Чем чёрт не шутит. Том 2

После таких слов призрака, Ильич, с ещё большим садистским удовольствием решил покуражиться над ним и посыпать словесную соль на его душевные раны: – А всё же теперь уж не скажешь, что ты настоящий человек и ничто человеческое тебе не чуждо, а вот мне – ныне «живому трупу» Божественного вождя прогрессивного человечества, по-прежнему ничто человеческое не чуждо, особенно гедонистическо-эпикурейское! Россия, сейчас, для меня нечто вроде доходного дома, пусть даже некоторой белоэмигрантской сволочи он кажется не красным, а жёлтым. А на Капри я не ограничусь этой виллой, а выстрою себе такой великолепный дворец, какого не знал этот сказочно прекрасный остров, со времён Тиберия! А что до лозунга: «Мир хижинам, война дворцам», то моим дворцам мировой революционный пожар не страшен, как и моя победоносная война. Мировой пролетариат сохранит их и меня лучше и надёжней, чем море от огня! Вот Вы, вижу Вас насквозь, Алексей Максимович, удивляетесь: начерта мне такие колоссальные материальные богатства, и сетуете на то, что большевики прикарманили все материальные и природные богатства русского народа, забыли об идеалах, о духовности. Ну, во-первых, большевики, как истинные материалисты, на первое место и во главу угла ставят материальную выгоду, материальные ценности, и, конечно же, в первую очередь для себя, как самой передовой части общества! Но не забывают и о формировании массового сознания, зная, что тот, кто владеет средствами массовой информации и формирует массовое сознание, тот владеет миром! Скоро мы будем владеть всеми средствами массовой информации в мире и, безусловно, всем миром, всерьёз и надолго! Конечно же, литература и искусство партийно, и Вы, как Великий пролетарский писатель, вылили и продолжаете лить, своими бессмертными произведениями, много идеологической воды на нашу партийную мельницу! Ваш партбилет – это многие Ваши произведения нашей направленности, а не нашей и печатать не будем! Ну и ясно, как Божий день, что у меня, как у Величайшего Вождя мирового пролетариата и Величайшего гения диалектического и исторического материализма, и материальные потребности значительно выше, чем у простого смертного, а удовлетворение этих потребностей – воистину коммунистическое! И нечего интеллигентничать (либеральничать) по этому поводу! Я ведь объяснил тебе, что интеллигенция (так называемая либеральная) – это не мозг нации, а её говно! И не считай, что говно умнее мозга. Мозг нации – это партийные съезды, ЦК и политбюро, а главной извилиной этого мозга являюсь я! Моё крылатое изречение: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», не означает, что она вроде Единосущной Святой Троицы; и не означает, что наша эпоха, как субъект, обладает этим субъективным комплексом; как не означает и то, что это партия товара. Это означает, что партии, разумеется, только нашей, ныне присущи эти свойства. Играли бы мы с тобой сейчас партию в шахматы, или в «Дурака», тогда бы эта партия в шахматы, или в «Дурака», была бы умом, честью и совестью всего того периода, покуда бы она продолжалась! Ибо независимо от её исхода, одним из её составляющих был бы я, а эти свойства – мои! Ха-ха-ха… – озорно посмеявшись, Ильич, столь же озорно, продолжил: – Но ты-то уже не от мира сего, а посему, относись к сему миру так, как советовала Людовику XV маркиза Помпадур: «После нас хоть потоп», или так, как хотел неизвестный греческий поэт, желание которого часто цитировали Цицерон и Сенека: «После моей смерти пусть мир в огне погибнет», или более миролюбиво: «Да покройся оно всё, хоть плесенью и мхом, после тлена моего». Твой мир – мир призрачный, нафантазируй себе Бог весть что, и живи этим!

