Спао

Елена Сибирко

Спао

Стихорождение

Ане и Рите

Будничная электричка на 15:40. Тепло и многолюдно. Многолюдно ли? Тепло ли?

Пока доехали до Л.., ты без особого энтузиазма 2,5 часа рисовала банальные реальности. Только проведя 10 лет за этим ничтожным занятием, начинаешь по-настоящему ценить школьную стереометрию. Там ведь всё сложнее – верх мастерства приложить к точке угольник и отследить отражение нематериального объекта в нематериальной плоскости. Проекции реальности по сравнению с этим – детский сад. Берёшь событие из своей жизни, и отпечатываешь в своей памяти всегда по одному и тому же закону, всегда одинаково бесполезно, ради одного ощущения, что остаётся после твоих шагов по жизни какой-то след, куда-то ведущий, что-то значащий. Может быть, только то, что ты действительно живёшь, а не существуешь в чьей-то компьютерной игре, для забавы какой-нибудь Б.

Со временем ты научилась предсказывать будущее, но и это времяпрепровождение надоело, опустошило – это могут все. В мире, где много дверей, много миров, и каждое второе слово-заклинание, или знак, так не интересны прогнозы.

Л.-вагон наполняется с потрясающей скоростью. Кто к тебе на этот раз? Вероятностные линии говорили, что будет встреча. Если ты не ошиблась в подсчётах, которые в реальности зачастую сводятся к простым предчувствиям и не вызывают такого радостного опьянения, как в математике, она должна произойти сейчас, сию минуту. Но парень проходит мимо, женщина тоже, и даже бабулька с удивительным рвением обходит 5 пустующих рядом с тобой мест, стремясь забиться куда угодно, только не рядом, только не возле. Из-за спины подлетела девушка, что-то спросила, вероятно, свободны ли места, ты не услышала, но кивнула утвердительно. Ах, да – заклинание непричастности. Вернее, заклинание – просто красивое слово, на деле обыкновенное желание, чтобы тебя не замечали окружающие – забилась в уголок возле окошка и сидишь себе ни для кого не заметная, не нужная, почти не видимая. Но эти, похоже, заметили. Их трое. Непохожие. Странные. С живыми глазами. Глухие…

Стало ещё жарче. Уже казалось, что тепло льется из их чёрной, оранжевой и синей шерстяных кофт. Ты сняла пальто, шарф, перчатки, которыми заслонялась от мира, – не помогает. Хорошо, что они не говорят. Не говорят ли? – говорят вербально, без звуков. Наконец, тебе совсем надоело это тепло. Начала злиться-совсем не хорошо – терять драгоценную злобу по таким пустякам. Сделала усилие над собой – вызвала боль внутри себя в самом низу живота. Эта боль внезапно, словно маленький камешек, ударила по заледеневшей оболочке деревьев, проносящихся за окном, разбила, освободила нежную зелень от иллюзий мороза и снега. Боль взметнулась к небу, отодрала от него бактериальный пластырь, обнажив звёзды – колотые раны неба. Боль – не более чем химическая смесь, превращающая негативы твоей жизни в цветные фотоснимки. Могла ли боль сломать стену между тобой, слепой, и ними, глухими? Могла ли не сломать?

Их звали Надин, Жанин и Оспа. Старинные имена, может, ники? Ники ли?

Девушки говорили о банальном – о новой компьютерной игре «Охота за камелиями» – как пройти хижину с травами и загадками? С травами? С загадками? Как уничтожить дракона, живущего в сердце, во внутренностях. В сердце ли? О том, как никотиновая зависимость помешает герою пересечь поле из дивных цветов, и очернит камелии.

Ты понимала их. Понимала каждое слово, но не улавливала смысла. Неужели двойная шифровка? Через стёкла боли их тепло усиливалось. Оно уже было почти не выносимым. Тщетны были твои попытки зачерпнуть спасительную жменю холода в окне электрички – оно пылало огнём, и его агония уже закрадывалась тебе под ногти.

