скачать книгу бесплатно
Космофауна. Зверь беглеца
Андрей Валерьевич Скоробогатов
Приглашаем вас в двадцать восьмой век, Сектор Московского Транспортного Протокола. Освоить Рукав Ориона людям помогли гелиображники, волчки, тягловые тюленеры, сверхсветовые коньки, планктон-дефлюцинат и прочая космическая живность. Просторы сектора бороздят гипотраулеры, броненосцы и лайнеры двух десятков держав, а "дикари" терраформируют планеты на Дальнем Востоке. Что делать дважды разведённому поэту, если в кармане ни гроша, а из имущества – случайно купленная у цыган яхта с космическим мотыльком?
Андрей Скоробогатов
Космофауна. Зверь беглеца
Часть I. Лето
1. Погоня
Космическая фауна (космофауна, четырёхмерники) – исторически-сложившаяся совокупность видов подпространственных (четырёхмерных) сущностей (устаревшее – «аномальных явлений» [ссылка?]), обитающих в данном секторе космоса и входящая во все её цепочки. Одомашненные сущности не входят в состав космофауны, также многие исследователи не относят к космофауне дефлюцинат (космический планктон)[1]. (по материалам Галактопедии)
Егоров не до конца понимал, что за люди его преследуют. До того, как в яхту чуть не попала ракета с магнитной сетью, отставной гардемарин даже не задумывался о том, что кто-то может охотиться за ним в этих краях.
Что чувствует человек во время погони? Страх? Смятение? Или, может, азарт? В последнем сне, который Егоров видел перед погоней, он снова сражался – на этот раз на огромном судне в высокой закрытой галерее, бок о бок со странными парнями. Разной национальности и возраста, они походили, скорее, на гражданских или на ополченцев, но послушно выполняли его приказы. Противники – странные бойцы в переливающихся десантных костюмах незнакомой державы – выскакивали по одиночке или парами из пробитых дыр в дне корпуса. Одни с длинными руками и огромными пушками, сбивающими с ног, другие – мелкого роста, быстрые, неуловимые, с оружием ближнего боя, которых едва успевали снимать бойцы его отряда. Нападавших сопровождали мелкие боевые дроны, один из которых, наконец, достиг Леонида и выстрелил в упор, заставив проснуться.
Егоров за всю свою жизнь сражался редко и это было давно, но знал, что подобные сюжеты снятся не к добру.
«Академик Гамаюнов» плыл в глубине подпространства в системах на стыке границ Уральского Союза Планет, Суздальской Империи и Великой Бессарабии. Отставной гардемарин был одним из тех оседлых столичных офицеров мирного периода, что за время службы выбирались за Суздальское астероидное кольцо считанные разы. Открытый космос вдали от больших городов казался ему враждебным и опасным. А на счету тем временем оставалось всего двадцать девять тысяч союзных кредитов.
Определённые предположения у Леонида имелись, но, по большому счёту, в подобных далях преследовать его мог кто угодно – от корсарского отряда из Внешней Монголии до комиссаров Свободного Челябинска, присваивающих любую частную собственность соседских держав на нужды Партии. От мятежного генерала с Дальнего Востока до коррумпированного барона из Бессарабии. В то, что его могут преследовать официалы из уральских или суздальских, или, тем более, из Инспекции Московского Протокола, он не верил – перед всеми ними Егоров был чист.
Ну, или почти чист.
Яхта оставила позади тускло светящийся бордовым исполинский столб, каким кажется из глубины подпространства красный гигант планеты деревенского типа Таганай, и мчалась теперь к другому такому же столбу. Соседняя с Таганаем звезда, принадлежавшая Уральскому Союзу Планет, была коричневым карликом и не имела обитаемой планеты. Но там, если верить картам, крутилась логистическая станция и опорная база Инспекции Протокола. Егоров надеялся, что присутствие дальней эскадрильи галактических стражей усмирит пыл его преследователей.
Паруса яхты, превратившиеся в эфирные ласты, толкали судёнышко через подпространственный эфир со скоростью сорок астрономических единиц в секунду. Яхты вроде «Гамаюнова» плавают вдвое медленнее обычных судов. Гелиображник, возница Леонида, не в состоянии надолго и слишком глубоко нырять, и по своей природе он мог быть заметен даже в подпространстве. Зато промежутки между всплытием и погружением получалось делать намного меньше, чем у обычных кораблей, с гипототемами – сферическими конями.
