скачать книгу бесплатно
Серый тоже читал Богородицу, укладывая на грудь один за другим размашистые двуперстые кресты, напрочь забыв о том, что ещё совсем недавно собирался приобщить-ся к богомерзкому промыслу. Но и до него уже стало доходить, что надёжнейшее средст-во прогнать пришелицу не помогает, а потому уговаривать его не пришлось. Он ринулся на дверь, запирающую лестницу, мощно протаранил её плечом раз, другой; проушина, на которой висел замок, вылетела, и братья понеслись вниз, перелетая через три ступени.
Вслед им неслось и неслось унылое:
– …угли огня жаркие, угли огня стылые, угли огня в прахе, в золе-е-е…
Дневник Антона Басарыги. 2 мая, пятница.
Отдыхаем, праздничаем. Теплынь стоит – непередаваемая. Родственники ещё по-утру отбыли в уезд. Повезли Машеньку глядеть кукольный спектакль. Гастролирует театр Образцова. Если это даже не «липа», думаю, приехал отнюдь не первый состав. Ну, да и это в нашей-то глуши удивительно – почти за гранью фэнтэзи. Ещё в культурной про-грамме мороженое, колесо обозрения и комната смеха. Я остался стеречь дом от цыган, которых понаехало, пускать скотину – когда она воротится с пастбища, и ждать Ольгу. Она сегодня на службе, у неё какой-то очередной финансовый отчет.
В начале месяца.
Надеюсь, это не означает прискорбного факта, что у меня проклёвываются рога.
Город наш уездный, где гостит театр кукол, зовется прелюбопытно: Сарацин-на-Саране. Сарана – река, Сарацин – незнамо кто. Хоть существовал в реальности и сказок о нём – уйма. С достоверными документами хуже. Скупо, мало, неправдоподобно. Версии краеведов о его этнических корнях расходятся. В народе любовью пользуется следующая легенда, официально подвергнутая остракизму и осмеянию за нагромождение хроноло-гических ляпсусов и идиоматических нелепиц:
(Воспроизвожу в собственной редакции.)
Сарацин, смуглый мавританский однорукий рыцарь с кривой саблей, приехал в здешние края при Царе Горохе и Царице Полянице из страны Гишпании, провинции Гранада, с конной полусотней чёрных лицом головорезов. На родине он был приближен-ным самого Абу Абдаллаха, но вызвал монарший гнев, окрестившись в православие и окрестив личную гвардию, гарем, а также любимого наложника Абы. Сарацин был уда-лец. Здешнему вольному люду поглянулся оттого сразу. Способствовала росту народного расположения и его товарно-денежная щедрость и пушка, коей сарацинские янычары расстреливали царёвых сборщиков податей, несогласных со свободолюбивой политикой новоявленного князька. Самочинно возвел он деревянную крепость на высоком берегу Сараны, церковь Святаго Александра Невского, и наладился создавать Великую Право-славную Тмутаракань. Крепость назвал Новым Белым Саркелом. Султан-королем, ни-чтоже сумняшеся, провозгласил себя. Без дозволения опять же государя Гороха и госуда-рыни Поляницы. Горох, знамо, осерчал: «Где налоги? Какая ещё тьфу, Таракань? Ах, не-зависимый эмират! Вольный шахиншах! Бунтовать вздумали, негодные! Ну, погодите у меня ужо!» Свистнул Горох с Дона казаков, туго учёных борьбе с басурманами, и Сара-цину в два счета дали по шапке. И не только по шапке. Башку ему оттяпали тут же. Но не потому, что поторопились, а потому что в горячей сече. Нахлобучили её на высочайший кол подле крепостных ворот и не велели снимать. Рядом, на колах пониже, торчали голо-вы соратников. Их клевали вороны, а главу Сарацина почему-то нет.