Начинала болеть голова. Новый виток, ступень боли, которая ставит твоё существование уже на грань разумного, лишает дара речи, сжимает твоё тело до размера ячменного зернышка, а твои мучения – размазывая до размера Вселенной. И так сложно оторваться от себяжаления, чтобы послушать, услышать то, о чём они говорят. А говорили они всё о том же – три глухонемые девушки, превращенные фантазией твоей боли в прекрасных нимф, в богинь земли Нидан, реки Нинаж и огня Спао. Но теперь ты могла их понять. Спао так пристально смотрела на тебя, что ты без возражений понеслась в их мир, в маленькую хижину, утопающую в камелиях. И нашла на полках книги о древних богинях – о них, не способных быть услышанными в мире людей, но открывающих все свои тайны и чужие (чужие ли?) тем, кто умеет чувствовать, и переживать боль. Теперь их яркие кофты превратились в цветы, такие же контрастные, сильно, удушающе ароматные, не просто пытающие, а просто высасывающие из тебя остатки сил, твоего тепла, жизни. Тепла ли? Жизни ли? Твои глаза наполнились слезами, пальцы отяжелели, налитые пятью литрами крови, кожа побелела до синевы, потрескалась в иных местах. Чёрно-звёздное небо закружилось перед глазами после их ухода (ухода ли?). Больше тянуть было нельзя. У любой бесконечности есть предел – это уже не математическое, это реальное правило. Ты схватила желтый листок и в остервенении, почти беспамятстве, начала черкать на нём то, что потом сбудется, как и любое твоё заклинание, то, что на грани боли с реальностью, будет гореть, греть и мучить других, добравшись до вершины мазохизма, то, что сейчас лежит на коленях карандашными строками, а завтра… Завтра ли?

Подняла глаза. Нет их. Вышли в Масловке.

Браколепсия.

Однажды Спао узаконила секс. Пока ты пробиралась к ней через бескрайние снежные дали будничности, девчонка надела армейские ботинки, камуфляж, побрила голову и со слезами на глазах отвела любовь в газовую камеру. Крик был не долгим. Лишь одно мгновение подарила вечность ещё не рожденным детям твоих стихов, твоих свершений, твоих личностей.

Печать зияла синим, заражая этим цветом твои ногти, красное платье, внутренности, обеззараживая вирусы сомнений и поисков настоящего. Сестры видели, как сплетались тела и руки, как переключались каналы мыслей, и на выходе горел синий экран-пустота.

Странным отпечатался в твоей памяти этот день. Ведь унижения не было, не было тяжелых мыслей – всё на уровне ощущений, на призме неправды.

Нинаж оторвала ценник, вручила тебе букет. Бросай! Все расступились. Яркий свет ударил тебе в глаза, с будничной реальности соскользнула праздничная плёнка-бросать-то некому, все растворились…

79 маршрут-столь нетипичное для тебя средство передвижения. Едешь на левый берег – зачем? Не важно, уже не важно-главное, что именно здесь должны пересечься линии-твоя и Нидан. Как много народу. Народу ли? Она приближается…стекла заморожены-в них не видно ничего, даже твоего отражения, только размытые синие пятна ночи и бледных фонарей. Не видно ли? Или эти узоры мороза?.. Вот же она-нынче она не глухая девушка, нынче она старуха, сокрушающаяся, что молодежь до того безнравственная пошла, что эдак и детей перестанут рожать Ты хотела подойти, но за окном мелькнул рекламный щит: «Куда ты идёшь?» – она не хочет (не хочет ли?) – не должна с тобой говорить. Странно? Именно этот щит ты заметила, именно этот вопрос хотело тебе задать автобусное стекло из миллионов других.

–Дети – свет. Дети – смысл жизни женщины. Без них никак нельзя…

По-видимому, стеклянный вопрос так поразил твоё воображение, что слушать, слышать речь старухи не хотелось, да и не нужно было.

Дети? Ах да, дети-маленькие существа, заставляющие переключиться со своих проблем на чужие – вначале мать играет с ними, как с куклами, потом пытается прожить их жизнь, возможно, исправить свои ошибки, возможно, придумать себе другую жизнь. Дети всегда не благодарны. Это знают все. Благодарность не свойственна человеческой природе – это всегда что-то искусственное, фальшивое. А маленькие дети с высоты своего эгоизма не желают лгать. Дети-это что-то априорное. Попробуй от них увернуться, это часть судьбы, линии, синего света фонарей.

Ты заметила ещё что-то странное, ярко светящееся на стекле – маленькое сердечко, нарисованное пальчиком ребенка, сидевшего на коленях отца:

– Не осуждай, наС, ПА, Ох, – проговорила она, внимательно посмотрев в мои глаза. И тут же переключилась на отца, который делал ей замечание, что так не говорят «нас».