Бывшему флотскому гардемарину, а ныне безработному поэту оставалось надеяться исключительно на смекалку и удачу. Потому, чтобы не быть засечённым нейтринными локаторами, если таковые у преследователя имеются, Егоров направлял яхту от одного космического тела к другому. От камешка к камешку, от планеты к планете. Он прятался за столбами их четырёхмерных оснований, как прячется от хищного ястреба в лесу за стволами вековых сосен певчая птица.
После нырка в подпространство мотыль сперва прыгнул к первому газовому гиганту системы Таганая, затем повернул ко второму и сделал виток, останавливаясь у пары астероидов. После этого по логике следовало метнуться к ледяной планете, замыкающей основную планетарную систему, но она была слишком далеко от траектории, и Егоров решил выйти из плоскости системы, развернув все столбы в иллюминаторах на тридцать градусов. Он увернулся от небольшого табуна гипототемов и направив судно к ближайшей из комет, летящей от таганайского солнца к сферическому облаку своих собратьев у границ системы.
Чёрте что творится, злился Егоров. Отправился на заработки на окраину, а больше потерял, чем заработал. Ещё и охотится кто-то за ним. Провиант на исходе. Мотыль к тому времени тоже не ел уже больше десяти часов, и Егоров решил, что за преданность хозяину космозверя обязательно следует похвалить – например, накормить самым дорогим планктоном, что удастся купить в здешнем захолустье. Если, конечно, им удастся оторваться от погони и сесть кому-нибудь дружелюбному «на хвост», и если космические мотыли в принципе способны понимать похвалу. В таких вопросах могли разобраться только космобиологи вроде академика Гамаюнова, в честь которого и называлась яхта.
Комета по сравнению с планетами и звёздами казалась в подпространстве настолько тоненькой ниточкой, что Егоров удивлялся, как гелиображникам и другим космическим зверям удаётся находить такие тела, не говоря уже о своих собратьях. Но зверь понял хозяина с полуслова, вернее, с полу-мысли. Не стоило бояться столкновения с противником в подпространстве – лишь безумец, выследивший противника в четвёртом измерении, задумает напасть на него или попытается пришвартоваться. История не знала ни одного выжившего при таких манёврах, и подобные столкновения не оставляли после себя ничего, кроме потоков нейтрино, всплывающих через эфир на поверхность мира. Опасаться стоило нейтринных локаторов и момента всплытия, но Егоров всё же потянул за вожжи. Датчик приказал мотылю всплывать.
– Давай, парень! – Леонид подкрепил намерение словесно – больше для себя, чем для зверя.
Столбы света превратились сначала в заострённые конусы, а затем в вытянутые и искажённые, похожие на яйца шарики. Наконец, плёнка вокруг трёхмерного кокона-пузырька с ослепительной вспышкой лопнула. Егорову пришлось отвернуться от экранов и прищуриться – на «Академике Гамаюнове» не предусматривалось нормальной защиты от излучения при всплытиях. Чтобы летать на гелиояхтах, приходилось прищуриваться, колоть био-восстановитель и периодически подлатывать себя в биокапсулах.
Егоров нашёл на экранах комету и повернул рулевое колесо маховика, чтобы подплыть поближе. Сразу же включил радиолокационную подсветку. Живности в окрестностях кометы оказалось немного – парочка диких гипототемов преследовала облачко дефлюцината, клубящееся вокруг испарений на освещённой стороне. Три космические куропатки с выводком уменьшили свечение до минимума и притаились на тёмной стороне. Волчков и других хищников не наблюдалось, что обрадовало Леонида – у него было не так много снарядов, чтобы отогнать непрошенных гостей от гелиображника, а особо наглые разновидности востроскурч мог напугать разве что маломощный ядерный взрыв.
Гелиображник также оценил обстановку как безопасную, распушил солнечный хвост и помог хозяину достичь кометы. Спустя минуту яхта Леонида коснулась швартовыми тросами поверхности, угодив в аккурат в ложбину на её тёмной стороне. Коньки и куропатки, увидев инородное тело, погрузились в подпространство, и лишь безмозглый дефлюцинат, слегка искрясь, продолжал крутиться на границе света и тени. Питомец поэта, почуяв слабую гравитацию, завернулся в уютный кокон и погас.
Егоров погасил все устройства, кроме примитивного кислородного рекуператора и телевизора, подключённого к двум внешним камерам наблюдения. Залез в спальный термомешок и выждал минут сорок, до тех пор, пока температура в яхте не приблизилась к нулевой.
