скачать книгу бесплатно
– С какого перепуга? – уперлась Юна. – У нас комендантский час, что ли, ввели? Ввели или нет? Я спросила!
Младший сделал шаг к Юне. Похоже, он был настроен скрасить рабочее время работой.
– Вас задержать? Задержим!
– Основания?! – потребовала Юна.
– Ютубов насмотрелась? – спросил младший.
– Мое дело, чего я насмотрелась!
– Все чужие законы изучили, а своих выполнять не хотят! – обвинил младший.
– Какие законы? Статья, номер?
Они продолжали препираться, а старший полицейский и Грошев были в роли наблюдателей. И оба видели, что девушке и молодому человеку принцип не так уж важен, тут, как ни странно, легкий флирт под видом конфликта, а может, что-то вроде тренинга – друг на друге испытывают полемические приемы, которые пригодятся в более серьезных ситуациях. Грошев увидел легкую усмешку на лице полицейского и обнаружил, что сам тоже посмеивается, они с полицейским переглянулись, и полицейский сказал:
– Ладно, рискуйте, если хотите, но учтите, нас предупредили об ужесточении. Завтра можем и арестовать. Поехали! – позвал он молодого.
Тот, как бы нехотя повинуясь, но на самом деле с облегчением пошел к машине.
В лесу было сыро, пахло прелой листвой, в овражках и ямах виднелся снег и талые лужи. С обеих сторон парковой дороги – сетчатая изгородь с покосившимися столбами и прорехами. Грошеву хотелось поскорее довести Юну до поворота, где был путь по настоящему, неогороженному лесу до пруда, поэтому он шел быстро. Юна спросила:
– А куда мы гоним?
– Чтобы не замерзнуть.
– Мне и так не холодно.
Грошев сбавил.
Медленный шаг означает прогулку, прогулка предполагает беседу.
– Как сейчас в Саратове? – спросил Грошев. – Я там давно не был.
– Да никак, – ответила Юна.
– Что значит «никак»? Что-то же происходит.
– А что тебе интересно?
– Ну… В мое время были общие темы какие-то. Какие-то события. Вот ходил троллейбус по проспекту Кирова, а потом проспект сделали пешеходным, все об этом говорят, обсуждают.
– Я при троллейбусах на Кирова не жила.
– Или цветомузыкальный фонтан соорудили у консерватории. Тоже событие.
– Почему цветомузыкальный?
– Там подсветка была цветная, она менялась, и музыка играла. Сейчас не так?
– Я редко бываю там. Не мои места.
– А где твои?
– Где живу. На Солнечном.
– Это новый микрорайон?
– Ничего себе новый, его сто лет назад построили.
– Для меня был новый. А что в театре, не знаешь? Театр гремел там в свое время.
– Может быть. Ты про ТЮЗ?
– И про него, и про драму. Имени Карла Маркса. Так он назывался. Знаешь, кто такой Карл Маркс?
– Не подкалывай, я историю учила в школе.
– Но что-то же происходит в городе, о чем говорят?
– Понятия не имею.
– Не интересуешься?
– А чем? Я же говорю: ничего не происходит.
– Это смотря в каком смысле.
– А ты в каком?
– Послушай, не надо так враждебно. Я просто спрашиваю.
– Зачем?
– Что «зачем»?
– Ну, узнаешь ты, что там что-то произошло, какое это отношение к тебе имеет?
– Все-таки мой родной город.
– И что? Если так интересно, можно в интернете посмотреть.
Подтверждая это, Юна достала телефон и на ходу начала читать:
– «В Саратове идет девятый региональный конкурс чтецов среди старшеклассников… Из-за коронавируса не будут проводиться ярмарки на Театральной площади… В Саратов прибыли троллейбусы, проездившие в Москве от восьми до четырнадцати лет… На пожаре погибла женщина девяносто семи лет. По предварительным данным, пожар случился из-за несоблюдения правил пожарной безопасности при эксплуатации газовой плиты. Площадь пожара составила один квадратный метр…»
– Так и написано?
– Можешь посмотреть. Вот еще интересная новость: «Стали известны подробности убийства мужчины, останки которого нашли у гаражей на улице Ипподромной. Двадцать пятого марта мужчина позвал в гости приятеля, во время распития спиртных напитков они поссорились, он ударил его ножом в шею, а потом продолжал ранить в живот. Когда потерпевший умер, злоумышленник расчленил его тело, сложил в пакеты и в течение нескольких дней ходил их выбрасывать неподалеку. Вчера вечером останки нашел прохожий и сообщил в полицию». Еще почитать?
– Хватит. Расчленил, останки… Тоска.
– Я и говорю. В Саратове тоска, везде тоска.
– Ты так чувствуешь?
– Живу я так. С матерью занималась, какой-то смысл был. Думала, когда все кончится, что-то другое начнется. Ничего не началось. Никакого смысла. Ты сам лучше меня это знаешь, если писатель. Ну вот идем мы с тобой куда-то, только не обижайся, я не против прогуляться, но смысл какой? Зачем?
– Воздухом дышим. Общаемся.
– Я не об этом.
– А о чем?
– Собачки тоже бегают, дышат, общаются. Ради чего?
