Полевая почта – Южный Урал. Фронтовые письма о любви. Часть 3

Здравствуй, Люся!

Теперь и ты убедишься, какой я нетвердый человек: обещал писать мало и редко тебе в предыдущем письме, а вот не выдержала душа и снова пишу. Чувствую, что уже привык к тебе и теперь никакими силами не удержать самого себя, чтобы помолчать хотя бы с недельку. В общем и целом, как видишь, я болтун: болтаю и болтаю тебе, милая, всякую всячину целыми страницами. Но к чему это всё, если ты молчишь, как воды в рот набрала? Людмила, неужели у тебя таки нет о чём рассказать мне, пошутить со мной, посмеяться и погрустить, поспорить? Какова же будет наша жизнь в дальнейшем, если ты уже с первых месяцев нашей дружбы такая молчаливая! И к тому же при этом, когда мы в разлуке. Нет, смотрю я, смотрю на тебя и мне становится неудобно перед собственной совестью: зачем я сердце себе ранил холодным взглядом этих глаз! (=перевод с родного белорусского). Зачем? И пусто всё кажется кругом. Так особенно больно ощущаешь пустоту, когда долго и настойчиво зовёшь, но ответа нет. Ты звал с глубоким волнением друга, но друг оказался далёким и глухим к твоим зовам… Недаром ты как-то советовала мне «разговаривать самому с собой», но для предлога выставила при этом якобы боязнь, что я разучусь говорить на родном языке. Нет, оказывается, недаром. Ну что ж, посмотрим, чья возьмёт.

Остальное здесь пишу не для тебя, а так, говорю сам с собой, чтобы не разучиться совсем говорить. У нас здесь тоже осень. Низкие тучи гонит ветер день и ночь. Дожди. Но холода еще нет, только свежо и прохладно. Самый основной враг, кроме немцев, это сырость. Однако в комнатах сидеть опасно и ночевать приходится спускаться в подвал. Там ординарцы натаскали мягких кроватей, перин, подушек, простыней, одеял, диванов, кресел, зеркал, ковров. Так можно еще воевать. Кушать есть всякой всячины. Есть вина разные, папиросы. Есть всё. Нет только ещё конца войны. Но он скоро будет. Мне кажется, что предстоящая зима должна принести нам окончательную победу над врагом. Еще один сильный удар, чтобы только тронулся драпать фриц. И уже потом мы безостановочно въедем на его шее в его проклятый фатерлянд. Там мы будем делать зону пустыни всем райхдойтным поголовно. Здесь мы бережно поступаем, желая сохранить хоть что-нибудь освобождаемым из-под «нового порядка». Но там ничто не вызовет у нас сожаления. За око два ока. За кровь – и кровь, и потроха. Время идёт и ярость снова конденсируется и нарастает у нас, как снежный ком. Чем дольше заминка, тем хуже для немцев.

