
Полная версия:
Плененная
– Джирарк, мисс хуман, – вдруг говорит тролль. – Держаться!
И только я сильнее вцепляюсь в него, как морлеты делают рывок вперед. Но они не спускаются на дорогу, а устремляются в открытое небо. Раздвоенные копыта звонко цокают по воздуху. Ходящие во тьме подтверждают свое название: идя сквозь кромешную тьму, они тянут за собой карету, удаляясь от города и поднимаясь в пурпур небес. Мы забираемся все выше и выше, пока высокие здания внизу не становятся похожи на игрушечные модели, а воздух – разреженным, холодным и колким. Я потуже запахиваю плащ и прижимаюсь к руке тролля, радуясь его близости.
Морлеты выравнивают шаг, и я неосознанно начинаю искать в плывущих над головой облаках биение крыльев. В последнюю мою поездку, по дороге в Веспру, нас атаковала стая слабых рейфов – «страхов». Они чуть не порвали меня на кусочки, и я бы погибла, если бы не молниеносное вмешательство принца с его мощной магией.
По спине бежит дрожь, и я подавляю порыв уткнуться лицом в троллью руку.
– Ты груака девушка, – внезапно нарушает молчание тролль.
Вскинув на него взгляд, вижу еще одну пугающе зубастую улыбку.
– Приехать в город Веспра. Обреченный город. Помогать наш джирот – как сказать? – наш принц.
– О. Да. – Что, интересно, значит «груака»? Он меня похвалил или оскорбил? – Здесь… эм… очень занимательно.
Тролль тихо смеется. Не знаю, хорошо ли он меня понимает, но смех у него искренний.
– Курспари в Обреченный город не жить долго, – говорит он. – Уркста кости – как сказать? – хрясь! – Он снова смеется, на этот раз неприятным смехом. – Но ты груака. Храбрый. Может, ты не так легко урк.
Меня передергивает.
– Надеюсь, что нет.
Морлеты идут ровным ритмичным шагом. С высоты виден океан. Междуворотье, по словам Микаэля, находится на дальнем берегу, за проливом. Берег тот принадлежит Ноксару – королевству ночи. Месту, где не стоит задерживаться. Но библиотекари Веспры пользуются там особыми привилегиями.
– О новый груака ходить слухи, – продолжает разговор тролль. У него дружелюбный тон. – Ты встретить нарторак. Ночной Ужас. Один на один посреди улицы. Тролль видеть тебя. Тролль видеть груака девушка и старуха нарторак. Ты храбро… – Он имитирует письмо пером.
Выходит, тролли Веспры говорят о новой девушке-библиотекаре? И видели, как я сражалась с Голодной Матерью? Судя по всему, возница впечатлен. Доволен даже. Я бросаю на него взгляд искоса.
– Не такая уж я и храбрая. Мне было очень страшно.
Тролль, поворчав, пожимает плечами.
– Тролль говорить так: «Каурга-хор, груака-хор». Говорить кратко: «Больше страха, больше храбрости».
Мы погружаемся в молчание. Я слушаю тревожный стук копыт, пронзающих темную пустоту. Вскоре мы оказываемся над водой. Сквозь туман в отдалении виден берег Ноксара.
– Ты всегда жил в Веспре? – спрашиваю я через какое-то время.
– Коркор, – отвечает тролль. – Я и моя торумблар – как сказать? – мар, и тар, и ортоларок.
«Мар» – это «мама». Я слышала это слово не раз из уст четырех троллят. Сирот, смотревших на меня проникновенными печальными глазенками и называвших меня своей мамой. На сердце тяжелеет: я не видела детей – Дига, Хара, Калькса и Сис – с того дня, когда рейф вырвался на свободу. Я не знаю, где они и что с ними. Когда я спросила о них у своей служанки Лир, она лишь фыркнула и, вздернув нос, заявила:
– Не ваше дело, госпожа, что случилось с детьми троллями. Радуйтесь, что они ушли. Мелкие вредители.
