Хай-тек господень (Не киберпанк, не пост-апокалипсис, не антиутопия… и совсем не про супергероев)

– Альфа, – позвал Алан Рэй.

– Да, босс, – откликнулся знакомый ласковый голос.

– Данные на черном ящике из лаборатории были сильно повреждены?

– Об этом сложно судить. На момент, когда ящик находился в машине конвоя, я смогла только отсканировать целостность оболочки.

– И скопировать, или просто проверить данные было невозможно, – вздохнул Алан Рэй.

– Да, – согласилась Альфа. – Протокол безопасности. При попытке внешнего сканирования без прямого физического доступа с авторизацией, данные уничтожаются.

Разумеется, Алан Рэй все это и сам знал. Более того – он сам учил Альфу когда-то писать протоколы безопасности. И почему сейчас его это не радовало?

– Этот черный ящик возможно взломать? – спросил Рэй.

– Сложно сказать, босс. Все зависит от технических возможностей злоумышленников. Я бы предположила, что это крайне маловероятно.

– Насколько?

– В районе тринадцати процентов. Для более точного прогноза недостаточно данных.

– Черт, много, – расстроился Алан Рэй.

– Удивляет другое, босс.

– Что именно?

– Что такого злоумышленники – кем бы они ни были – хотят получить от этой информации? Откуда они вообще узнали о ее существовании и зачем она им?

Обо всем этом Алан Рэй уже столько раз думал… Ответ он смог придумать только один.

– Я так полагаю, это просто какая-то дурацкая ошибка. Кто бы они ни были, они охотились за чем-то другим.

– Полностью с вами согласна, босс. Правда, масштабы этой охоты и количество участников несколько поражают. Для простой ошибки выглядит несколько тяжеловесно.

– Да, – кивнул Алан Рэй. – И мне даже страшно предположить что им требовалось на самом деле. Секрет вечной молодости? Оружие массового поражения?

– Вряд ли.

– Это уж наверняка. Надо бы вплотную заняться этим Призраком.

– Мы уже пытались, босс, – напомнила Альфа.

– Да, я помню. Может, попытаться изменить критерии? Создать новый алгоритм? Может, мы задаем неправильные вопросы?

– Он нелогичен, – возразила Альфа. – Либо мы не понимаем его логики.

– Да, вариантов море, – вздохнул Алан Рэй. – Может, он мыслит не так как мы…

– Или вовсе не мыслит, – предположила Альфа.

– Что?

– Ну, у нас же нет доказательств, что Палач, например, мыслит.

– И это тоже, – согласился Алан Рэй, сам не понимая с чем соглашается. – Знаешь что… Вызывай-ка Охотника.

– Уже.

– Ну ты шустра, – усмехнулся Алан Рэй.

– Ваша потребность прибегнуть к помощи Охотника была ожидаема.

– Я стал настолько предсказуем?

– Очевидно, только для меня, – равнодушно проговорила Альфа. – Мы с вами давно работаем в команде. Вряд ли кто-то еще знает вас лучше. И вряд ли кто-то способен лучше понять меня.

Это что, был такой полупоклон в его сторону, чтобы он не сильно расстраивался из-за собственной предсказуемости? Альфа научилась щадить его чувства? Этого еще не хватало. Если их начнет щадить она… Откуда тогда ему вообще получать достоверную информацию? У Альфы, конечно, был доступ к громадной базе данных по психологии. И разумеется, все эти годы она за ним наблюдала, отслеживала реакции, предпочтения, делала выводы. И это, наверное, было хорошо… пока эти самые знания не начинает применять на тебе бездушная, но очень умная машина. Тогда становится неуютно. А если бы это был человек, стало бы уютнее? Вот и поди разберись, что такое семейная жизнь.

Охотник, разумеется, жил за Стеной, и сам Алан Рэй, разумеется, никогда с ним не встречался. Корпорация поставляла Охотнику оборудование и амуницию, платила изрядное жалование, но не более того. Кто находится по ту сторону Стены там и остается. Почти всегда. Сегрегация? А почему нет? Сегрегация была всегда. Что бы там ни говорили всякие борцы за свободу и равноправие из сытого благополучного прошлого. Просто люди вечно подбирали не те критерии. Делить по национальности, цвету кожи… Какая глупость. Может, потому цивилизация и развивалась так медленно? Не бывает черных, белых, желтых. Не имеет никакого значения – еврей, эскимос, папуас. Бывают люди глупые, талантливые, сильные. Бывают люди упорные и стремящиеся. А бывают безмозглые, ленивые, безответственные… Или, например, те, кто живет по ту и по эту сторону Стены.