– Души тех эгоистов мучаются в аду, за свои грехи, а я поныне обречен страдать душой за сирых и убогих, за соучастие в твоей Вселенской, беспредельной мерзости, и, при этом, не являюсь душевнобольным – не являюсь пред ними, и сам не душевнобольной, не сумасшедший, хотя от жизни в СССР умом тронуться можно!! Ныне же у меня лептонные мозг и тело, светлый разум, чистые помыслы, высокие чувства, прозрачно-чистая душа, вдохновенные дела, верные взгляды, и, если надо, сильный, как буря, дух! Порой, мне бывает грустно, что нет со мной призрака моего любимого сынка Максимки! Ну, да ладно, его дело молодое, вот только не связался бы он с призраком Инессы Арманд, которую ты здесь ублажал. Это ещё та штучка! Тебя и то она в прошлом здорово окрутила! Когда её, командированную в 19 году во Францию, там арестовали, а потом это произошло и в Финляндии, ты угрожал расстрелять их заложников и готов был начать войну с каждой из этих стран, ради освобождения сексуальной Инессы, как Менелай с Троей, из-за прекрасной Елены! Но Париж, а затем и Хельсинки, благоразумно пошли на уступки, и выперли её и иже с ней. Утренний поступок Стеньки Разина с персидской княжной был жесток, но разумен, твоими же поступками двигала твоя дикая и преступная страсть к этой ведьме Арманд. Зато другую свою ведьму: Андрееву, то бишь Юрковскую, под кличкой «Феномен», ты хладнокровно подослал ко мне, чтобы она шпионила за мной и склоняла меня к твоему большевизму! Сколько я от неё натерпелся! Богданов, Базаров, Луначарский, Алексинский и вся рабочая братва слушателей нашей школы из-за неё с Капри сбежали, как будто с каторги! Призрак Гриши Алексинского до сих пор дрожит от ужаса, вспоминая эту подлую актрису твоего закулисья! – посетовал призрак.

– Не смей хаять Марию Фёдоровну! Она – Великая, гениальная, феноменальная актриса, всегда без провала справлявшаяся со всеми ответственными ролями, которые я ей поручал! И ныне играет весьма значимую роль директора московского Дома учёных. Скажи спасибо ещё, что я к тебе вместо «мегеры» (Андреевой), «Мессалину» (Александру Коллонтай) не подослал! Она бы тебя так заебала, что ты бы и после смерти не очухался! А если бы к ней, вдобавок, ещё и Кларку Цеткин подослал, то они бы весь остров затрахали! Ибо несмотря на то, что название острова созвучно слову «Капринеус» – «Козлище», которым называли Тиберия, но, для удовлетворения этих похотливых сук, понадобилось бы столько козлищ, что им всем, вместе взятым, не хватило бы места на острове! Только успевай завозить новых и вывозить затраханных! – едва успев произнести это, Ильич разразился гомерическим хохотом, комната, с хорошей акустикой, грохотала как барабан.

Призрак поморщился и жалобно прокричал: – Давай лучше, как прежде, погуляем по террасе и побеседуем без помех, – с третьей попытки он докричался до Ильича.

– Один из лидеров Консерваторов Великобритании – толстый кабан Черчилль, хвастался, что он никогда не стоит, если можно сидеть, и никогда не сидит, если можно лежать. По его комплекции видно, что он плохо разбирается в том, что и когда нужно делать ради своего здоровья. Но эти знания ему и не понадобятся, ибо грядёт время, когда, по моему приказу,

его посадят в тюрьму, а, затем, положат в могилу, во благо народных масс. Я же знаю, что и когда, и где, и как нужно делать, не только во благо народных масс, но и ради укрепления своего здоровья! Прогулка по террасе успокоит мои нервы и гарантирует мне покойную ночь, без кошмарных сновидений и призраков! Верно ведь?! – самоуверенно произнёс Ильич, ехидно ухмыляясь и облачаясь в китайский шёлковый халат.

