скачать книгу бесплатно
– Видел. Могу показать, где они находятся.
– Где?
– Пойдемте, я покажу. – Человек в пухлой куртке подхватил прораба под локоть. – Пойдемте, пойдемте… Не бойтесь, я не кусаюсь.
Заподозрив неладное, прораб рванулся было в сторону, но по самые колени погрузился ногами в снег, подгребенный к обочине. Человек в куртке удержал его, потянул на себя.
– Эк вы, право, – неожиданно старомодно, будто интеллигент чеховской поры, произнес он, выдернув прораба из сугроба. – Пошли-ка, дядя, ведь недаром…
Литературный оказался человек.
Прораб даже не заметил, как рядом появилась машина, притормозила беззвучно. Человек в пуховике толкнул прораба в машину, это была «канарейка» с хорошо нагретой кабиной. Из приемника, слабо посвечивающего панелью, лилась музыка.
За рулем «канарейки» сидел милиционер с лейтенантскими погонами.
– Вы чего, вы чего, ребята? – перепугался прораб, в защитном движении закрыл лицо ладонью. – Я ничего не сделал.
– Во! Допрос еще не начался, а он начал отвечать на поставленные вопросы, – усмехнулся лейтенант, мягко трогая машину с места. – Что за народ!
Уже после первых двадцати минут беседы с прорабом стало понятно – он к убийству не причастен, имеет отношение к нему не большее, чем ко Дню Парижской коммуны.
Прораба пришлось отпустить.
Президенту на стол тем не менее легла записка с короткой пометкой в верхнем правом углу: «Срочно». Президент эту записку прочитал с удовольствием – теперь он может смело смотреть журналистам в глаза: убийцы, сами исполнители, найдены. Дело осталось за малым – найти заказчика.
Президент с воодушевлением потер руки.
18
По делу об убийстве Влада продолжали работать не только следователи – продолжали работать и эксперты. В частности, они обратили внимание на одну деталь. Когда Кузякина, выйдя из квартиры, увидела Влада, то лицо его было чистым, каким-то изумленным, такое лицо бывает у человека, когда его внезапно останавливают на улице, а потом выражение изумления исчезло и главное – на лице появились сильные кровоподтеки, гематомы – уже у мертвого, будто боль, которую Влад ощутил живым, пришла с опозданием к мертвому.
Медики подтвердили – такое иногда бывает с убитыми людьми.
19
Требовалась глубокая обработка связей Влада.
Выяснилось, что незадолго до своей гибели Влад затеял перестройку телевизионного канала – он получил высокое назначение на пост генерального директора и решил разобраться не только в том, что появляется на экране телевизора, на его «кнопке», но и что делается за кадром. Например, сколько канал получает денег от рекламы, куда они идут?
Однажды утром на столе в его кабинете оказалась записка – она лежала поверх газет и писем: «Вы напрасно это затеяли, господин хороший. Последствия могут быть непредсказуемы. Доброжелатель». Влад вызвал секретаршу:
– Ко мне кто-нибудь заходил?
– Нет.
– Странно, – пробормотал он обескураженно, близоруко сощурил глаза под стеклами очков. Когда он так щурил глаза, то казался совершенно безоружным – бери голыми руками. Многие женщины, влюбленные в него, на этом попадались. На деле же Влад был далеко не безоружным человеком.
Среди денежных потоков, которые крутились вокруг телевидения, Влад прежде всего обратил внимание на рекламные деньги. Уж очень много их было, и рождались они буквально из ничего, из воздуха, падали сами по себе с небес. Причем, качество рекламы не влияло на поступления. Влияло время, отведенное под рекламу, – а так хоть собственный кулак показывай в экран либо рекламируй немытые руки и грязные ногти – главное, чтобы время это было оплачено. Звонкой монетой. Долларами. В крайнем случае – немецкими марками или английскими фунтами.
Это был золотой дождь, который сыпался с небес, бегай только с кастрюлькой либо с подносом от одного облака к другому да подставляй посудину под струи. Поскольку телевидение напрямую рекламой не занималось, то оно продало рекламное время посредникам, которые быстро сообразили что к чему. И из каждой кастрюльки телевидению отдавали лишь малую толику, две-три монетки, остальное забирали себе.