– Можно мне задать вопрос? – внезапно спрашиваю я.
Возница хмыкает.
– Коркор.
Видно, «коркор» – это «да».
– Я хочу спросить… о сиротах. В Веспре. – Я внимательно смотрю на него. Лир так ужасно относилась к троллятам, что я не знаю, какой реакции ждать от возницы.
– Ир-р-р?
Тон у тролля заинтересованный, и я продолжаю:
– Мне сказали, что тролли не заботятся о своих сиротах и если троллята теряют родителей, то их никто к себе не возьмет.
– Коркор, – кивает возница с привычно нечитаемым выражением лица.
– Почему? Почему о них никто не заботится? Почему никто не поможет им и не позволит другим им помочь? Вы считаете, что они приносят неудачу, или что?
Тролль бросает на меня короткий взгляд. Его рука напрягается под моими пальцами. Надеюсь, я не оскорбила его. Он некоторое время молчит, затем протяжно вздыхает.
– Морар тор Граканак заботиться о тех, кто не иметь мар или тар. Бог Первозданной Тьмы сам выбирать детей для себя. Если тролль взять детей бога, бог обгхат – как сказать? – покарать.
Я хмуро прокручиваю в голове услышанное.
– То есть принять сироту – значит нарушить волю вашего бога?
– Коркор. Плохо сделать.
Я надолго замолкаю, затем осторожно спрашиваю:
– А если я приму детей по их собственной просьбе, пойду ли я тем самым против вашего бога Первозданной Тьмы?
– Бог выбирать, кто есть его дитя, а кто принадлежать мар или тар. Бог выбирать, а не тролль. – Его твердый тон подразумевает абсолютную уверенность.
– Но разве не может быть такого, чтобы ваш бог Первозданной Тьмы решил дать детям новую семью? Решил дать им, скажем, новую мар?
Тролль пожимает плечами.
– Я мало знать о богах и их путь. Я хороший тролль. Делаю, как сказать мар, когда маленький тролль, и делаю, как сказать мар, когда большой тролль. Я не задавать вопросы Первозданной Тьме.
Полагаю, это троллиный эквивалент: «Я не богослов. Делаю, что скажет священник, и не морочу себе голову».
Я вновь погружаюсь в молчание. В ушах стоит цокот копыт морлетов, по щекам хлещет холодный ветер. Будет облегчением вернуться домой, в привычную обстановку.
Наконец карета начинает спуск.
– Хирак, груака девушка, – говорит возница, мягко подтолкнув меня локтем и указав пальцем в сторону.
Посмотрев туда, вижу тянущийся вдоль берега длинный причал.
Вскоре карета спускается к нему, и копыта морлетов ступают на доски.
Тролль слезает с облучка и протягивает мне руку, которую я с благодарностью принимаю. Ноги слегка подкашиваются, но я обретаю равновесие и, хотя внутри все дрожит, расправляю плечи. Сделав несколько шагов по причалу, оборачиваюсь и ловлю взгляд возницы.
– Ты будешь здесь, когда я вернусь?
– Коркор, груака девушка. Коркор.
Слабо улыбнувшись, киваю и поворачиваюсь лицом к длинному причалу и темному берегу, ждущему меня на том его конце. Попав сюда впервые, я не знала, что берег принадлежит Ноксару. В королевстве Ночи я никогда не бывала, но слышала множество рассказов о нем и мельком видела его жителей, когда они приезжали в Аурелис. Услышанное не породило во мне желания ознакомиться с ним.
Междуворотье совсем недалеко. Я не видела врат Ноксара при прибытии сюда, поскольку врата Аурелиса просто выплюнули меня посреди каменистого пляжа в конце причала. Но, похоже, принц заключил с королем Маэралом соглашение, гарантирующее безопасность его библиотекарям во время перемещений. Мне не должно ничего грозить.