Остался ровно 1 месяц до 7 ноября. Так как мои письма медленно доходят к тебе, Люся, то я уже в каком-то письме написал тебе поздравления свои по случаю 27-й годовщины Великого Октября. В силу моих здешних условий впервые мне не придётся отметить этот день в кругу друзей. Но мысленно я буду, как и всем сердцем, вместе с моим великим советским народом в этот день. В прошлом году я эту годовщину отмечал в Чебаркуле. Среди друзей и товарищей. Славно погуляли, повеселились, поплясали, попели, подурачились. И где-то теперь все они, с кем встречал я ту годовщину в прошлом году! Но кто бы где ни был, а меня они вспомнят, знаю. Тогда я ещё не знаком был с тобой, хотя и знал от Володи, что ты есть такая там, что Колька Карасев был немного связан с тобой, но что потом вы уже с ним почему-то не встречались и, кажется, почти не переписывались. Как-то вскоре после этого в один из шумных вечером после занятий в классе, когда наши толпой собрались у горящей печурки, в разговаривавшую и веселую компанию подошёл и я откуда-то с очередного совещания. Помню, как сейчас, Владимир резко обернулся и среди установившейся заминки в буйном веселых толпящихся у печки сказал: «Вот Степана надо связать с какой-нибудь бабой. А то он зачахнет от своих совещаний и зубрежки». Все дружно поддержали Володю. Он продолжал: «Эх, Степка, есть у меня девушка – ввво!!!! И хочет, чтобы я с кем-нибудь познакомился. Давай поедем на выходных, познакомлю». На миру таком товарищей и меня подмыло, я согласился. Мы приехали вскоре в Челябинск, остановились у Лиды. Утром пришла ты. Остальное ты сама знаешь, да и я в первых письмах из Чебаркуля к тебе дорассказывал. Конечно, при первой встрече мне, имея ввиду такие планы, даже было неловко разыгрывать заранее продуманное. Ты была, помню, тиха и незнакома. И в первые же минуты я решил пока что лишь присматриваться. Приехав домой, я сказал Володе, что зря ехал, ты неподходящая. Он горячо разубеждал меня, просил в следующий выходной поехать, но я отказался наотрез. Он поехал один и потом так разрисовал всё, что я согласился на второй визит. А после этого твоя записка, несколько взаимных писем, записок и ещё две или три встречи. И всё. Конечно, ни ты меня, ни я тебя в сущности так и не узнали. Я уехал на фронт, надеясь досказать тебе и дораспросить. Сколько я писал – не упомнить и не сосчитать. Но ты верна себе: в порядке любезности и приличия иногда мне присылаешь несколько слов. Благо у тебя уйма работы и забот там. А у меня их меньше…

И вот пришло, помню, лишь в июне первое письмо от тебя. Какое оно было, ты не забыла, так как я его отослал обратно с запиской от себя. А потом ещё не больше десяти писем, вот и всё. И в последнем письме расхвасталась: «Пишу тебе часто, во всяком случае, не реже, чем пишешь ты». Урра! Жаль, что ты далеко. А то бы я командировал с полсотни солдат с лавровым венком для тебя за твои усилия в области молчания. Крепись, дорогая! Слово – серебро, молчание – золото. Золото всегда было источником страшных личных и общественных несчастий. Я – враг золота и молчания. Я предпочитаю серебро и откровенный разговор. Но тебя разве выведешь из «турецкой нейтральности». Слишком тяжел тюрбан каких-то причин, чтобы ты заговорила со мною горячими, живыми словами от всего сердца. Слишком массивны стены твоего терема, чтобы проник сквозь них мой зов. Слишком страшное шепчут тебе рабы твои – твои звездочеты, чтобы ты доверилась и поняла меня. Ну что ж! Либо – либо. Вечно так длиться не может. Жду ответ. Целую и обнимаю – Стива

Открытка от 8 октября 1944 года

8 октября 1944 года

Фронт

Любимая!

Расцветай и вечно вноси свежесть в мои чувства, в мое сердце, в мою жизнь. Ни житейские невзгоды, ни разлуки, ни болезнь пусть не прикасаются к бесконечно дорогим твоим лепесткам! Да будешь ты неиссякаемым источником всегда для моего счастья, вдохновенья, успехов и бодрости духа!

Благоухай! Озаряй ярким светом наш путь вперед! Помни: ты всегда у моего сердца (Дорогой Люсе от Стивы).

Письмо от 8 октября 1944 года

8 октября 1944 года

Фронт

Люся, здравствуй!

«И приятно, и радостно на душе у бойца

От такого хорошего от её письмеца».

И правда, лучше не скажешь. До чего точно и кратко сказано! Получил твоё письмо от 21.09. И приятно и радостно стало на душе моей одинокой на далекой чужбине. Нет, Люся, не обижаюсь я за то, что ты откровенно излагаешь свои мнения и по тем вопросам, в чем ты не согласна со мной. Во-первых, я не идеал и ты должна поправлять меня там и тогда, где и когда найдёшь нужным указать на ошибочность моих поступков и суждений. А во-вторых, ты была бы совсем убогим человеком, если бы во всём соглашалась со мной. Я не хотел бы такой жены, которая бы была только безответной слугой для меня, каким и сам не намереваюсь быть для своей жены. Людмила, мы должны быть равны друг другу, помогать друг другу, и направлять взаимно наши слабые стороны. О любви и верности и говорить излишне, это разумеется само собой.