– Здравствуйте, босс, – раздался голос Охотника.

– Я хочу, чтобы вы занялись Призраком, – с трудом выдавив из себя эту фразу сказал Алан Рэй.

Охотник промолчал. Может, он там кивнул, может, просто ждал продолжения. Вряд ли кивнул. Охотник не любил пользоваться видеосвязью. Но, насколько было известно Алану Рэю, обладал изрядным самоконтролем. Так что бессмысленные жесты – это не про него. Но Алан Рэй все-таки ждал некой реакции.

– Что именно вы имеете в виду? – спросил Охотник.

– Я хочу понять что он такое. Хочу понять чем он руководствуется, чего хочет, к чему стремится. Мне нужна информация. И расклад таков, что вам ее добыть сподручнее всего. Хоть какую-то информацию.

– Кроме того, что он оторвал голову Палачу и ограбил ваш конвой? – спросил Охотник.

– И убил Нижнего, – напомнил Алан Рэй.

– Это недоказуемо, – напомнил Охотник. – А Палач вернется, вы же понимаете.

– Понимаю, – заверил его Алан Рэй. – Но черт возьми, мы знаем даже о Палаче, о Верхних и Нижних намного больше, чем об этом безликом мерзавце.

– Ничего мы не знаем, – равнодушно возразил Охотник. – Просто мы их видим чаще, чем Призрака. Чаще о них слышим. Дольше знакомы, так сказать. Мы строим предположения исходя из той скудной информации, что имеем. А о нем информации нет вообще.

С этим спорить было трудно.

– Вот мне и нужна эта самая информация, – проговорил Алан Рэй. – Любая. Вплоть до фантастической.

– Скорее всего, только такая и будет, – заверил его Охотник. – Оплата стандартная?

– Зависит от результата.

– Сеть? Амуниция? Оборудование?

– В вашем распоряжении.

– До связи, босс, – сказал Охотник и отключился.

11.

Елена опять пыталась разобраться в своих чувствах, и у нее опять не получалось. Как всегда. Любила ли она его? А он ее? Кто-то скажет, что вопрос очень сложный. Кто-то – что наоборот простой. Она считала, что он просто глупый. И на него никогда нет однозначного ответа, кроме, разве что, сиюминутного, эмоционального, а это не в счет. Наверное, любила. И это «наверное» все портило. Когда-то он ее спас. Ничего сверхъестественного – обычные бандиты. Но Макс разобрался с ними с пугающей легкостью. Тоже банальщина из прошлого. Благородный рыцарь спасает прекрасную даму, потом женится на ней, и они живут долго и счастливо. Пока благородный рыцарь не превращается в пузатого пьяницу, а прекрасная принцесса – в толстозадую сварливую старуху. Посыл из сказки в реальность. Макс был слишком практичен, слишком саркастичен, слишком… Всего слишком. Он способен был все на свете высмеять, все объявить несерьезным. Она не была прекрасной дамой – всего лишь напуганной девчонкой. А он – кем угодно, но только не рыцарем. Если бы его обозвали рыцарем, он бы хохотал полчаса, наверное. А если бы поблизости объявился настоящий рыцарь, Макс был над ним издевался и высмеивал, пока рыцарь бы сперва не попытался наказать наглого мерзавца, а, наполучав по рыцарской заднице, не зарезался бы в отчаянии собственным мечом. Как пошутил однажды Макс – самураина позорная.

Но Макс нравился Елене. Все это время. Может, потому, что за все это время не утратил своей загадочности? Два года, а она так ничего о нем и не знала. То есть вот… И это тоже как-то притягивало. Хотя, и выводило из себя время от времени. Макс утверждал, что это все настроение. Биохимия. Если бы люди научились дружить со своей щитовидкой, они сделались бы намного счастливее и спокойнее.

Он был умен, весьма приятен в общении – фантастически приятен, если хотел – с острым, иногда немножечко мрачным, а чаще циничным, чувством юмора. Он был невероятно образован и знал столько всего и в таких областях… Елена даже затруднялась предположить в чем он не разбирается и о чем не осведомлен. Ну, кроме обычного.