Призрак утвердительно кивнул, а Ильич шутливо воскликнул: – Прав Клебул: «Мера – лучше всего»! – отмерю шагами я нужную меру, и буду как мерин здоров! – с этими словами, он, вместе с призраком, вышел на узкую террасу, с внешней стороны огибавшую дом и примыкавшую к соседней с домом скале. Здесь он, вместе с Горьким, любил бывать в период своего тринадцатидневного пребывания на Капри, в июле 1910 года.

Подойдя, вместе с Ильичом, к скале, призрак обратился к нему: – А что, Владимир Ильич, слабо ли тебе будет вместе со мной вскарабкаться на эту скалу?! Помнится, что когда в 1908 году мы с тобой совершали восхождение на Везувий, тебе на вершине стало дурно от слабости и головокружения, и это явилось предзнаменованием того, что, когда ты достиг вершины власти в России, это закончилось для тебя дурно! На эту скалу влезть сложнее, чем на Везувий, особенно с этой стороны, если её осилишь, значит взойдёшь и на мировую вершину власти!!

Ильич рассмеялся и ответил: – Я не верю в приметы и предзнаменования! Пусть Капри и сказочный остров, но только своей красотой, а предзнаменование этой скалы, такая же сказка, как буддийская космогония с четырьмя треугольными материками и золотой горой Меру в центре мира. Я не стану ни высекать из скалы воду, подобно Моисею, ни тем более лить её в речах, а овладею вершиной скалы, ради своего удовольствия, пройдя щекочущим нервы маршрутом!

Не бросая слов на ветер, Ильич, весьма ловко, вскарабкался по скале на её вершину, намереваясь спуститься по пологому склону. На вершине, Ильича, с почтением, уже поджидал призрак.

– Как самочувствие, Владимир Ильич?

– Потрясающее!! Такое же, как вид огней ночного Неаполя вдали, и пресловутого Везувия в лунном свете! А лезть по скале – сущий пустяк, по сравнению с тем, как я качался на сосне, под напором ужасного вепря!! Кстати, я уверен, что биологи докажут тот факт, что из всех животных наиболее родственна человеку – свинья! Историческая наука такими фактами изобилует! – в сердцах от пережитого, воскликнул Ильич, но от прекрасного кругозора и ласкового ветерка быстро успокоился и привнёс в свои слова изрядную порцию оптимизма: – Но, мы, конечно же, выведем новый биологический и социальный вид человека – человека коммунистического труда, коммунистических мыслей и чувств, и такой организационной мощи и жизнеспособности, какую не мог себе вообразить даже Герберт Джордж Уэллс, в своём фантастическом рассказе «Царство муравьёв»!

– Со своей стороны замечу, что в своём рассказе «Неопытное привидение» он не сумел отразить нашего брата должным образом! – вздохнул призрак, и тут же, ехидно, добавил: – А что касается научных доказательств, так что ты захочешь, то твоя партийная наука и докажет, и сделает! Не на самотёк же ты её пустишь, а возьмёшь на учёт, под контроль, в своих интересах и на свой вкус, так же, как и всё искусство, включая литературу. От философии, которая, по твоим словам, всё так же партийна, как и две тысячи лет назад, вы пришли к партийности физики и биологии. В СССР уже многое течёт и изменяется, под контролем партии и государства, в нужном партии направлении. Сталин добился железного порядка, там жизнь течёт, как плавка из мартена, в нужные формы. Я даже думал, что он посрамил Гераклита тем, что в одни и те же людские реки, текущие по улицам утром в будние дни, пунктуально вовремя, на работу, можно входить каждым утром трудового дня! Но это оказалось не так, ибо из-за чисток и арестов, это отнюдь не те же самые реки. Видел я и наполняющиеся, как водохранилища, концлагеря! Боже, насколько же приятнее смотреть на море и косяки рыб, чем на те «реки» и «водохранилища», и «косяки» и перегибы вашей партийной диктатуры! Впрочем, если помнишь, у тебя здесь из-за рыбалки вышел конфуз, пусть и не сопоставимый с трагикомедией на охоте на кабана в РСФСР.