Отвечаю на вопросы твоего письма по порядку и так, как я только могу ответить.

1. Люсенька, ты утверждаешь, что я, как и раньше в Челябинске, не хочу понимать твои слова так, как ты говоришь их. И отсюда будто бы я насмешки и колкости подарил тебе в своём ответе по поводу твоих советов бросить курить и подтянуться во внешнем виде. И всё мое письмо в этой части показалось тебе как «красочно прикрытое пренебрежение» с моей стороны к твоим советам.

Милая моя девочка, может быть это и так всё выглядит для тебя. Для меня же это совсем не так представляется. Я сердечно тронут такими заботами о моём здоровье и целиком согласен, что вредно курить и неприятно ни самому, ни другим, если у меня будут вечны рыжие зубы и пальцы. Но ты ко всему эту могла бы лишь добавить, чтобы я либо бросил вовсе курить, либо, смотря на здешние условия, хотя бы ограничился в этом как-нибудь. Вот так бы я тебя понял безошибочно. Но все было сказано тобою, Люся, в форме категорического требования: брось курить и никаких гвоздей! Это показалось мне обидным, так как здесь ты вовсе не поняла особенностей моих здешних условий жизни, то есть игнорируешь самое то, что сжало в смертельные тиски всего меня и держит вот уже 40 месяцев всё моё над пропастью неизвестности: жив ли я останусь или погибну. Когда стоит вопрос о жизни или смерти, тогда вопрос о курении выглядит ничтожным. И потому такая форма требования мне показалось обидной. А обидевшись, я немножечко нагрубил тебе. И потому теперь мне попало за это от тебя. И поделом! А теперь давай этот вопрос будем считать исчерпанным, так как вопрос о курении обсуждать сейчас не время еще.

2. Дальше ты, разобидевшись в свою очередь, с отчаянием хлопаешь дверью и говоришь: «Хорошо, пусть будет по-твоему. Я не имею права запрещать тебе или ограничивать твои желания, в конце концов, это твоё личное дело». Нет, миленькая, так поступать неправильно. Имеешь право и запрещать, и ограничивать мои желания те, которые посчитаешь нужным. А я тоже всегда буду подобное применять к тебе. Ничего теперь у нас нет порознь, в том числе и всё наше личное каждого стало нашим совместным. И потому в равной степени мне теперь дорого всё твоё: и здоровье, и честь, и привычки, и желания, и настоящее, и будущее – как родное свое. Ничто «твоё» теперь не является только твоим, равно как и моё теперь – не только моё. Так что тут я с тобой совершенно не согласен и прошу такое мнение пересмотреть в корне.

3. Милая моя Люся, прошу тебя разъяснить одно место из твоего письма, которое я совершенно не понимаю. Читал, перечитывал, да так и не могу ничего понять. Привожу эти слова полностью, чтобы не вырывать их из общей мысли, которую ты высказываешь: « Ты думаешь мне нужен твой фарс, твой заграничный мундир, шпоры и кривая сабля?! Как будто эта мелочь решает судьбу целого замужества. Ты глубоко ошибаешься, если так думаешь, и пусть в производственных делах полгода войны будут равны шести довоенным годам, но у меня вопрос о замужестве останется таким же серьезным и вдумчивым». Всё понимаю, а вот от слов «и пусть в производственных…» и т.д. не могу уразуметь, о чем здесь говорится.

Вот и всё, моя подружка. А про остальное скажу так: буду осторожен всячески и во всём, чтобы вернуться к тебе невредимым. Ну а если не суждено уцелеть, то ничего не попишешь. Во всяком случае, ты от этого не пострадаешь, и потому моя смерть для тебя будет лишь мимолетным эпизодом. А вот если я буду изувечен, вот в этом случае мне хочется знать, как ты отнесешься ко мне. Во всяком случае, я не сообщу тебе никогда об этом. Найдешь – хорошо, а не найдёшь – тоже хорошо. Собственно, я даже и разговора об этом затевать не хочу. Что за разговоры! Конечно буду осторожен и буду жив и никакой черт меня не возьмёт. И вернусь к тебе, Люся, на свадьбу, на нашу таинственную по своей новизне, волнующую и хмельную счастьем свадьбу. Жди меня и я вернусь. Только очень жди…

Об окружающих ты поразительно метко написала. Вот типичная их физиономия: жадность, лицемерие, заоблачное высокомерие и тщеславие, коварность предельная, злопамятность, лень с безграничным стремлением к щегольству. О приветственном облике девушек (о женщинах и подавно!) не могу петь хвалебных псалмов: то же, что и везде. За три сребрянника можно купить её с головы до пят.