Очень жирным и очень толстым оказался этот пирог. Но шел он мимо рта государства, мимо рта телевизионной кампании, которая едва сводила концы с концами и если бы не дотации государства, вообще завалилась бы набок.
Рекламных денег с лихвой хватило бы на то, чтобы не только обеспечить людей нормальной зарплатой, закупить новую технику, которой на западе появилось ой-ой-ей сколько – глазом не окинуть, но и вообще отремонтировать, отштукатурить, пардон, и окрасить Останкинскую башню. Башню вообще можно было оклеить долларами, вот ведь как.
20
Многие пытались наложить руку на этот жирный пирог. И разные рекламные предприниматели, и преступные группировки, в частности одна из самых мощных – Солнцевская, и ловкие жулики, которым все равно, откуда качать деньги, лишь бы качать, и чиновники с толстыми портфелями, и депутаты Государственной думы…
Чиновников Влад особенно не любил – у них совершенно не было совести, они даже не знали, что это такое – совесть.
Первым разговор о совместном бизнесе с Владом на рекламной ниве затеял некий человек по имени Боря – его все так звали, Боря, либо Борька, словно у него не было ни полного имени, ни отчества – только кличка, которой во многих деревнях наделяют молодых козелков – Боря, Борька. Собственно, он и был похож на молодого козелка, только не хватало ему рогов да бородки. Фамилия его была Абросимов.
– Влад, хочу предложить партнерство, – осторожно начал разговор Абросимов.
– Надо подумать, – ответил Влад.
– Я человек надежный, на меня можно положиться во всем…
– Я знаю. Но подумать я все равно должен.
Вечером Влад позвонил своему давнему приятелю, еще со школьной поры, – Шальнову, подполковнику милиции, работавшему на Петровке, 38, в Главном управлении внутренних дел Москвы.
– Слушай, старик, ты не можешь пробить у себя в компьютере одну фамилию?
– А что, человек пахнет чем-то нехорошим? – Шальнов засмеялся.
– Точно не знаю, но подозрения есть.
– Давай фамилию.
– Абросимов.
– Позвони мне завтра в десять утра на работу. Влад позвонил.
– По нашим данным, Абросимов входит в Солнцевскую группировку, – сказал Шальнов.
– Ого. – Влад не удержался от восклицания. По коже у него пополз нехороший озноб. – Ошибки быть не может?
– Петровка, тридцать восемь, не ошибается, Влад. Кличка у Абросимова – Боря, по его же имени. Имей в виду вообще, что солнцевская братия хочет установить полный контроль над телевидением, и в частности над рекламными агентствами. Более того, и это между нами, Влад, о твоих разговорах с Абросимовым известно лидерам группировки.
– Фью-ють, – Влад присвистнул. – К моей скромной персоне внимание таких великих людей привлечено быть не может. Исключено!
– Не паясничай, Влад. Будь осторожен, – предупредил Шальнов. – Солнцевские – ребята серьезные.
– Так возьмите и арестуйте их! Это же преступники!
– Если бы было можно. – Голос Шальнова сделался грустным. – Есть кое-кто наверху, сидит очень высоко, кто не дает этого сделать.
– Значит, солнцевские сидят уже в Кремле?
– Считай, что так, – помедлив, отозвался Шальнов. Чувствовалось, что он не хочет говорить на эту тему, может быть, даже просто боится – ведь телефоны ныне стали дырявыми, как никогда.
Через два дня Абросимов зашел в кабинет Влада – веселый, надушенный «Опиумом», модным мужским одеколоном, с двумя золотыми перстнями: один с красным дорогим камнем – на левой руке, второй с пронзительно синим сапфиром – на правой. Абросимов широко улыбался – во весь рот, лицо сияло и лоснилось.
– Ну как, Влад, будем делать совместный бизнес? – спросил он прямо с порога.
Влад медленно покачал головой:
– Не будем.
Улыбка исчезла с лица Абросимова, взгляд сделался растерянным – такого ответа он не ожидал.
– Как так?