– Это ты имеешь в виду тот случай в 1910 году, когда один итальянский рыбак изъявил желание научить меня ловить рыбу «с пальца» – лесой без удилища, я попробовал и поймал большую рыбу краснобородку, и так обрадовался своей удаче, что громко крикнул: «Динь-динь!», после чего все на Капри стали называть меня «синьор Динь-динь»?! Так какой же это конфуз?! Это доставляло мне удовольствие, ведь о моей рыбацкой удаче узнало и стало говорить всё Капри! А к кличкам мне не привыкать, если она и слышится кому-то как: «синьор Дрянь-дрянь», то мне это и без удилища по херу! А ты прекрати хромать художественными сравнениями: то «партийный железобетон», то «течение жизни, как плавки из мартена, в нужные формы», то «реки людей, и наполняющиеся, как водохранилища, концлагеря» – ведь немецкая мудрость недаром гласит, что любое сравнение хромает! Нахрена нам инвалидная хромота?! Давай-ка мне твою крылатую «Песнь о буревестнике»! Она здесь здорово зазвучит, вон буря приближается! – произнёс Ильич, и поднял руки, как птичьи крылья. И тут он услышал нарастающий звук голоса призрака, и спиной почувствовал его нарастающее дыхание. Голос бил по ушам, дыхание толкало в спину. Скала загудела, будто просыпающийся вулкан, а птицы, спрятавшиеся на ночь в укрытиях, подняли птичий гам уже на первых строках стихотворения, однако, не могли его заглушить. Каждая строчка стихотворения звучала с громкостью рёва взлетающего самолёта: первая – одномоторного, вторая – двухмоторного… Восьмая строчка ревела, как некогда восьмимоторный самолёт «Максим Горький», архимощное дыхание, с каким произносил её призрак, сбросило со скалы, отчаянно упиравшегося и цеплявшегося за кусты, Ильича! А вслед ему понеслось уже другое и ехидное: – Чёрта с два, ты меня насквозь видел! Пусть тела у меня нет, но дух мой архимощен! Хромотой меня попрекал?! Тебе бы хромота счастьем показалась, по сравнению с тем, чем ты сейчас станешь! Тоже мне, сумасшедший Ницше нашёлся, считая, что человек – это бесформенная масса, требующая тебя – ваятеля сверхчеловека! Но ты даже не буревестник, а бурелом! Если сможешь, докажи на деле, что ты рождён не ползать, а летать! А нет, так проваливай ко всем чертям, или на дно – к камбалам! Если станешь призраком, то поумнеешь, а коли не станешь, так будут тебя обучать уму-разуму в аду!

«Нет, он не из слабовзаимодействующих невидимых лептонов, он неслабосильный и не слабоумный! Здесь сила ядерного взрыва?! Нет, здесь явно-таки не физика, а метафизика!» – думал Ильич, падая вниз ногами. Шёлковый халат его раздулся в своеобразный парашют, под купол которого, к Ильичу залетело несколько скалистых ласточек, испуганных громовым стихотворением не меньше, чем Ильич падением! На халатном парашюте и крыльях скалистых ласточек, Ильич, пролетев вниз более ста метров, опустился на активно занимавшуюся любовью у подножия скалы парочку, прямо на спину возлежащего на синьоре синьора. И хотя скорость падения Ильича, по известным причинам была не высока, а внушительные груди, зад и ляжки синьоры могли бы успешно, как высококлассные буфера, съамортизировать и не такое, но до этого ни на что не обращавшая, в пылу страсти, парочка, возмутилась: синьор сбросил с себя Ильича, как резвый конь неопытного седока! Он уже готов был врезать ему как копытом, но вдруг изменился в лице, озарив его улыбкой, и воскликнул: – Oh, mamma mia! О, синьор Дринь-дринь! Я – Ромэо! Тот мальчишка, который Вам, во время ловли рыбы с пальца, подсадил, по вашей тайной просьбе, краснобородку на крючок. Вы мне за это прилично заплатили, и потому я вспоминаю и чту Вас, как приличного человека! А это безотказная Джульетта, посмотрите какая у неё восхитительная мона между ног! Эта мона прекрасней любого грота и устрицы с жемчугом, а я не монополист, я – интернационалист, я не против того, чтобы и вы её с «двадцать первого пальца» дринь-дринь… Она будет Вам только рада!