Люся, мы конечно венчаться не будем с тобой, мой светик. Ни к какому лоно паствы я не принадлежу. Считаю, что мы заменим этот ветхий обычай чем-либо более рациональным. Но чем? Давай серьезно обдумаем оба, как интереснее оформить нашу свадьбу. Страна наша разорена и трудно будет оформить и подкрепить нашу свадьбу материально. Но что-то надо сделать такое, чтобы свадьба запомнилась и вечно нас обязывала. Обдумай и сообщи свои мнения, а я сообщу тебе.

Список песен прилагаю. Я их списывал с памяти, но ты впадаешь в крайне персидскую лесть, если прославишь мою память гениальной ( хотя это уже звучит и колкостью, и шуткой). У некоторых песен я тоже забыл и концы, и середки и потому вставлял свои тексты там, где не помню подлинных. Ты со своей скромной памятью пади ниц перед посредственностью моей! То-то!!!

О планах на будущее подробно напишу завтра в специальном письме. Сегодня на этом кончаю. Уже 2 часа ночи. Содрогается весь дом от орудийных разрывов. Немцы боятся и по ночам палят куда-попало, лишь бы шуму побольше. Трещит рядом «мелкая сошка» – оружейно-пулеметная стрелянина. Полночь. Иду спать. Спокойной ночи, горячо любимая, бесконечно дорогая моя женушка! Постараюсь хоть мысленно представить как ты сейчас безмятежно спишь. У вас теперь 5 утра. Дружеский привет папе, маме, Николаю, Але, Лиде и М.Д. Маме привет твой передал. Целую крепко. Стива

Письмо от 9 октября 1944 года

9 октября 1944 года

Фронт

Дорогая Люся!

Всё это время я часто пишу тебе, почти каждый день. Все вопросы разрешены. Остался вопрос о моих планах жизни после войны, который ты ставишь в последнем своём письме. Этот вопрос довольно большой и настолько серьезный, что подробно теперь трудно все предусмотреть и ответить.

Людмила, я об этом как то немного уже писал тебе недавно. При решении этого вопроса большую его часть мы должны обсудить и решить совместно с тобой, моя женушка. Верю, что война еще продлится не больше года. К тому времени ты закончишь учебу и должна будешь приступить к работе по специальности. Я не знаю, в распоряжении наркомздрава республики или Союза находится ваша школа. Если союза, то ты конечно можешь требовать направление на работу в любой город страны. Обдумав всё, считаю, что Одесса – наиболее приемлемое место, где мы можем начать нашу совместную жизнь и получить работу. И климат, и экономическая сторона, и масштабы города (=возможности обоим получить работу по специальности) в Одессе наиболее благоприятны. Рассчитываю, что я из армии смогу получить право жить и работать в любом месте страны. Но тебе в этом отношении будет труднее, так как тебя могут запрятать куда-либо в Сибирь или ещё похуже после выпускных экзаменов. Поэтому заранее имей в виду Одессу и при выборе места работы просись туда, а мотивируй это любыми аргументами перед начальством. Когда будет подходить время вашего назначения, я попробую тоже вмешаться в этот вопрос, если будет нужным. Это то, в чем я связан тобою при решении вопроса, чем заняться после войны.

Разоренная войною наша страна после войны в первые годы будет испытывать много трудностей материальных. Но мы с тобою уже договорились, что одной из сторон счастливой жизни и крепкой любви является отсутствие нужды. Поэтому на первых порах мы оба вынуждены будем работать. Я думаю, что без работы тебе самой будет скучно сидеть дома, и потому ты сама не согласишься быть всю жизнь только домохозяйкой.

