скачать книгу бесплатно
– Украсть хочешь?
– Необязательно. Я умею уговаривать.
Они быстро оделись, посмеиваясь и этим давая друг другу понять, что не собираются всерьез пускаться в опасную авантюру. Получится – получится, не получится – ну и ладно.
Только что прошел дождь, асфальт блестел в свете фонарей, вокруг – никого. Любимая атмосфера детективов, которые переводит Грошев.
В «Магнолии» было тихо и пусто. И странно, как всегда в тех местах, которые предназначены для скопления людей, а людей нет.
За кассой сидела молодая таджичка, во что-то играла на телефоне, на стуле у входа гнездился охранник в черном, мужчина в возрасте, седой, с израненным, показалось, лицом. Вероятно, остались на всю жизнь следы подростковых фурункулов, такое бывает.
– Голяк, с этими не договоришься, – шепнула Юна, беря корзинку.
Грошев видел, что она права. Кассирши из бывших советских республик держатся за свою работу, страшно боятся что-то нарушить, а охранник, видимо, из пенсионеров, тоже дорожит своим местом, к тому же по каким-то признакам, не только по изрытому лицу, можно было догадаться, что он обижен жизнью, следовательно, не упустит возможности отыграться, показать власть, пусть даже в ущерб своей выгоде.
Магазин был устроен просто: центральный двусторонний стеллаж и два стеллажа по бокам. На том стеллаже, что тянулся за кассой, были ряды полок с напитками, там все просматривалось и охранником, и кассиршей. Что удивительно, Грошев понимал план Юны, но не пытался отговорить. Ему было даже интересно, как она сумеет это провернуть. Хмель притупил чувство опасности, все казалось возможным. Он остановился, рассматривая сорта чая. Юна прошла вперед, громко спросила Грошева:
– Воды надо?
– Надо.
– Какой?
Грошев пошел к ней. Полки с бутылками воды начинались сразу после алкогольных рядов. Идущий к Юне Грошев загородил ее собой, все произошло быстро: Юна схватила бутылку водки, приподняла куртку, сунула бутылку за пояс, и вот в ее руке уже бутылка воды, она показывает ее Грошеву, тот берет, рассматривает этикетку, кивает, Юна кладет в корзинку.
И пошла не спеша дальше. Взяла плавленый сыр в пластиковой ванночке. Батон. Бутылку кефира. Грошев взял пакет молока и зачем-то упаковку чипсов, которые отроду не ел. Спохватившись, отобрал у Юны корзинку – он мужчина все-таки, его дело носить тяжести.
Они медленно пошли обратно, оглядывая полки и будто припоминая, что еще хотели взять.
– А пиво можно? – спросила Юна голосом наивной школьницы.
– Безалкогольное, – ответила кассирша.
– Да все равно, я не для выпивки, для вкуса.
И Юна вернулась и взяла бутылку безалкогольного пива.
Выглядела спокойной, уверенной, у Грошева возникло ощущение веселого азарта. Все должно получиться, очень уж хорошо сделано. Охранник все так же сидел на стуле и даже не смотрел в их сторону.
Грошев выгружал из корзинки продукты, кассирша пробивала, Юна складывала в пакет. Грошев расплатился привычным способом – приставив телефон. После этого взял у Юны пакет, они пошли к двери, и тут охранник вскочил и загородил собой выход.
– Сама достанешь или как? – спросил он Юну, усмехаясь.
– Чего? Вы вообще, что ли? – возмутилась Юна.
– Действительно! С какого перепуга наезжаешь, отец? – Грошев старался казаться если не наглым, то дерзким и уверенным в себе.
– Я тебе не отец, ты сам дедушка! – огрызнулся охранник. – Еще орут на меня! Куртку задрала быстро! – приказал он Юне.
Юна выкрикнула:
– Да на!
И задрала куртку, а заодно и свитер, показав голый живот.
Грошев был озадачен не меньше охранника. Но тот не смирился с поражением:
– Куда дела? Я же видел, ты сунула!
– Что я сунула? Иди проспись!
– Я щас просплюсь кому-то! А ну повернись! Повернись, сказал!
Охранник схватил Юну за плечи, крутанул, задрал ей сзади куртку. Между поясом джинсов и поясницей торчала бутылка. Юна завела руки назад, чтобы ее вытащить, но охранник облапал Юну, повернул к кассирше.