Потом не выдержал, включил отопление, а спустя пару минут и остальную электронику. Преследователя на экранах не наблюдалось.
Гелиображник сделал пару взмахов крыльями, подплыл к терминатору – границе света и тени и похватал дефлюцинат светящимся хоботком. Егоров отвернул кораблик от кометы и потянул вожжи вниз, подтвердив намерение мысленной командой. Космический мотыль неохотно, лениво нырнул в подпространство, медленно набирая глубину и, наконец, перешёл на свою комфортную межзвёздную скорость.
Через два часа они достигли ближайшей из карликовых планет внешнего облака. Всплыли, чтобы гелиображник немного отъелся. За это время Егоров успел прожевать сухпай и собрать данные с локаторов. В радиусе десяти ближайших миллипарсеков нашлась шлюпка добытчиков дефлюцината и патрульный зонд-транслятор.
Преследователя локатор не заметил. Конечно, оставалась вероятность, что на том корабле было что-то вроде шапок-невидимок – новых средств невидимости из Альянса, о которых в последние годы ходили слухи. Но в прошлые всплытия локатор преследователя находил. Егоров решил, что оторваться удалось и приказал зверю нырять, передал вожжи автопилоту, завёл будильник и снова залез в спальный мешок.
Путь до красного карлика занял ещё шесть часов.
Когда Егоров проснулся, мотыль уже был готов всплывать и искал место поудобнее. Хвосты сотен гипототемов дали подсказку, и мотыль направился к рою светящихся воронок. Они вынырнули в окрестностях логистической станции «Проксима Таганая».
Егоров запросил данные кораблей в зоне видимости, и его ждал сюрприз. На этот раз приятный.
Правда, ему пришлось перелопатить данные десятка крупных кораблей, зависших у станции в поиске подходящего места для посадки. Фото, фамилия капитана и название одного из них показалась Егорову знакомыми. Пару лет назад он слышал от общих друзей о том, что один из его одноклассников стал капитаном крупнотоннажного сухогруза. Егоров осторожно качнулся в невесомости, перевернулся и поймал висящий на шнурке терминал сообщений, запустил и пролистал списки собеседников. Просидел долгие три минуты, ожидая, пока прилетят и прогрузятся статусы всех возможных людей в системе.
Память на лица не подвела Леонида. Иконка напротив его школьного друга, Артёма Ольгердовича Артемьева, зажглась приветливым зелёным цветом.
2. Академик Гамаюнов
История приобретения Егоровым яхты началась полтора года назад, когда казалось, что брак со второй супругой мирно завершён.
На счету тогда ещё было сто десять тысяч кредитов – приличный капитал, которого вполне хватило бы на неплохую квартиру где-то на средних кластерах Уральского Союза Планет. Или даже на выращивание дома на окраине. Именно тогда Егорова в первый раз вызвали в суд.
Анимированный портрет Его Императорского Величества глядел на Леонида надменно и чуточку укоризненно. Наверное, таким взглядом любой уважающий себя галактический император глядит на всех дважды разведённых поэтов, променявших подданство Империи на гражданство какого-нибудь второстепенного Союза Планет.
Конечно, позже это казалось ошибкой – заявиться в первое адвокатское бюро, которое попалось по дороге от Центрального Районного Суда к районному же космопорту. Следовало хотя бы немного повыбирать, поспрашивать, почитать отзывы – ведь адвокатов в прилегающих к Суду кварталах было хоть пруд пруди. Но время поджимало, денег на проживание в столице у небогатого поэта становилось всё меньше, а душевное состояние после получения судебных документов не располагало к обдуманным действиям.
Егоров очень скоро не выдержал взгляда Императора. Нервно пригладил поредевшую шевелюру, отвернулся и уставился в комод, старинные завитушки которого подсвечивались голограммами с подписями ящиков. "Бумажные документы", "Чайные принадлежности", "Личные вещи" – строго и педантично. Мрачные стены адвокатского бюро «Коробейников, Филимонов и партнёры» давили на поэта и вызывали у него в голове нецензурные рифмы. Егоров чувствовал себя виноватым, хотя совесть его была чиста.
Адвокат первой гильдии Филимонов надул щёки, отложил на стол две электронные бумажки с многотомными делами клиента и изрёк:
– Дело – швах.
– Как это – «швах»? – удивился поэт.
Филимонов встал и подошёл к окну, заложив руки за спину.