Боль, опять эта боль в виске, в руках – словно жилы рвут, а потом вытягивают из твоих локтей. Сама виновата, не признать богиню в маленькой девочке! Нинаж, наверняка, тоже где-то поблизости-сестры редко путешествуют порознь.

Ты-то думала, что обретешь в замужестве покой, что больше никогда не услышишь песен нимф реки, леса и огня, но они вновь зовут за собой. Неужели моральной и нравственной смертей после узаконенного секса им мало, чтобы бросить тебя погибать в синей неправде будничности? Ужели много? Они венчали тебя посреди поля из камелий, нарвали букет из полевых звёзд, сплели венок и одели в него ясную голову, они плясали, кружились, говорили, что ты ещё ни один и не два раза запишешь речи неба. Конечно, это было неправдой, конечно, не бывает свободы взаперти. Но и это не важно уже. Главное, что вырвалась живая из автобуса и налитыми пятью литрами крови пальцами зарисовала на жёлтых листках, сидя на остановке, их фразы, не замечая мороза и взглядов счастливых.

Пиццеварение

**

Оторопела от таких холодных слов,

И даже ей поверила не сразу.

Оха хвостом махнула и в Ростов

Уехала, вертлявая зараза.

**

Заскочила в пиццерию, голодная, как смерть на войне. Заказала «Королевскую» и со скоростью начала запихивать в рот ароматные куски… Вот сейчас, ещё секунду и всё пройдёт, закончится, как снег на границе мая… Мая?

Слёзы вновь подступили к горлу – ими уже грезят, маются глаза. Маются?

Хотелось тысячу раз закричать, что не бывает в мире всё так не справедливо, что это против правил, законов сохранения энергии.

10 минут назад ты ещё яростно швыряла белые снежные покрывала, простыни, пододеяльники зимы, в которых затерялось твоё обручальное кольцо.

Но брак прошёл так же быстро, как Универ, и школа, и детский сад, и Она…

**

Ты к ней тянулась из последних сил,

Вся превратившись в мысль о белоснежьи,

А нынче ветер в поле разносил,

Швырял мечты и сеял безнадежье…

**

Что вокруг? Странно, но зима не смеет войти в пиццерию. Ах, да, у неё просто нет денег на это – разменяла всё наследство на иллюзии серебра и бриллиантов и забавляется ими, как малое дитя, живя в собственном ограниченном мирке.

Музыка, официантки, чай, снег за окном…Снег?

Нидан говорила именно об этом: «Снег всё застелит, выкрасит белилами. Там, за окном, ждёт новая жизнь. И нечего устраивать истерики по поводу чужих белых трусиков на диване.» Какая, в сущности, разница, что происходит в этом, покоренном иллюзией снега городе, если всё это ничтожные крупинки, атомы космического организма Вселенной.

А Нидан верила, что там, в Ростове, всё по-другому, что там не будет измены, и Спао забудет своё горе. Горе ли? Может, это в её природе – мучиться, сгорать, умирать на всех уровнях. Может, именно от этого она возрождается, и силой своей вдыхает новую жизнь в поле камелий. Вот Нинаж не в страдании черпает радость-у неё есть способности к созерцанию. Нидан всё время следит за сёстрами-это её призвание-она старшая. А Спао? А ты? А я? Мы с тобой совершенно разные. Ты сидишь в дорогой пиццерии с тонкой сигаретой в длинных аристократических пальцах и думаешь по-немецки, чтобы официантки не прочитали твои мысли и не узнали, что у тебя нет денег. Я не курю, лишь стучу по клавиатуре, выслеживая каждую твою мысль, жадно ловя каждую острую истину, которую ты не боишься сказать, жадно уплетая лапшу быстрого приготовления, которую ты называешь куксой. У меня белые волосы, и я не знаю немецкий язык. Кто же тогда ты? Вернее, кто я? Компьютерный глюк? Или одна из нимф-Нелия-покровительница Неба.

**

Зачем доказывать, что ты её любила,

Ценой всего её внимание доставать,

Осознавать, что ты её подстилка

И бесконечно о любви шептать?

**

-Ося, нужна твоя помощь. Уладишь? – услышав короткие гудки, ты вышла из пиццерии-официантки никогда не вспомнят, что ты когда-то заходила сюда и не заплатила за пиццу и чай – Спао швырнёт им на грудь лепесток камелии, и этим всё кончится. Кончится ли?

