скачать книгу бесплатно
***
На самом деле всё было немного иначе.
В Славгород действительно прискакали гонцы из Белой Пущи. Но не от северян, а от Белояра, который помогал им строить дорогу до княжества. Прожект был масштабный: тракт предполагалось возвести из камня, с кабаками да постоялыми дворами, чтобы было где передохнуть и купцам, и лошадям с возницами. А ещё он задумывался такой ширины, чтобы могли на нём разъехаться аж восемь обозов. Возить-то в Славгород было что: богата Пуща диким зверем, заготавливай не хочу шкуры да пушнину на любой вкус и цвет. Дороге уже и название придумали – Шкурный Интерес, а открытие её для купцов велели приурочить к Перунову дню. Да вот случилась загвоздка: не учли славгородские зодчие, что деревьям Пущи по тысяче лет, и валить их, да ещё в морозы лютые, никаких людских сил не хватит. Вот и решили прибегнуть к силам богатырским, тем более что спокойно было в то время на границах княжества. Горыня (он же в то время Южный Страж) с Могутой и Огнеславом вскочили на коней и уже через неделю обнимались с Белояром в чертогах пущинского князя.
Перво-наперво, как водится, закатили пир за встречу. Горыню развезло с двух вёдер. Виной тому стали печной жар и работающие кабаки на возведённом участке Шкурного Интереса, в каждом из которых богатырь дегустировал барное меню, начиная от самого Славгорода. В хмельном веселье Южный Страж завёл свою подначивающую шарманку и обратился к Белояру:
– Что, Блондинка, опять без меня ничего сделать не можешь? Даже ёлки рвать ума и силы не хватает?
Дипломатичный Белояр сначала лишь молча менял на лице цвета и комкал в руке бронзовые кубки, как бумагу. Но его богатырское терпение лопнуло, когда Горыня упомянул про Битву в Туманной лощине. От мордобоя, что грозил перерасти в массовый, присутствующих спас мудрый пущинский князь, предложивший витязям выпить ещё по ведру. Это успокоило Белояра, и после ведра он вместе с Могутой и Огнеславом удалился почивать. Но Горыню третье ведро лишь раззадорило, ибо он был из тех, кто не останавливается на половине синего пути.
Слоняясь по чертогам, богатырь наткнулся на княжью сестру-приживалку, которую оградили от пиров, зная её приключенческий потенциал. Сестра имела хронически удивлённый взгляд, что намекало на её тайные пированья в одиночестве. Горыня вежливо попросил её показать город. Та, к собственному удивлению, легко поддалась его мужским чарам и обещанию платить за обоих.
В первых трёх кабаках всё прошло штатно. Сестра пила мятную наливку, задорно орала, когда богатырь её щекотал, и сломала стол, пустившись на нём в пляс. В четвёртом кабаке она рыдала и умоляла забрать её с собой в Славгород – город, которого она достойна. В пятом заведении девица затребовала, чтобы Горыня убил её братца, и тогда им обоим светит прямая дорога на пущинский престол. В кабаке номер шесть она перестала его узнавать и истошно завопила, тыкая в Горыню пальчиком: мол, какой-то приезжий детина подмешивает ей сон-травы, чтобы позже «творить с ней всякие гадости, воспользовавшись ейной беспомощностью». Все выпивохи кабака по собственному опыту знали, что она врёт как дышит. Но всё же, учитывая княжий статус, кабатчик вызвал на богатыря дружину. А восемнадцать осоловелых дубильщиков, обитающих за соседним столом, просто возжелали кулачной потехи.
В результате на Горыню набросились и дружинники, и дубильщики. Богатырь сначала покидался дубильщиками в дружинников, потом дружинниками в дубильщиков, обиделся на всех вокруг, проклял Белую Пущу со всеми её жителями и погнался за своим конём, который предусмотрительно сбежал от него куда-то в лес. Проломив чащу на пару-тройку вёрст, Горыня почувствовал непреодолимую усталость, вышвырнул из ближайшей берлоги сонного медведя и завалился спать на три дня и три ночи.
И проспал Змея.
Чудище появилось внезапно (ну а как ещё появляются опытные чудища?). Змей подкрался на низкой высоте, со стороны Ледяного озера. Прежде чем богатыри выбежали на улицу из своих палат, он успел выжечь половину города. Высыпавших на улицы горожан поганец рвал когтями, забивал хвостом и крыльями. Белояр наказал князю спрятать всех выживших в каком-нибудь укромном месте. И тут князь совершил фатальную ошибку. Он решил биться за Пущу бок о бок с богатырями и перепоручил наказ сестре. Та главным критерием при выборе укрытия опрометчиво посчитала вместимость, а не огнеупорность. Поэтому всех оставшихся в живых она завела в деревянное хранилище куньих шкурок. Белояр потом рассказывал, что Змей даже сначала не поверил своему счастью. Прежде чем с ним разделались богатыри, чудище всё же успело последней пастью зарядить в хранилище тонкой струйкой огня, которой хватило для того, чтобы здание вмиг сгорело дотла. Вместе со всеми оставшимися жителями.