Собравшись с духом, быстрым шагом пересекаю причал. Фонари, подвешенные на высоких столбах с интервалом в десять футов, дают маленькие островки света, но между ними царит кромешная тьма. Я достигаю конца причала, и фонарей тут нет вообще. Несколько мгновений стою, давая глазам привыкнуть к темноте. Когда могу уже хоть что-то разглядеть, вижу простирающийся по обе стороны от меня бескрайний берег. Его черные камни усыпаны песком, иные валуны в слабом свете луны походят на торчащие позвонки каких-то древних вымерших существ.
На мысе справа возвышаются врата.
Подхватив юбки обеими руками, я иду через пляж. И с каждым шагом все сильнее ощущаю взгляды невидимых обитателей, направленные на меня из затененных уголков и щелей. Я не обращаю на них внимания, сосредоточившись на том, чтобы взобраться на мыс. Глаза щиплет соль, на зубах скрипит песок, и, когда я наконец поднимаюсь на мыс, ледяной морской ветер забирается под плащ и кусает кожу.
Врата стоят прямо передо мной – огромный круг из черного, поврежденного песками и ветрами камня. Их высота такова, что по центру запросто бы уместился кентавр. Возле них я чувствую себя ничтожно маленькой. Стража у ворот нет. Нет рогатого Ликлора, который бы повернул циферблат. Последний я нахожу с подветренной стороны ворот – массивная штуковина с сотней или более символов по окружности, которые ведут в разные пункты назначения. Я отыскиваю символ, ведущий в мой мир, и на мгновение цепенею от страха, что мне не хватит сил повернуть громадный циферблат. Мои первые жалкие усилия смахивают на попытки свернуть гору.
Затем что-то сдвигается, и механизм начинает вращаться чересчур быстро. Приходится с силой потянуть рычаг, чтобы стрелка не проскочила мимо нужного мне символа. Установив стрелку, жду несколько мгновений, вглядываясь в воздух вокруг каменной арки. И наконец замечаю проходящую по ткани реальности рябь, похожую на радужную вуаль, едва видимую невооруженным глазом.
От радостного волнения по коже бегут мурашки. Мне никогда еще не давали дополнительного выходного дня! Оскар удивится, увидев меня? Возможно, он еще не впал в глубокую депрессию. Возможно, он будет похож на себя прежнего, пусть и совсем ненадолго.
Кутаясь в плащ, шагаю в арку. Рябь усиливается, открывая путь между мирами. Я смотрю сквозь мрак и туман на темные воды пролива и на краткий миг вижу остров Веспру и далекий пик Обреченного города. Свет звезд отражается от хрустального купола библиотеки.
Я задерживаю дыхание.
Междуворотье открывает путь, и, закрыв глаза, я мчусь через миры.
Глава 4

Сколько бы раз я через это ни проходила, путешествие между мирами не становится приятней.
Сейчас оно даже хуже: почему-то переход из Ноксара в мой собственный мир проходит мучительнее, чем из Аурелиса. Возможно, потому, что ворота в плохом состоянии и заложенная в камни магия ослабла, потрепанная стихиями.
Обычно при переходе у меня возникает ощущение, будто острые лезвия проходятся по верхнему слою кожи от макушки до кончиков пальцев ног. На этот раз меня словно тянет в разные стороны, все больше и больше, еще и еще, пока уже не кажется, что я лопну как натянутая струна. Это не то чтобы больно, точнее, словом «боль» этого не описать. Во время растяжения чудится, что часть моей сущности продолжает зависать на мысе над океаном, а остальная ее часть, пересекшая миры, отчаянно пытается утянуть ее за собой, чтобы собраться воедино. За этим следует мгновение мучительного сопротивления.
А потом – хлоп! – другого слова даже подобрать не могу, – я оказываюсь в собственном доме.
