скачать книгу бесплатно
– Второй, яхта «Академик Гамаюнов». Из Рязани, серии «А-45» середины прошлого века. Парусник. Судёнышко старое, но крепкое, я в нём живу вот уже больше года.
Артемьев усмехнулся.
– С мотыльком? Редкое явление в наших краях.
– Их же недавно приручили, меньше века назад, – сказал Егоров. – В центральной части Рукава Ориона другая разновидность водится, малые бражники, которые не умеют надолго окукливаться при посадках в зоне гравитации.
– Дорого же содержать яхту? И как ты один управляешься?
– В том-то и дело, что яхтами можно управлять в одиночку. Главный плюс. По сути, челнок с возможностью межзвёздных перелётов. Мотыль умный, автоматику слушается, а другой живности на борту нет. Правда, медленно плавает, и далеко от магистралей не уплывёшь, и комфорта особого нет без гравитации. На планету садиться либо дорого, либо опасно.
– Потом куда планируешь? Возвращаться на большую землю?
– Да, думаю, что пора завязывать с окраинами, – вздохнул Егоров. – Как-то небезопасно тут. Но лететь до Перми отсюда стоит тысяч двадцать – и это только топливо с дефлюцинатом. Да, а заночую, пожалуй, на яхте.
Егоров отвернулся. Было стыдно просить помощи, но другого выбора он пока не видел. Многозначное молчание возымело действие, и Артемьев рявкнул:
– Да что ж ты как не родной! Оставайся на корабле до разгрузки, сейчас выделю тебе апартаменты. Хотя, пожалуй, в Балхаше и в Орске я тебя высаживать не буду, в Бессарабии визовый режим… Нам до них осталось три перелёта, два всплытия. Мы сейчас летим до Тюмени, можешь выйти и там.
Поэт кивнул, продолжая молчать. Артемьев почесал подбородок, махнул рукой:
– А, чёрт с ним, оставайся и до обратной дороги, в Кунгур тебя я запросто подброшу. Всё равно половина номеров простаивает. Только с питанием – тут уж сам решай, трёхразового не обещаю.
– Спасибо! Позволь только мне сходить до яхты, забрать кое-какие вещи.
Капитан попрощался с другом и отдал распоряжение дежурному сопроводить гостя.
Егоров вышел из каюты в широкий парадный коридор и выдохнул. Оставшейся суммы вполне должно хватить, чтобы прокантоваться в ВИП-апартаментах корабля несколько недель. Наличие посёлка открывало перспективы подзаработать. А траты на посадки, взлёты, дозаправки теперь сводились к нулевым – разве что пару раз вывести яхту в открытый космос, чтобы «размять шарниры» да подкормить мотыля.
Приспособленчество, но куда деваться?
В коридоре Егорова уже ждал молодой парень в форме с редкими белёсыми усами. Парень представился старшим матросом Константиновским и молча повёл поэта по зигзагу лестниц вниз, в ангарный отсек. На вид он показался немного резким.
– Не подскажете, а есть ли у вас на корабле какая-то культурная жизнь? – рискнул прервать молчание поэт, когда они уже подходили к яхте. – Кто ваш министр культуры?
По идее, этот вопрос было бы логичнее задать капитану. Но пока оставалось неясным, как Артемьев отнесётся к заработкам Егорова.
– Министра культуры не изобрели. Говорят, когда-то был заместитель капитана по культуре, но это ещё в доисторические времена, до ремонта.
– Хорошо, а пресс-служба? Телестудия.
– Только через внутреннюю сеть, энтузиастами. А жизнь – отчего ж нет, есть жизнь. Киноклуб, уличная дискотека ещё. Школа, два училища, там преподаватели кружки ведут, но сейчас каникулы, да и студентов мало…
– Что за киноклуб? – оживился Егоров.
– «Заводчанин». Улица Космолётчиков, два. А почему интересуетесь?
– Понимаете… я поэт. Хочу выступить перед публикой.