Лично я рассчитываю поступить так. Окончится война – получить отпуск и приехать к тебе на свадьбу и будем устраиваться с работой. Одновременно надо будет помочь моей матери – старушке определиться куда-нибудь на первое время: либо к одной из моих сестер, либо на месте её теперешнего места жительства. Это при условии, если сразу из армии не удастся уволиться. Конечно, в этом случае ты поедешь со мной туда, где я буду служить.

Если же не удастся сразу демобилизоваться, то вопрос немного изменится. Я, конечно, уйду либо на партийно-советскую работу, либо (а это, скорее всего, так и будет) по специальности преподавать в техникум или же институт (учительский). Буду смотреть, где и что предложит Наркомпрос. Хочется в Одессу. Там, кстати, я разыскал уже тётю свою (сестра мамы) и переписываюсь с ними. Если дела будут в Москве или Ленинграде лучше обстоять, то может быть там обоснуемся. Но определеннее рассчитывать на Одессу по вашим изложенным мотивам. Устроюсь с работой, тогда буду перевозить к себе и мать-старушку. Одновременно и ты переедешь ко мне, если будешь к тому времени в другом месте. А может быть по времени все устроимся и так, что одновременно мы оба сможем устраиваться на работу. Это еще лучше будет: сразу поедем в намеченный город после свадьбы.

Таким образом, Люся, ты видишь, что я в армии не намерен оставаться никак. Если же не удастся сразу демобилизоваться, то прослужу максимум год и потом при первой же возможности перейду на гражданскую работу. Таков мой план на послевоенное.

Но мой план должен быть согласован с твоим. А потому я жду от тебя сообщения о твоих решениях и советах, как нам лучше поступить в данном вопросе. В Челябинске и в иных подобных городах я ни за что не останусь жить, конечно. Очень бедная жизнь там у вас, скучная и плохой климат. Да ты и сама не захочешь там оставаться.

Нового пока у меня больше нет ничего. Вот список песен, которые я записал в бессонные ночи:

1. Гимн Советского Союза

2,3 и 4. Песни о Сталине

5. Москва

6. Любимый город

7. Лейся песня на просторе

8. Синий платочек

9. Иду по знакомой дорожке

10. В путь-дорожку дальнюю

11. Партизан

12. Священная война

13. То не ветер по полю гуляет

14. Три танкиста

15. Я на подвиг тебя провожала

16. Мать надела черную косынку

17. Проводы («Дан приказ ему на запад»)

18. Марш 12 гв. Орд. Ленина Красноз. Арт. полка

19. Наш пост (Любимая песня Ярчука)

20. Где мой дом, моя родная хата…

21. Темная ночь, только пули свистят по степи…

22. Костя

23. Лизавета

24. Молодая девушка немцу улыбнулась

25. Ниночка

26. Вечер на рейде

27. В чистом поле, в поле под ракитой

28. Анюта-медсестра

29. Землянка

30. Ехал товарищ Буденный

31. Артиллерийская

32. Чайка

33. Любушка («Понапрасну ходят к ней ребята»)

34. Ночь темна. Не видна в небе луна

35. Филкультурная

36. Краснознаменный наш флот

37. Эх, плащпалатка

38. Я-снайпер

39. Вася-Василек

40. Ой ты, конь мой быстроногий

41. Катюша

42. Каховка

43. Жди меня и я вернусь

44. Ах ты, Дон мой – тихий Дон

45. Дальняя дорожка

46. На сопках маньчжурии

47. Два друга

48. Раскинулось море широко

49. Ой вы, кони

50. Мы помним степные походы

51. Ну-ка, девушки

52. Ой по узкой дороге-дорожке

53. Не впервой нам, братцы…

54. Играет Низовка свинцовой волной

55. «Катюши»

56. Марш веселых ребят

57. Потому что у нас

58. Узор судьбы (цыг. романс)

59. В суде Ростовском окруженном

60. Шарова Леночка

61. Моряк

62. Ты меня не любишь

63. Я не тоскую, нет, не плачу

64. Волга («Много горя и страданья»)