– Видела? – заорал он.
Кассирша повернула голову и посмотрела без всякого выражения. Жизнь научила ее не показывать отношения к событиям – чтобы не ошибиться.
Юна извивалась и дергалась в руках охранника, при этом не смотрела на Грошева, словно не надеялась на помощь.
– Ты давай без рук! – сказал Грошев. – Охранники не имеют права… – Он запнулся, не подыскав продолжения.
А охранник злобно обрадовался его словам:
– Я вам сейчас покажу право! Только рыпнитесь – свяжу обоих!
Удерживая Юну, он умудрился достать телефон, сфотографировал засунутую бутылку, потом выхватил ее, оттолкнул Юну, метнулся к двери, задвинул засов и, держа телефон наготове, спросил:
– Звоню в полицию?
– Звони! – закричала Юна. – Тебя посадят, урод, ты мне ребро сломал! А она подтвердит! Ты на меня напал!
Кассирша отвернулась.
И ведь позвонит в полицию, подумал Грошев. Они приедут. Составят протокол. Или, того хуже, повезут в отделение. Провести там ночь, мучаясь жаждой выпивки. Надо договориться с этим дураком. Вполне можно договориться, недаром же он не позвонил сразу, а спросил, недаром взгляд у него такой выжидательный.
Грошев сделал к нему шаг и негромко сказал:
– Слушай, друг, я даже не знал, что внучка моя схулиганит. (Юна при этом передернула плечами, но промолчала.) Давай как-то мирно. Договоримся. Штраф с нас возьми.
– Не имею права! Полиция приедет, с ней договаривайтесь! – нагнетал охранник. Но все еще не звонил.
– Ему говно свое показать охота, – сказала Юна. – Наслаждаешься, да?
– Помолчи! – резко сказал ей Грошев. И сделал еще шаг к охраннику и еще понизил голос. – Я понимаю, у тебя работа такая, но бутылку ты отнял, свое дело сделал. Возьми штраф, я серьезно.
– У тебя на штраф денег не хватит, – ответил охранник.
В это время кассирша встала, зевая и похлопывая себя ладонью по рту.
– Я в туалет, – сказала она.
Охранник проводил кассиршу взглядом и, когда она скрылась, сказал Грошеву:
– Номер телефона скажу, переведешь на него.
– Ладно. Сколько?
– Десять.
– А ты не охренел? – спросила Юна. И Грошеву: – Кинь ему пару штук, с него хватит.
– Молчи, сказал же! – прикрикнул Грошев.
У него было на карте тридцать тысяч с чем-то, это с чем-то сейчас ушло на покупки, значит, почти ровно тридцать. Пятнадцать с мелочью из запаса и пятнадцать триста – пенсия, которую в этом месяце перечислили почему-то раньше, чем обычно. Жалко потерять треть, но не катастрофа.
Он достал смартфон, вошел в онлайн-банк. Охранник приблизился, наблюдал. На дисплее появился номер счета и сумма, на счету имеющаяся. Охранник продиктовал номер телефона. Грошев записал. И тут охранник выхватил смартфон, ловко застучал пальцем. Зазвенел тихий колокольчик – деньги ушли.
– Так вернее, – сказал охранник, возвращая смартфон. – И марш отсюда!
Он отодвинул засов и распахнул дверь.
– Ну, ты и… – начала Юна.
– Идем! – Грошев схватил ее за руку и потащил.
Выходя, Юна выхватила у охранника бутылку, подняла вверх, замахиваясь и отступая. Закричала:
– Только попробуй! Мы заплатили!
– Валите!
Они шли сначала быстро, молча, потом Юна остановилась:
– Куда мы бежим?
– В самом деле…
– Ругаться будешь?
– С чего? Я знал, на что шел.
– Тоже правда. Вот сволочь, а! Но ты неплохо его уговорил. Денег жалко, но могло быть хуже.
– А ты зря дергалась.
– Я нарочно. Чтобы он совсем не оборзел. Десять тысяч, ну у вас в Москве и тарифы!
– В Саратове за воровство меньше берут?
– Намного!
Ничего смешного не было ни в вопросе Грошева, ни в ответе Юны, но они оба одновременно рассмеялись. И продолжали смеяться, так и шли, смеясь, даже устали от смеха, увидели лавочку, присели, Грошев отвинтил пробку, подал бутылку Юне. Она отпила, и он отпил.
