Зимняя бегония. Том 2

– Хоть приплатит, а все равно никому не нужна!

Только Шан Сижуй, глупый настолько, что оставался за пределами этого мира, недовольно принялся бурчать себе под нос:

– И как Юань Сяоди мог допустить подобную ошибку! Непохоже на него, совсем непохоже! Ох! Я так разочаровался! Даже Юань Сяоди может ошибаться!

Чэн Фэнтай, которому было и смешно, и горько, похлопал его чуть ниже спины.

Глава 9

На пятый или шестой день пребывания Юй Цин в Бэйпине из Франции в большой спешке возвратился Ду Ци. Только сойдя с поезда, не повидав еще семью, он прямиком направился в дом Шана, а войдя во двор, первым делом потрепал Сяо Лай по щеке:

– Девчушка! Как давно мы не виделись! Ты так выросла!

Сяо Лай, обычно глядевшая хмуро, вдруг изменила своему суровому виду и, запрокинув голову, заулыбалась ему:

– Седьмой молодой господин вернулся! Шан-лаобань весь истомился, пока ждал вас!

Ду Ци закивал:

– Я знаю-знаю, получил во Франции его письмо. Писать он стал еще хуже, чем когда я уезжал.

Сяо Лай проговорила со смехом:

– А как иначе? Каждый день у него одно представление за другим! Где уж тут взять время на каллиграфию, – о том, что в свободное от выступлений время Шан Сижуй обычно перебрасывается шуточками с Чэн Фэнтаем, она говорить не стала.

Ей всегда была ненавистна «золотая молодежь», кружащаяся подле Шан Сижуя, погрязшая в распутстве и азартных играх, актеров они считали забавными игрушками. При встрече превозносили до небес, а за спиной втаптывали в грязь, все сплошь лицемеры. Однако к Ду Ци она относилась по-особенному, поскольку знала, что они с Шан Сижуем – знатоки китайской оперы, задушевные друзья, повязанные искусством. Хоть Ду Ци и вел себя легкомысленно и даже распущенно, он и в самом деле любил театр. Как и Шан Сижуй, он был одержим духом оперы. Отбросив манеры ученого человека и замашки барчука, он считал себя спутником Шан Сижуя, разделяя с ним и славу, и позор. С Чэн Фэнтаем все обстояло иначе. Сяо Лай ясно понимала, что Чэн Фэнтай вовсе не любил оперу, и за исключением тех случаев, когда выступал Шан Сижуй, на представления он смотрел как на потеху.

Ду Ци, на ходу ослабляя галстук и расстегивая пуговицы на пиджаке западного кроя, громко закричал:

– Братец Жуй! Выходи скорее! Я до смерти по тебе соскучился!

На дворе стоял полдень, и Шан Сижуй по своему обыкновению собирался вздремнуть. Сяо Чжоуцзы уже не таясь готовили к выступлению, сейчас он усердно занимался, чтобы показаться во всей красе, играть он собирался в «Чжаоцзюнь покидает пределы родины» [46]. Сейчас Сяо Чжоуцзы как раз отрабатывал взмахи железной плетью [47]. При виде Ду Ци он робко опустил плеть. Он знал, что гости Шан Сижуя сплошь люди влиятельные и благородные, совсем не простые, и потому заволновался. Увидев его, Ду Ци перестал звать Шан Сижуя, неспешно и аккуратно он развязал галстук и, с любопытством глядя на Сяо Чжоуцзы, проговорил:

– Ты ребенок из труппы «Шуйюнь»? Исполняешь дань? Такой изящный! Сколько уже учишься? Что за пьесу репетируешь?