Я падаю на колени, ловя ртом воздух. Все вокруг кружится, и я хватаюсь за голову и закрываю глаза в ожидании, когда пройдет головокружение. Немного придя в себя, смотрю сквозь пальцы на знакомую, скудно обставленную комнату. Лучи утреннего солнца просачиваются через мутное окно, освещая мамино старое кресло. Оно мягко покачивается, потревоженное волной энергии, возникшей при моем появлении. Привычное поскрипывание болезненно бьет по нервам. Я почти вижу, как мама сидит в своем любимом кресле, сложив руки на коленях и встречая меня нежным взглядом.
Образ быстро тускнеет. В конце концов, мама давно умерла, а здесь мало что напоминает о ней: только кресло со сломанным полозом и фарфоровая пастушка на каминной полке, в ярком платье и с разбитым лицом.
Я поднимаюсь. В комнате довольно прохладно: в камине не разведен огонь, который защитил бы от зимнего холода. Хорошо, что я в плаще. В доме очень тихо. И пусто.
– Оскар? – зову я, и мой голос эхом отскакивает от стен. – Оскар, ты здесь?
Словно в ответ у входной двери раздается шум. Повернувшись, вижу, как она открывается и заходит брат. Он снимает шляпу и застывает в дверях, встретившись со мной взглядом.
– Оскар. Это я.
Его мрачное лицо озаряется светом улыбки – так солнце пробивается сквозь облака.
– Клара! Глазам своим не верю!
Брат небрежно бросает шляпу на вешалку, промахивается, но не поднимает ее с пола. Вместо этого он бросается через комнату ко мне, чтобы крепко сжать в своих объятиях. Удивленно ахнув от неожиданности, я обнимаю его в ответ. Какой же он худой и хрупкий!
– Ты рано встал, – отстраняюсь я, чтобы заглянуть ему в глаза. Так странно видеть его раскрасневшимся и улыбающимся. – Чувствуешь себя самим собой? – со смехом поддразниваю брата, приложив ладонь к его лбу.
Оскар, фыркнув, смахивает мою руку.
– Давай без кудахтанья, курочка-наседка! – смеется он почти как в детстве, и у меня замирает сердце. – Твой цыпленок стал важной птицей. Твое крылышко мне больше не нужно.
Я хмурюсь.
– Куда ты ушел спозаранку?
– Если хочешь знать, я вовсе не ложился спать! Я бодрствовал всю ночь, потому что… – Оскар хватает меня за руку и выводит на середину комнаты, где велит стоять, дожидаясь его. Сам он стремительно подходит к стоящему у стены обшарпанному бюро и, пошарив в одном из его ящиков, возвращается ко мне с раздобытой вещью. – Смотри! – сует он мне ее в руки, фонтанируя радостным волнением. – Делай с этим, что хочешь!
Его задор заразителен, и я не могу сдержать улыбки.
– Что это? – Посмотрев на вещь в своих руках, я изумленно приоткрываю рот.
Это экземпляр «Старлина» – наипопулярнейшего журнала в городе. В самом верху, сразу под заголовком, жирным витиеватым шрифтом напечатано: «Биение черного сердца». А под названием, шрифтом поскромнее: «Рассказ ужасов Оскара Дарлингтона».
– Оскар! – поднимаю на него ошеломленный взгляд. – Ты… твой рассказ напечатали в «Старлине»?
В свое последнее посещение брат, чей разум был замутнен отчаянием и наркотическими веществами, показывал мне исписанные неразборчивым почерком листы. Произошедшая с ним всего за неделю метаморфоза и опубликованный рассказ кажутся мне чем-то невероятным.
Оскар улыбается от уха до уха.
– Это чудо какое-то, – сжимает он мою ладонь. – Я дописал рассказ на следующий день после твоего ухода и сразу же направился с ним на Ранкан-стрит. В тот же вечер мне удалось застать в конторе мистера Баззарда. Ну знаешь, бывшего редактора отца – этого старого мерзавца-бульдога. Он узнал меня и собирался выкинуть на улицу, но от меня так просто не избавишься, нет-нет. Я заставил его взглянуть на историю, и – подумать только! – она понравилась ему.