– Ну, господин Егоров. Вы же поэт, мастер слова. Должны знать эти старинные обороты. Плохо дело. По семейному кодексу придраться к заявлению вашей бывшей супруги невозможно. Платите алименты за пропущенные два года.
– Но ведь дети?.. – приуныл Егоров.
– Два замечательных мальчика-близняшки, судя по голографиям. Сколько им, три? Да, они, скажем так, негроидной расы. Цвет кожи и черты лица проявились не сразу. Но ведь когда они родились, вы были в браке? Признали отцовство?
– Да, признал.
– Но мальчики сначала были белокожие, так?
Филимонова, судя по выражению лица, казус со сменившими цвет младенцами даже не забавлял и не удивлял. Видимо, такие дела в его практике либо уже встречались, либо вообще не были редкостью. Егоров поморщился. Тема обсуждения ему приятной не казалась.
– Я же подумать не мог, что они со знакомым хирургом произведут модификацию младенцев… Нет, конечно, я желаю им здоровья, даже немного скучаю по ним последние пару лет, но это же…
– Не ваши дети? А вы сможете это доказать? У нас защита боди-модификантов. Вас вся эта чепуха сейчас должна волновать в последнюю очередь, милейший. Сколько, говорите, она с вас требует?
Адвокат подхватил со стола бумажку с исковыми заявлениями, но Егоров опередил его.
– Триста пятнадцать тысяч союзных кредитов.
– М-да, около шести тысяч суздальских «червонцев». У вас есть такие деньги? Вы же получали хорошую пенсию до того, как поменяли гражданство два года назад?
Егоров сжал губы. Рассказывать про то, что почти все свои накопления перед сменой гражданства он отправил в фонд гильдии космических поэтов Империи, и показываться ещё большим идиотом, не хотелось.
– Есть сто десять. Точнее, чуть меньше, я пока живу в отелях и собирался купить недвижимость в Уфе или Новоуральске. Остальное придётся заработать. Но Евангелион Степанович, разве нельзя убедить суд провести тесты, доказать, что дети – не мои, а… негритянские?
Оттопыренная губа адвоката разбила последние надежды поэта.
– Суд на такое не пойдёт. Суд всегда встаёт на сторону того, кто подаёт заявление о разводе. Она же предоставила бумаги, что цвет кожи поменялся по другой причине. И что нет доказательств измены. Тестирования ДНК вот уже десять лет объявлены средневековым пережитком и сугубо добровольные. А если вы вдруг попытаетесь выкрасть детей для проверки… Леонид, вы же бывший гардемарин, отказавшийся от гражданства Империи, отказавшийся от приличной пенсии из-за… поэзии, я так понимаю?
Егоров встал со стула.
– Нет. Поэтом я был и до смены гражданства. По зову души и из принципов. Из-за постоянных поборов со стороны коллег, постоянной занятости мне стало невозможно творить. Я не против Империи и Императора. Но мне захотелось окраин. Поэзия – это всего лишь оболочка.
– Думаю, мою консультацию на этом можно завершить, – Филимонов тоже встал со стула, подал бумаги, натужно улыбнулся и подал руку для рукопожатия. – С вас сто пять червонцев.
Когда Егоров, скрепя сердцем, ткнул истёртой кредиткой по золочёному картридеру и собрался уходить, Филимонов добавил:
– И ещё… Поторопитесь. Вы, наверное, в курсе, что с Императорским Коллекторским Бюро лучше не связываться.
– Это почему?
– Ну, знаете… Разное про них говорят, вы и сами, наверное, слышали.
Егоров, разумеется, слышал разное. Но паранойи на тему бездушных киборгов, откручивающих головы и доставляющих их в суды, у него не было, и он пропускал все услышанные легенды про Коллекторское Бюро и прочие спецслужбы мимо ушей. Ещё не забылись те времена, когда Егоров верой и правдой служил Императору в гардемаринском полку на орбите Суздаля. Он перебрал с пафосом, но не врал про смену гражданства. Бывший офицер поменял паспорт больше по финансовым мотивам, но отнюдь не из-за боязни перед государством. Да и переход из подданства Империи в гражданство более слабого и отсталого Союза в силу мирных отношений держав в последние годы не рассматривался как измена родине.
То ли дело – сбежать в Бессарабию, в мятежные восточные области или в далёкие края Альянса. Дело в том, что в поэтической гильдии любой отставной офицер был чем-то вроде дойной коровы, платившей взносы за десяток нищих романтиков. Дошло до того, что Леонида заставили оплатить выпуск десятимиллионного тиража поэтического сборника сопредседателя за свой счёт. Наложившийся на этот случай развод со второй супругой, оставившей его без жилплощади, заставили сделать поэта эмоциональный и импульсивный шаг.
