скачать книгу бесплатно
– Да не то чтобы… Условие было – я сама питаюсь, отдельно, а ее продуктов не трогаю. Съехала на этом. Суп сварит и в кастрюльке внутри черточку сделает, чтобы я не отлила. Или начинает холодильник проверять, вынимает все и осматривает, на ладошке взвешивает, а сама на меня смотрит. Любому надоест. И я ушла, и… Ну и все в этом духе.
– Я смотрю, у тебя уже много чего было, – сказал Грошев. – А я думал, совсем зеленая, тебе сколько – восемнадцать, девятнадцать?
– Двадцать два уже. Но паспорт всегда спрашивают, когда сигареты покупаю. Я в мать, она долго молодой казалась. Но не очень красивая была, как и я тоже. А с тридцати вдруг повело – была тощая, стала стройная, а подруги многие растолстели. И лицо получшело. После тридцати меня родила, другие от родов хуже становятся, а она совсем зацвела. С тридцати до сорока у нее прямо звездная жизнь была. И с работой все в порядке, и с мужчинами, квартиру купила…
– А отец? Отец был какой-то?
– Какой-то был. Женатый, двое детей. Правда, семью бросил потом.
– Ушел к твоей маме?
– Нет, к другой женщине. Я его видела всего раза два. Поговорили немного: как дела, как что. Я его отцом даже не почувствовала, чужой мужик совсем. Смешно.
– И не помогал, никаких алиментов?
– Откуда? Две семьи, у него и на себя-то не хватало.
Юна взяла сигарету, встала.
– Кури здесь, – разрешил Грошев. – Я тоже, потом проветрим.
Он налил еще по одной, чтобы закурить было приятней.
Достал вторую бутылку:
– Не против?
– Все равно не спим.
Выпили, закурили, посидели молча.
Грошева наконец немного отпустило.
Хватит себя грызть, думал он. Ты приютил несчастную девушку, и это хорошо весьма. Девушка размякла душой, и это тоже хорошо.
Она – типичная жертва. По всему видно. Свои беды принимает как должное. И это не стоицизм, не мужество, это спасительная эмоциональная тупость. Что всему их поколению свойственно.
– Да, – сказал он, – непростая жизнь у тебя была, Юнона!
Он выговорил ее имя с лукавой улыбкой. Будто шутливо уличил.
Юна отреагировала равнодушно:
– Мать так назвала, но мне полное имя не нравится.
– Она «Юнону и Авось» любила? В Москву ездила смотреть, или к вам приезжали?
– Кто?
– Спектакль.
– А, ну да, какой-то театр что-то такое играл, мне говорили. Нет, просто древняя богиня такая была, матери это имя всегда нравилось. А я, когда полностью называю, все почему-то считают, что это имя ненастоящее или что я проститутка.
– Логично. Проститутки любят необычные имена брать.
– А ты откуда знаешь?
– Профессия такая. Пишу книги, должен многое знать о жизни.
– Серьезно? И в магазинах продают? И в интернете ты есть? А как твоя фамилия? Извини, – спохватилась Юна и объяснила: – Мне только твое имя-отчество сказали.
– Грошев моя фамилия, но в магазинах не продают. Я еще своих книг не издал. Не спешу.
– А живешь на что?
– Перевожу книги с разных языков.
– Тоже интересно, – милосердно сказала Юна.
– Очень, – усмехнулся Грошев. И сменил неприятную тему. – Ты уж прости, но мы ведь откровенно обо всем: тебе самой в проститутках не пришлось побывать?
– Не взяли. Одна подруга привела меня к их главному…
– К сутенеру?
– Командиром они его называли. Привела к командиру, тот раздел, посмотрел, говорит: нет, костей много, а секса нет. В салон и на выезд в городе не годишься, могу на дорогу поставить. Это значит – для дальнобойщиков, для шоферов… – начала объяснять Юна.
– Я знаю. Думал, таких уже нет. Плечевыми их называют.
– Пользовался?
– Юна, я, если ты заметила, живу на свете довольно давно. И много о чем знаю, даже если не пользовался.
– На самом деле всякие есть. Я отказалась. Не настолько здоровая, чтобы по ночам мерзнуть, ждать кого-то, а потом ехать неизвестно с кем или прямо в кабине…
– Только это остановило? Не морально-нравственные принципы?
– И принципы тоже, я не блядь по характеру и к сексу отношусь спокойно. Тоже в мать, она рассказывала, что к тридцати только… Ну, как сказать…
– Вошла во вкус?
– Типа того.
Грошев хмыкнул со сведущим видом:
– Видишь ли, Юна, это зависит от того, какие попадаются мужчины. Ибо мужчины наши, отечественные, в этих вопросах очень ленивы и нелюбознательны. Они думают о себе, не понимая элементарной вещи: чем больше женщине ты дашь, тем больше от нее получишь. И это целая наука.
Юна вдруг засмеялась. И смеялась все громче. Хохотала уже.
– Что? – спросил Грошев.
Юна продолжала хохотать. Не могла успокоиться, хлопала ладонями по столу, сгибалась, чуть не стукаясь лбом, вытирала слезы.
– Водички? Или еще водки? – спросил Грошев.
– Воды, да…
Грошев подал ей воды в стакане, она выпила, постучала ладошкой по груди.
– В чем причина смеха? – поинтересовался Грошев.
– Да так, бывает. Я смешливая.