Звонко смеясь, Оскар падает в мамино старое кресло и раскачивает его с такой силой, что я пугаюсь, как бы сломанный полоз не отвалился вовсе и брат не грохнулся на пол.
– Мне заплатили за рассказ двадцать серебряных. Что при нынешних обстоятельствах целое состояние! – Брат наклоняется в кресле вперед, сцепляет руки и смотрит на меня, сияя улыбкой. – Я чувствую это, Клара. Чувствую, что удача наконец поворачивается ко мне лицом. И это только начало! Голова чуть ли не взрывается от идей, жаждущих быть излитыми на бумагу. Старик Баззард теперь будет пускать на них слюни. Пусть ждет! Не буду торопиться в угоду ему.
– Оскар… – Я перевожу взгляд с него на журнал и обратно. От радости сердце бьется как сумасшедшее, словно желая выпрыгнуть из груди. Но его удерживает тонкая нить беспокойства. – Это чудесно. Это замечательно, но… но…
Брат выгибает бровь и снова смеется, только на этот раз в его смехе проскальзывает горечь.
– Но что, сестрица? Говори уж. Бросай в мою бочку меда свою ложку дегтя.
Я медлю. Сама я никогда не вращалась в издательском мире, но выросла в семье известного писателя и что-то не припомню такого, чтобы хоть раз редактор отца, прочитав его рассказ, напечатал его меньше чем через неделю. Сначала текст рассматривает редакция, потом его редактируют, правят, верстают, корректируют – рассказ проходит множество стадий обработки.
Однако вот оно, перед моими глазами, имя Оскара на обложке журнала «Старлин».
– После стольких лет… – шепчу я.
Брату было всего четырнадцать, когда опубликовали его первую историю. Город тогда хорошенько встряхнула волна восторженных рецензий. Но с тех пор… с того дня, как я стала Должницей, с того дня, как меня забрали в Эледрию, Оскар не смог написать ни единого рассказа, который бы заинтересовал издателей. Брат множество раз обвинял меня в том, что я его прокляла, и порой, в зависимости от глубины своего отчаяния, даже сам в это верил.
Похоже, проклятие – если оно и было – в конце концов спало.
– Что, Клара? – требовательно спрашивает брат, возвращая мое внимание к себе. Его губы грустно кривятся. – Думала, что я уже ни на что не гожусь?
– Ох, Оскар, конечно…
– Нет-нет, – прерывает он меня, вскинув руку, и откидывается на спинку кресла. – Я тебя не виню. Уже и сам в себе усомнился. Но теперь все изменилось!
Его глаза горят светом. Такой взгляд мне знаком, но я не помню, когда и у кого его видела. Шагнув к брату, вглядываюсь в его лицо.
– Что изменилось? – спрашиваю мягко.
Он одаривает меня лукавой улыбкой и наклоняет голову так, что каштановые кудри падают ему на лоб.
– Я влюбился!
Не знаю, какое выражение успевает промелькнуть на моем лице, прежде чем я совладаю с собой. Оскар откидывает голову и громко хохочет. Раскачиваемое им кресло бьется спинкой о стену. Когда брат останавливается, я замечаю проблеск зелени в его глазах. И это не игра утреннего света.
Сердце ухает вниз.
– Не смотри так испуганно, сестрица, – подмигивает мне Оскар. – Может, в твоей жизни и нет места романтике, помимо вялой привязанности к нашему многоуважаемому доктору Гейлу, но семья Дарлингтон всегда была известна великими страстями!
Я уверенно расправляю плечи. Не стоит обижаться на несправедливое заявление. Никакая у меня не вялая привязанность! Я знаю Дэнни Гейла всю жизнь. Он мне глубоко небезразличен. Возможно, мои чувства никогда не перерастут в «великую страсть», но это не делает их какими-то несущественными.