Зато она светилась по ночам глазами и вещала. Некоторые пророчества звучали не по-русски, население их не понимало. Приглашали соседей-башкир, марийцев и про-чих черемис – те не понимали тоже. Один из уцелевших янычар понимал, но у него был усечен язык, вырваны ноздри, выколоты глаза, на лбу выжжено царско клеймо, он был оскоплён и навек закован в колодки. Сами соображаете, какой от этакого толмача прок. Пророчества, однако, сбывались вне зависимости от языка, на котором реклись. Не все были хорошими. Плохие определялись по отрицательной реакции сарацинского спод-вижника. Он принимался исступленно мычать и биться в падучей. Когда тот умер – по результатам. Так, слова о пришествии известного в те годы смутьяна Емельки Пугачева – сбылись. Как обещала голова, крепость пала, с остатками гарнизона поступили мятежни-ки без разных там экивоков. Емельян, пьяный от победы, пришёл к голове (уже в то вре-мя черепу) с благодарностями и подарком – шёлковым тюрбаном. Голова пообещала ему скорую перемену в судьбе, расставание с удачей, а также схожесть грядущего конца со своим собственным. Емельян расхохотался: «Это я и сам знаю! Ты конкретней давай – царем перед тем стану али нет?» Голова привычно увильнула от ответа в дебри инозем-ной лексики. «Будь ты живой человек, я б тебе за такую хитрожопость…» – пригрозил невнятно Емельян, но не уточнил, а махнул рукой да отправился дальше пировать.
Тюрбан вышел голове велик. Чтобы не спадывал, приклеили его столярным кле-ем. Клей в те годы варили качественный, шапка держалась намертво…
Этим легенда практически кончается. На изумруд во лбу новой сарацинской чал-мы кто-то позарился, или ещё как, однако же вскорости на колу было пусто.
Где говорящий череп сейчас, никто не знает.
А город в конце концов либерально назвали именем неудачливого мавританского свободолюбца.
Выдавшееся свободным время мещански проводил у телеэкрана. Ну не с дозором же ходить вокруг усадьбы, отпугивая вороватых детей степи и ветра деревянной коло-тушкой, в самом деле!
По MTV давали Кайли Миноуг. Аппетитная австралиечка с сексуальным голосом и сексуальным же телом пела и приплясывала в австралийской какой-то забегаловке, возбуждая в мужчинах мужское. Оператор клипа работал мастерски, концентрируя вни-мание зрителя на наиболее выигрышных точках Кайлиной фигуры. Поскольку возраст девушки перевалил уже за роковой тридцачик, а силикон нынче не в моде, камера сколь-зила преимущественно по участку пониже спины и участок этот, полуприкрытый коро-тюсенькими рваненькими джинсовыми шортиками, был выше всяких похвал, признаю. Грудь её, коя без силиконовой подмоги поддалась уже гнёту лет и земного притяжения, в кадр практически не попадала, зато попадали губы – яркие и чувственные – загляденье просто!
Я помаленьку вожделел, капельку завидуя посетителям забегаловки, перед кото-рыми она вытанцовывала. Потом веселье кончилось вместе с клипом, но австралийская Минога появилась в следующем ролике – на пару с инфернальным красавчиком-брюнетом Ником Кейвом. Красавчик сдержанно гудящим голосом выводил под завора-живающую музыку минорные рулады, нежно лаская тело прекрасной утопленницы, ко-торую девушка-Минога и изображала. Картинка была некротически-прекрасна: прозрач-ная вода, прозрачное одеяние, облипающее бледное женское тело, полумрак австралий-ского прибрежного леса, скольжение бабочек, солнечных лучей, дробимых листвой. Скольжение речных струй, колыханье камышей и осоки… и всё возрастающее ощуще-ние, что мужичок сам же и притопил подружку, дабы создать подходящее этому пейзажу настроение.
Потом на экране возникло около десятка голых отечественных, ущербных голоса-ми и фигурами однодневок, сипло блеющих что-то о любви трагической и несчастной. Бездарность этих горе-канареек была столь велика, что я совсем отключил телевизор.
Опустевшее информационное пространство тотчас заполнили ворвавшиеся через окна громкие голоса с улицы. Напротив дома, ровно посреди дороги, как это у нас при-нято, стояла стайка девок лет пятнадцати-семнадцати и беседовала. По-простому, по-нашему же. По-пейзански.
«Я, такая, ему говорю: «Да пошёл ты, козлина!» А он, такой: «Я ща пойду! Я ща так пойду, что ты окуеешь!» А я ему, такая: «Сам не окуей, гондурас». А он, такой…»
Или что-то в этом роде.