Тело и головы Змея богатыри сожгли в его собственном огне, а оставшееся выбросили в озеро. Пущинского князя, павшего в бою, похоронили с почестями.
Горыня, очнувшийся с болью в голове и теле, притащился в Пущу, но застал лишь догорающие головешки и троих богатырей, что глядели на него с некоторой претензией.
По возвращении в Славгород Белояр, разумеется, настучал на Горыню великому князю и выступил обвинителем в богатырском суде над Горыней, настояв при этом, чтобы суд был открытым. Судьями выступили великий князь, Могута, Огнеслав, Радогой и сам Белояр. Горыне грозило изгнание из княжества с лишением всех богатырских льгот и служебной избы.
В день суда на Указной площади собрался весь Славгород. В своём последнем слове, длившемся часов пять, обвиняемый разглагольствовал о своей скромности, отваге и неизменно высоком боевом духе. Он перечислил уважаемому суду все свои подвиги, каждый раз начиная с фразы: «Это я, а не эти (нелицеприятный эпитет)!..» – и кивая при этом на богатырскую троицу. В конце своей речи он принял героическую позу, ожидая бурных оваций от благодарных славгородцев. Но вместо аплодисментов осмелевшие граждане, перекрикивая друг друга, напомнили обвиняемому о невозврате долгов, порче имущества, вандализме, мелком и крупном хулиганстве, а также об отвратительном инциденте на капище в великий праздник Комоедицу, который оскорбил чувства верующих и надолго травмировал психику случайно узревших это чад.
И тут Горыне следовало бы лицемерно покаяться, как любому нормальному преступнику. Но богатырь злодеем себя не считал, поэтому запустил в толпу повозкой с яблоками. Судьи многозначительно переглянулись и удалились на совещание. За то, чтобы признать Горыню виновным, проголосовали князь, Белояр и вечно поддакивающий ему Могута. Против был лишь Радогой, а Огнеслав воздержался. Судьи вернулись на площадь для вынесения приговора, но Горыни там уже не было. Он ушёл из Славгорода, хлопнув городскими воротами, на которых нацарапал мечом «Любитесь без меня!».
Вот и всё, конец былины.
Прошло много лет, Белую Пущу давно отстроили заново, посадили править там какого-то княжьего дядю, что не без воровства закончил Шкурный Интерес. Но в душе Горыни до сих пор тлели головешки Пущи, неприятно жгли сердце, и ни ядрёный мёд, ни сладкие девы никак не могли их потушить окончательно.
Горыня повернулся на спину, вытер глаза от чего-то мокрого. «Наверное, снаружи пошёл дождь, – подумал он. – Надо будет утром высказать Веле по поводу дырявой крыши». Стало почему-то легче, и Горыня наконец погрузился в сон. Повторяющийся сон-мечту, в котором он стоял посреди Белой Пущи с мечом в руках, а напротив – три поганые змеиные пасти с капающим на землю огнём. И вот он с боевым кличем (и унизительными оскорблениями змеиного достоинства, конечно) разбегается, чтобы срубить в богатырском прыжке ближайшую голову, и…
***
…Искра проснулась от оглушительного храпа. Горыня выдавал такие низкие басы, что тело её тряслось и подпрыгивало на соломе. Щёлканье пальцами, пощёчины и зажимание богатырского шнобеля результатов не принесли. Девочка встала, осторожно переступила через сонно ворчащего Кощея и вышла в приятную свежесть майской ночи. В доме лешего горели свечи – Веле тоже не спалось.
– Ква.
– Это не мой дом!
– Ква.
– Что это за хоромы?!
– Ква.
– Куда мы вообще едем???
Искра решила немного прогуляться и дошла до зарослей волчьей ягоды.
– Пить. Пить. Пить. Пить, – донеслось из-за кустов.
Девочка обошла кустарник и вновь очутилась у грядки с головами витязей. Те сначала подули на неё, затем признали кормящую руку и с утроенной энергией заклянчили утоление жажды.
– Сейчас-сейчас, добры… головы, – пообещала им Искра, осмотрела кусты и нашла там деревянную лейку с водой.
Напоив каждого, она присела на корточки рядом с крайней головой. Та уставилась на девочку, но скорее с любопытством, чем с угрозой.
– Ты не будешь меня кусать? – спросила девочка.
Искра осторожно потянула к ней руку. Голова для проформы зашипела, но всё же челюсти не разомкнула, когда детская ладонь провела по её мягкому шлему. Искра просунула руку под зелёную бороду и почесала в районе подбородка. Голова зажмурилась от удовольствия и замурлыкала.
– И совсем мы не злы-ы-ы-ы-е, – сюсюкнула Искра. – Мы холосие-холосие!
– Чесать. Чесать. Чесать. Чесать, – клянчили остальные головы, обделённые лаской.
– Конесно-конесно! – ответила им добрая девочка. – Я поцесу всех вас!
Искра решила, что первая голова получила достаточно удовольствия, и уже хотела переключиться на соседнюю, как вдруг поняла, что не может достать руку. Что-то невидимое будто приковало её к витязю. Искра нахмурилась и попыталась вырвать руку силой, но ничего не получилось. Голова витязя перестала урчать и открыла глаза, с тревогой посмотрев на девочку. По её руке прямиком из растерянной головы потекли яркие зелёные струи, обжигающие белую кожу. Струй становилось всё больше. Они достигли лба Искры и слились в одну точку, которая ярко вспыхнула и исчезла. Лишь тогда испуганному чаду удалось отнять руку от витязя. Девочка глянула на голову и, вскрикнув от ужаса, быстро отползла от неё. Потому что голова изменилась. Её глаза будто выпарили, а кожа потрескалась, что земля в гиблую засуху. Ещё недавно совсем зелёная борода выгорела и теперь свисала вялым клоком сухой травы, а шлем пожух и треснул.
Искра зажала рот, чтобы не кричать, и опрометью бросилась в сарай к спящим взрослым. Там она зарылась в солому и ещё долго тряслась в немых рыданиях. И ребёнка можно понять: не каждую ночь ты иссушиваешь до смерти растущие из земли головы.
…А утром пришла большая беда.
Горыня проснулся от лёгкой тяжести в груди. Открыл глаза. Причиной тяжести был восседавший на нём перепуганный Кощей.
– Горыня! Друг! Вставай! Пора линять! – шёпотом орал Бессмертный.
Богатырь приподнялся, огляделся по сторонам. Из кучи соломы пугливо выглядывала Искра.
– Что слу… – начал было витязь, но Кощей закрыл ему рот и мотнул головой в сторону выхода – мол, сам погляди.
Горыня прислушался: снаружи доносился какой-то шум. Богатырь с девочкой подкрались к дверям, осторожно выглянули из сарая. И обомлели.
На верхушке царь-чертополоха стоял Велислав. Он был полностью наг и совершенно безумен. Ёж на его макушке грозно ощетинился острыми иглами. Над головой Вели медленно крутилась тёмная воронка, всасывающая в себя сорванные листья и мелких птах.
– А-а-а-а!!! – протяжно ревел леший, и, казалось, эхо разносило рёв по всему Дремучему лесу.
Перед чертополохом стояла дородная женщина со следами былой смазливости на зелёном лице, с копной длинных ежиных иголок, выкрашенных в белое. В руках она держала здоровенную корзину со скринками.
– Цветанка припёрлась! – испугался Горыня.
– Ты идиот?! – орала лешая, стараясь перекричать супружеский вихрь. – А ну быстро слезай оттудова!
– Как ты, недостойная тварь, смеешь что-то указывать мне?! – прогремел Веля. – Мне, Зелёному Царю, Хранителю леса!
– Ты опять развязался, скотина! Жаболиз хронический!
Веля схватился руками за верхушку и стал бешено раскачивать чертополох.
– У-у-у-у-у-а-а-а-а-ха-ха-ха-ха-а!!!
– Ты же мне обещал! – запричитала Цветана. – Ты клялся! Говорила мама: ещё хлебнёшь с ним горя, доченька! А я, дура, ещё его защищала! Помыла, одела, накормила, чтоб хоть на лешего стал похож! И вот она, благодарность твоя, да?
– Твои гороховые котлеты невозможно жрать! Если бы сюда случайно не забрёл тупорылый хорёк, я бы сдох с голодухи! – парировал Зелёный Царь, увеличивая амплитуду раскачивания. – И обноски твоей пескоструйной бабки я больше не надену!
– Слезай, я сказала!
– Да пошла ты! Уа-хха-ха-а-а-а!
Цветана повела носом, фыркнула и медленно повернулась к сараю.
Горыня юркнул обратно.
– Так-с. Кощей, малявка, дело плохо. Валим через чёрный ход.
– И где ж он? – спросила Искра, озираясь по сторонам. В сарае существовал определённо один выход.