В детстве я всегда сидела у очага, куда присаживаюсь и сейчас. Я занимала табуретку, мама – кресло-качалку, а Оскар лежал на полу, опустив подбородок в ладони и болтая ногами в воздухе. Мы устраивались поближе к очагу, впитывая те скудные крохи тепла, что давали угли. На самом деле грелись мы больше друг от друга.
Я наклоняюсь и кладу ладонь на колено Оскара.
– Ну, давай, рассказывай, кто счастливица, – поддразниваю его беззаботным тоном.
Он вопросительно вздергивает бровь.
– Неужели тебе это интересно?
– Конечно. Я ее знаю?
– Едва ли!
– Как вы познакомились?
Вопрос вызывает у Оскара смех. Он поднимается и снова идет к бюро. Поскольку брат стоит ко мне спиной, я не вижу, что он делает.
Затем он вдруг откидывает голову назад и поднимает руку в до боли знакомом жесте. Я каменею: не раз видела этот жест у других. В Эледрии. В особенные ночи, когда фейри отдавались в объятия определенного рода безумия.
Я медленно поднимаюсь и подхожу к Оскару как раз в тот момент, когда он закупоривает крохотный хрустальный пузырек и прячет его в одно из углублений бюро. Обойдя Оскара, хватаю пузырек и отшагиваю быстрее, чем брат успевает среагировать. Я поднимаю флакон. Зеленая жидкость поблескивает в утреннем свете.
Нектар цветков ротли. Концентрированный, он даже фейри может ввергнуть в состояние буйного помешательства. Однако нектар дарит такие наслаждение и страсть, что лорды и леди готовы рискнуть.
– Где ты это взял, Оскар? – хватаю я его за руку.
Он смотрит на меня расфокусированным взглядом. В такой близости заметны движущиеся по радужке зеленые вихри, похожие на змей, пожирающих собственные хвосты.
Брат грубо вырывает из моих пальцев пузырек и крепко сжимает в ладони. Искаженное в дикой злобе лицо меняется до неузнаваемости. Но секунду спустя оно снова озаряется солнечной улыбкой.
– Видела бы ты себя, сестрица! Так, верно, выглядела наша старая дева тетушка Жозелин, когда впервые…
Он заканчивает фразу такой непристойностью, что я краснею как помидор, вызывая у него еще больший смех.
Я пытаюсь вырвать из руки брата пузырек, но он отворачивается и пятится, пританцовывая, держа флакон за спиной.
– Ты водишь! – кричит он и заливисто хохочет, как ребенок на детской площадке.
– Оскар, я серьезно!
– Ты всегда серьезна, Клара. Всегда так серьезна! Всегда видишь все в черном цвете, когда миры полны прекрасными вещами!
«Миры». Не мир, а миры. Оскар не признавал множественности миров. Он предпочитал смотреть не вверх, а вниз, сосредотачиваясь только на себе и своих насущных потребностях, игнорируя все, что неудобно и неловко вспоминать.
Миры.
И он сжимает в руке эледрианский нектар.
– Оскар, – произношу я, стараясь, чтобы голос не звучал слишком напряженно, – тебе нельзя это принимать. Этот нектар тебя убьет.
Он садится на стол, закидывает ногу на ногу, упирается локтем в колено и подпирает подбородок рукой. Выглядит брат как капризный чертенок.
– Даже если это так, то я в общем-то и не против, – заявляет он. Его глаза блестят, и в них снова мелькает зелень ротли. – Я не против умереть, ощутив прелесть жизни. Ах, Клара! Ты не представляешь, каково это – чувствовать, как лучшая часть тебя заперта настолько глубоко, что до нее не добраться. Быть не тем, кем ты должен быть, а сломленным и искалеченным. А затем внезапно… освободиться!