Девахи были ничего себе – кровь с молоком и сало с пряностями. Что и демонст-рировались всем желающим посредством юбчонок и майчонок позапрошлогоднего мод-ного фасона. Особого внимания и особой отметки заслуживали ножки – пропорций пря-мо-таки аллегорических. Каждая из ножек, взятая в отдельности, превышала объемами, должно быть, две моих, накачанных по методе исторического силача Евгения Сандова (он же Юджин Сэндоу), вычитанной мною в стареньком номере журнала «Спортивная жизнь России». Децибелов девичьего разговора не способны были бы удержать в узде никакие оконные блоки от фирмы «Евровиндоу». Тем паче наши, производства местного деревообрабатывающего комбината.
Я откинул крючок, распахнул рамы и позвал: «Эй, подруги!»
Они приумолкли, обернулись.
«У меня ребенок маленький спит, – не моргнув глазом, соврал я. – Давайте, орите потише. И где-нибудь в другом месте».
Девки недовольно фыркнули, буркнули, плечиками дёрнули и, показательно от-считав шагов как бы не десяток в сторону, возобновили высоко информационную свою и громозвучную беседу.
Я окна не закрывал и продолжал с укоризной изучать их сплоченную общим кру-гом интересов группу. Было им от этого, по всему видать, неуютно. Так неуютно, что од-на из девушек, самая толстомясая, решилась на крайнюю отпугивающую меру. Повер-нувшись ко мне спиной и закинув подол свой (длиною хорошо коли в четверть) наверх, тряхнуть несколько раз необъятным задом, туго обтянутым широкими розоватыми тру-сами, из стороны в сторону. Представление сопровождал глумливый смех подружек и шумный звук пущенного смелой девушкой ветра.
Я с немалым трудом одолел дрожь – не похоти телесной, нет – ужаса почти экзи-стенциального. В долгу оставаться нельзя было ни в коем разе. Тем более, супротивник с нетерпением ждал – либо ответного хода, либо признания поражения. Соорудив на лице гримасу высокомерия, я захватил щепотью нос и шумно-шумно, с переливами, булькань-ем и хлюпаньем высморкался. Быстрые умом деушки сообразили, что содержащееся сей-час в моей горсти – не что иное, как плата за их интимную красоту, и, сдержанно ропща, тяжелым полугалопом отправились восвояси. Стриптизёрка, приобретшая вдруг цело-мудренность, пыталась на ходу опустить нижнюю границу задираемого недавно предме-та одежды до уровня минимального приличия, однако же тщетно.
Торжествуя, я закрыл окно. В ладони моей ничего не было. Ничегошеньки. Чиста она была, аки рука сказочного чекиста из утопии, пригрезившейся товарищу Железному Феликсу в припадке раскаяния за содеянное в прошлом, настоящем и вероятном буду-щем.
Приему этому, с соплями в горсти, которых на самом-то деле и нету, обучил меня в Чебаркульской учебке младших командиров «замок» наш, старший сержант Грошев-ский, по прозвищу Блямба. Очень это весело получается, когда сует тебе руку для пожа-тия какой-нибудь малоприятный в общении, но надоедливый человечек, а ты эдак фее-рически сморкаешься в ладонь да и жмёшь с открытой улыбкой протянутую грабельку. Смена выражений на лице контактного организма просто потрясает – уверяю вас! От безграничного ужаса через безграничное же блаженство к полной враждебности. Особ-ливо к враждебности, ежели имеются в зоне контакта пристрастные зрители, не обреме-нённые чувством ложного интеллигентского такта. Каковых в армейских частях, как во-дится, – исключительное большинство.
Некоторое время я лежал на диване и наслаждался эйфорическим мироощущени-ем триумфатора.
А затем пришла моя Оленька, которая могла без малейшего труда заткнуть за поя-сок, охватывающий её талию, десяток австралийских миног – в плане сексуальности, уточняю. И я, истосковавшийся, повлек её в интимный дортуарчик наш, в бесстыдный вертепчик наш, на просторное наше ложе любви…
…Оленька моя сидела на краешке кровати – голышкой неземной совершенно и совершенной неземно – и расчёсывала волосы. Волосы у неё длиннющие, тоненькие и мяконькие, что у младенчика, и в страсти путаются – беда! Вот она их и расчёсывает по-сле: перво-наперво гребешком, затем «массажкой», а затем уж и щёточкой густой – кон-ского жёсткого волоса. То на грудь она их перебросит через левое плечо, то мотнёт голо-вой – летят они крылом платиновым, драгоценным – и падают на правое плечо, то свесит их водопадом перед лицом, склонив головушку так, что трогательный её затылочек обри-суется, а я смотрю – любуюсь, глаз отвести не смею. И нежность – невыразимая…
«Антон, – сказала она негромко и посмотрела на меня так, что я сразу вскочил, полный нехороших предчувствий. – Антон, вчера ночью в школе сатанисты опять кошку распяли. Я за Машку боюсь, Антон». Губы у неё задрожали.
Я бросился обнимать её и успокаивать, но она таки расплакалась.
Сволочи, думал я, прижимая её к себе. Какие же сволочи! В каких подвалах взросло это дьявольское отродье? Эпидемия же прямо какая-то! В нашей-то деревне, по-нятно, подростки-дегенераты модному веянию подражают. Скорее всего. А вообще? Гу-берния содрогается. Страна пока не содрогается, следит издали, но тоже, надо думать, не в восторге. Мразь же чёрная лютует. «Люцифериты», ни дна им, не покрышки! Кто та-кие? Власть безмолвствует. Губернатор наш, орёл, коего корреспонденты посетили в Альпах, где он катается на лыжах, проводя отпуск, отмахнулся раздражённо. Чепуха, дескать! Бабьи сказки, дескать. Не стоит разводить панику, дескать. Гляньте на меня – не волнуюсь же, вот и вам не нужно. Всё чики-чики, под контролем. Преступность у меня знаете, где? Вот она где у меня, в кулаке! Уяснили? То-то же! Идите с богом, не мешайте с горки скользить.
Говорю же, орёл.
А люцифериты? Положили они на губернатора. Денег у них, говорят, до чёрта и адвокаты лучшие. И транспорт, связь, компьютерные сети. И лапы когтистые во всех властных структурах. Боевики у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголов-но смертники. Аналитические отделы у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголовно гении. Всё у них высший класс. Прокламации цветные, на глянцевой бумаге, как снег летят.
«ОН идет! ОН почти пришёл! 666 ступеней осталось ЕМУ преодолеть. Знайте, ОН преодолеет те ступени! И взрастет Великая Россия! ОН – семя! Мы, “Предстоящие свету Люциферову”, ЕМУ поможем! Бомжи, извращенцы, преступники и наркоманы будут распяты во имя ЕГО. Не бойтесь этих смертей, они – ступени; они – во благо. ЕМУ. Нам с вами. Преклоните головы перед НИМ, и ОН не обойдёт вас своей милостью! Мессии, приходившие до него, были слабы. ОН будет могуч! Церковники оклеветали ЕГО, изол-гали путь ЕГО, а ведь это ОН превратил нас в людей! ОН любит нас! ОН изринет сквер-ну из нашей жизни, наполнит её новым содержанием, распахнёт невиданные горизонты перед нашими детьми! Радуйтесь, соотечественники, ибо мы – избраны ИМ!»
Восклицательные знаки, везде восклицательные знаки.
«ОН».
Как же это прохлопали те, кому положено знать всё обо всех? Ладно бы одна группа сатанистов была. Ну, две, пяток. А то ведь десятки! Счёт человеческих жертв уже по слухам на десятки идёт! И какого рожна им в нашей отдаленной губернии надо? По-чему гнездо их гнилостное здесь? Неужто и в самом деле тут, у нас, народится Анти-христ?
Чёрт, этак с катушек слететь недолго.
Чёрт?!!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
короткая, в которой я сперва исполняю роль короля лгунов, а затем – заинтере-сованного читателя
– Уже приступил, – сказал я бодро в трубку, честно помахивая перед телефоном перекрещёнными пальцами свободной руки в знак изрекаемой лжи. А то, что Большой Дядька этого не видит, так это уж его проблемы. Я придал голосу оттенок доверительно-сти: – Не скажу, что прочёл до самого конца, но – приступил.
– Ну и как вам? Нравится? – спросил Игорь Игоревич.
– Заинтригован. – Я понимал, что ступил на неверный лёд обмана враз обеими ногами. Тонкая корочка предательски похрустывала; под нею же разверзлась бездна. Единственное, что могло меня спасти – суеверно скрещённые пальцы. Я продолжал са-мозабвенно врать: – Местами так, пожалуй, и вовсе поражён.
– Что думаете предпринять? – прямо в лоб засветил мне конкретный вопрос Игорь Игоревич.
Предпринять? Если б я хоть знал, что к чему. Помявшись для правдоподобия и задумчиво хмыкнув, я сознался:
– Знаете, пока не определился. А стоит ли вообще что-либо предпринимать? Мо-жет, пусть всё идет как есть?
– Ага, наш осторожный друг всё-таки решил вильнуть в кусты… – невесело сказал сам себе Большой Дядька. – Что же, Филипп, это ваш выбор. Достаточно разумный. Не смею осуждать.
– Погодите, вы не поняли. Никуда я не виляю. Просто… Игорь Игоревич, – выпа-лил я наугад, – вам не кажется, что это ваше «Фуэте» – полная ерунда?
Пальба в белый свет приносит иногда неожиданные результаты. Вот и я – ухит-рился, похоже, попасть. Причём в довольно чувствительное место.
– Во-первых, оно не моё, – обиделся сеньор Тараканни. – А во-вторых, такие (он выделил голосом это «такие») совпадения не могут быть ерундой. Тем более, полной. Я вам, Филипп, советую взяться, и дочитать-таки рукопись до конца. Может, тогда и по-убавится у вас скепсиса. Ариведерчи!
Сказав умолкшей трубке «пока», я со вздохом поплелся на поиски злополучной папки. Отыскал, раскрыл, вздохнул вторично – куда как протяжнее – и нехотя принялся читать. Однако уже в третьем абзаце повстречал самого себя – в роли длинноволосого качка со спортивной сумкой… и втянулся.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ФУЭТЕ ОЧАРОВАТЕЛЬНОГО ЗЛА
1. …И ДОРОГИ
Автобус остановился. Пыль, сдуваемая на ходу ветерком, что врывался через рас-крытые люки и окна, густыми клубами повисла в салоне. Пассажиры поспешно ринулись наружу, толкаясь и весело сквернословя.
Дальновидные аборигены повскакивали с мест задолго до остановки – вместе со своими здоровенными сумками и рюкзаками. Костя сидел в самом хвосте автобуса, про-браться к передней двери по их примеру заранее не догадался, понадеявшись, что води-тель откроет заднюю.
Не тут-то было!
Утомлённый тряской дорогой, пылью и жарой Костя пасмурно решил сперва, что водитель-извращенец таким образом издевается над людьми. Потом он разглядел обре-зок сплющенной трубы, который стягивал раздвигающиеся половинки задней двери по-средством пары заржавленных болтов. По-видимому, решил Костя, дверь самопроиз-вольно распахивается на ходу, и не скрепи её намертво – могут появиться жертвы. Он вспомнил, как его самого подбрасывало на ухабах, тут же представил, что однажды не смог удержаться – вылетел на дорогу через неисправную дверцу… и простил водителя. Его милосердию способствовало и то, что выход наконец оказался свободен.
Подхватив с рубчатого резинового пола ранец, он бодро прошествовал наружу. И даже сказал шофёру спасибо. Шофёр увлеченно болтал со здоровенным, длинноволосым и треугольно-бугристым качком. У здоровяка из уха свисала серебряная серьга в виде древнеегипетского символа жизни, а с плеча – спортивная сумка, полная угловатого же-леза (о сумку Костя довольно чувствительно ударился боком). На Костину учтивость во-дитель не отреагировал вовсе, словно не заметил. И то верно – не бог весть, какая важная птица: худой, невысокий мальчишка неполных шестнадцати лет. Пацан – так, наверное, здесь говорят. Качок же, почувствовав, что его дурацкую сумку кто-то задел, оборотился и широко улыбнулся Косте, оскалясь нечеловеческим количеством зубов, и сказав: «Ой, прости. Сильно ушибся, турист?» И даже вознамерился, кажется, потрепать Костю по плечику.
Костя отрицательно мотнул головой и поспешил прошмыгнуть мимо. Вдруг этот красавчик-культурист с серьгой – педик? Запросто!
Дядю Тёму, симпатичного усатого мужика лет тридцати, с которым родители до-говорились о транспорте до Серебряного, Костя заметил сразу. Тот сидел бочком на не-молодом зеленовато-голубом «Иже» с коляской и играл в карманный тетрис. На дяде Тё-ме была надета застёгнутая под горло штормовка, и Костю это несколько удивило. В та-кую-то теплынь? Кстати, внешне дядя Тёма смахивал на покойного «квина» Фредди Меркьюри. Его тоже за педика примешь? – спросил себя Костя, и ему сделалось стыдно.
– Здравствуйте, – сказал он, подойдя к мотоциклисту, и улыбнулся, стараясь, что-бы получилось натурально.
– Привет, – отозвался дядя Тёма, не отрывая глаз от игры. – Ты Константэн? – уточнил он с некоторым квазифранцузским прононсом. – Подрос. Совсем большой стал. Полезай в люльку, одевай каску. Если есть курточка, тоже одень. Поедем быстро, – в од-ной рубахе живо-два продует.
Костя усмехнулся про себя. Константэн! Француз, фу ты ну ты! «Одевай каску». А во что, позвольте поинтересоваться, её одевать?
Курточка у него была; он немного повозился с заедающей молнией, одержал по-беду и взялся за шлём. Шлём («каска») выглядел совершенно непрезентабельно: мутно-зелёный, поцарапанный, с маленьким расколотым козырьком и наушниками из потре-скавшегося кожзаменителя. Когда-то его оклеили для красоты полосками синей изоляци-онной ленты. Сейчас лента почти вся отклеилась, остались лишь грязные следы. Бр-р-р! Внутренний матерчатый рант пропитался за долгие годы службы потом и отвратительно жирно поблёскивал. Костя натянул шлём поверх бейсболки, решив, что потом её обяза-тельно постирает.
Дядя Тёма проиграл вчистую, о чем пискляво возвестила победная мелодия тет-риса. Он легонько беззлобно чертыхнулся, сунул игрушку в карман и принялся заводить мотоцикл.
– Заедем ещё ко мне домой, ладно? – прокричал он, когда двигатель заработал. – У меня в Серебряном огородик, дак надо кое-чё туда отвезти.
Костя лишь кивнул. Он как раз пытался поудобнее пристроить в коляске ноги, но этому мешали: топор в чехле из обрезанного голенища болотного сапога, пустая десяти-литровая канистра, металлический ящичек, из-под полуоткрытой крышки которого вид-нелись мотоциклетные запчасти, гаечные ключи, отвёртки и разные крепёжные метизы. А ещё под ногами присутствовали большой моток веревки и свёрнутая клеёнка. Костя ставил ноги так и этак – всё зря.
Асфальт, пусть плохонький, оказывается, кончался сразу за автобусной останов-кой. А ведь и начался-то совсем незадолго до неё, лишь на въезде в деревню… Дядя же Тёма выбирал путь для мотоцикла так, чтобы переднее колесо катилось по более-менее ровной дороге. Все рытвины в результате такой предусмотрительности ложились точно под колесо коляски. Костю трясло и швыряло, ранец с пожитками грозил вылететь за борт, да и полезные хозяйские вещи под ногами тоже не добавляли комфорта.
Ох, Россия, Россия. Дураки и дороги, твердил Костя про себя, словно молитву, ду-раки и дороги. Странно, но это заклятие каким-то образом помогало легче переносить лишения.
Мотоцикл остановился возле добротного бревенчатого дома. Перед домом росла роскошная старая ива, под сенью которой возили по песчаной горке игрушечные машин-ки два мальчика лет четырех-пяти. Песок был уже порядком прибит и притоптан, изрыт автомобильными трассами и тоннелями, украшен строениями из щепок и деревьями из свежесломленных ивовых веточек. Один карапуз при приближении дяди Тёмы поднялся с колен, серьёзно вытянул вперед руку со сжатым грязным кулачком. Дядя Тёма осто-рожно стукнул по нему своим волосатым кулаком, взъерошил мальчишке волосы. Сын, наверное, подумал Костя. Похож. Точно сын.
Костя выбрался из коляски. К нему тут же подлетел крупный комар, твёрдо наце-ленный поживиться свежим гемоглобином. Ещё один. Детишек же, одетых только в тру-сики и сандалии, кровопийцы почему-то игнорировали. Деревенских комары не кусают, вспомнил Костя чьи-то слова, которым никогда не верил, считая байкой. И вот, на тебе! Воплощённое чудо? А может, они просто репеллентом намазаны?
Изо двора появился дядя Тёма со связкой мотыг, сопровождаемый длинной и плотной приземистой собачонкой тёмно-коричневого цвета. Несмотря на короткие кри-венькие ножки и бочкообразный торс, собачонка была подвижна, точно ртуть. И жизне-радостна, точно щенок.
«Тёма и Жучка», – подумал Костя.
– Скоро огребать картошки поедем, – сообщил дядя Тёма сразу всем. – Ты как, малыш, наготове?