– И все-таки?
– Обидишься.
– Это невозможно. Я никогда ни на кого не обижаюсь. Ну?
– Да в поезде, когда ехала, ко мне подсел один… В возрасте уже, за пятьдесят, наверно.
– Как я?
– Ну да. А у меня настроение никакое, а он… Типа, чё как, чё куда, чё такая красивая, а невеселая? Я вежливо молчу, старость уважаю, сразу по морде не бью, а он все доебывается, а сам мне руку на коленку. Я ему: дедушка, а не охуел ли ты? Сел быстро от меня подальше, пока я проводнице не сказала! Он перебздел сразу же: тихо, тихо, какая нервная девочка, я, блядь, из лучших побуждений!
– Я похож на дедушку, который с тобой заигрывал?
– Не похож, я просто вспомнила и рассмеялась, как эта, а я, когда смеяться начинаю, не могу остановиться. Нервы типа.
А ведь девушка не ошиблась, появились в голосе Грошева если не заигрывающие, то кокетливые нотки, – он сейчас вспомнил, как говорил о науке любить женщин, и услышал памятью, с какой потешной игривостью это звучало.
– Рад, что у тебя развито чувство юмора, – сказал он.
– Проехали, давай зальем.
Она подставила стопку.
Грошев налил ей и себе.
Выпили.
Юна стала опять равнодушной. Устала после смеха. Смех ведь для любого живого существа, в том числе млекопитающих, – дело неестественное, его освоил человек, пойдя против природы, смех требует слишком много усилий и отдыха после этих усилий.
Грошев чувствовал, что ему хочется поразить эту простушку. Показать ей, что нет ничего очевидного и то, что ей почудилось заигрыванием, имеет в подтексте нечто более сложное.
– А ведь ты права, – сказал он. – Легкое заигрывание было, но почему? Потому что, во-первых, я джентльмен, а джентльмены знают, что любой девушке и женщине приятно, когда к ней проявляют внимание.
– Даже без спроса?
– А как понять, понравишься ты или нет? Приходится пробовать.
– Ой, да ладно! Я в два с лишним раза моложе, а он старый и урод – чего тут понимать? Постой, ты, значит, тоже пробуешь?
– Дослушай и поймешь. В жизни каждого человека есть события, которые накладывают отпечаток – навсегда. Влияют на его поведение. Создают стереотипы. И у меня такое событие было; если хочешь, расскажу.
– Ладно.
И Грошев рассказал этой едва знакомой девочке главную историю своей жизни, которая повлияла на все дальнейшее.
В двенадцать лет я влюбился в одноклассницу Таню, рассказывал Грошев с лирической усмешкой. Четыре года любил ее тайно и молча, а в десятом классе признался. Оказалось, что я ей тоже нравлюсь. Мы сидели за одной партой, все вокруг видели и знали, что мы дружим, но думали, что дружба только школьная, как часто бывает. Мы не гуляли по улицам, не ходили вместе в кино, не присоединялись к компаниям одноклассников.
Я приходил к ней домой, рассказывал Грошев, Таня часто была одна, потому что мать ее работала в театре костюмером и была вечерами занята, отчим из семьи ушел, а младшая маленькая сестра Тани спала или молча играла, спокойная была девочка. И мы с Таней любили друг друга. Это было пять лет сумасшедшего счастья – четыре года любви на расстоянии и год любви воплотившейся. Почти год.
Весной оказалось, что Таня встречается с другим, рассказывал Грошев со спокойной горечью давно все простившего человека. Я узнал это и хотел повеситься. Вернее, удушиться посредством длинного резинового медицинского бинта, который недавно купил в аптеке для тренировки мышц рук. Почти получилось, я потерял сознание, упал, больно ударился головой и от этого очнулся, успел размотать с шеи бинт. Но любить Таню продолжал.
Мы закончили школу, рассказывал Грошев завершающим голосом, она почти сразу же вышла замуж, потому что была беременна, а я все любил и верил, что верну ее. Будет она с ребенком – ну и что, возьму ее и с ребенком. И даже с двумя. В любом случае я ее дождусь.
В этом месте Грошев замолчал. Налил, многозначительно выпил.
А Юна не стала пить, спросила:
– Что-то страшное случилось, да?
– Ты догадливая. Ее положили в роддом. Роды были трудные, сделали кесарево сечение, занесли инфекцию, сепсис, смерть.
– Ничего себе!
Теперь и Юна выпила.
– А ребенок? Не пострадал?
– Нет. Девочка. Отец на похоронах рыдал как безумный.
– А ты видел?
– Все видели, из нашего класса многие пришли.
– И ты рыдал?
– Нет. Я умереть хотел. На кладбище кусты были, я туда ушел, упал и лежал. До ночи лежал, потом пешком в город шел, домой. Часа три шел.
– Да… Печально.
– Не то слово. И я после этого никого так не любил. Можешь ты это представить – ежедневное ощущение счастья? Каждую минуту. Будто под наркотиком. И так пять лет. И я потом всю жизнь искал что-нибудь похожее. Ошибался, опять искал. И вот отсюда, Юночка, мой стереотип. Я с любой женщиной говорю так, что кажется, будто я ухаживаю, заигрываю, а на самом деле это прорывается что-то… Постоянный поиск, понимаешь? И даже не обязательно женщина нравится, но…
– Авансом? На всякий случай?
Грошев усмехнулся:
