Читать книгу Татьяна и Александр (Полина Саймонс) онлайн бесплатно на Bookz (4-ая страница книги)
bannerbanner
Татьяна и Александр
Татьяна и Александр
Оценить:
Татьяна и Александр

3

Полная версия:

Татьяна и Александр

– У меня одно легкое, и моя медсестра нарочно поддерживала меня в больном состоянии, чтобы меня не отправили обратно на фронт. Вот что она для меня сделала.

– Вот как? – Александр старался не закрывать глаза при воспоминании о медсестре Николая – миниатюрной ясноглазой блондинке из Лазарева.

– Она приносила лед и заставляла меня вдыхать холодные пары, чтобы заставить легкие работать. Жаль, она не могла сделать для меня чего-то большего.

Александр протянул ему папиросу. Он хотел, чтобы Николай замолчал. Вряд ли Успенский обрадовался бы, узнав, что Татьяна спасла его лишь для того, чтобы он попал в лапы Мехлиса.

Вынув пистолет Токарева, Александр встал, направил оружие на заднюю дверь и выстрелил, выбив замок. Майков вскрикнул. Грузовик замедлил ход. Очевидно, люди в кабине были озадачены источником шума. Сидя на полу, Успенский больше не загораживал окошко. У Александра оставалось несколько секунд до остановки грузовика. Распахнув двери, он вытащил чеку из гранаты, приподнялся над крышей ползущего грузовика и бросил гранату вперед. Она приземлилась за несколько метров впереди по пути следования машины. Через пару секунд раздался оглушительный взрыв. Он успел лишь услышать блеяние Майкова: «Что это…» – когда его швырнуло из грузовика на лед. Он ощутил резкую боль в незалеченной ране на спине, подумав, что швы наверняка разойдутся.

Грузовик дернулся и с грохотом начал тормозить. Его занесло, он закачался и упал боком на лед, со скрежетом остановившись у проруби, проделанной гранатой Александра. И хотя прорубь была не так велика, грузовик был тяжелее сломанного льда. Лед трещал, и прорубь расширялась.

Александр поднялся и, прихрамывая, подбежал к задней двери, делая знак бойцам ползти к нему.

– Что это было? – прокричал Майков.

Он ударился головой, и у него шла носом кровь.

– Выбирайтесь из грузовика! – заорал Александр.

Успенский и Майков выполнили его команду – и как раз вовремя, так как передняя часть грузовика медленно погружалась под ладожский лед. Сидящие в кабине, вероятно, потеряли сознание при ударе о стекло и лед. Они не пытались выбраться.

– Майор, какого черта…

– Заткнись! Через три-четыре минуты немцы начнут обстреливать грузовик.

На самом деле Александр не собирался умирать на льду. До встречи с Успенским и Майковым он рассчитывал, что будет один, и после подрыва грузовика с энкавэдэшниками вернется на берег, в Морозово, и уйдет в леса. В последнее время у всех его надежд была, похоже, одна общая черта – недолговечность, черт возьми!

– Вы хотите остаться здесь, чтобы увидеть в действии эффективную немецкую армию, или хотите идти со мной?

– А как же те, что в кабине? – спросил Успенский.

– Это сотрудники НКВД. Куда, по-вашему, они везли вас на рассвете?

Майков попытался приподняться. Он собирался что-то сказать, но Александр пригнул его ко льду.

Они находились недалеко от берега, километрах в двух. Был предрассветный час. Кабина уже погрузилась, пробив во льду большое отверстие, в которое постепенно уходил весь грузовик.

– Простите меня, майор, – сказал Успенский, – но вы порете чушь. Я никогда не совершал промахов за все время службы. Они пришли не за мной.

– Да, – сказал Александр. – Они пришли за мной.

– Кто вы, мать вашу?!

Грузовик исчезал подо льдом.

Успенский уставился на лед, на дрожащего, ошеломленного Майкова с разбитым носом и рассмеялся:

– Майор, может быть, вы расскажете нам, что мы будем делать на открытом льду, когда грузовик затонет?

– Не беспокойтесь, – с тяжелым вздохом ответил Александр. – Обещаю вам, мы недолго останемся одни. – Кивнув в направлении удаленного берега с Морозовом, он достал два своих пистолета.

К ним приближался свет фар легкого военного внедорожника. Джип остановился в пятидесяти метрах от них, и из него выскочили пятеро мужчин с автоматами, нацеленными на Александра:

– Встать! Стоять на льду!

Успенский и Майков моментально встали, подняв руки вверх, но Александру не нравилось получать команды от младших офицеров. Он не собирался вставать, и на то была веская причина. Он услышал свистящий звук снаряда и закрыл голову руками.

Подняв голову, он увидел, что двое энкавэдэшников лежат ничком, а оставшиеся трое ползут к Александру, нацелив на него винтовки и шипя: «Лежать, лежать». «Может, немцы убьют их раньше меня», – подумал Александр. Он пытался рассмотреть берег. Где там Сайерз? Джип НКВД представлял собой удобную тренировочную мишень для немцев. Когда энкавэдэшники подползли близко к нему, Александр предложил им сесть в джип и вернуться в Морозово на умеренной скорости.

– Нет! – завопил один из них. – Мы должны доставить тебя в Волхов!

Просвистел следующий снаряд, упав на этот раз в двадцати метрах от джипа, единственного транспортного средства, на котором они могли добраться до Волхова или вернуться в Морозово. Если немцы попадут в джип, то группа людей останется на открытом льду не защищенной от немецкой артиллерии.

Лежа на животе, Александр уставился на энкавэдэшников, тоже лежащих на животе:

– Вы намерены ехать в Волхов под огнем немцев? Поехали.

Мужчины взглянули на бронированный грузовик, в котором везли Александра. Тот почти скрылся под водой. Александр с любопытством наблюдал, как инстинкт самосохранения борется с чувством долга.

– Давайте вернемся, – сказал один из энкавэдэшников. – Вернемся в Морозово и будем дожидаться дальнейших инструкций. Мы сможем доставить его в Волхов завтра.

– Полагаю, это мудрое решение, – заметил Александр, на которого Успенский взирал с изумлением. – Давайте все на счет «три». Бегите к джипу, пока его не взорвали.

Александр хотел не только выжить, но и сохранить свою одежду сухой. Если он вымокнет до нитки, его жизнь будет стоить немного. Он понимал: и в Волхове, и в Морозове ему не удастся найти сухую одежду. Если он останется в мокрой, то заболеет пневмонией, которая его погубит.

Все шестеро мужчин подползли к джипу. Энкавэдэшники приказали прочим военным залезть в кузов. Успенский и Майков с тревогой взглянули на Александра.

– Забирайтесь.

Туда же забрались двое энкавэдэшников. Успенский и Майков с облегчением выдохнули.

Александр достал папиросы и передал одну Николаю, а другую – побледневшему Майкову, но тот отказался.

– Почему вы это сделали? – шепотом спросил Успенский у Александра.

– Я скажу почему, – ответил Александр. – Просто потому, что я не хотел, чтобы меня повышали по службе.


Добравшись до берега, джип поехал в штаб. На пути они встретили медицинский транспорт, который направлялся к реке. Александр заметил на пассажирском сиденье доктора Сайерза. Александру удалось улыбнуться, хотя кончики пальцев, в которых он держал папиросу, у него дрожали. Все шло хорошо, как и следовало ожидать. Зрелище на льду вполне могло сойти за последствия атаки немцев. Трупы на льду, затонувший грузовик. Сайерз составит свидетельство о смерти, подпишет его, и будет казаться, что Александра никогда не существовало. НКВД будет благодарно, поскольку они предпочитали не афишировать свои аресты, и к тому времени, как Степанов узнает, что произошло на самом деле и что Александр жив, Татьяна и Сайерз уедут. Степанову не придется лгать Татьяне. Не имея фактической информации, он сам будет считать, что Александр вместе с Успенским и Майковым погибли на льду озера.

Проведя ладонью по волосам, Александр закрыл глаза, но тут же открыл их. Унылый русский пейзаж был лучше того, что всплывало перед его внутренним взором.

Все выиграют. НКВД не придется отвечать на вопросы Международного Красного Креста, Красная армия сделает вид, что скорбит по убитым и утонувшим бойцам, в то время как Александр останется в руках Мехлиса. Пожелай они убить его, убили бы сразу. Это было не в их правилах. Кошка любит поиграть с мышью, прежде чем разорвать ее на куски.

Они вернулись в Морозово около восьми часов утра, а так как в поселке уже кипела жизнь, их следовало спрятать до дальнейшей отправки. Александра, Успенского и Майкова бросили в тюрьму, устроенную в подвале бывшей школы. Это была бетонная камера шириной чуть больше метра и длиной меньше двух метров. Им приказали лечь на пол и не двигаться.

Камера была слишком короткой для Александра, чтобы он мог лежать на полу. Как только охранники ушли, трое мужчин сели и поджали ноги к груди. У Александра пульсировала рана. Сидение на холодном бетоне было ему не на пользу.

Успенский продолжал донимать его.

– Что тебе нужно? – поинтересовался Александр. – Хватит спрашивать. На допросе тебе не придется врать.

– Зачем нас допрашивать?

– Вас арестовали. Разве не ясно?

Майков смотрел на свои руки:

– О нет! У меня жена, мать, двое маленьких детей. Что с нами будет?

– У тебя? – спросил Николай. – Кто ты такой? У меня жена и два сына. Два маленьких сына. Наверное, моя мать тоже жива.

Майков не ответил, но они оба уставились на Александра. Майков сразу опустил взгляд, Успенский нет.

– Ладно, – произнес Успенский. – За что вас?

– Лейтенант! – Александр при любой возможности напоминал о своем более высоком звании. – Ты меня достал.

Успенский не сдавался:

– Вы не похожи на религиозного фанатика. – (Александр молчал.) – Или еврея. Или подонка. – Успенский окинул его взглядом. – Вы кулак? Член Политического Красного Креста? Кабинетный философ? Социалист? Историк? Сельскохозяйственный вредитель? Промышленный мародер? Антисоветский агитатор?

– Я татарский ломовой извозчик, – ответил Александр.

– За это вам дадут десять лет. Где ваша телега? Моя жена сочла бы ее полезной для перевозки лука с близлежащих полей. Вы хотите сказать, что нас арестовали, потому что нам чертовски не повезло оказаться на соседних койках с вашей?

Майков издал скулящий звук, перешедший в вой.

– Но мы ничего не знаем! Мы ничего не сделали!

– Да? – удивился Александр. – Скажите это группе музыкантов и их слушателям, которые в начале тридцатых собирались на музыкальные вечера, не сообщив предварительно домовому комитету. Чтобы возместить затраты на вино, они собирали с каждого по несколько копеек. Когда всех их арестовали за антисоветскую агитацию, то посчитали, что собранные ими деньги пошли на поддержку почти исчезнувшей буржуазии. Все музыканты и слушатели получили от трех до десяти лет. – Александр помолчал. – Ну… не все. Только те, кто сознался в своих преступлениях. Тех, кто не сознался, расстреляли.

Успенский и Майков уставились на него.

– И откуда вы это знаете?

Александр пожал плечами:

– Потому что я – мне тогда было четырнадцать – сбежал через окно и меня не схватили.

Услышав, как кто-то подходит, они замолчали. Александр встал и, когда дверь открылась, сказал Майкову:

– Ефрейтор, представь, что твоя прежняя жизнь закончилась. Представь, что у тебя отобрали все, что можно, и ничего не осталось…

– Давай, Белов, выходи! – прокричал плотный мужчина с винтовкой Мосина в руках.

– Только так ты выживешь, – закончил Александр, выходя из камеры и услышав, как за ним захлопывается дверь.


Он сидел в небольшом классе покинутой школы за партой, перед столом, стоящим у школьной доски. Ему казалось, в любую минуту войдет учитель с учебником и начнет урок на тему пороков империализма.

Вместо учителя вошли двое. Теперь в помещении находилось четверо: Александр за партой, охранник в задней части класса и двое мужчин за учительским столом. Один, лысый и очень худой, с длинным носом, представился как Эдуард Морозов.

– Вы родом из этого поселка? – спросил Александр.

– Нет, – сухо улыбнулся Морозов.

Другой, весьма массивный, лысый, с носом картошкой, испещренным лопнувшими капиллярами, на вид запойный пьяница, представился как Миттеран, что показалось Александру почти забавным, поскольку Миттеран был лидером французского Сопротивления в оккупированной нацистами Франции.

– Майор Белов, вы знаете, почему вы здесь? – спросил Морозов, тепло улыбаясь и разговаривая вежливо и дружелюбно.

Это напоминало светскую беседу. В следующую минуту Миттеран предложил Александру чай и даже глоток водки, чтобы успокоиться. Александр подумал, что это шутка, но, как ни странно, из-за стола появилась бутылка водки и три стопки. Морозов разлил водку.

– Да, – бодро ответил Александр. – Вчера мне сказали, что меня повышают по службе. Присвоят звание подполковника. Нет, спасибо, – отказался он от спиртного.

– Отвергаете наше гостеприимство, товарищ Белов?

– Я майор Белов, – громко произнес Александр, поднимаясь. – У вас есть военное звание? – Он подождал, но мужчина не ответил. – Думаю, нет. На вас нет формы. Будь у вас форма, вы носили бы ее. И я не стану пить водку. Я не сяду, пока вы не скажете, что вам от меня нужно. Я готов содействовать вам в том, в чем смогу, товарищи, – добавил он, – но не надо притворяться, что мы лучшие друзья. Что вообще происходит?

– Вы арестованы.

– А-а-а… Значит, никакого повышения? Вы так и не сказали, что вам от меня нужно. Не уверен, что вы сами это знаете. Почему бы вам не поискать кого-нибудь, кто скажет мне об этом? А пока отправьте меня обратно в камеру и не тратьте понапрасну мое время.

– Майор! – одернул его Морозов.

Однако оба мужчины выпили водку. Александр улыбнулся. Если они продолжат в том же духе, то сами доведут его до советско-финской границы. Они обращаются к нему как к майору. Александр превосходно понимал психологию субординации. В армии существует лишь одно правило: нельзя грубо разговаривать со старшими по званию. Неукоснительно соблюдается иерархия.

– Майор, – повторил Морозов, – оставайтесь здесь.

Александр сел за парту.

Миттеран разговаривал с молодым охранником, стоявшим у двери. Отдельных слов Александр не слышал, но понял суть. Это дело было не только Морозову не под силу, но и вне его компетенции. Чтобы разобраться с Александром, требовалась рыба покрупнее. И вскоре эта рыба прибудет. Но сначала они намеревались расколоть его.

– Руки за спину, майор! – приказал Морозов.

Александр бросил папиросу на пол, растер ее ногой и встал.

Они забрали у него личное оружие и нож, а затем стали рыться в вещмешке. Найдя бинты, ручки и ее белое платье – ничего такого, что стоило изъять, – они решили забрать его медали, а также сорвали погоны, сказав Александру, что он больше не майор и не имеет права на свое звание. Однако они так и не предъявили ему обвинений и не допрашивали его.

Он попросил отдать ему вещмешок. Они посмеялись. Он почти беспомощно глянул на вещмешок в их руках, зная, что там платье Татьяны. Еще одна вещь растоптана, потеряна навсегда.

Александра поместили в камеру без окна, в ней не было ни скамьи, ни койки, ни одеяла. Он был там один, ни Успенского, ни Майкова. Кислород поступал в камеру, лишь когда охранники открывали дверь, либо приоткрывали зарешеченное окно в двери, либо наблюдали за ним в глазок. И еще воздух шел из небольшого отверстия в потолке, возможно используемого для подачи отравляющих газов.

Ему оставили наручные часы, а поскольку его не обыскивали, то не обнаружили лекарств в сапогах. Он полагал, что лекарства находятся в ненадежном месте. Но куда их положить? Сняв сапоги, Александр достал шприц, пузырек с морфием и маленькие таблетки сульфаниламидов и затолкал все это в карман нижней фуфайки. Чтобы обнаружить их там, им придется искать более тщательно.

Наклоняясь, он вновь испытал острую боль в спине, и к концу дня ему стало казаться, что рана распухла. Он подумывал сделать себе укол морфия, но потом отказался от этой мысли. Ему не хотелось одурманивать себя в ожидании предстоящих событий. Но он все же разжевал кисло-горькую таблетку сульфаниламида, не измельчив ее, не попросив воды. Просто положил таблетку в рот и, разжевав, с отвращением проглотил. Александр тихо сел на пол, понимая, что его не могут видеть, так как в камере слишком темно, и закрыл глаза. Или, может быть, они оставались открытыми, трудно было сказать. В конце концов это не имело значения. Он сидел и ждал. Закончился ли день? Прошел один день или больше? Ему хотелось курить. Он сидел без движения. Уехали ли Сайерз с Татьяной? Позволила ли Таня уговорить себя, подтолкнуть, успокоить? Собрала ли она свои вещи и села ли в джип Сайерза? Покинули ли они Морозово? Что бы Александр не дал за весточку о ней. Он очень боялся, что доктор Сайерз не выдержит, не сможет уговорить ее и она останется здесь. Он попытался представить себе, что она рядом, но не почувствовал ничего, кроме холода. Он знал: если она останется в Морозове, то, начав серьезно допрашивать его и узнав о ней, с ним покончат. При мысли о том, что она еще рядом, у него перехватывало дыхание. Пока он не узнает наверняка, что она уехала, ему необходимо было ненадолго отвлечь НКВД. Чем скорее она уедет, тем скорее он сможет отдаться на милость государства.

Казалось, она очень близко. Он почти мог дотянуться до вещмешка, и нащупать ее платье, и увидеть ее в белом платье с красными розами, с длинными развевающимися волосами и сверкающей улыбкой. Она очень близко. Ему нет нужды прикасаться к платью. Он не нуждается в утешении. Это она нуждается в утешении. Он так ей нужен, как она сможет пройти через это без него?

Как она без него переживет такую потерю?

Александру нужно было подумать о чем-то другом.

– Болван! – услышал он снаружи. – Как ты собираешься следить за заключенным, если у него нет света? Ведь он мог там покончить с собой. Ну ты и тупица!

Открылась дверь, и вошел мужчина с керосиновой лампой.

– Тебе нужно постоянное освещение, – сказал мужчина.

Это был Миттеран.

– Когда мне скажут, что здесь происходит? – поинтересовался Александр.

– Ты не вправе задавать нам вопросы! – прокричал Миттеран. – Ты больше не майор. Ты никто. Будешь сидеть и ждать, пока мы не займемся тобой.

Похоже, единственной целью визита Миттерана было наорать на Александра. После ухода Миттерана охранник принес Александру воды и три четверти буханки хлеба. Александр поел хлеба, выпил воды и стал шарить по полу в поисках стока. Он не хотел быть на свету. И он не хотел соперничать из-за кислорода с керосиновой лампой. Он вылил из лампы почти весь керосин в сток, а тот, что остался, сгорел за десять минут. Охранник открыл дверь с криком:

– Почему лампа погасла?

– Керосин закончился, – дружелюбно откликнулся Александр. – Есть еще?

У охранника не было.

– Это плохо, – сказал Александр.

Он спал в темноте, сидя в углу, прислонив голову к стене. Когда он проснулся, была такая же кромешная тьма. Он не был уверен, что проснулся. Ему снилось, что он открыл глаза и что было темно. Ему снилась Татьяна, и, проснувшись, он думал о Татьяне. Сон и реальность перемешались. Александр не понимал, где кончается ночной кошмар и начинается жизнь. Ему снилось, что он закрыл глаза и уснул.

Он ощущал обособленность от себя самого, от Морозова – от госпиталя, от своей жизни, – и эта отстраненность странным образом его успокаивала. Он замерз. Это вернуло его в стесненное, страждущее тело. Он предпочел бы что-нибудь другое. Рана на спине болела немилосердно. Он стиснул зубы и постарался отогнать мрак.


Гарольд и Джейн Баррингтон, 1933 год

Гитлер стал канцлером Германии. Президент фон Гинденбург ушел с поста. Александр чувствовал в воздухе что-то необъяснимое и зловещее, не имеющее названия. Он давно уже перестал надеяться на нормальное питание, на новые ботинки, теплое зимнее пальто. Однако летом пальто ему не было нужно. Баррингтоны проводили лето на даче в Красной Поляне, и это было хорошо. Они снимали две комнаты у литовской вдовы, живущей с пьяницей-сыном.

Однажды днем после пикника с крутыми яйцами, помидорами, болонской колбасой и водкой для его мамы («Мама, с каких пор ты пьешь водку?») Александр лежал в гамаке с книгой, когда услышал чьи-то голоса в лесу у себя за спиной. Нехотя повернув голову, он увидел мать с отцом. Они стояли на прогалине у озера, бросая камешки в воду и негромко разговаривая. Александр не привык к спокойному общению родителей, они вечно волновались и ссорились. В обычной ситуации он вернулся бы к книге. Но эта негромкая беседа, эта задушевность – он не знал, как это понимать. Гарольд забрал камешки из руки Джейн и привлек ее к себе, обняв одной рукой за талию, а другой взяв ее за руку. Потом он поцеловал ее, и они начали танцевать. Они медленно вальсировали по полянке, и Александр услышал, как отец поет – поет!

Они продолжали вальсировать, кружились в супружеском объятии. Александр смотрел на отца и мать, которые никогда прежде не представали перед ним в таком виде и никогда больше не предстанут. Его переполняло счастье и желание, которое он был не в состоянии ни определить, ни выразить.

Оторвавшись друг от друга, они с улыбкой взглянули на него.

Он несмело улыбнулся в ответ, смутившись, не в силах отвести взгляд. Они подошли к гамаку. Отец продолжал обнимать маму за талию.

– Сегодня у нас годовщина, Александр.

– Твой отец спел мне нашу свадебную песню. Мы танцевали под эту песню в тот день, когда поженились тридцать один год назад. Мне было девятнадцать. – Джейн улыбнулась Гарольду. – Останешься в гамаке, сынок? Еще почитаешь?

– Я никуда не иду.

– Хорошо, – сказал Гарольд и, взяв Джейн за руку, пошел с ней к дому.

Александр вернулся к книге, но после часа переворачивания страниц не мог вспомнить ни единого слова из недавно прочитанного.


Зима наступила слишком быстро. И в зимнее время по четвергам после ужина Гарольд брал Александра за руку и вел по Арбату, где собирались музыканты, писатели, поэты и певцы, а пожилые дамы продавали безделушки царских времен. Неподалеку от Арбата в небольшой прокуренной двухкомнатной квартире с восьми до десяти часов вечера собиралась группа иностранных и советских граждан, все ярые коммунисты, чтобы выпить, покурить и обсудить, как успешно продвигать коммунизм в Советском Союзе, как ускорить создание бесклассового общества, – общества, не нуждающегося в государстве, полиции и армии, потому что устранены все основания для конфликта.

– Маркс говорил, что единственный конфликт – это экономический конфликт между классами. Когда он будет устранен, то отпадет необходимость в полиции. Граждане, чего мы ждем? Это продлится дольше, чем мы ожидали? – Это были слова Гарольда.

В разговор вмешался даже Александр, вспомнив что-то из прочитанного:

– Пока существует государство, свободы быть не может. Когда придет свобода, государство отомрет.

Гарольд одобрительно улыбнулся, слушая, как сын цитирует Ленина.

На собраниях Александр познакомился с шестидесятисемилетним Славаном, иссохшим седым мужчиной, у которого морщины, казалось, были даже на черепе, но небольшие глаза сверкали, как голубые звезды, а губы были всегда сложены в сардоническую улыбку. Он говорил мало, но Александру нравилось ироничное выражение его лица и теплота, с какой он всегда смотрел на Александра.

После двух лет этих встреч Гарольда и еще пятнадцать человек вызвали в обком, где спрашивали, не будет ли в фокусе их будущих встреч нечто другое, чем более успешное продвижение коммунизма в России, ибо это подразумевало, что пока коммунизм продвигается не так успешно. Услышав об этом от отца, Александр спросил, каким образом партия узнала, о чем компания из пятнадцати подвыпивших мужчин разговаривает раз в неделю по четвергам в городе с населением пять миллионов человек. Гарольд ответил, в свою очередь процитировав Ленина:

– «Это правда, что свобода – это нечто ценное, настолько ценное, что ее нужно тщательно нормировать». Очевидно, есть способы узнать, о чем мы говорим. Возможно, это Славан. На твоем месте я перестал бы с ним разговаривать.

– Папа, это не он.

После вызова в обком группа продолжала встречаться по четвергам, но теперь они читали вслух отрывки из «Что делать?» Ленина, или из памфлетов Розы Люксембург, или из «Манифеста Коммунистической партии» Маркса.

Гарольд часто пользовался одобрением американских сторонников коммунизма, чтобы показать, что советский коммунизм постепенно получает интернациональную поддержку и что это лишь вопрос времени.

– Послушайте, что перед смертью Айседора Дункан сказала о Ленине. – Гарольд процитировал слова Дункан: – «Другие любят себя, деньги, теории, власть. Ленин любил ближнего… Ленин был богом, как Христос был Богом, потому что Бог есть любовь, и Христос и Ленин оба были любовь».

Александр одобрительно улыбнулся отцу.

Весь вечер, несколько часов кряду, пятнадцать человек, за исключением молчаливого, улыбающегося Славана, пытались объяснить четырнадцатилетнему Александру значение выражения «уменьшение стоимости». Каким образом изделие – скажем, ботинки – может стоить меньше после своего изготовления, чем суммарные затраты на производство и стоимость материалов.

– Чего ты не понимаешь? – кричал в раздражении коммунист, инженер по специальности.

bannerbanner