Сяо Чжоуцзы так запинался, что не смог ничего толком ответить, щеки его залило румянцем. Ду Ци тотчас потерял к нему всякий интерес. По виду Сяо Чжоуцзы было лет тринадцать-четырнадцать. В свои тринадцать лет Шан Сижуй уже закончил обучаться мастерству и сыграл первый спектакль, а зрителями его были главнокомандующий Чжан со всей своей армией. Стоило неверно взять хоть одну ноту в присутствии этих кровожадных солдафонов, как они тут же повытаскивали бы пистолеты и расстреляли бы виновника; даже хозяин труппы Шан Цзюйчжэнь, увидев их, несколько растерялся. Однако Шан Сижуй спокойно вышел на сцену, как назло, исполнив «Целомудрие Даин» [48] и тронув тем самым весь город Пинъян. Если застенчивый актер выйдет на сцену, то при виде разношерстной толпы зрителей голос его непременно начнет дрожать. Тотчас же отнеся Сяо Чжоуцзы к людям заурядным и не стоящим внимания, Ду Ци оставил его и быстрым шагом вошел в главный зал. Сяо Лай подлила холодного чаю в чашку и подала ее Ду Ци.

Шан Сижуй, застегивая пуговицы на длинном халате, вышел ему навстречу. Ду Ци радостно обнял его и звонко расцеловал в обе щеки:

– Дорогой! Я вернулся! Ты скучал по мне?

Шан Сижуй дотронулся до щеки, куда его поцеловали, и принялся трясти руку Ду Ци:

– Седьмой барич, ты вернулся! Я скучал по тебе! Юй Цин и остальные уже здесь! Лишь тебя не хватало!

Ду Ци обхватил его за талию и закружил по всей комнате:

– Поезд мой не успел еще доехать до Бэйпина, а я уже все слышал. Братец Жуй! Ты снова покорил всех своим мастерством, цветущая ветвь затмила собой другие! Да и я во Франции не бездельничал! Собрал для тебя два прекрасных сценария, эти старые хрычи и придраться ни к чему не смогут!

Отношения их были очень крепкими, Ду Ци, можно сказать, наблюдал за восходом Шан Сижуя, они считались столь преданными друзьями, словно были братьями по крови. Его захватило столь сильное волнение, что он не смог сдержаться и оставил поцелуи на щеках Шан Сижуя, отчего тот прикрыл лицо руками и разразился смехом.

Так они и не могли отлипнуть друг от друга, когда из комнаты вышел Чэн Фэнтай. Завидев Ду Ци, он кашлянул. Шан Сижуй поспешил представить их друг другу, и Чэн Фэнтай весьма дружелюбно кивнул Ду Ци. Он прошел мимо него и налил себе стакан холодной воды. Ду Ци вдруг замер, уставившись на Чэн Фэнтая и нахмурив брови, затем заскрежетал зубами, оттолкнул Шан Сижуя в сторону и гаркнул Чэн Фэнтаю:

– Сянь Юнь!

Чэн Фэнтай на мгновение замер, прежде чем осознал, что Ду Ци кричал именно ему. Повернув голову, он недоуменно спросил:

– Что?

Ду Ци запылал от ярости и, засучив рукава, бросился к Чэн Фэнтаю, явно собравшись с ним подраться:

– Да иди ты! Ты еще и Сянь Юнь забыл! Сперва завлек ее, а потом просто-напросто забыл!

Однако Ду Ци был слишком худым и, как избалованный барчук, по-видимому, нечасто дрался. Прежде чем его кулак достиг лица Чэн Фэнтая, тот успел перехватить его за запястье и изумленно воскликнул:

– Молодой господин Ду! Давайте поговорим! Что все это значит?

Шан Сижуй сзади обхватил Ду Ци за талию, проговорив в смятении:

– Седьмой барич! Седьмой барич, ты что делаешь, седьмой барич! Не бей его!

Заслышав шум, прибежали Сяо Лай с Сяо Чжоуцзы, готовясь разнимать драку. Сяо Чжоуцзы был худ и слаб, и потому не в силах был остановить разбушевавшегося Ду Ци. Сяо Лай, хоть и девушка, все же оказалась сильнее и самоотверженно протиснулась между драчунами, намереваясь их разнять. Ду Ци оттолкнул Чэн Фэнтая, опрокинув на него чайную чашку, отчего рукав у Чэн Фэнтая промок насквозь. Выругавшись, он затряс рукой, и несколько капель попало на лицо Ду Ци. Оскорбленный Ду Ци, которому словно дали оплеуху, вытер лицо и, поднявшись, в гневе указал на Чэн Фэнтая:

– Ты не помнишь Сянь Юнь из «Байхуалоу»! Ты и меня забыл? Значит, недостаточно тогда я тебя поколотил!