– А так. – Влад поднялся из-за стола, сунул руки в карманы, подошел к Абросимову. – Если бы ты был один, сам по себе, так сказать, то я бы подумал, сыграть с тобой в эту азартную игру или воздержаться. Но поскольку ты не один, за тобой стоит целая куча людей, к которым я отношусь без особого уважения, то играть мы с тобой ни в какие игры не будем. Вот и все.
– Это кто же за мной стоит?
– Это ты знаешь лучше меня.
На лбу у Абросимова появился пот, на щеках возникли белые пятна.
– Мне кажется, Влад, ты ошибаешься.
– В этом разе – не ошибаюсь. – Влад вытащил руки из карманов и сел за стол, давая понять, что разговор окончен.
– И что, никаких надежд?
– Никаких, – сказал Влад решительно, как отрезал. – Эту игру мы будем играть с другими людьми.
Абросимов с трудом, словно в нем что-то отказало, повернулся и исчез за дверью.
21
Вечером Абросимов сидел в огромной, заставленной стильной резной мебелью квартире и докладывал о разговоре с Владом человеку, вольно расположившемуся за широким темным столом. Хозяин квартиры смотрел на Абросимова с брезгливостью, как удав на крота. Абросимов чувствовал себя неуютно.
Хозяин квартиры был им недоволен. Мог бы предложить Абросимову хотя бы стакан чаю или чашку кофе, бутерброд с икрой, но не предложил ничего. Даже сесть не предложил. Абросимов сел сам – аккуратно, на самый краешек низкого глубокого кресла, словно боясь раздавить его. Хозяин квартиры посмотрел на него неодобрительно, Абросимов втянул голову в плечи.
– Значит, отказал? – задумчиво проговорил хозяин квартиры. Голос у него был густым, сочным, будто у хорошего оперного певца. Приметный голос.
– Отказал, – жалобно кивнул в ответ Абросимов.
Хозяин взял тоненькую, розовую, очень аппетитно поджаренную гренку, ложкой подцепил икру из серебряной кюветки, обложенной льдом, и сосредоточенно стал водружать ее на гренку.
– Нехорошо это, – сказал хозяин.
– Да уж, – Абросимов вздохнул и с гулким звуком проглотил слюну, услышал этот звук, и ему сделалось жаль самого себя. Он покрутил головой из стороны в сторону, словно ему на горло стала давить пуговица, вновь гулко сглотнул слюну.
Хозяин квартиры ничего этого, похоже, не заметил.
– И убирать его жалко, Влад человек популярный, народ его любит, – хозяин квартиры вздохнул. – А народ надо уважать. Что мы без народа? А?
Абросимов согласно наклонил голову: он хорошо знал, что и с народом, и без народа человек, сидевший напротив него – все! Это народ – ничто, а он – все! Давать какой-либо определенный ответ было опасно, лучше в знак согласия наклонить голову и этим ограничиться.
– Ничто мы без народа, – повторил хозяин квартиры и засунул в рот гренку с икрой. Проглотил не жуя. – Да и скучно жить без народа. Охо-хо, грехи наши тяжкие. – Он потянулся к бутылкам, стоявшим на столе, выбрал одну, с вишневой наливкой «Мари Бризард», налил себе в фужер сладкой тягучей жидкости.
Не выдержав, Абросимов вновь гулко сглотнул слюну. Хозяин квартиры покосился на него, недоуменно приподнял одну бровь, опять потянулся за гренкой, густо намазал ее икрой.
– Поэтому любимца масс мы пока трогать не будем, а подойдем к нему с другой стороны. Не может быть, чтобы он не прогнулся. И не такие прогибались. – Хозяин проглотил еще одну гренку, запил ее сладкой наливкой. Вкус у него был еще тот. Абросимов слышал, что этот человек когда-то работал таксистом, звезд с неба не хватал, а когда наступило благословенное перестроечное и послеперестроечное время – прыгнул вверх, стал богатым, очень богатым и сильным. У него под рукой целая группировка. Кого хочешь задавит. Даже кремлевский полк вместе с его пушками и минометами. – И не такие прогибались ведь? – тем временем строго спросил хозяин гигантской квартиры. – Правда?