Для восторженной девчонки спасенной благородным рыцарем – идеальный набор. Или даже перебор? Но спустя два года, ко всему привыкаешь и взгляды на жизнь меняются. Ей двадцать шесть, ему… Она даже этого не знала. В ответ на такие вопросы он всегда отшучивался и сыпал цитатами. Вроде «Одинокая старость – это пиджак заправленный в брюки»48. И пока ничего такого не наблюдается – все в норме.

А еще она знала, что она ему нужна. Откуда? Ну, а зачем они продолжали встречаться все это время? И потом – просто чувствовала. Женщины умеют чувствовать такие вещи. Мужчины… Хотя, Макс, может, и умел.

Из всего этого Елена могла бы сделать вывод, что она его все-таки любит. Только вот «сделать вывод» и «все-таки» к любви опять не подходило. Такие вещи надо чувствовать, даже не понимать. Но в случае с Максом почувствовать что-то однозначно было невозможно. Он ей просто нравился, и она нуждалась в его обществе. Потому что любовь, или не любовь, но никого интереснее в своей жизни она не встречала.

Черт побери, она не знала даже чем он занимается. Макс на эти вопросы отвечал всегда как-то не уклончиво даже, а просто странно. Говорил, что может работать с компьютерами, может копаться в душах человеческих, может мыть золото, а может красть золото. Может то, может се… Набор за эти десять лет постоянно менялся… Она так и не поняла шутит он или нет. И он потрясающе играл на гитаре. Он сам ее принес, и Елена сразу поняла, что гитара непростая, дорогая – очень уж была красивая. Но когда Макс взял ее в руки… Это было как наваждение. Он выбирал какую-то удивительную музыку, которую она раньше никогда не слышала, и исполнял ее как виртуоз. С инструментом в руках он, наверное, мог заменить целый оркестр. Сам Макс называл это фингерстайл. И в такие моменты – да, она его любила. Наверное, потому что любила музыку? Ну и что? Женщины любят поэтов, потому что любят стихи. Любят художников, потому что любят их картины. Где-то – тщеславие и гордость за любимого человека. А где-то – просто восторг от того, что он умеет делать. Макс умел столько всего…

Елена знала, что он не нуждается в деньгах, хотя, одевался он скорее небрежно, чем дорого и никаких дорогих побрякушек или еще чего, обозначающего состоятельность она ни на нем, ни при нем никогда не видела. Впрочем, это было бы как раз нормально. Богатые люди стали одеваться как оборванцы давно – еще до всех нашествий, – и это не удивляло. Макс как-то рассказывал ей о большом рок-н-ролльщике из прошлого, который говорил: «Вы даже не представляете себе как это дорого – выглядеть таким оборванцем»49. Сам Алан Рэй, когда еще был молод и люди могли его просто увидеть, щеголял в толстовке и джинсах. Но Макс не производил впечатления богатого или наоборот бедного человека. Он относился к таким вещам как… Если что-то нужно – у него это было. Как-то так.

Вопрос был только в том как быть, если нужно то, что не купить за деньги. Он этими вопросами, кажется, не задавался. Или искал какие-то решения за пределами их общения.

Иногда Макс приходил и оставался у нее на несколько дней. И снова уходил в никуда. Иногда появлялся вечером. Она даже не знала где он на самом деле живет. Десять лет. Более чем странные отношения, правда?

Но самое ужасное, сама того не понимая, она к этому привыкла. И обычные отношения с обычными мужчинами казались ей невыносимо скучными, унылыми. Макс, кажется, очень высоко поднял планку ее запросов. И ей, как и всякой женщине, было страшно, что это когда-нибудь кончится. Не болезненным разрывом, не скандалами, не взаимными упреками – просто кончится. Как будто ничего и не было. Или не имело значения. Кончится ничем. А с другой стороны – что значит «ничем»? А чем все это должно было кончится? Семьей? Замужеством? Ей этого хотелось? Честно сказать, она и сама уже этого не знала.

И вот вдруг сегодня он спросил у нее про детей. Она даже растерялась от этого вопроса. Хотела ли она когда-нибудь иметь детей?

Вообще-то, такие вопросы женщина должна задавать мужчине. И если такой вопрос прозвучал, это означало, что задавать подобные вопросы… не поздно, конечно, но ответ должен быть только один. А тут он сам спросил.

– Не знаю, – ответила Елена, и положила голову ему на плечо. – А ты?

– Понятия не имею, – сказал он. – До меня вдруг дошло, что в моей жизни чего только не было, но подобного опыта…

Она не ослышалась? Он так и выразился – «Подобного опыта»?

– Ты был бы хорошим отцом, – заверила его она.

– С чего это ты взяла? – удивился Макс.