Мы начинаем всегда с этого-с маленькой лжи, которая потом перерастает в глобальную катастрофу: наврёшь красавчику, что тебя зовут Алисой, немного обманешь с возрастом и преувеличишь размеры своего одиночества, после 7-й рюмки водки флирт закончится почти добровольным изнасилованием, и через 3 месяца в твоей крови найдут… Проходили. Ты почему-то упорно изменяешь ему, как только начинаешь думать, что он тебя не любит… Любит ли?

–Нелия, в тот раз…у тебя не было ощущения после измены любимому, когда он целовал тебя, что это плохо, грязно, что постель по сути-это одно сплошное унижение? – Нидан говорила в трубку, ты молчала, следя за тем, как снежинки в воздухе рисуют сердечки и ромбики.

–Я перезвоню…– на тебя смотрела жалобно собака, ещё совсем щенок, такой беззащитный перед снегом, людьми, машинами…наивный, верящий в то, что взрослая тетенька угостит его вкуснятиной и возьмёт в тёплый дом.

Ты знала, что в проекциях реальности этой собаки не будет ничего светлого, дней через 10 (10 ли?) она повзрослеет, обзаведётся кучей женихов, проблем-она не будет верить в сказки о подобранных животных. Но ведь время ещё есть, можно всё изменить.

НЕЛЬЗЯ!

СОЛНЦЕСОЖЖЕНИЕ

В окно бронзовой проволокой вонзались лучи, они прожигали твою кожу, кости, ногти. Единственной возможностью остановить это медленное солнцесожжение -встать, надеть защитную маску хорошего настроения, сделать вид, что твоё сердце и тело не из снега. Ты упражняешься в этом каждый день, и временами даже сама веришь в это.

«Сплин» заглох. Андрей Губин не виноват в том, что это произошло, и всё же роль окоченевший от мороза утренней пташки, похоже, сегодня придётся исполнять ему. И дело даже не в том, что тебе снилась зима, и вставать после таких сладких снов не получается – просто нужно было замазать музыкой ожоги, оставленные проволочными лучами солнца…

Что там на листках?..

«Холодный кофеин на дно печали бледной,

На миг в любви запретной

Сиреневый лоскут…»

Вчера ничего не вышло. Всё дело в том, что ты спорила до потери пульса, никак не хотела поверить, что прошлое не зависит от будущего, а только от настоящего. Всё от того, что ты поругалась с нимфами, наговорила им всего обидного. И четырежды вслух послала его на х… Одумаешься. Нажмёшь ENTER. Бронзовые решётки солнца до поры спрячутся, но теперь ты будешь знать, что они есть, и всегда с опасением срывать камелии и не оставишь своих отпечатки на кружке кофе с мышьяком, который будешь бережно подсовывать мне. Девочка, милая, мне не важно это всё. Я не живу здесь. Потеряв его однажды, я и себя потеряла навсегда. Его-то потом нашла-встретила, а себя нет. А знаешь, почему? Потому что верила, как и ты вчера, что прошлое изменится, если я запланирую на будущее разбить кассету «Сплина» и поставить Губина. Ты можешь менять только здесь и сейчас – именно в этом свобода, а не в анархичности. Знаешь ведь сама, что слишком уж большим несчастьем для меня было бы вот так умереть от мышьяка, ты не доставишь мне такой радости, не можешь, а вот он…

Он родился летом 17..года на одной из плантаций Южной Америки. Он бы и сейчас продолжал медленно пить твою жизнь по каплям, но поздно – уж кружка пуста…

Помнится, Спао вчера развязала одну из своих фенечек – и всё небо заштопала серебряными лоскутами. Нинаж после этого долго придумывала ответ – в итоге на розовых атласных простынях озера написала известью своё имя, разбередив душу какому-то бродячему художнику. Ты плакала вчера опять во сне – пожалела художника – ему придётся закончить жизнь в жёлтых стенах, ведь нимфа поцеловала его, он узнает другие миры, но в мире людей с такой восприимчивой психикой не сможет – банальные проекции. Нидан рассыпала белый бисер на пол, и всё фотографировала его, потом форматировала снимки в фотошопе. Кто ей сказал, что из бисера могут получиться неплохие камелии?

И вот ссора. Ты стала счастливой, зависимой, любимой. «3 в 1» – надпись на пакетике Nescafe.Такая себе глупенькая, наивная идиотка, забившая на проекции реальности, которые замучили своими вечными «тебя никто никогда не полюбит». Они ушли, оставив дверь открытой. А утром безжалостное солнце обожгло, поиздевалось, и растворилось к вечеру, как сахар в кофе.