Сын запрыгал от радости и подтвердил, что да – готов, готов хоть сейчас.
– Сейчас не надо. Завтра с утра отправимся.
– Дядя Тёма, – умоляющим голосом спросил Костя, с ужасом глядя, как тот при-вязывает проволокой к «люльке» мотыги, – можно я на заднем сиденье пристроюсь?
– Не, не получится. Туда – не получится. Дорога, понимаешь, хреновенькая. Всё время правый уклон, того и гляди, перевернёшься. Когда человек в люльке сидит – оно надёжнее получается. Противовес, понимаешь? Обратно повезу – пожалуйста. А туда никак. А чё, сидеть неудобно?
– Да. Довольно неудобно, – смущённо признался Костя.
Дядя Тёма подумал немного, а потом решительно вытащил из коляски (из боково-го прицепа, – вспомнил наконец Костя технически безукоризненное наименование) си-денье, оставив только спинку. Сдвинул на его место ящик с инструментами, покрыл сверху рулоном клеёнки и предложил:
– Ну-ка, пробуй.
– Вроде лучше, – не совсем уверенно сказал Костя, надеясь, что его двусмыслен-ные обертоны обратят жесткое дяди Тёмино сердце в сторону смягчения.
– Ну, раз получше, значит поехали!
…Дорога впрямь оказалась никудышной. Кроме бокового наклона, она имела также множество ухабов и огромных луж в затенённых местах, окружённых густой гря-зью, похожей на пластилин. Кое-где торчали из дороги вершины здоровущих камней, тела которых уходили глубоко в грунт, и вообще… Но дядя Тёма, следует признать, вел «Ижа» мастерски. Они даже ни разу не забуксовали, хоть и казалось время от времени: вот здесь-то мы точно засядем. Накрепко. Как это: «В грязи у Олега застряла телега. Си-деть здесь Олегу до самого снегу…»
Дураки и дороги, да.
Дважды они останавливались.
Первый раз – на выезде из посёлка. Перед тем, как пойти круто в гору, дорога проходила по хребту длиннющей плотины, отделяющей поселок от красивого спокойно-го пруда. Склон плотины, обращённый к посёлку, был высок, крут, густо зарос куриной слепотой и мать-и-мачехой. Противоположный – отлог и выложен бетонными плитами, уходящими в воду. На плитах кое-где располагались загорающие, а кое-где лежали опро-кинутые кверху днищем лодки.
Возле одной и притормозил дядя Тёма. (Возле одной из лодок или одной из заго-рающих, было не совсем ясно.) Пока он делал вид, что проверяет, насколько плотно за-конопачены лодочные швы, на самом деле косясь на аппетитную тётечку, что развали-лась под солнышком невдалеке, Костя, посчитавший женщину староватой, хоть и заслу-живающей комплиментов за приличную фигуру, восторженно осматривался по сторо-нам.
С плотины открывался вид как на Петуховку, так и на сопутствующие пейзажи. Деревня (которую местные жители гордо именовали посёлком, аргументируя наличием заводика-задохлика и ещё чего-то промышленного, столь же не впечатляющего разма-хом, но однако не аграрного, нет – индустриального!) сплошь утопала в зелени. Лишь кое-где сквозь кроны проглядывали крыши и стены двух– и трехэтажных строений. Справа деревня граничила с узенькой речушкой. В речке женщины полоскали бельё, плавали утки. За рекой сразу вздымалась лесистая гора.
Вообще, горы окружали Петуховку со всех сторон. На левую с переменным успе-хом пытались вскарабкаться просторные огороды, обнесённые дощатыми заборами. На-встречу огородам сползало кладбище. Деревьев на нем было не меньше, чем могил. Кос-тя помнил, как родители гордились древностью своей покинутой в погоне за цивилиза-цией и образованием, но не забытой родины. Лет ей было как бы не четыреста. По плот-ности заселения кладбища – так точно четыреста. Замыкала поселковый периметр пло-тина, на которой стоял Костя.
Вода в пруду была чуть зеленоватой, но изумительно прозрачной, в ней отража-лись ёлки, небо и солнышко – сквозь акварельные облака. У самого берега плавали оку-ни. Там, где плотина оканчивалась, плавно смыкаясь со склоном горы, по брюхо в воде стояли коровы, смешно задрав хвосты. Видимо, не хотели их мочить.
Парили тонкие длиннокрылые чайки.