Егоров решил начать жизнь с чистого листа…
Карерьный и жизненный путь Егорова получился весьма извилистым. Женившись ещё во время службы на балерине, быстро дослужился до штабного старшего лейтенанта и развёлся в первый раз. В тридцать шесть лет ушёл по флотскому сокращению в запас. Занялся поэзией, благодаря неплохой пенсии легко выпустил два сборника и попал в поэтическую гильдию. Где и познакомился со второй супругой. Несколько раз ездил выступать на отдалённые планеты, пока не случилась, наконец, вся эта история со вторым разводом и близнецами.
Тогда он продал квартиру. Перечислил почти все свои деньги на счёт поэтической гильдии, часть скинул родственникам. Затем пошёл в посольство Союза Планет, получил вид на жительство и первым же лайнером улетел на Пермь.
Повестка об уплате алиментов настигла его в тот день, когда он впервые за два года вернулся на Суздаль, чтобы повидаться с дядюшкой. Слова адвоката ещё больше выбили его из равновесия. Мало того, что специалист, по сути, отказал ему в помощи, ещё и слова о нечеловеческих способностях коллекторов перевернули с ног на голову.
Поэт шёл и думал, кто может ему помочь. Поэтическая гильдия Союза Планет бедная, жадная и помочь ему не в состоянии. С армейскими приятелями дружбу он разорвал ещё до переезда в Союз. Можно было бы попросить у немногочисленной родни, которой он в бытность офицером часто помогал деньгами. Но из родни сейчас деньги имелись только у дядюшки, а просить его не позволяла совесть – и так вся финансовая ноша за безденежных родственников лежала на нём. В общем, иного выхода, кроме как заработать, он не видел. А зарабатывать он умел плохо.
Егоров шагал на шестом тротуарном уровне через толпу помпезно разодетых аристократов, суетливых клерков, иностранных чинуш, модификантов с окраин и прочих столичных личностей, как вдруг его взгляд предательски упал на светящуюся вывеску бара «Полтишок». И вот Егоров уже незаметно для себя переступил порог заведения, сдал на вешалку поношенный имперский китель, незаметно для себя заказал бокал лучшего бессарабского коньяка, столь же незаметно для себя обнаружил рядом улыбчивого посетителя, сразу расположившего к себе.
Посетителя звали Драгомир, и этот кареглазый, бородатый дворянин цыганских кровей оказался замечательным собутыльником. Старинный аристократический кибер-рок со сцены и элитный алкоголь напомнили о тех временах, когда Егоров ещё вращался в кругах столичной поэтической богемы. И вот космический поэт уже повеселел, приосанился, отринул беспокойные мысли об алиментах, деньгах и переезде и начал изливать своему случайному приятелю душу, прерываясь на чтение собственных и чужих стихов.
К воспоминаниям о причине приезда и общении с адвокатом Егоров вернулся только ближе к четвёртой рюмке, когда они уже основательно перешли на «ты». Радужный слизняк с далёкого океанического Пхеньяна, служащий закуской, успел похудеть наполовину и пять раз поменять цвет, но ещё был живым.
– …А потом мне адвокат говорит: поторопись, а то всякое про коллекторов говорят? Что он мне этим хотел сказать?
Драгомир изменился в лице и сказал, погрозив пальцем с огромным перстнем.
– Известно что. Бездушные они, бесчеловечные. Лишь бы имущество изъять или доставить тело должника или голову в физрастворе судебным органам. А заплатить-то никак не можешь?
– Только треть. Тысячи полторы. И заработать не получается.
Егоров погрустнел, и собеседник решил его приободрить.
– Эх, дорогой, мало ли чего в жизни бывает! А чего ты, собственно, переживаешь? Выход есть всегда. Эй, гарсон! Налей-ка нам ещё…
Очнулся Егоров в невесомости в незнакомом пустом корабле.