Ильич взглянул на большие и малые половые губы Джульетты, которые, казалось, как и губки её рта, расползлись в приветливой улыбке, после слов дружелюбного Ромэо. Обижать отказом Джульетту Ильичу не пришлось, ибо её прелести воспламенили его страсть гораздо сильнее, чем номер газеты «Искра» воспламенял революционные страсти рабочих, и не менее сильно, чем номера газеты «Правда», в том числе и с изменёнными названиями, воспламеняли революционные страсти масс, приведшие к Октябрьскому перевороту. Поочерёдно с Ромэо, он переворачивал и придавал Джульетте всё новые сексуальные позы, отчего их сексуальный пыл не угасал! А когда морская буря достигла острова, она лишь ещё больше раздула эту страсть, которая кипела как волны, разбивающиеся недалеко от них об отвесный берег! Но, в отличие от волн, их страсть была горяча, как Каприйский пляж, под палящим солнцем. И, в отличие от Октябрьского переворота, Ильич умиротворился с приходом утренней зари, в час покровительства Авроры. Страсти улеглись, а включившийся разум похвалил Ильича за хороший способ восстановления от стресса, связанного с «парашютированием» со скалы, отнюдь не вызвавшего в Ильиче чувства ликования, появляющегося у заядлых парашютистов.