Обескартонненное

Наташе Бобровой

Девоньки срывали с матово-зеленого неба огромные куски картона. Ты смотрела на этот вандализм и тихо ругалась матом, заставляла рыки свои оставаться не подвижными, сердце стучать медленнее, ещё медленнее…до останова. Было ли это зеленое небо настоящим, или опять фантазией компьютерной игры? Был ли вандализм освобождением, или просто теракт против нейтрально настроенного врага? Нимфы подбежали к тебе, срывали твоё зелёное платье, шептали что-то, смеялись. Ты всё хотела увидеть, что же осталось от обескартонненного неба, а в руках блестели ножницы…Неумелый намёк на то, что нужно перекроить небо, или призыв к самоубийству?..

Сознание быстрохвостой кометой рвануло к тому дню, когда изменился мир. 11 сентября. Ты знала, что это произойдет ещё в 97-м году, писала наивные детские письма в Пентагон по-русски. Могли ли они дойти? Могли ли не дойти? 97-й … ты тогда ещё с трудом читала вероятностные проекции, но уже никогда не ошибалась. Тогда на почте в последний раз в твоей голове всё было нормально – белое на белом, зелёное в приоритете. Письмо с предостережениями нехотя опустилось в ящик – дело сделано, теперь нужно спешить в школу на репетицию праздника «За честь школы». Там ты увидишь его, мальчика из параллельного класса в идеально белых джинсах (это при том, что осенняя распутица забросала все проходы к школе грязью и лужами, словно пыталась не пустить). Купила на деньги для завтраков розовую помаду, накрасила губы. Он заметил, и 20 минут не мог успокоиться от смеха. С тех пор только чёрные губы, только ошибки в мужчинах и суждениях. Бывало – появлялись просветы, кто-то пытался вытащить тебя из вонючего подвала, где курили план ребята, и ты в темноте писала на туалетной бумаге стихи про природу, но ты не хотела, не поддавалась словам праведников. Церковь всегда по сути отвергала тебя – не хотела возиться с думающей субстанцией твоего тела. Церковь осуждала – в этом её роль. Еврейский Бог смотрел с икон так пристально, так глубоко – этот взгляд не возможно было выдержать. Бог прогонял из своего храма чёрную крысу сомнений твоей души. Тебя приласкали нимфы. Нидан научила смотреть на мир, Нинаж отогрела сердце теплом камелий, Спао разъяснила «зачем». Но все знают, что дружбы не бывает – теперь ты не тянешься к ней. 11 сентября погиб Марк – в твоей судьбе не появится этот человек, ваши дети не станут ядерщиками и значит нейтриновая бомба, способная сжать Вселенную до размеров точки в пространстве, не будет изобретена. Что ж, за всё надо платить. На его месте могла быть я. Могла ли? Может, причина в нём и не нужно было себя винить в том, что натворят твои ещё не родившиеся дети. Вдруг проекции, секунду назад отчётливо блестевшие в твоей ладони, затуманились. – Ага, будущее меняется сию секунду – значит, кто-то раздвигает временные двери в настоящем. Это не я. Не ты. Нимфы увидели золотоволосую девушку и поспешили выразить ей свой почтение. Нидан стала на колени, и поцеловала её ступни. Нинаж завороженно следила, как в воздухе остаются следы её ног. Спао поправляла сиреневую накидку. Золотоволосая пристально посмотрела мне в глаза и двинулась дальше, увлекаемая своей свитой.

Камелии пропали. Ты стояла ночью посреди чёрного, вспаханного поля. Куда же делся зелёный картон неба? Взглянула на руки – он осел на ногти. Хотелось оторвать, смыть, но жидкости для снятия лака не было. Прошла десять шагов – полуразбитая бутылка водки, там, кажется, ещё есть что-то на дне. Подбежала, изнемогая от жажды и жадности, начала быстро глотать. Обжигало … и руки, и губы, и щёки – всё было в крови. Полоснуло ножницами солнце. Теперь ты знаешь, какое оно небо – красное.

Орбитное

Подбежала, подлетела, вся такая нежная, как осенний листочек, завороженный звуками ветра. Ты только потом узнала, через много лет, что эти звуки были единственно настоящими в иллюзии осени. Поэтому не стоило винить за то, что поддалась чувствам – не могла не поддаться, ведь это было прихотью всевластной судьбы.