Горыня оторвал кусок задней стены:
– А вот же. Ходу-ходу-ходу!
Друзья и девочка выбежали из сарая…
…И снова оказались в нём. Это был морок. Но не Велин.
– А ну вышли все сюда! – приказала Цветана.
Горыня с Кощеем переглянулись. Лешая может запереть их в мороке навсегда. Так что лучше её не злить.
– Цве-е-е-еточка! – Горыня выплыл из сарая баржей, под завязку набитой умилением.
– Я так и знала! Это вы, придурки, накормили гадостью моего Веленьку, моё солнышко! – прошипела Цветана и вновь уставилась на мужа. – Я тебя просила не общаться с ними, животное?!
– У-у-у-а-а! – продолжало резвиться «солнышко» на вершине чертополоха.
– Цвет, не поверишь: сами вот только что пришли, – ответил Горыня как можно убедительней.
– Гуляли по лесу, вот, ребёночка нашли, думаем, вдруг ваш, – добавил Кощей.
– Чего? – прошептала Искра.
– Молчи и кивай, – процедил Бессмертный.
– Вы совсем лейки поотпивали, – констатировала Цветана.
– Ну, не ваш так не ваш, пойдём тогда ею медвежат покормим, – сказал Горыня. – Всё, мы уже уходим.
– О, да. Вы очень быстро уйдёте.
В глазах лешей блеснул красный огонь. Это был не очень хороший знак. Злость её превращалась в ярость. Воздух над крашеной головой задрожал и завертелся. Цветана создала вихрь, по сравнению с которым жалкая турбулентность Вели казалась ласковым сквознячком.
– Хватайте меня за руки! – проорал Горыня сквозь шум стихии.
Кощей с Искрой едва успели вцепиться в него, как их ноги уже безвольно болтались на ветру.
– Вам пора, – отчеканила лешая и резко выбросила длани вперёд.
Непрошеных гостей подхватила буря и понесла прочь. Цветана обернулась и посмотрела на супруга.
– Зая. Нам надо поговорить, – проурчала она с такой интонацией, от которой Веля внутренне умер. Отпустило его очень невовремя.
(Одно маленькое, но весьма важное заявление: автор зело не рекомендует никому лизать лягушек с Дымных болот. Это касается всех: и людей, и ужасных тварей, и даже градских самокатчиков.)
Тем временем эскадрилья Горыни, прошив леший морок, продолжала свой незапланированный полёт. Летели они в сторону Славгорода, что являлось несомненным плюсом. А вот главный минус состоял в том, что полёт был неуправляем. Отдаляющаяся от Цветаны буря постепенно теряла силу, а Горыня – высоту, неумолимо приближаясь брюхом к мелькающим под ним деревьям. Вопящие в руках соратники не добавляли оптимизма. Богатырь понял, что пора выбирать место для наименее жёсткой посадки. Сбросив Кощея с девчонкой в ворох опавших листьев, Горыня задел ногой верхушку сосны и, ломая дубы и ели, скрылся далеко за лесистым пригорком.
Выбравшийся из лиственного сугроба Кощей услышал грохот. Из-за пригорка брызнула во все стороны стая ворон.
– Искрю-ша!
– Я туточки! – пропищала листва чуть дальше.
Кощей опустил руки поглубже, нащупал тонкие детские ступни. Вытащил девочку, отряхнул от желудей, проверил целостность её конечностей.
– А где тятя Горыня? – спросила Искра. – Неужто сложил свою буйну голову, спасши нас?
– Об этом мы узнаем в конце просеки, которую он нам любезно оставил.
Пройдя полторы версты, Кощей с девочкой нашли Горыню отдыхающим после нежданного рейса. Богатырь лежал в буреломе у расколотой надвое каменной глыбы и почёсывал распухший лоб.
– Ты жив, друг? – поинтересовался Кощей.
– Не совсем. Знаешь, в шлеме было бы намного комфортней летать на больших скоростях. Зря я его пропил всё-таки.
– Ты же говорил, что отдал его беднякам, – напомнила ему Искра.
– Это был другой шлем.
– А у нас для тебя хорошая новость, – улыбнулся Кощей. – Мы нашли твои шлёпанцы. Обувайся, и пойдём, чем быстрее, тем лучше. Вдруг эта зелёная истеричка ещё как-нибудь нам напакостит.
– Я вот чего понять не могу. – Горыня тяжело поднялся на ноги, отряхиваясь от щепы и брёвен. – Какое право она имеет что-то вообще предъявлять нашему Веле? На ней же самой пробу ставить негде – там и так уже десять слоёв!
– Это знаем мы. Но Веля – нет. А в супружестве праведнее тот, кто меньше болтает о прошлом. Идём уже!