– Ну… ты умный, – начала перечислять Елена. – Ты так много знаешь – всегда можешь чему-то научить. И ты терпеливый. И сильный. Если мальчик, ты мог бы его научить быть настоящим мужчиной.

Он вздохнул. Потом долго молчал. А потом спросил:

– Слушай, сколько раз это слышал, никак не возьму в толк, что это за хрень – быть настоящим мужчиной?

Она отвесила ему легкий нежный подзатыльник и сказала:

– Все ты знаешь.

– Ты так думаешь? – усмехнулся он. – Ну ладно.

Они еще какое-то время помолчали, а потом он снова спросил:

– Умный? Каждый человек может быть умен в какой-то одной области и оказаться совершенным придурком в другой. Это вранье, что талантливые люди талантливы во всем. И потом… Все, что ты описала, это какие-то совсем не отцовские качества.

– То есть, ты не хотел бы быть отцом?

– Как можно хотеть того, чего не понимаешь? У меня появилось подозрение, что, помимо всего прочего, в этой жизни очень редко встречаются две вещи – благодарные дети и родители, которые не накосячили.

– Ты так думаешь?

Елена с трудом понимала о чем он говорит и к чему вообще затеял этот разговор. Сама она выросла в приюте – ее родители погибли во время большой аварии, когда над старыми коммуникациями рухнуло сразу несколько домов. Корпорация не позволяла там селиться, но в Городе тогда не у всех была возможность жить в приличных квартирах. А там… В общем, все рухнуло. Как сама она осталась жива? Случайность? Спасатели Корпорации вытащили ее из под обломков и отправили в приют. Простая история. Хотела ли она иметь детей? Чтобы потом, если с ней что-то случится?.. А в этом мире постоянно что-то случается.

– Ты никогда не слышала о Гомере Симпсоне? – спросил вдруг Макс.

– Нет. А кто это?

– О-о! – весело проговорил он. – Это был эпический персонаж. Так просто и не описать. Так вот, он однажды сказал великую фразу. Вообще-то он много чего умного сказал. Хотя, сам умом и не блистал.

– Как это? – не поняла Елена.

– Долго объяснять. Как-нибудь попробую тебя пристрастить к старой культуре. Так вот, сперва он сообщил: «Дети – наше будущее, если мы их не остановим».

Елена сперва не поняла сказанного, но через секунду прыснула.

– Вот-вот, – согласился с ней Макс. – Гомер – он такой. Символ далекой эпохи. А потом он же одарил нас великой фразой: «Воспитание. Что ни делай – в итоге всегда окажешься прав».

Елена перестала смеяться и серьезно посмотрела на Макса. В комнате было темно, и ничего толком разглядеть она не могла. Появилось даже желание зажечь свет, чтобы увидеть с каким выражением на лице он произнес эту фразу.

– Это как-то… – пробормотала она.

– Но большинство родителей именно так и думают, – проговорил Макс. – Так себя и ведут. Это их неосознанное модус операнди.

Елена задумалась, а потом не вытерпела, схватила с тумбочки смартком, навела на стену – стена засветилась.

– Гомер Симпсон, – сказала Елена смарткому.

То что она увидела на экране ее, мягко говоря, ошарашило. Это был небрежно нарисованный лысый, толстый, почему-то с желтой кожей человек, в синих джинсах и белой рубахе с коротким рукавом. Выглядел он убого, но и как-то… задорно, что ли. Жизнерадостно.

– Кто это? – растерянно спросила она у Макса.

– Один из знаковых героев старой поп-культуры, – ответил Макс.

– Но это… это персонаж какого-то мультфильма?

– Великого мультфильма. Очень умного и непростого.

– Но… Это же несерьезно.

– Почему? – удивился Макс. – Он говорил иногда очень серьезные вещи. У него у самого было трое детей, и он был совершенно отвратительным отцом.

– Персонаж старого рисованного мультфильма?

– Ага.

В отблеске от изображения Елена смогла, наконец, рассмотреть его лицо. Макс смотрел на стену на которой светился этот самый Гомер Симпсон, с какой-то прямо теплотой и нежностью.

Вот вечно с ним так. Не поймешь – шутит, или всерьез. Персонаж древнего, давно забытого мультфильма. Откуда он его вообще выкопал? Это должна была быть шутка… Но Елена в этом крепко сомневалась.

– Но… При чем тут?..