Старший матрос Константиновский немного неучтиво осмотрел Леонида с головы до пят, словно проверяя – точно ли поэт?
– Думаю, это можно. Обратитесь к Ефиму Скоморохову, он начальник клуба. Если у меня получится, я смогу проводить. Одному туда как-то незнакомому…
– Спасибо, – сказал Егоров и обернулся, глядя на свою яхту в ангаре, за герметичной прозрачной перегородкой. – Вы подождёте меня здесь?
Константиновский коротко кивнул, потом его взгляд упал на яхту, и матрос заметно оживился.
– Разрешите осведомиться… Парусник?
– Да, серия А-45. Один из первых серийных парусников в Империи. Даже имя присвоили вместо бортового номера, как у следующих.
Матрос недолго сомневался, потом любопытство взяло верх. Он открыл ворота ангара и спросил:
– Можно осмотреть?
– Конечно! – гостеприимно предложил Егоров.
Дежурящий в отсеке матрос отдал честь сослуживцу и пустил их с поэтом вниз, к стоящему на нижней палубе корабль.
Яхта снаружи напоминала старинный трамвай или вагон, лишь носовая часть была скруглённой и покрытой для лучшего входа в атмосферу термостойким обтекателем. Двадцатиметровый узкий корпус не имел упряжки для востроскручи в основании, именно потому в перелётах приходилось обходиться без гравитации. Для аварийного приземления на планету имелся большой парашют, самовосстанавливающееся покрытие и пара древних ионных двигателей. Чтобы не терпеть перегрузок, чаще всего приходилось нанимать буксирный швартовщик, а это удовольствие не из дешёвых.
Поэт и матрос обошли яхту, стоящую на путях на выдвижной тележечной платформе. В задней части, больше похожей на застеклённую теплицу и называемой садком, ворочалось вытянутое, студенистое и переливающееся всеми цветами радуги тельце. Переливы кокона окуклившегося гелиображника завораживали, подобно блеску северного сияния.
– Редко увидишь. Во всём Союзе всего пара тысяч яхт.
Старший матрос с любопытством присел у садка. На отдалении, чтобы не попасть в зону притяжения мощных магнитов.
– Я слышал, до сих пор с Дальнего Востока и Новгородской Иерархии завозят?
– Да. На всю Империю всего четыре питомника. В Союзе один. А растут они долго. Обычно выслеживают и ловят в окрестностях супергигантов.
– Молодой, всего два метра. Ему не тесно? Сюда же можно устанавливать более крупного?
– Поменяли лет пять назад, ещё до меня. Откуда мой – точно не знаю. Прошлый откормился до четырёх и перестал помещаться, его отпустили, судя по журналу.
– А чем мотыля кормите? – продолжал сыпать вопросами Константиновский.
– Привередливый. Красный дефлюцинат не жрёт. Только зелёный. Но они редко едят, очень много потребляют энергии через парус.
– Они все такие, насколько знаю. Нормально окукливается?
– Угу.
Константиновский почувствовал, что пора заканчивать с вопросами и привстал, отряхнув брюки от пыли. Егорову, с одной стороны, было приятно рассказать о своём судне и питомце, с другой, он уже начал уставать.
– Да, нормально, – повторил Егоров. – Только в зону притяжения вошли, сразу крылышки сложил. Магниты для того, чтобы его в случае чего успокоить, у вас есть, мне сказали? Разрешите, я поднимусь к себе в каюту? Можете пока поразглядывать его, я вам доверяю.
Матрос коротко кивнул и продолжил любоваться плазменной космической тварью, уютно спящей в вакуумном отсеке. Возможно, пытался вдуматься и заговорить – это поэта особо не волновало. Матросов в ангарных отсеках всегда проверяют на устойчивость психики, и глупостей никто бы не совершил – ни матрос, ни гелиображник.