65. Ночь в Махачкале

66. Златые горы

67. Бедная девица

68. Узник

69. Парус

70. Ночью в знойной Арг-не

71. Любовь

72. Васильки

73. Дочь рудокопа Джаней

74. Мечта

75. Вернись

76. Вороные вы кони мои

77. Тамара

78. Соколовский хор

79. Дружба

80. Фиалки

81. На рыбалке у реки

82. Вьется дымка золотая

83. Помнишь ли ты

84. Качели

85. Венская роща

86. Из-за лесу светится

87. Горная вершина

88. Много песен (…)

89. Еще Польска не згинела

90. Девушки-подруженьки

91. По дороге зимней горной

92. степь да степь кругом

93. В парке Чалер

94. Колодники

95. Замучен я (…) неволе

96. Ты умер. Ильич

97. Байкал

98. Провожанье

99. На реченьку

100. Коробейники

101. Челита. 102. Кукарача

103. Мурка

104. Средь шумного бала

105. Сердце красавицы

106. Весеннее танго

107. Ночной (…)

108. Соловей-соловушка

109. Рассыпается, разливается

110. У зари – у зареньки

111. Березонька

112. Мальчишечка

113. Куда, куда вы удалилисб

114. Фонтан

115. Метелица

116. Всю да я вселенную объехал

117. Крутится, вертится шар голубой

118. Пожар московский

119. Ермак

120. Стенька Разин (и еще см. переп.)

121. Вечер черные брови насопил

122. Письмо матери

123. Снился казак, снился

124. Частушки

125. Ох ты, сердце

126. На закате ходит парень

127. Сосна

128. Славны звездочки ночные

129. Эх, Андрюша

130. Это все-таки пожалуй странно

131. Ты смотри

132. У меня такой характер

133. Песня машиниста

134. Дубинушка

135. Партизанская

136. Встречная

137. Маруся отравилась

138. Вот шел по улице

139. Там вдали за рекой

140. Смоленское

141. Ах зачем эта ночь

142. Гаснут звезды Альпухара

143. Сперидонья

144. В том краю, где желтая крапива

145. Головушка моя

146. Снежинки

147. По бережку

148. Луной озарены зеркальные воды

149. Капитан

150. Калинушка

151. Спят Курганы темные

152. Здравствуй (…)

153. По Дону гуляет

154. Мой костер

155. Последний денечек

156. Бывали дни веселые

157. Тройка удалая

158. Вы не вейтесь ручьи Кудри

159. Распрягайте, хлопцы, кони

160. Хмель

161. Верба

162. Днепр

163. Виват (…)

164. Галю

165. Колокольчик

166. Бродяга

167. Я петроградского рожденья

168. Грицю

169 – 173. Пять польских песен 174. Цветочница Анюта

175. Огонек

Люся! Устал и хочется спать. Как видишь, песен много. Но голос очень ослаб и огрубел в бою. Когда я записывал эти песни, я был еще у орудий старшим на батарее и имел возможность петь. А здесь уже нет возможности: сижу, а пули визжат и цокают в стены дома. Содрогается все вокруг от песен от разрывов. Теперь не до песен. То время прошло. Споем после войны, когда встретимся.

Ну что еще тебе сказать, а? Хочется к твоей прижаться, хочется обнять, поцеловать. Хочется навек с тобой остаться. Хочется мне плакать и рыдать… То есть не рыдать, а похныкать (…). Конечно, чтобы ты только не видела, а то скажешь: «Ну и (…)…».

Письмо от 11 октября 1944 года

11.10.1944 г

Дорогая Люсенька!

Уже 3 часа ночи. В это время (представляю!) ты спишь крепким сном. И если бы я позвонил к вам, то ты бы едва ли проснулась… Но спи, милая, и за себя и за меня. Мне пока не до этого. Наблюдаю огромные вспышки фрицевских батарей, измеряю, вычисляю, черчу, докладываю, отдаю приказания. Сплю немного днем, а ночью – когда бывает затишье. Может быть, узнав это, ты после войны будешь более снисходительной к моему сну и не обидишься, если иногда будет трудно меня разбудить.