Я облизываю пересохшие губы. В голове проносится картинка, недавнее воспоминание: я стою в зале Бирорис Рассветного двора в сине-фиолетовом платье. Надо мной нависает принцесса Эстрильда. Она стискивает пальцами мое горло, а ее магия пронзает мой мозг. И вдруг что-то высвобождается. Словно сквозь прорванную плотину хлещет река. Помню ощущение наполнившей меня силы, о наличии которой я даже не подозревала, но которая хлынула из глубин самой души.
Я тогда словно заново ожила.
Закрыв глаза, отворачиваюсь от Оскара. Сжавшимися в кулаки руками стискиваю ткань платья. В ту ночь все для меня изменилось. Но не в лучшую сторону. Подобная сила всегда обходится дорого.
Я медленно поднимаю голову и поворачиваюсь к брату. Оскар наблюдает за мной, сузив глаза, готовый вскочить и бежать, если я кинусь к нему. Он похож на дикое лесное существо: хрупкое и прекрасное, но в то же время невероятно опасное.
Делаю осторожный шаг к нему.
– Кто дал тебе нектар ротли, Оскар? Твоя… новая возлюбленная?
Брат склоняет голову набок и пожимает плечами.
– Возможно.
У меня сжимается сердце. Эледрианка. Одна из фейри пересекла границы миров, чтобы посетить моего брата. Зачем? И как? Обычно фейри не интересуются людьми. Уже столетия как между нашими мирами нет регулярного сообщения. Я могла бы всю жизнь прожить, не ведая о существовании фейри, если бы не нарушила Договор и не обрушила на свою голову гнев Эледрии.
– Ну вот опять, – фыркает Оскар. – У тебя такое лицо, будто ты съела лимон. Выплюнь гадость, сестрица!
Я медленно, чтобы не спугнуть брата, обхожу стол и присаживаюсь на его краешек с другой стороны. Мы не спускаем друг с друга глаз. Я удерживаю взгляд Оскара, и на мгновение в нем опять проблескивает безумие, а с глубины зрачков поднимаются тени. Живые тени, которые корчатся и извиваются в его душе, точно рвущиеся наружу кошмары.
– Я просто хочу, чтобы ты был осторожен, – говорю тихо, подавляя желание потянуться к нему.
Оскар выдавливает улыбку, и она уже не такая сияющая, как раньше.
– Знаю. Но я не хочу осторожничать. Нисколько. Никогда. Я хочу жить, жить и еще раз жить. Хочу гореть, как самый яркий метеорит, даже если сгорю раньше времени. Хочу, чтобы обо мне говорил весь мир, чтобы мое имя продолжало жить, когда меня не станет.
Как отец.
Как Эдгар Дарлингтон – легенда литературного мира. Его имя продолжали воспевать во всех кругах общества, сверху донизу, даже когда он своими выходками и распутством разрушил семью. Благодаря его рассказам «Старлин» каждые две недели становился бестселлером продаж, забивая деньгами карманы издателей, в то время как его собственная семья голодала.
Он был гением. Он был безумцем.
Он был чудовищем.
Я опускаю взгляд на свои сцепленные на коленях руки. Странно, что я так долго не думала об отце. Я, конечно, помню, что он у нас был, помню, во что превратил нашу жизнь… Однако все остальные воспоминания о нем заперты в моем сознании за массивной и крепкой дверью. Дверью, которую я не имею ни малейшего желания открывать.
Покачав головой, поднимаю взгляд и смотрю в глаза Оскара. Брат как-то уж слишком напряженно рассматривает мое лицо. Мне это не нравится. Я спрыгиваю со стола и принимаюсь за уборку кухни. Схватив тряпку, вытираю любую попавшуюся под руку поверхность. Грязи достаточно, чтобы занять меня на некоторое время, и я этому рада. Рада любой возможности избежать пристального внимания Оскара.