Вообще, до переселения на Пермь за всю свою сорокалетнюю биографию Егоров побывал за пределами систем Рязани и Суздаля всего несколько раз и был в мире межзвёздных полётов дилетантом. Конечно, боевой опыт у него был. Прокрутившись на орбите столичного солнца во внутренней системе восемь лет, его крейсер успел пережить пару инцидентов с кочевниками и крупными отрядов контрабандистов, десяток операций против проворовавшихся олигархов и один крупный рейд в Центральное Порубежье, не принесший, впрочем, серьёзных повреждений и потерь. Но невесомость в маломерном судне…
Он где-то читал, что древние жители побережья не умели плавать и воспринимали океан, как нечто страшное и неизведанное. Вот и невесомость – вечный спутник древних путешествий в космосе – воспринялась им как нечто враждебное, опасное и из рук вон выходящее. Во-первых, Егоров мгновенно протрезвел. Во-вторых, отыскал глазами пульт, подплыл, уставился в приборы и понял, что находится ещё на орбите Суздаля. За бортом было темно – похоже, они совершали уже не первый виток на орбите, и светило оказалось в тени планеты. Попытался вспомнить, в каких типах кораблей может быть невесомость. На челнок или аварийную капсулу корабль не походил – вокруг виднелись остатки старинной мебели, старой одежды, говорящие о том, что им пользовались как жильём. Все помещения – кабина корабля, жилой отсек, санузел и шлюз – в длину составляли от силы метров пятнадцать.
– Твою ж мать!!! – вспомнил Егоров это и ещё пару десятков армейских выражений.
Яхта, понял Егоров. Космическая яхта. Но чья? Он попытался напрячь память.
Вспоминалось, как они с Драгомиром начали обсуждать женщин и порывались вызвать жриц любви, как потом передумали и вышли из бара, придерживая друг друга, чтобы не свалиться на мостовую. Потом вспоминался зычный баритон Драгомира, когда он позвал кибертаксиста: «Эй, ямщик!». Следом – мелькающие огни небоскрёбов Центрального округа Суздаля за окном. Как понял поэт, они умчались куда-то далеко на восток, на окраину обитаемого континента, где уже наступила ночь.
Потом всплыли в сознании холёные цыганские особняки на окраине гигантской многовековой свалки, вонь, лай собак и ещё каких-то одичавших тварей, куча цветастых юбок, ещё алкоголь, какие-то бумаги, чей-то затёртый картридер, вокзал, космический челнок и долгожданный сон.
Сквозь эти все воспоминания прорывался ментальный шёпот неведомой крупной космической зверюги, находящейся совсем по-соседству. От ужасной догадки Егоров сначала схватился за голову, потом за бумажник в кармане. Вытащил карту, снова подплыл к пульту. Поднёс карту к глазу, чтобы та считала сетчатку, затем прислонил к картридеру и проверил баланс.
На счету остались жалкие двести имперских червонцев. Одиннадцать тысяч союзных.
Солнце вышло из тени, рассыпав свои преломлявшиеся лучи радугой по зеркалам обозрения. Этот хвост невозможно было спутать ни с чем.
Гелиображник. Его, Леонида, гелиображник.
Стало немного не по себе, как часто бывает от близкого контакта с космическим зверем. Космические мотыльки считались одними из самых дружелюбных, послушных и беззлобных существ, что водятся в четвёртом измерении и на его границе. Но знакомство – всегда волнительный и тревожный процесс.
Следующие полчаса Егоров лихорадочно вспоминал годовой курс общения с космическими тварями, из которого всего десяток часов приходился на практику с гелиображником. Какие образы надо представлять, чтобы зверь принял его? О чём надо думать? Что говорить? Работают ли датчики, прицепленные к вожжам? Затем ещё полчаса вспоминал образы и мысленные команды, подкрепляемые сигналами с датчиков управления, входя в контакт, ища доверия у зверя.
И лишь через час Егорову удалось уговорить мотылька свернуть парус и нырнуть в подпространство.
Именно так Егоров познакомился с «Академиком Гамаюновым» и своим питомцем.
Именно так в голове у него родилось первое линейное короткостишие:
«Неси меня, бражник, вдоль края небес»…
И именно так подающий надежды космический поэт совершил ещё один безумный шаг – превратился в беглого должника-алиментщика. Двести червонцев – слишком мало, чтобы возвращаться на Суздаль и искать там помощи адвоката, но вполне достаточно, чтобы добраться «на хвостах» до границы Уральского Союза и далее до Перми, где имелись хоть какие-то перспективы заработка. Конечно, вспоминалось потом – были и другие варианты. Он мог и отказаться от яхты, разобраться и вернуть деньги. Мог попросить взаймы у родственников. Мог договориться с женой, выиграть суд…
Но сияние мотылька, его доверчивый шёпот в ушах пленили Егорова. Зов приключений ударил в голову. Он понял, что надо бежать.