Егоров тем временем чиркнул пластиковым ключом, датчик считал сетчатку глаза и пропустил вовнутрь. В каюте, находившейся после крохотного тамбура, царил жуткий творческий беспорядок. Перед приземлением и выходом из состояния невесомости поэт не успел сложить всё по местам, и теперь одежда, скафандр, термо-одеяла, полу-съеденные бичпакеты, обёртки и бумажные блокноты со стихами валялись в беспорядке на полу. Перешагнув всё это безобразие, поэт прошёл в пилотажную кабину.
На почтовом дисплее было несколько сообщений – в основном, рассылка от поэтических сообществ, счета о долгах и прочее. Но больше всего заинтересовало и напугало Леонида сообщение от бывшей супруги. Значилось оно как заказное, пришедшее через сеть почтовых космокуропаток от местной поселковой станции. Егоров торопливо открыл его. Письмо оказалось кратким:
«Леонид, я не в силах больше терпеть. Малышам нечего кушать. Жди коллектора, он вышел на охоту».
Егоров откинулся на спинку кресла и крепко зажмурился. Теперь всё встало на свои места. Поэт предполагал, что это случится, но не так скоро. Вспомнились слова Драгомира, вспомнилось предостережение адвоката Филимонова.
И тогда у Леонида родилось линейное короткостишие, выражающее всю суть отношений между женщинами и космическими поэтами:
«Когда не в силах им терпеть, а нам не в силах заработать»…
Уральский Союз Планет – государство Рукава. Второе [1] по величине государственное образование Сектора, включающее в себя пятнадцать звёздных систем с терраформированными планетами и спутниками, а также двести тысяч «пустых» звёзд и звёзд с купольными поселениями на планетах. Кластеры молодого государства колонизировались начиная с 2350-х годов Московской Империей и Великим Казахстаном. Государство, подписавшее Московский Транспортный Протокол. Граничит с Суздальской Империей (к условному западу и северу), Бессарабией (на условном юге), Свободным Челябинском, Иерусалимской Республикой, Таймырским Царством (север, анклавы и эксклавы) и Дальним Востоком (на востоке). (…) Многие политологи рассматривают нынешний УСП как протекторат или совокупность окраинных колоний Суздальской Империи [источник?] 1. Крупнейшие городские системы: Новоуральск (2,9 млрд) – официальная столица, Пермь Великая (4 млрд, Пермь Малая в той же системе – 0,12 млрд), Уфа и Стерлитамак (2,2 млрд), Сургут (1,8 млрд), Исеть (1,5 млрд), Обь (1,2 млрд), Кыштым (0,9 млрд), Тюмень (0,1 млрд) 2. Союзный флот: 15 больших летающих космодромов, 85 тяжелых крейсеров, 800 крейсеров, 31000 эсминцев/фрегатов, 0,1 млн. истребителей и штурмовиков и 11 орбитальных заводов. Совокупный флот членов автономий – 16000 эсминцев/фрегатов, 1,3 млн. истребителей (крупные военные суда автономиям держать запрещено согласно приложению к Московскому Транспортному Протоколу [2]). Во офицерской иерархии 150 млн. человек, во флотах автономий – 80 млн. человек. 3. Политическое деление (…) (по материалам Галактопедии)
[1] Стих М.Лилейко. Далее остальные без комментариев – авторские.
4. Дефлюцинат безликий
Семён Скоморохов сидел на корточках на крыльце своего барака, пил пиво, лузгал семки и смотрел международные новости на планшете.
«Нарастает напряжённость на границе между Уральским Союзом Планет и Великой Бессарабией. Массовые волнения рабочих зафиксированы в посёлке Орск Правобережный Тюменской автономии. Две промысловые и три транспортные компании за последний месяц подтвердили пропажу семи маломерных судов и одного сухогруза четвёртого класса за последний месяц. Администрация приграничных графств Бессарабии опровергает причастность к пропаже судов, предоставляя запрошенные отчёты местных отделов Инспекции»…
– Инспекции, – процедил сквозь зубы Семён и бросил на ступеньки планшет. – Подозрительные господа.
Вспомнился сегодняшний сон, видимо, навеянный вчерашними похожими новостями и стрелялками. Человек в чёрном балахоне с красивыми большими погонами, окружённый десятком бойцов, тычет пальцем в трёхмерную карту маршрута «Тавды». Говорит «Вот тут, вот здесь мы их и схватим!» Семён стоит совсем рядом, достаёт ружьё и стреляет в генерала, тот рассыпается в пыль. Любимая девушка в белом халатике бросается ему на шею…
Вспомнив последний образ, Семён выругался и замотал головой.
Он был рождён гопником. Дефлюцинат безликий, пацанчик с района. Его отец и дед тоже были тавдинскими гопниками, и он с молоком матери впитал все признаки маргинальной космической культуры. Семки, пиво и употребление обсценной лексики являлись для него неотъемлемыми гражданскими правами, наравне с правом на еду, воду, воздух и размножение.
Конечно, он, как и почти все жители корабля, входил в корабельную иерархию. Разумеется, гопник не был офицером или матросом, потому как туда брали самых выносливых. Матросы не любили гопников, а гопники – матросов. Пробиться в службу суперкарго и работать с грузом Семён тоже не мог – этому нужно долго учиться, и брали, в основном, только по блату, с планет. Оставалась инженерная каста, и всё, о чём мог мечтать потомственный космический гопник без планетарного образования – это дослужиться до помощника инженера.
Пока же Семён был техником. А точнее – сантехником, с ежемесячным жалованием две с половиной тысячи кредитов. Упасть на социальное дно не давала сравнительно-приличная семья, отец – бывший преподаватель и свидетельство о законченном училище, которым похвастаться могли далеко не все бездари из его окружения.
«Тавда» походила формой на приплюснутую каплю. Впереди, в заострённой носовой части, находился небольшой носовой отсек. Здесь был командный центр, ангар для челноков и прочие помещения, куда вход простолюдинам был заказан. Там же, правда, находились ангар и торговая зона, куда горожане выбирались за покупками. В средней части расположился обширный грузовой отсек, занимавший две трети корабля. Туда не допускались даже рядовые матросы и инженеры – только суперкарго с экспедиторами. Вокруг грузового прилепились три технических отсека – левый, правый и верхний, прятавшийся в купольной крыше.
Городской же сектор «Тавды» был двухуровневым и ютился в кормовой части восьмикилометрового фюзеляжа, отсечённый от круглого грузового отсека хордой-перегородкой. Перегородку жители воспринимали как некую космогоническую вещь, топоним, и даже писали с заглавной буквы – Перегородка.
На первом уровне стояли бетонные и углеродно-каркасные – «чугуниевые» дома, а точнее, блоки, переходящие подвалами в трюмовые отсеки. Там жила меньшая часть населения. Наиболее образованная его часть – инженеры, бойцы, старшие матросы и офицеры, располагались мастерские, два училища, школа с детсадом, больницы и другие необходимые отсеки. Второй уровень, лежащий в пятидесяти метрах над первым, ещё век назад покрыли почвенным слоем и сделали этническую застройку одно-двухэтажно-барачного типа, с огородами, теплицами, курятниками и другими прелестями натурального хозяйства. Именно тут, на шести с половиной квадратных километрах земли и жили настоящие, аутентичные гопники.
Возможно, жителю далёких миров могло бы показаться странным, что целое общество занимается натуральным хозяйством на территории космического сухогруза. Со времён возникновения их культуры на древней Земле народ изобрёл ракеты, компьютеры, приручил космосущностей и улетел к звёздам. Если бы поэт Егоров увидел такую картину, то наверняка вспомнил бы изречение одного знакомого писателя.
«Научи этот народ существовать в четвёртом измерении, он и там построит маленькие домики с сельским туалетом».
В целом жизнью в городке Семён оставался довольным. Солнышко неистово слепило, видимо, у инженерных служб случилось хорошее настроение, и в небесной канцелярии решили сделать хорошую погоду. Но на душе у Семёна случилась тоска – не то, чтобы совсем уж дремучая, от которой хочется пить технический спирт, но кислый комок в горле всё равно не давал спокойно сидеть на корточках.