Грошев смотрел на улыбающуюся Юну. Улыбка ей очень шла, она сейчас казалась симпатичной, даже, пожалуй, красивой. Может, и правда у нее лицо как у матери: до определенного возраста невнятный эскиз, а потом все лучшее становится проясненным, недостатки же сглаживаются, как сейчас они сглажены вечерним светом.
Юна взглянула на него вопросительно и удивленно, будто разгадала его мысли и с вежливой брезгливостью недоумевала, с чего вдруг они полезли в дедушкину голову. Она встала.
– Хватит шататься, домой пора.
Они вернулись, оба долго умывались и мыли руки горячей водой, согреваясь и будто смывая следы неприятного происшествия, потом сели за стол, с большой охотой выпили, и еще выпили, и еще.
– Бутылка-то ноль семь, – сказала Юна. – Вот я умница, правда?
И они еще выпили. И еще.
А потом все было вспышками: реальность то исчезала, то появлялась. Вот Грошев проваливается в беспамятство, а вот обнаруживает себя плачущим и повторяющим:
– Никогда у меня не будет ничего подобного! Никогда, понимаешь или нет? Способна ты это понять? Понимаешь, что это такое – умереть в восемнадцать лет? И я умер вместе с ней, понимаешь?
И опять провал, после которого в просвете сознания возникает Юна. Теперь уже она плачет, она спрашивает:
– Ты когда-нибудь вытаскивал говно из-под любимого человека? Вытаскивал? Ну и молчи! Она лежит и гниет, а ты ничего не можешь сделать! А она жить хотела! Она на чудо надеялась! Усилием воли держалась! А я ей, подлюка, говорю: да не мучай ты уже себя, отпусти себя, сдайся, умри! Мысленно говорю, конечно. Но она же понимала! И умерла – для меня! Напряглась и умерла! Я убийца!
Казалось, после этого Грошев лишь на миг глаза прикрыл и носом клюкнул, и тут же встряхнулся, а Юна уже совсем другая, уже не плачет, а горделиво хвалится:
– Да я бы любого имела, кого захочу! У меня харизма, на меня все западают, и ты запал! Скажешь, нет? Только не ври!
Тут сбой – Грошев вроде бы подтверждает, начинает говорить Юне что-то хорошее, хвалит ее, но вдруг, как фильм в один миг прокрутили на несколько эпизодов вперед, видит себя злым и орущим на бедную девчонку:
– У тебя на лице написано – и муж достанется дурак, и работы нормальной у тебя не будет, крупными буквами написано: обреченность! Ты обреченный сюжет! Второстепенная героиня! Да еще и страшненькая! Харизма у нее! Кто тебе это сказал? Уж мне поверь, у меня вас знаешь сколько было? Знаешь? Знаешь?
После этого – провал окончательный.
Нет, был еще короткий момент возвращения в сознание, когда Грошев увидел себя в двери комнаты и почувствовал, что очень сильно болит плечо. Так сильно, будто он его сломал. Видимо, ударился о косяк. Грошев потянулся потрогать плечо, пошатнулся, повалился и исчез окончательно.
День второй
Он проснулся в кресле. Был одет и накрыт пледом. Губы разлепились с болью, Грошев провел по ним языком, чтобы смочить, но и язык был шершав и сух. В голове явственно ощущалась трещина от макушки к левому виску, так трескается весной лед, но у льда края расходятся, а здесь они трутся друг о друга даже не при движении – от одной только мысли о движении. И сердце стучало болезненно и часто, ударов сто – сто десять в минуту, не меньше. О давлении лучше не думать.
Мычание-стон выдавил из себя Грошев, призывая на помощь. Ему можно, он больной и старый. Представилось: сейчас явится Юна. Свежая, здоровая, бодрая. Что ей, молодой, сделается? Она поможет, она спасет. Грошев за последние годы очень редко так напивался, это для одинокого и немолодого человека опасно, а когда все же случалось, терпел, отлеживался, знал, что надо выдержать до обеда, а потом заставить себя поесть, можно немного и выпить, но сразу после этого заснуть. Проснуться больным, однако уже не настолько, уже можно продержаться на таблетках, а ночью – двойная доза снотворного и опять сон.
Не в этот раз. Сейчас он не сдюжит.
Юна все не являлась, это обижало – словно она должна была. Грошев застонал откровенно, громко.
Тишина.
