скачать книгу бесплатно
– Нет, ты сперва ответь, – перебивает она меня вставая. – Это что, служебная необходимость – чтобы расследованием руководил ты? Вас там двадцать человек. Неужели нельзя было найти кого-то, кто не спал с ней?
Как это знакомо – повышение голоса и низость доводов. Я стараюсь держать себя в руках.
– Барбара, Реймонд попросил меня…
– Расти, умоляю, избавь меня от высокопарных слов о служебном долге и прочей чепухи. Ты же мог объяснить ему, почему отказываешься от дела.
– Не счел нужным приводить личные мотивы. И вообще это его не касается. – Видя мою растерянность, Барбара хмыкает. До чего же глупо – признаваться в содеянном еще раз. Барбара догадывалась о моей тайне. Если бы это не причиняло ей боль, она оповестила бы о ней всех на рекламных щитах города. Все то короткое время, что мы встречались с Кэролайн, мне не хватало ни храбрости, ни честности, ни желания признаваться Барбаре в чем бы то ни было. Признание откладывалось и откладывалось на потом, но вскоре я твердо решил, что все в прошлом.
В тот день я приехал домой сразу по окончании рабочего дня, точно к ужину, как бы заглаживая свою вину за то, что почти месяц не бывал вечерами с семьей. Предлогом служила необходимость подготовиться к трудному процессу. Нату, как обычно, было разрешено полчаса посмотреть телевизор. За столом я совсем расслабился. Луна, вино, легкая грусть. У психологов есть особое название для такого состояния. Я налил стакан виски со льдом и содовой – у Кэролайн набор точно таких же стаканов. Нахлынули воспоминания о ней. Я вдруг потерял над собой контроль и разрыдался – горько, безудержно. И Барбара сразу поняла все. Знала, что я не заболел, не устал, не расклеился. Знала, что я плачу не от стыда, а оплакиваю потерю.
Она не мучила меня вопросами. Спросила, кто она. Я назвал имя. Вы расстались? Да, все кончено. Это продолжалось совсем недолго. Можно сказать, что ничего и не было.
О, я был «стоек» – сидел за столом и, закрыв лицо руками, плакал, плакал навзрыд. Я слышал стук тарелок. Барбара убирала со стола.
– По крайней мере, мне не нужно спрашивать, кто кого бросил, – сказала она.
Позднее, уложив Ната, я, разбитый и жалкий, поднялся в спальню. Под грохочущие из магнитофона дурацкие ритмы она проделывала комплекс вечерних упражнений – гнулась, разгибалась и снова гнулась, как настоящий акробат, а я стоял, словно побитая собака, и мне казалось, что вот-вот у меня лопнет кожа и я развалюсь на части. Мне хотелось сказать что-нибудь простое, хорошее, что хочу жить, как мы жили прежде, что ничего не изменилось, но слова не шли. Да и каждое ее движение говорило, что слова бесполезны. Я молча простоял минут пять, и Барбара не взглянула на меня. Наконец, делая мостик, она изрекла: «Не мог придумать… ничего другого». Потом сказала еще что-то, но я не разобрал. Последнее, что я услышал, было как пощечина: «Ничтожество».
Как это ни удивительно, но моя связь с Кэролайн принесла нам обоим, Барбаре и мне, странное облегчение. Теперь, по крайней мере, есть причина для ее злости, для наших ссор – есть нечто, чем нужно переболеть, и, следовательно, слабая надежда на то, что все пойдет по-прежнему. Несколько месяцев Кэролайн была нечистой силой, которую надо было изгнать из нашего дома. Смерть привела ее из мира духов в живую жизнь. Вопрос теперь стоит так: сумеем ли мы с Барбарой воспользоваться наметившейся переменой к лучшему. Я понимаю жену, но по мотивам глубоко личным, какие невозможно сформулировать, не могу – понимаете, не могу – отказаться от этого расследования.
Я пытаюсь привести простой довод:
– Барбара, речь идет всего о двух с половиной неделях, пока не пройдут выборы. А там это дело превратится в обычный случай из полицейской практики. Очередное нераскрытое убийство.
– Ты соображаешь, что делаешь? Зачем тебе мучить меня и себя?
– Барбара…
– Что «Барбара»? Я знала, что ты выкинешь что-нибудь в этом роде. Сразу все поняла, когда ты позавчера позвонил. Поняла по твоему голосу. Она мертвая, Расти. Слышишь? Мертвая! И незачем по ней сходить с ума.