Причина подобной хандры, как и быт соотечественников, имел тысячелетнюю историю и уходил корнями ещё в до-космическую эру. От Семёна ушла женщина.
– Не изволите, сударь, подвинуться? – сказал появившийся на ступеньках Вован Шкодин. – Хандрить решил?
– Да, мой друг, тоскливо мне, – сказал Семён, отпил пиво и пересел поближе к перилам.
Разговор происходил на диалекте, типичном для народности гопников, и от большинства выражений у любого образованного жителя галактики завяли бы уши. Возможно, что много веков назад какие-то обороты и выражения сошли бы за нормальные, но сейчас так говорили только в депрессивных селениях вроде «Тавды». Впрочем, на обычный диалект московского сектора большинство из жителей переходили без особого труда.
Вован присел рядом, положил на соседнюю ступеньку кепку, засунул руку в пакет Семёна и загрёб горсть семок.
– Поведай мне причину хандры, Семён Ефимович. Уж не от расставания с благочестивой Екатериной Сергеевной ты столь грустный?
– Ах, – кивнул Семён. – Право, судрь, не стоит. Лети, судрь, к звёздам. Не пристало нам все беды списывать на барышень. Тяжело как олуху взаперти.
– Ты не прав, все беды от барышень. Екатерина Сергеевна, конечно, барышня привлекательная. Она же, прости великодушно, к матросу ушла?
Семён смачно сплюнул на пол и поправил кепку.
– Отнюдь, судрь, к инженеру-принтонщику.
– Односвойственно, не к особе своих кровей, но к человеку высоких сословий, к чванливому мухоблуду. Я даже склонен назвать её попрешницей. Не стоит впадать в хандру, дружище, ведь простых, прекрасных женщин в нашем поселении не так уж и мало.
Собеседник сначала думал врезать приятелю за плохие слова в адрес Екатерины Сергеевны, но вместо этого насупился, задумался. Потом кивнул и решил перевести тему.
– Ты, конечно, прав, Владимир Герасимович, но, как я уже сказал, причина моих тревог кроется в, это самое, в клаустрофобии, в боязни закрытых, судрь, пространств.
– Гы-гы, в чём? – заржал Вован.
Скрипучая дверь барака открылась, на крыльце показалась мать Семёна, Надежда Константиновна. Она тоже считалась техником, как и большинство жителей частного сектора – техниками-агрономами числились все незанятые жители частного сектора за то, что снабжали овощами всех остальных жителей корабля. В руках маманя держала ведро из-под рукомойника. Семён попытался спрятать бутылку, но было поздно – на круглом лице мамани изобразилось недовольство.
– Всё пить изволишь, тартыга окаянный? – спросила мамаша сына.
– Стало быть, пью, матушка, – согласился сын, грустно посмотрев на бутылку пива.
– Алкоголь откуда взял? У отца же ещё домашнее не приготовилось.
– На рынке приобрёл, матушка.
– Чужое пьёшь! Крепкое! Докатились! Мало своего.
Мать сокрушённо покачала головой и ушла в дом.
В этот миг корабль слегка потрясло – по шкале землетрясений, наверное, в районе двух-трёх. Солнышко на миг померкло и вдруг вспыхнуло чуть ярче. Парням, с рождения привыкшим и к сотрясениям, и к проблемам с гравитацией, было не привыкать. Вован, который понёс ведро до гальюна, чуть не врезался в забор.
– Нырнули? – крикнул он.
– Думаю, судрь, мы будем нырять через полчаса. А сейчас востроскручи внизу поменяли, старых в стойло отвели.
Вскоре Вован вернулся и поставил пустое ведро подальше.
– Так на чём же мы остановились? На женщинах?
– Нет же, на клаустрофобии. Помнишь, Владимир Герасимович, когда полтора года назад, ещё до начала рейсов из Кунгура, наше судно причалило к Свободному Челябинску? Мы везли какую-то исполинскую конструкцию с их завода.
