовь…
– Она с ним и сбежала, когда отступали… Будь у меня адикалон – пошла бы за меня…
– А разве в Красной армии кресты имеются? – озадаченно поинтересовался Бесфамильнов.
– Кресты? – переспросил задумчиво сержант. И, испугавшись, перевернулся на живот. – То я по привычке. Командир наш любил всякие цацки на грудях носить. Они звенели, что церковные звоны на пасху. Он всякие значки называл крестами. «Георгиев надену, – говорил всегда, – и к Цыльке в пазуху руки греть!»
Он посмотрел на Бесфамильнова, смеясь, но смех вышел неуклюжим.
– А кто у вас командиром был? – спросил парень.
– Я теперь и не помню.
– Не помните командиров Красной армии? – возмущённо удивился Бесфамильнов.
– Какой-то Примаков… А потом – Фрунза.
Мещеряк встал и снова взялся поправлять гимнастёрку, но вовремя остановился.
«Тьху на твои сухари! – подумал он, косясь на красноармейца. Тот сидел на коленях у пулемёта и о чём-то сосредоточенно думал, глядя в землю. Губы его дергались нервно. – Из-за пустой утробы я тебе, цуцику, обязан про свою жизнь рассказывать… А до своих придём – ты к моим словам столько своих приляпаешь, что и пара волов не оторвут. Тогда и доказывай, кто крепче шкуру спускал из спины – Деникин в Житомире или Фрунза в Крыму…»
– В Житомире, – отрешённо произнёс Бесфамильнов, точно боролся с собственной неуверенностью. Он оставил пулемёт и весело глянул на сержанта. Но эта весёлость больно уколола Мещеряка.
– А у вас в детдоме девчата были? Или одни хлопцы?
– Зачем нам девки?
«То-то ты такой кусючий, как собака, что ни одной
девки ещё не щупал», – подумал сержант и, принялся снова рвать ягоды. Набивая ими рот, осторожно спросил, глотая звуки:
– А вас всем детдомом отдали в энкэвэдэ?
Парень застыл в некотором замешательстве, уронив растерянный взгляд в песок. И после долгого молчания спросил:
– Почему, именно, в энкавэдэ?
– Так простому пехотинцу или артиллеристу не доверят особое задание… До немца в тыл только сильно провереных засылают… чтоб не остались…
– Кого в пехоту… В артиллерию. И только меня директор специально в райком водил. Там сразу и определили в Осназ политбойцом.
– И чего это за чин теперь будет? Краснофлотцев я знаю. И всяких других с разными рангами… Военврачей, скажем.
– Это для повышения стойкости и боеспособности бойцов Красной армии.
– А для какого дела вас направили?
– Мешать фашистам и помогать Красной армии. Скот и хлеб уничтожать.
– А разве какая немецкая тёлка танку препона?
– Наш скот, – пояснил Бесфамильнов. – Всех колхозных коров и лошадей, которые с Красной армией не отступили. А хлеба сколько осталось?.. И чтобы это всё фашистам?
– Эй, немчура, держи карман ширей! – Мещеряк засмеялся и, свернув кукиш, ткнул им в степь. – Люди давно коней и коров по дворам разобрали. Эта тварь божья не виновата, что её колхоз бросил, когда утекал. Ни конь, ни корова без человека не выживут, хоть и скотиной называются. В хозяйском хлеву войну перестоят и опять в колхоз вернуться.
– Именно этот скот и нужно уничтожить в первую голову! Директива специальная в колхозы была отправлена. Но не дошла. Вот мы её и обязаны выполнить. А те, кто этот скот и хлеб присвоили – автоматически становятся пособниками врага. Они будут кормить и поить этот скот, а, значит, помогать фашистам. Ждали, ждали фашиста! Дождались!? Не получится!
– Ты, как по писаному, точно мы не в степу прячемся, а на собрании сидим. Ну, взяла баба тую коровку или коника себе во двор… А вы за это спалите хлев? Мамке прокормить малых деток надо? Их там, – сержант указал рукой на запад, – ой-ой-ой сколько осталось. Они только-только из голодовки выкарабкались.
– Какая это ещё голодовка? – с недоумением спросил парень. Его глаза вспыхнули холодным огнём. – В газетах ни о какой голодовке не писали. Лично я про это не читал.
– От детки молока попьют, – стал объяснять Мещеряк, не обращая внимания на вопрос. Он продолжал рвать ягоды шиповника и набивать ими рот. – Быстрей вырастут. И будут добрые красноармейцы.
– По-вашему, выходит, что война на несколько лет?