– Барбара… – повторяю я.
– Нет, дорогой, с меня довольно. Хватит!
Нет, она не плачет, она вся кипит от гнева. Хватает книгу, пульт от телевизора, подушку. Начинается извержение вулкана Святой Елены. Я почитаю за благо ретироваться. Подхожу к шкафу, достаю халат, иду к двери, слышу:
– Могу я задать тебе один вопрос?
– Ну конечно.
– Я давно хотела спросить…
– Спрашивай.
– Почему она перестала видеться с тобой?
– Кто, Кэролайн?
– Нет, космическая пришелица. – В ее словах такая язвительность, что кажется, она вот-вот в меня плюнет.
Я было подумал, что она спросит, зачем я вообще завел этот роман, но она, вероятно, нашла ответ на этот вопрос.
– Честное слово, не знаю. Видимо, потеряла ко мне интерес.
Барбара качает головой.
– Какой же ты все-таки идиот, – торжественно произносит моя жена. – Уходи.
Я быстро ухожу. За ней водится привычка кидаться тяжелыми предметами. Я иду по коридору в комнату Ната – больше мне идти некуда. Сын спит глубоким сном. Я слышу его легкое дыхание и присаживаюсь на краешек кровати под защиту могучих рук Человека-паука.
Глава 5
Понедельник – день-бездельник. И тем не менее из пригородной электрички на восточном берегу реки вываливается толпа. Привокзальная площадь обсажена ивами, их кроны по-весеннему зеленеют.
Еще нет девяти, когда я прибываю в прокуратуру. Моя секретарша Евгения Мартинес с недовольным видом приносит почту, служебные записки и листочки бумаги с пометками – кто и зачем звонил. Евгения – одинокая полная женщина средних лет; кажется, что она исполнена решимости расквитаться со всеми за все. Она отказывается записывать под диктовку, неохотно печатает на машинке, и я часто застаю ее не обращающей внимание на надрывающийся рядом телефон. Ее посадил сюда еще Джон Уайт – посадил только затем, чтобы избежать шума, который она неизбежно подняла бы, назначь он ее на другое место. И вот уже десять лет она является сущим наказанием для очередного зама окружного. Ни уволить, ни перевести на низшую должность я ее не могу: профсоюз против.
Поверх принесенных Евгенией бумаг – служебная записка из отдела кадров о Томми Мольто, который третий день по неизвестным причинам не выходит на работу. Отдел предлагает считать его отсутствующим без разрешения со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я делаю пометку в блокноте: поговорить о Мольто с Макдугал.
Регистрационная служба прислала мне компьютерную распечатку – имена тринадцати освобожденных из-под стражи за последние два года лиц, чьи дела вела Кэролайн Полимус. В прилагаемой записке говорится, что досье на тех, чьи имена подчеркнуты, были переданы ей. Чтобы не забыть, я кладу распечатку в центре стола.
Теперь, когда большую часть дня Реймонд проводит на предвыборных собраниях, мне приходится заниматься его делами. Через час я провожу совещание по уточнению аргументов и формулировок обвинительных заключений, которые будут предъявлены двенадцати арестованным на минувшей неделе. После ленча с группой других сотрудников мы будем разбирать происшедший на днях дурацкий случай. Полицейский агент сделал контрольную закупку дозы героина. Продавцом оказался тайный агент Федерального управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Оба вытащили значки, оружие и стали угрожать друг другу. На помощь тому и другому пришли товарищи по службе. В результате одиннадцать представителей органов правопорядка, матерясь и размахивая пистолетами, пошли стенка на стенку. Теперь мы разбираемся. Полицейские в который раз пожалуются, что федералы вечно проводят свои операции втихую, не ставя никого в известность, – нет чтобы объединить усилия. Старший из УБНОНа намекнет, что у легавых можно купить любую секретную информацию.
Кроме того, мне предстоит назначить еще одного человека для расследования убийства Кэролайн Полимус. Наверняка выплывут и другие неотложные дела.
Приблизительно в половине десятого звонит Стью Дубински из «Трибюн». На протяжении всей избирательной кампании Реймонд сам отвечает на звонки представителей прессы – не хочет упустить случай лишний раз увидеть свое имя в газете или услышать упрек, что из-за предвыборной горячки окружной прокурор совсем забросил службу. Стью – наш лучший репортер уголовной хроники – предпочитает придерживаться фактов и знает границы дозволенного. С таким можно разговаривать.