– А при том, что у меня так не получится, – вздохнул Макс. – Ведь ребенка надо учить что хорошо, а что плохо, что правильно, а что нет… И ведь нужно быть совершенным дебилом, чтобы уверовать, что ты сам это понимаешь.

Елена погасила экран, отложила смартком, и снова пристроила голову на плечо Максу.

– Ты говоришь так, словно у тебя где-то объявился незаконнорожденный сын…

– Почему именно сын? – удивился он.

– Не знаю. Ну, дочь. Неважно.

Макс подумал какое-то время, а потом ответил:

– Ну, нет. Это другое. Знаешь, среди многих моих разнообразных способностей, было что-то вроде некой тяги к… педагогике, что ли. Мне всегда было интересно научить кого-нибудь совсем необычного чему-нибудь совершенно из ряда вон.

– Зачем? – удивился Елена.

– Просто чтобы было интересно, – равнодушно ответил Макс. – И потому что другие научить его этому не могут. А раз они не могут – так получается и вовсе невозможно… ну, если у них вот не получилось – это же не они неумехи. Но… Всегда считал себя человеком практичным и без соплей. Только вот, как выяснилось, есть одна вещь, которой я не умею.

– Какая?

– Даже не знаю как объяснить. Ну вот представь себе – идешь ты по улице, и вдруг кто-то к тебе подскакивает, сует в руки какой-то сверток и убегает. Ты смотришь что там – а там грудной ребенок.

– И… что?

– Вот ты бы смогла положить этот сверток на землю и пойти дальше по своим делам как ни в чем не бывало?

– Думаю, нет.

Макс помолчал какое-то время, а потом вздохнул:

– А я думал, что смогу.

Ей показалось, или он всерьез считал это своей слабостью и недостатком?

– Видишь ли, – продолжал Макс, – если тебя легко загнать в безвыходную ситуацию – тобой легко манипулировать. И вообще, ты становишься чертовски уязвим.

Елена почему-то напряглась под одеялом. Уж непонятно почему.

Макс, кажется, посмотрел на нее с удивлением. И ей почему-то подумалось, что он вполне способен видеть в темноте.

– Ты чего испугалась? – усмехнулся он. – Да нет, ты не поняла. Это я так, теоретически.

Два года. За эти два года она научилась понимать, что никакой внятной информации более от него не получит. Зачем он затеял этот разговор? Какое ему дело как она относится к детям, если не собирается заводить совместных? И этот странный пример про брошенного младенца. Иногда она переставала даже понимать – хороший он человек, или нет. Впрочем, разве бывает однозначный ответ? Все относительно, и зависит только от того как далеко мы готовы зайти на ту или иную сторону. Кто ей это сказал? Ну, разумеется он.

12.

Тим просыпался тяжелее, чем по утрам в школу. Хотя, с этой точки зрения у него опыт был небольшой, но… яркий. В приюте будили жестко. А сейчас…

Мозг включался вязко и неохотно – как бегемот, выползающий из трясины. Сперва появились невнятные ощущения. Жутко ныла спина, страшно зудела и болела левая нога. А еще ему казалось, что он весь липкий и потный. И были еще звуки. Он не сразу понял что это за звуки, но, кажется, именно они его и разбудили. Мозг еще какое-то время покапризничал, и до Тима вдруг дошло, что это птицы. Птицы щебетали так, словно с ума посходили. Причем где-то совсем рядом.

Глаза открывались медленно – веки были тяжелые и словно склеенные. А потом вдруг выяснилось, что свет какой-то слишком яркий, и смотреть больно. А потом долго наводилась резкость. Но когда все это состоялось, Тим обнаружил, что птицы орут за окном. Там была зелень – много зелени. Солнце, кажется, было на другой стороне (на другой стороне чего?), но его лучи бодро отражались от листвы и слепили. К птичьим воплям примешивался еще какой-то звук – негромкий, очень размеренный и успокаивающий. Шум прибоя? Откуда бы тут взяться прибою? И где это – тут?

Тим лежал на чем-то не так чтобы мягком, но очень удобном. Оно как будто удерживало все его тело, не позволяя особенно шевелиться. Но все равно лежал, а потому видел только верхнюю часть окна. Листья, верхушки деревьев. Птиц он не видел, но, судя по щебетанию, они там точно были. Невозможно было понять что это там за окном – то ли лес, то ли сад, то ли…

Тим попытался сесть, но тело запротестовало, а левая нога так ударила болью, что он вскрикнул.

– Что это вы удумали, молодой человек? – спросил чей-то приятный, хотя и слегка насмешливый голос. Мужской.