«Утром и днём этот проклятый призрак не способен появляться в доме!» – думал, возвращаясь в свою виллу, Ильич. «Ишь ты, какой негодяй! Хотел, чтобы я все кости себе переломал и мозги вышиб, или набрал в рот морской воды и помалкивал! Нет уж, пусть тебя горечь от неудач преследует, а я и в воде не тону, и костей своих не ломаю! И не потому, что я – говно, а потому что я никогда не теряю своей умной головы и самообладания, что позволяет мне а архинужное время поймать удачу за хвост! Так проходил я огонь, воду и медные трубы, и нее только медные! Ещё маркиз Галифакс заметил, что нет двух людей более разных, чем человек стремящийся занять должность, и он же, когда эту должность уже занял! Я же – исключение из этого правила, ибо я – величайший революционер, способен преодолевать любые правила и ограничения для других! „Не было бы счастья, да несчастье помогло!“ – это для меня обычное дело, ибо моё счастье – это неизбежное несчастье моих врагов! Ну а из этой „Спинолы“ свалю-ка я, по добру по здорову, до первой звезды. Там не только призрак Горького меня пытается огорчить, но и Богданов в свою бывшую школу нагрянуть может, и не призраком, а – вурдалаком! Мне мои германские агенты, помнится, доносили, что он в двадцать шестом в России организовал институт переливания крови и стал его директором – пытался, путём переливания крови, улучшить породу людей. Ему, как видно, запало в голову библейское изречение, что кровь – душа человека, вот он и хотел постепенно распространить свою душу на большее количество людей, влить, так сказать, свою душу в бездушные массы! Опыты с переливанием крови, против которых рьяно выступают „Свидетели Иеговы“1, закончились для Богданова гибелью в двадцать восьмом. Говорят, его сгубила не лишняя потеря своей крови, а попытка своего омоложения, чужой молодой „кровью с молоком“, внутривенным переливанием, что называется, „не переварил, и всё боком вышло“! Однако, какой урок он вынес из своих опытов?! Не сделали ли они из него настоящего вурдалака?! Понял ли он, что лучше не делиться кровью переливанием, а пить досыта чужую кровь, наслаждаясь её вкусом и переваривая себе на пользу?! Призрак Горького мог легко солгать, что видел призрак Богданова, а не самого Богданова-вурдалака, чтобы я отсюда не сбежал, ведь даже Богданов-человек в восьмом году на Капри хотел попить моей кровушки своими философствованиями! Но я очной „махаловки“ с ним избегал, а „отмахал“ всю эту махистскую свору в „Материализме и эмпириокритицизме“ заочно, тогда как прежние три тетради „объяснения в любви“, отправленные Богданову, были для него лёгкими пощёчинами, а вот эта работа – весомыми затрещинами, хотя он и называл её „кретинизмом“ и „буйством сумасшедшего“! А вот теперь этот кровосос, несмотря на то что меня самого мои враги называют „вурдалаком, пьющим кровь России-матушки“, непременно попытается выдуть из меня всю кровушку, без всяких там философских прелюдий, в прямом смысле слова, и с большими шансами на успех. Нет, таких шансов я ему не предоставлю, если не буду ночевать в этой любимой им „Спиноле“, а переберусь в паскудную для него виллу „Паскуале“, ведь он, Базаров и Алексинский негодовали, когда Мария Фёдоровна распорядилась перенести занятия их школы из „Спинолы“ в „Паскуале“! Пусть все призраки сваливают отсюда в туманный Альбион, а вурдалаки – в Румынские земли Дракулы, в Италии им не место! Формально, Италия – королевство короля Виктора Эммануила III Савойской династии, а на деле в Италии царит фашистская тоталитарная диктатура Муссолини, под которой и Ватикан шестерит! Конечно, дуче – дутый, и дут мной, и скоро вся маскировочная шелуха слетит, после II Мировой войны и поражения сионократов, с их мировым империализмом, а фашизм трансформируется в коммунизм. Что касается привидений, вурдалаков и прочей нечисти, то, в массе своей (какой бы нулевой она ни выглядела), они будут перевоспитаны в духе марксизма-ленинизма! А для всех противящихся этому, не будет ни дна, ни покрышки, в любом уголке мирового коммунизма, им ад милей покажется! Я оказал несравненно большее влияние на формирование фашизма, чем идеи Жоржа Сореля, а для построения коммунизма сделаю несравненно больше, чем идеи Карла Маркса, хотя дух моего учения и будет по традиции именоваться марксистско-ленинским».

Войдя в «Спинолу», и зайдя в залитую солнечным светом спальню, Ильич узрел ожидаемое им отсутствие призрака, и неожиданные, чёрным по белому, надписи на стене, знакомым, по всем признакам, почерком Горького: «Везёт же дуракам!», «Я не феномен и не ноумен, моя русская душа для тебя таинственна и непознаваема!»

Ильич тут же фосфорной статуэткой чертёнка написал настенный ответ призраку, для чтения в ночи: «Зря завидуешь дуракам, ведь ты сам остался в дураках! Завидуй чёрной завистью: Серафимовичу, Шолохову, Фадееву, Гайдару и даже Николаю Островскому, ибо их социалистический реализм – не чета всем твоим писаниям! А роман „Ян Бибиян“ болгарина Елина Пелина не чета твоим „Сказкам об Италии“, хоть ты лопни от зависти! И это даже несмотря на то, что Елин Пелин – соловей отсталого крестьянства и монархический прихвостень! И отнюдь несправедливо твоё мнение о нём: „Каждая страна могла бы гордиться, имея такого писателя“, но весьма справедливо было бы сказать, что каждая страна могла бы стыдиться, имея такого писателя, как ты, так и непризнанного лауреатом Нобелевской премии, даже с пяти попыток! Зависть к Бунину – вот твоя пытка! Но не родился тот и не родится, кому бы я завидовал, и за свои работы меня не стыд, а гордость берёт, ибо они кардинально воздействуют на ход мировой истории, и бесценней, для человечества, всех премий мира! Зато премия моего имени будет и будет всех премий ценней! Пусть стыд не дым – глаза не выест, так хорошо ещё, что хотя бы зависть тебя, даже призрака, продолжает мучить! Вот они адовы пытки: потребности и желания остаются, а возможностей их удовлетворения нет! Ха-ха-ха! Твоя душа – потёмки, потому что полна чёрной завистью! Не переходи мне дорогу чёрной кошкой – раздавлю!»