– Что новенького о Кэролайн? – спрашивает он.
Меня неприятно поражает, что Стью убийство называет именем убитой. Трагическая гибель Кэролайн уже становится рядовым событием.
Я, разумеется, не могу сказать Стью, что ничего новенького нет. Это может дойти до Нико, и тот не упустит возможности снова обрушиться на нас.
– На данный момент окружной прокурор воздерживается от комментариев, – говорю я.
– Не соизволит ли окружной прокурор прокомментировать следующую информацию? – (Я догадываюсь, что эта информация и побудила Стью позвонить.) – Прошел слух, что один из руководящих сотрудников ушел из прокуратуры. В убойном отделе работал. Тебе это ни о чем не говорит?
Речь, конечно, идет о Мольто. После ухода Нико Томми, его заместитель, стал фактически руководить отделом. Хорган же не захотел утвердить его официально, справедливо полагая, что рано или поздно случится что-то в этом роде. Все-таки пронюхали, думаю я, это плохо, очень плохо. По тому, как Дубински ставит вопросы, я представляю, как это будет подано в прессе. Один руководящий сотрудник убит, другой, который должен был бы вести расследование, ушел. Создается впечатление, что прокуратура на грани хаоса.
– Можешь процитировать окружного: на данный момент никаких комментариев.
Я слышу в трубке легкий стон. Стью начинает надоедать наш разговор.
– Можно у тебя спросить одну вещь? По секрету?
– Валяй.
– Насколько достоверна эта информация? Мне хочется знать, держим ли мы руку на пульсе.
– Информация так себе. От одного типа, который воображает, будто знает больше, чем ему известно на самом деле. Я лично думаю, что это Томми Мольто. Его и Нико водой не разольешь, верно я говорю?
Ясно, что Стью знает немного. Не ответив на его вопрос, я спрашиваю:
– А что говорит делла Гуарди?
– Говорит, что не склонен эти слухи… Ладно, хватит вилять, Расти.
– Скажу тебе, только не для печати. Я ей-богу не имею ни малейшего понятия, где Томми Мольто и что он делает. Если он заодно с Нико, почему наш кандидат это скрывает?
– Хочешь, подам версию?
– Конечно, хочу.
– Может быть, Нико велел ему провести их собственное расследование убийства. Подумай. Как тебе понравится такой заголовок: «Делла Гуарди ловит убийцу!»?
Предположение абсурдно. Частное расследование может помешать работе прокуратуры и полиции. Противодействие правосудию – негодная тактика. Однако нелепость имеет свою логику: это похоже на Нико. И Стью не тот человек, чтобы теряться в догадках.
– Часть твоего слуха, правильно я понимаю?
– Не комментирую, – отвечает Стью.
Мы оба смеемся, и я кладу трубку и тут же звоню Лоретте, секретарше Реймонда: мне нужно немедленно поговорить с ним – где бы он ни находился. Затем пытаюсь связаться с Лидией Макдугал, чтобы обсудить проблему Мольто. Мне отвечают, что ее нет на месте. Я прошу оставить записку.
За пятнадцать минут до совещания по обвинительным заключениям я захожу в кабинет Кэролайн. У комнаты уже заброшенный вид. На письменном столе в стиле ампир пусто. Содержимое ящиков – старая пудреница, флакон с остаткам духов, пакет растворимого супа, упаковка салфеток, вязаный свитер, пол-литровая бутылка мятной водки – сложено в картонную коробку вместе с ее дипломами и свидетельствами Ассоциации юристов, которые прежде красовались на стенах. Груда коробок для бумаг посередине кабинета явно свидетельствует, что здесь давно никто не работал. У осевшей за неделю пыли кисловатый запах. Я наливаю стакан воды и поливаю поникшие цветы.