Но Тим его проигнорировал. Боль в ноге вдруг начала набирать обороты. Сперва это показалось просто неловким движением, но сейчас боль разливалась с какой-то прямо яростью. Будто внутри бедра потекла струя кипятка. Тим зарычал, потом застонал… Потом заорал…

А потом что-то еле слышно зашипело где-то за пределами его зрения, и боль начала как будто отступать. И это было так здорово, что на глазах навернулись слезы.

– Перед тем как танцевать, сперва надо бы убедиться, что тебя ноги держат, – дал дельный совет все тот же голос. – И что это ты затеял дергаться?

Тим ему не ответил. Был занят – приходил в себя. Но потом осторожно – слишком свежи были ощущения от только-только отступившей боли – принялся осматриваться по сторонам. Он находился в очень даже приятной, хотя и небольшой комнате, окрашенной в бежевые тона. Где-то на самом краю зрения обнаружилась дверь. Верхняя часть вроде бы двери. А там, впереди, в той стороне куда были направлены его ноги, – дверь поменьше. Туда смотреть было сподручнее. Вот он и посмотрел.

– Это сортир, – сообщил голос, очевидно, проследив направление его взгляда. – И душ. Тебе пока туда нельзя.

– Почему? – на автомате спросил Тим.

– Ну, выбирай что для тебя важнее – чистая башка, или нежелание грохнуться в обморок от боли.

– А-а…

Тим продолжил осмотр. Хотя, из такого положения сложно было увидеть что-то еще. Слева была стена. Просто стена. С тем самым оком. Ну, насколько было видно. Но главное – Тим не увидел того, кто с ним разговаривал.

– И чего ты затеял дергаться? – спросил бестелесный голос.

– Ничего. Просто хотел сесть.

– Зачем?

Дурацкий вопрос. Тим осторожно пожал плечами и ответил:

– Хотел посмотреть что за окном.

– Ага. Это мы сейчас попробуем устроить.

На самом краю восприятия из стены выехало нечто. Какое-то устройство. Оно зависло над бедром Тима, проехалось туда-сюда еле слышно жужжа, а потом убралось восвояси.

– Это что? – спросил Тим.

– Сканер, – сообщил голос. – Проверяю не развалится ли твоя нога. А теперь давай попробуем сесть.

Тим не понял что имелось в виду, но тут зажужжало громче, и верхняя половина его… кровати? начала подниматься. Она приподнялась ненамного, но мальчик смог увидеть получше что там за окном. А за окном был не сад – прямо таки дикий, хотя и очень приятный лес.

– Так лучше? – спросил голос.

– Да, спасибо, – сказал Тим. – А вы кто?

– Зови меня Чарли, – сказал голос. – Я нахожусь не здесь, но так вышло, что на ближайшее время я твой единственный собеседник.

– Чарли, – задумчиво повторил Тим. – Приятно познакомиться.

– Вежливый, – проговорил Чарли (Тиму показалось, или он там тихонько хихикнул?). – А уж мне-то как приятно. Как самочувствие не спрашиваю – ты сам все продемонстрировал, едва открыв глаза. Так что придется тебе еще какое-то время пробыть в статусе тяжелобольного. Дня два, я думаю. Ну хоть не при смерти.

– А я был при смерти? – осторожно спросил Тим.

– Давай об этом позже. Есть хочешь?

К немалому своему удивлению, Тим обнаружил, что не просто хочет, а готов заглотить весь продовольственный запас приюта в один присест. Но невидимому Чарли он просто ответил:

– Вообще-то, да.

– Итак, поскольку я не могу прямо сейчас накормить тебя пиццей – ну, дабы тебя не вывернуло наизнанку, предлагаю великолепный гастрономический выбор из овсянки либо куриного бульона.

– Куриный бульон? – удивился Тим.

– Хочешь бульона, – тут же истолковал это по-своему Чарли.

В стене снова зашипело, и перед Тимом возник небольшой столик а котором исходила паром немаленькая такая кружка. Тим осторожно прикоснулся к кружке. Было горячо. При этом он обнаружил, что в сгиб левого локтя вогнана игла, а от нее куда-то за пределы восприятия тянется прозрачная трубка. Кажется, такое называлось катетер. Видимо, так ему и ввели обезболивающее. Тим осторожно проследил куда уходит трубка. Оказалось – в нишу в стене. Странно. И что же с ним такое приключилось? Впрочем, об этом можно подумать позже.