Абросимов поспешно улыбнулся.
– Так точно! И не такие прогибались.
Хозяин квартиры вновь поднял одну бровь, и у Абросимова нехорошо засосало под ложечкой.
– А ты задание свое не выполнил, – сказал ему хозяин квартиры. – Я подумаю, как с тобою быть дальше. А сейчас иди. Не мешай мне ужинать. Твоя рожа меня раздражает.
Абросимов на цыпочках, пятясь, вышел из комнаты. Губы у него обиженно подрагивали: он-то тут при чем? Влад же заупрямился, не он, а раз Влад заупрямился, то это уже проблема самого Влада. Нет, не прав шеф, что был с ним так суров. Абросимов не заслуживает такого отношения.
Он вышел на улицу, сел в машину. Дул резкий мартовский ветер, с железных московских крыш срывались куски снега, льдышки шлепались на асфальт. Хотелось поскорее домой, в привычное тепло… Еще ему очень хотелось мягкого белого хлеба с черной икрой. Так сильно хотелось, что он готов был заныть побито. Во рту в твердый комок сбилась слюна.
Абросимов с места дал газ, шины с железным грохотом проскрежетали по асфальту, и иномарка резко рванулась вперед. Железный звук напугал Абросимова: а вдруг к днищу автомобиля привязали гранату? Сейчас ведь рванет!
Он сбросил газ и вжал голову в плечи.
Нет, не рвануло.
22
Государственный советник юстиции третьего класса Георгий Ильич Вельский родом был из Сибири. Никогда не думал о том, что станет московским жителем и уж тем более – прокурорским работником. Он был человеком науки, специалистом по редкой ветке юриспруденции – государственному праву. Институт окончил на Урале, кандидатскую и докторскую защитил там же, места те любил, сжился с ними и не думал, что ему когда-нибудь придется перебираться в Белокаменную. Но жизнь, как говорится, индейка, а судьба – злодейка.
Его приметили… На одной из конференций, где ему довелось делать доклад. Потом взяли на карандаш на другой конференции. В результате через полгода вызвали в Москву.
Должность ему предложили такую, от которой отказываться было нельзя. Если откажешься – сам на себе поставишь крест и максимум на что можешь потом рассчитывать – на командование метлами да лопатами в какой-нибудь каптерке, в другие места путь уже будет закрыт. И не потому, что существовала, так сказать, жесткая государственная или партийная дисциплина, хотя и это тоже было, – существовали некие нормы, которые нельзя было нарушать. Нарушивший их делался своеобразным изгоем, человеком, которому обязательно надо показаться врачу-психиатру. Ну действительно, если человеку предлагают должность министра, а он начинает брезгливо морщить нос и махать руками: «Нет, нет, нет!» – как к нему после этого относиться?
В таких случаях относятся обычно как к больному. Так бы отнеслись и к Вельскому, если бы он отказался.
В результате Вельский очутился в Москве.
В первые месяцы он очень скучал. Ему казалось, что в Москве он обязательно задохнется, ему не хватало воздуха. Иногда ночью он просыпался от того, что нечем было дышать, в комнате плавает бензиновая копоть, смешанная с запахом горелой резины, горячего железа, расплавленной краски, еще чего-то, чему и названия не было. Лицо его было мокрым, и тогда он неслышно, на цыпочках, боясь разбудить жену, подбирался к открытой форточке, чтобы дохнуть немного свежего ночного духа. Вслушивался в ночные звуки, стирал ладонью пот со лба – свежего воздуха все равно не было, затем, устало махнув рукой, вновь забирался в постель. К утру надо было обязательно выспаться и иметь свежую голову.
После Урала, где даже и отношения между людьми были проще, честнее, добрее, чем в Москве, здесь все казалось иным.
Если Вельский шел по улице, то обязательно хотелось оглянуться – чудилось, что ему вот-вот кто-нибудь всадит сзади нож под лопатку. Это была Москва, ее жизнь, протекающая по формуле, рожденной, как потом понял Вельский, совсем недавно, в перестроечные – при Горбачеве – времена.
Старая Москва – в шестидесятые, в семидесятые, в восьмидесятые годы – была другой.