Среди накопившихся у Кэролайн дел большую часть составляли дела об изнасиловании. Выдвинув верхние ящики ее старинного дубового шкафа, я по шифрам на папках узнаю, что ожидают обвинения или суда двадцать два насильника. Кэролайн питала особую симпатию к жертвам изнасилований, и со временем я понял, что эта симпатия глубже и искреннее, нежели я полагал поначалу. Когда она рассказывала о страхе и страдании женщины при навязанном ей половом сношении, с нее спадала светская шелуха, обнажая попеременно негодование и жалость. Правда, некоторые преступления на сексуальной почве носят странный, даже причудливый характер. Так, ординатор в университетской больнице назначал некоторым пациенткам лечебную гимнастику, которая заканчивалась тем, что он вводил им свой член; одна пациентка трижды перенесла это способ «лечения», прежде чем подала жалобу. Или вот другой случай. Подружка одного из подозреваемых лишь после нескольких допросов рассказала, что он проник в ее квартиру, взломав раздвижную дверь, набросился на нее и изнасиловал. Но потом, когда он отбросил нож, она перестала бояться его, такого приятного молодого человека.
Как и многие другие, я давно предполагал, что эта сторона работы привлекала Кэролайн не только в силу профессионального любопытства. Ею двигало что-то более существенное. Я внимательно просматриваю досье в надежде найти какую-либо зацепку – например, что убийство Кэролайн Полимус носит либо ритуальный характер, либо является очередной зверской сценой, к каким она сама проявляла повышенный, можно сказать, болезненный интерес. Надежды мои не оправдываются, тринадцать имен ничего не говорят.
Ну что ж, пора на совещание, но что-то еще не дает мне покоя. Я еще раз просматриваю компьютерную распечатку регистрационной службы и вижу, что мне не попалась отмеченная в ней «папка П.» – так мы называем досье на лицо, совершившее преступление, которое предусмотрено одним из разделов Уголовного кодекса нашего штата, – подкуп должностных лиц правоохранительных органов. Кэролайн редко занималась делами, не связанными с преступлениями на сексуальной почве. Расследование случаев о подкупе проходит под моим личным наблюдением.
Я еще раз быстро обшариваю ящики письменного стола. Пусто. Вернувшись к себе, просматриваю свой список дел о подкупе. Такого нет. Я делаю пометку в блокноте: «„Папка П.“? Полимус?»
В комнату входит Евгения.
– О господи, куда вы пропали? Я с ног сбилась, вас искала. Звонил мистер Шишка-на-ровном-месте, сказал, чтобы вы приехали в клуб «Деланси» в полвторого.
Мистером Шишка-на-ровном-месте некоторые за глаза зовут Реймонда Хоргана. Мы с ним теперь часто встречаемся в городе, обычно после ленча, перед его очередным выступлением. Я докладываю ему, что произошло в прокуратуре за время его отсутствия.
– Лидия не объявилась?
Евгения читает оставленную ею записку:
– «Все утро буду через улицу». Укатила понаблюдать, как работают наши новички.
Я прошу Евгению оповестить кого нужно, что совещание по обвинительному заключению откладывается на полчаса, а сам иду в здание Центрального суда поговорить с Лидией Макдугал. В филиалах арестованные в первый раз предстают перед судьей, там устанавливают сумму залога, разбирают мелкие правонарушения и заслушивают предварительные показания свидетелей более тяжких преступлений. После стажировки в апелляционной и исковой секциях работа в филиале считается очередной ступенькой к прокурорской должности. Я сам полтора года провел в филиале, но сейчас бываю там очень редко.
В Центральном суде принимаются к производству серьезные дела. Сейчас здесь идет очередное заседание. В коридоре между двумя просторными залами топчется народ. Толпа напоминает неимущих пассажиров на нижних палубах старого океанского парохода. Матери и подружки плачут по сыновьям и возлюбленным, которые находятся в камерах, примыкающих к залу. Снуют разного ранга юрисконсульты и приглушенными, как у мелких спекулянтов, голосами предлагают свои услуги возможным клиентам. Адвокаты, назначенные штатом тем, кто не может оплатить частника, выкликают имена людей, которых им предстоит защищать, хотя их в жизни не видели. Обвинители громко вызывают полицейских, производивших аресты. Им явно не хватает сведений, которые содержатся в коротком официальном протоколе.
Зал заседаний поневоле внушает уважение: сводчатые потолки, мраморные колонны, ряды сидений с прямыми спинками. Здесь тоже стоит гул. Беззлобно препираются представители обвинения и защиты, сидящие неподалеку от судейского стола. Вокруг секретаря суда сгрудились служащие прокуратуры – один принес документы к слушанию, другой изучает протокол заседания, третий требует пропустить его дело прежде прочих. Вдоль грязноватых стен по двое-трое выстроились полицейские, многие пришли прямо с ночной смены для установления залога задержанным на их дежурстве. Чтобы прогнать сонливость, полицейские тянут кофе из пластиковых стаканчиков и переминаются с ноги на ногу. Из-за стены, из камер, доносятся грохот и гвалт. Кто-то из заключенных матерится на судебных приставов, кто-то жалуется на скверные условия содержания и вонь из унитазов, кто-то стонет и стучит по прутьям решетки.