– Фундаментальные вопросы задаешь, однако.
– Обычные вопросы. Мать один раз сказала: знаешь, говорит, я даже начинаю понимать, зачем я умираю, а вот зачем жила, не понимаю. Тебя, говорит, только родила, и всё. И могла сразу после этого умереть.
– И ты родишь кого-нибудь, тут же смысл появится.
– Не рожу. Ненавижу детей. Даже себя ненавидела, когда ребенком была.
– Шутишь?
– Если бы! Я умней сама себя была, головой была очень рано взрослая, а остальное все детское. Хотела быстрей вырасти. А выросла – все еще хуже.
– Что именно?
Юна не ответила.
Они миновали заборы, оказались на тропе среди высоких сосен. Тут были плавные пригорки вдоль ручья, на них катался одинокий велосипедист-подросток. Под навесом, за дощатым столом, сидели несколько шахматистов пенсионного возраста в масках: двое играли, остальные наблюдали. Эти любители всегда тут собираются, и зимой и летом. Меж тем заморосило мелким дождем, Грошев и Юна укрылись под грибком на детской площадке, которая была устроена на поляне, – горки, песочницы, качели и разные приспособления для лазанья.
– Раньше тут этого не было, – сказал Грошев.
– Ну да, все к лучшему меняется.
– Это плохо?
– Не понимаю, ты мне что-то доказать хочешь?
– Непросто с тобой говорить.
– Не говори, я не напрашиваюсь.
Юна достала сигареты, закурила.
Закурил и Грошев.
У него было неприятное ощущение, что они с Юной спорили и он в этом споре проиграл. Но о чем был спор, почему проиграл – непонятно.
– Ты не парься, – сказала Юна. – У меня просто настроение… Зачем я сюда приехала, на что надеялась? Я знаешь что хочу? Вот у бабки в деревне – куры, утки, индюшки. Она с ними возится целый день. В огороде копается. И все время веселая. Поработает – идет чай пить. Это прямо процесс целый. В чайник травки добавляет, настаивает, в кружку заварку нальет, огромная такая кружка, понюхает, еще нальет или не нальет, по запаху определяет, хватит заварки или нет. Потом кипятку туда, потом кусок хлеба отрезает, намазывает маслом, а сверху клубничным вареньем, у нее свое варенье, очень вкусное, в тазу варила, запах – обалдеть! И вот она этот чай пьет, бутерброд этот откусывает и аж вся светится. Мне тоже сразу хочется, тоже себе так делаю. Сидим, пьем, и нам хорошо. Нет, правда, если хочу что-то вспомнить хорошее в жизни, то вот это – как с бабкой чай пью. И это мне подсказка, разве нет? Если тебе там хорошо, то и езжай туда. Куры, индюшки, а потом чайку попить.
– В этом своя прелесть.
– Да никакой в этом прелести. Получается, это все, что мне надо?
– Ты меня спрашиваешь?
– Нет, конечно. Так. Размышляю. Тебе повезло, у тебя любовь была. А как это ощущается? На что похоже?
– Не объяснишь. Я пробовал написать об этом. Даже написал, но не закончил.
– Дашь почитать?
– Могу и сам – вслух. Там немного.
– Пойдем домой тогда? Можно как-то короче вернуться?
– Короче нет, быстрее можно.
Грошев вывел Юну к другому выходу из парка, по улице с милым названием Пасечная, между строениями Тимирязевской академии, – все здания невысокие, выглядят скромно и деловито, людей не видно, но каким-то образом чувствуешь, что там настоящая жизнь и учеба ради производства хлеба насущного. А вон деревянный домик, где Грошев регулярно покупает мед, настоящий мед с настоящих пасек, в том числе в сотах, – разнотравный, кипрейный, липовый, таежный, гречишный, донниковый, Грошеву нравится думать, что он разбирается в этих сортах, а магазинный презирает уже за то, что он вечно жидкий, чего с подлинным медом не бывает и быть не может, если это не каштановый или акациевый, но в магазинах такого нет.
Юна вдруг остановилась, втянула воздух, заулыбалась.
– Чувствуешь?
– Навоз. Тут ферма.
– Навоз! Обалденный запах! У бабки в сарае так пахнет, в хлеву, мне не очень нравилось, а сейчас… Прямо как родное!
У Юны даже глаза увлажнились, так она растрогалась.
Грошеву было это приятно – хоть чем-то угодили Юне его обжитые за эти годы и уже полюбившиеся места. Пусть даже и навозом.
Вышли к трамвайной линии, увидели, что подходит трамвай, побежали через дорогу, хотя свет был красный, но машин почти не было, лишь одна издали с укоризной погудела им, напоминая о том, что могло бы случиться, если бы она была ближе. Грошев бежал и радовался тому совместному, дружескому и весело-правонарушительному, что было в этом беге. Как сообщники они бежали.
Успели, вскочили в трамвай, смеялись, глядя друг на друга. Грошев достал бумажник, в котором была его социальная карта, приложил, высветилась зеленая галочка.
– А мне как? – спросила Юна.
– Купить билет.
– И сколько?
– Не помню. Даже смешно. Я почти три года пенсионер. В метро, в трамвае, везде бесплатно.