«Эх, если бы привидения относились к разряду суеверий! А то, хотя Советская наука, следуя указаниям партии, существование привидений и не признаёт, им, как видно, на это наплевать! А я из-за этого призрака не только чуть было не обмарался, но и жизни ни лишился!» – с досадой, подумал Ильич и вспомнил, как 26 января 1921года он принял Горького, математика Стеклова и других учёных. Они обсуждали состояние научно-исследовательской работы в РСФСР. После этой беседы Ильич сказал Горькому: «Вот так, одного за другим мы перетянем всех русских и европейских архимедов, тогда мир, хочет, не хочет, а – перевернётся». «Ну, не получилось перетянуть всех архимедов в Россию, и таким способом перевернуть мир, переверну его другим способом – с помощью лучших германских архимедов и их военных изобретений; с помощью изобретений Теслы, да ещё и с опорой на научные знания Тибетской Шамбалы, которая для сионистов и прочих моих врагов будет гораздо круче и опасней ведьминого ша́баша – моим врагам будет не шаба́ш, а кранты!!! Сбежавший Эйнштейн их не спасёт – его возможности относительно наших – смехотворны! Мои возможности не призрачны, хотя силы призрака и довольно внушительны, а провиденческие для Адольфа и Бенито, для них я – само Провидение! Я же с ними всесилен, и способен провести и провалить в тартарары даже сионократов! А Иосиф, даже если сумеет использовать против меня тайные знания Гиперборейцев, то это принесёт ему не больше пользы, чем мёртвому припарка, ибо знания эти так же мертвы, как и сами Гиперборейцы. Пусть этот Единосущный: Иосиф Виссарионович Джугашвили, Сосо, Рябой, Давид, Коба, Иваныч, Сталин верит восточным басням, что левая рука нечистая, а поскольку она у него короче правой, то он всегда прав, и его дело правое и, значит, победа будет за ним! Эта «плацебо» его не спасёт, а лишь упокоит вечным сном! Он даже своего предсказателя Глеба Бокия расстрелял как врага народа, когда предсказания Глеба не совпали с его Сталинскими планами, и до того, как время бы их рассудило. Эту информацию Германской агентуры в Москве я считаю весьма близкой к истине, ибо такие поступки свойственны единоличным диктаторам. Призрак вряд ли обладает телепатическими способностями, и мысли мои в моей голове читать не умеет, иначе бы не удивился столь искренне моему присутствию! Но, даже, если бы он попытался мои тайны разгласить, то в атеистическом, по отношению к чуждым религиям, СССР призраку, говорящему наперекор политике партии не поверят, как и в само его существование! Сталин же хотя и тайный оккультист, но пошлёт этот призрак отравленного им Горького на хуй, как лукавое послание от лукавого! Даже в туманном Альбионе этому призраку не поверят, ибо там Горькому ни живому, ни мёртвому не доверяли и не доверяют, даже в его лучших произведениях! Его смерти, как и любого врага, рады, но хоть он и покойник телом, а хорошо о нём не говорят, даже их пролетарии!» – усмехнулся Ильич и, окинув взглядом шахматный столик, подумал: «Я бы у Богданова и в шахматы выиграл, да ему, без всяких сомнений, сам Дьявол помогал в этой игре!