К концу утреннего заседания приводят проституток в коротеньких, не закрывающих пупок топиках и шортах, выслушивают объяснения, налагают штраф и отпускают, чтобы те могли выспаться перед ночной работой. Обычно группу из трех-четырех девиц представляет нанятый защитник, но иногда эту роль исполняет сутенер – чтобы не тратиться на адвоката. Сейчас как раз такой случай. Холеный тип в оранжевом пиджаке распространяется о жестокости полицейских и непомерных штрафах.
Я наконец нахожу Лидию Макдугал, однако в коридоре не поговорить, и мы уединяемся с ней в раздевалке, где не висит ни одного пальто, ни одного плаща. Нужно быть последним идиотом, чтобы оставить одежду без присмотра в здании, где шляется всякий сброд. В раздевалке совершенно пусто, если не считать пишущей машинки и громадного канделябра в пластиковом пакете (вероятно, вещественных доказательств, приготовленных к слушанию очередного дела).
– Что еще там случилось? – спрашивает Лидия.
– Скажи, что могла делать Кэролайн с «папкой П.»?
– Понятия не имела, что Кэролайн интересуется делами выше пояса, – улыбаясь во весь рот, отвечает она – всеобщая любимица, непредсказуемая, острая на язык, не признающая авторитетов.
Она высказывает ряд предположений, которые я уже продумал и отверг.
– Тогда не знаю, – признается она.
В качестве заместителя окружного прокурора по административно-хозяйственной части Лидия Макдугал отвечает за работу с кадрами, следит за дисциплиной, занимается приобретением оборудования и так далее и тому подобное. Работа неблагодарная, паршивая, несмотря на громкое название должности, но Лидия привыкла к трудностям.
Вот уже двенадцать лет как у нее отнялись ноги. Это случилось вскоре после того, как мы почти одновременно пришли работать в прокуратуру. Стояла поздняя осень, вечером по дороге стлался туман, да еще пошел снег. Лидия, сидевшая за рулем, не справилась с управлением, и машина скатилась в реку. Ее первый муж Том погиб на месте.
Практика показала, что Лидия, пожалуй, самый талантливый юрист в нашем учреждении. Она организованна, сообразительна, находчива и со временем научилась использовать собственную немощь себе на благо. Масштаб трагедии постигаешь умом и сердцем постепенно, не сразу. Когда у присяжных заседателей выпадает два-три свободных дня, они наверняка задумываются над тем, каково это – жить, не чувствуя ног, не имея возможности самостоятельно ни встать, ни сесть. Но видя в суде эту красивую, сильную, улыбчивую женщину в инвалидной коляске, с обручальным кольцом на пальце, слыша, как она вскользь упоминает о своем маленьком ребенке, они испытывают даже не уважение, нет, а искреннее восхищение.
В сентябре Лидия станет судьей. Она уже заручилась поддержкой со стороны партии, и на первичных выборах у нее не будет соперников. Общие выборы превратятся в пустую формальность. Кто победит кандидата, за которого будут голосовать все женские организации, общества инвалидов, служители закона и общественного порядка, члены трех ведущих ассоциаций юристов?
– Почему бы тебе не спросить о «папке П.» у Реймонда? – предлагает Лидия.
Я хмыкаю. Хорган не вникает в детали и вряд ли что знает об отдельно взятом деле. Я перестал советоваться с ним. В любом случае он снимет с себя ответственность.
По пути в другой зал, где собирается присутствовать на заседании Лидия, я спрашиваю ее о Томми Мольто – как рассматривать его отсутствие на работе. Если мы вздумаем его уволить, Нико поднимет крик, что Хорган начал охоту на ведьм, и наживет политический капитал. Если оставим Томми в штате, это создаст еще больше проблем. В конце концов мы решаем считать его отсутствующим без разрешения, как и предложил отдел кадров.
– Пошли к нему верного человека, – говорю я. – Хватит с нас одного мертвого прокурора. Если какая-нибудь домохозяйка завтра обнаружит в своем мусорном ящике разрубленного на части Мольто, мы заявим, что с ног сбились, разыскивая его.