Зачерпнула горстями, заиграла на струнах морозного воздуха, синей шалью набросила на свою радость, нежность на плечи маленьких. Солнце любит тебя! В белых комнатах не осталось сомнений. Ветер прогнал их грозным своим рыком. А гордость все стояла на вокзале и смотрела, как товарными вагонами грузили, и увозили в Сибирь её детей – её интриги. Гордость не могла, не смела плакать. Но ведь женщина же, ведь мать. Гордость не хотела ломаться, не думала, что когда-нибудь её бдительность усыпят винные запахи радости. Расслабилась. И теперь вот, всё ещё плохо соображая с похмелья, стоит на вокзале и, по-моему, задумывается, не рвануть ли следом за ними в ссылку.

А на коленях лежали небесно-голубые снимки. Тебе казалось, что туманы, окутывающие вершины гор, сделаны из такой же бумаги.

Маргариновый запах счастья носился в воздухе, и Нежная пела, Нежная играла на гитаре для Маленьких.

Всё разрушается от времени. Сломались и его убеждения. Холод его души превратился в ласковый ветер, обнимающий за плечи и ласкающий голову. Ты устала ему повторять о своей любви, и даже сама засомневалась, правда ли это. Или неправда? Или только ветер, только шокирующая бездна под ногами – удел неба? Неужто небо существует и без солнца? Неужели в маргариновой пене снега можно укрыться от простого человеческого «хочу»? Золотоволосая спала летаргическим сном. Словно статуи склонились над ней 3 служанки – по преданиям их звали Надин, Жанин и Оспа. Пещера лучезарила, в ней истина была в каждой частице пространства. Ложь захватила целый мир, но в эти покои она не смела зайти и бесилась от этого, и проигрывала в сущности. Ведь иногда достаточно нескольких белых комнат, чтобы окружающий мир тысячи раз вместился в них. Богини скорбели. Ты соскучилась по их беспокойным песням. И не обижалась уже совсем, жалела о несказанном.

– Зачем тебе мы? У тебя ведь есть он!

– У меня ничего нет в мире людей. Я пришла в него голая, и всю жизнь такой прохожу, и уйду.

Замолчал голос озера, задёрганного белыми стихами тумана. Передо мной стояла Нинаж прозрачных шёлковых одеждах и прекрасном венке из камелий. Впервые она явилась ко мне в минуты радости. И моментально за душой стало так холодно. Так пусто, так страшно. Слёзы неба нынче бессезонны, а плакать хотелось. Зачем? Истину эти слёзы всё равно не отдадут – слишком жадные и ленивые. Нинаж не поверит слезам, хоть они и искренни, но преждевременны. Он забудет тебя завтра в 14.00. не будет вспоминать 2 недели. Ты сожжёшь сотни рукописей, напишешь на обоях во всех комнатах «секс – это зло», и успокоишься, и начнёшь снова мечтать, представлять постельные сцены. Нинаж, зачем нельзя разорвать этот круг?

Она села у воды, опустила в неё свои длинные белесые волосы, потом брови. Видно. Летаргия Золотоволосой печалила её. Жаль, что Богиня реки не может утопиться.

Ногти обкусаны, слёзы развенчаны.

Порок – не глухота, а её отсутствие.

Белые женщины – чёрные женщины,

И в окне косы ветра русые.

Нежность карается стрелами древними,

Может, не надо ему говорить?

Может, нет смерти в лесах за деревнями,

Это не стон, а болотная выпь,

Это сестра подноготная страха

В белых перчатках и в чёрных очках,

Это не «Орбит», а кара Аллаха

За то, что заботишься о белых зубах.

Иммуносистемы

Выборам на Украйне

– Как это? – Нидан, похоже, действительно не понимала, что 9 ложек сахара не сделали её чай сладким. – Ты где? Я тебя не вижу.

–Щёлкни на окне Windows, нынче я вирусю, – ты спокойно дышала.

Вчера впервые дотронулась до клавиш, и не почувствовала боли. Ощущение до одури непривычное: зная, что он тебя любит, сливаться со всеми окружающими. Ты ходила по улицам, вся словно замороженная девочка, вглядывалась в чужие лица, совсем по-другому воспринимала университетские парочки. Это сложнее всего было понять, подумать, что любят простой человеческой любовью не их, а тебя. Мир изменился даже внешне. Может, ты стала видеть лучше, или хуже? Или иначе…