Лидия берет указание на заметку.
Его честь Ларрен Литл первым замечает мое появление в клубе, куда всего три года назад допускались только белые. Его крупное, темное, хитроватое лицо исполнено величия. Роскошная обстановка элитного заведения нисколько не смущает чернокожего судью. Он как дома среди глубоких кожаных кресел и обслуживающего персонала в зеленых ливреях.
В свое время Реймонд и Литл организовали юридическую консультацию. Активисты антиправительственных движений, они защищали в суде уклоняющихся от призыва в армию, мелких марихуанщиков и воинствующих черных националистов, а также имели платную клиентуру. Давным-давно я вел против Ларрена одно дело – начинающий обвинитель против парня из богатой негритянской семьи из предместья на Западном побережье, который имел привычку обворовывать дома друзей его состоятельных родителей.
Во время заседания солидная фигура Ларрена внушительно возвышается в судейском кресле. Он превосходно владеет своим голосом самого широкого диапазона – от лирического тенора до громоподобного баса. Он способен без конца мытарить обвинителя и защитника и запугивать свидетеля. От изысканных фраз образованного джентльмена он легко переходит на крикливый жаргон негритянских кварталов или полуграмотные заклинания провинциального проповедника. Когда он говорит, присяжные заседатели забывают, что в зале есть другие юристы.
Реймонд первым подался в политику. Ларрен, руководя его избирательной кампанией, принес ему сотни и сотни «черных» голосов. Через два года Реймонду вздумалось сделаться мэром, и Ларрен стал его напарником в предвыборной гонке в качестве кандидата на пост судьи. Ларрен выиграл выборы, Реймонд проиграл, и судья Литл пострадал за свою преданность первому лицу. Болкарро назначил его в Северный филиал, где Ларрен слушал дела нарушителей правил уличного движения и пьяных хулиганов, которыми обычно занимаются мировые судьи, то есть низшее звено судебной системы. Четыре года спустя его вызволил оттуда Реймонд, который безоговорочно и горячо поддержал переизбрание мэра Болкарро. С тех пор Ларрен ведет наиболее важные уголовные дела, являясь жестким самодержцем и, несмотря на дружбу с Реймондом, заклятым врагом прокуроров. Про него говорят: в этом суде – два адвоката, и тот, кого не переспоришь, носит судейскую мантию.
И тем не менее Ларрен играет важную роль в кампаниях Реймонда. Кодекс юриста запрещает ему занимать в них официальный пост, но он по-прежнему является членом ближайшего окружения Хоргана, куда помимо него входят товарищи Реймонда по юридическому колледжу и первым годам судебной практики: Майк Дьюк, управляющий солидной фирмой, Джо Рейли из партийного комитета, еще двое-трое.
На Майке Дьюке лежит обязанность обеспечивать поступление денег на кампанию и следить за тем, на что они расходуются. В нынешнем году это оказалось более трудной задачей, чем прежде, когда у Реймонда не было серьезного противника. Тогда он отказывался от каких-либо пожертвований, опасаясь, что это скомпрометирует его. Сейчас о щепетильности приходится забывать. За последние недели Майк провел ряд встреч с богатыми джентльменами-либералами вроде тех, что собрались сегодня в «Деланси», дабы убедить их, что Реймонд – такой же надежный инструмент правосудия, каким был десять лет назад. Хорган произносит предвыборную речь простым, понятным избирателям языком, дожидаясь того момента, когда его и судью позовут по неотложным делам и они оставят Майка выжимать пожертвования.
Моя задача элементарна: я должен увезти Реймонда. Тот представляет меня и проносит извинения за то, что вынужден покинуть почтенное собрание, поскольку в прокуратуре ждут неотложные дела. Мое появление – предлог смыться. Для присутствующих я пешка. Ни один не предложил мне сесть, и только судья Литл привстал пожать мне руку. Окутанный клубами сигарного дыма, я терпеливо жду, когда закончатся рукопожатия и прощальные подшучивания. Прихватив с блюда мятную конфету, Реймонд устремляется к двери.
– Какие новости? – спрашивает он, как только мы, миновав швейцара, оказались под зеленым навесом перед входом в клуб. С утра чувствуется, как разливается в воздухе тепло. Кровь бежит быстрее. Пахнет весной.