Стоило тому упомянуть терем «Байхуалоу», как Чэн Фэнтай, глядя на разгневанное лицо Ду Ци, начал что-то припоминать, и романтические дела прошлого всплыли в его памяти. Это произошло где-то года два назад, он как раз обсуждал с одним из партнеров сделку по морскому жемчугу. А где жемчуг, там в разговоре неминуемо появляется и женщина. Так что неудивительно, что под конец банкета владелец лавки сказал со смехом:

– Второй господи Чэн все время вращается в обществе западных танцовщиц да певиц, откуда ему знать, что жемчуг сверкает ярче всего на наших девушках!

Так его и затащили в Восемь больших хутунов [49], чтобы показать, как сияет жемчуг на телах обнаженных красавиц. Когда они вошли в терем «Байхуалоу», Чэн Фэнтай выбрал именно Сянь Юнь, она преподнесла ему вино, однако не успели они приступить к делу, как какое-то отродье выбило дверь – это и был Ду Ци. Сянь Юнь смертельно боялась разгневать своего возлюбленного и немедля приняла вид, будто Чэн Фэнтай ее домогался. Ворвавшийся нахал не стал разбираться, где правда, а где неправда, тут же засучил рукава и ринулся в драку. На счастье Чэн Фэнтая гостей в то время было немало, их мигом разняли, и Чэн Фэнтай особо не пострадал. К тому же он тогда напился и подумал, что кто-то из гостей устроил пьяный дебош, а содержательница публичного дома цветистыми фразами заболтала его, и Чэн Фэнтай не стал допытываться, кто такой нападавший. Теперь же все прояснилось.

Чэн Фэнтай гневно усмехнулся и принялся разглядывать Ду Ци. Близкий друг Шан Сижуя оказался таким же безумцем, как и он сам:

– Седьмой господин должен быть мастером в цветочных делах, отчего же ты принял все так близко к сердцу? Сянь Юнь продает свое тело, а если ты ее не выкупил, то с чего бы тебе заботиться, с кем она ведет дела? До сих пор питаешь злобу на меня, разве это не смешно?

Ду Ци, услышав слова Чэн Фэнтая, понял, что если продолжит скандалить, то это навредит его репутации почитателя цветов. Он взял себя в руки, одним движением поправил волосы, уложенные французским муссом, вытащил сигарету, закурил, а на лице его воцарилось безразличное выражение:

– На самом деле Сянь Юнь, эта девчонка, всегда была двуличной, я знал обо всем, разве могла она обмануть меня? Просто вот взглянул на тебя, и такой ты мерзкий, что руки так и зачесались тебя поколотить.

Чэн Фэнтай вскинул брови и улыбнулся ему, слова Ду Ци ничуть его не разгневали.

Затянувшись еще пару раз, Ду Ци понял, что сказать ему больше нечего. Он затушил сигарету, крепко обхватил Шан Сижуя, притянул его к себе и зашептал прямо на ухо:

– Я еще раз просмотрю сценарий, а завтра пришлю его тебе. Ты всерьез возьмись за новую пьесу и поменьше общайся со всякими подонками. Я пошел!

Договорив, он не стал ждать, когда Шан Сижуй его проводит, а надел шляпу и не спеша удалился. В его фигуре сквозили непринужденность и безудержность. Даже его уход был элегантным и небрежным одновременно. Это и был тот самый молодой господин Ду Ци, имя которого не покидало уст Шан Сижуя, родной племянник почтенного учителя Ду Минвэна, что передал ему все свои знания, мастер в написании пьес. Чэн Фэнтай кивнул, подумав, что этот красавчик с замашками жиголо похож на Шан Сижуя.

Глава 10

Намерение Шан Сижуя поставить новую пьесу было равнозначно поиску проблем на свою же голову. Его уже обливали кипятком на сцене, поносили в газетах, строили против него тайные заговоры и игнорировали – он вкусил достаточно горестей, но ничто не могло его отпугнуть. Страсть Шан Сижуя к постановке новых пьес была проявлением молодости, и потому никакие угрозы не могли его остановить.

Чэн Фэнтай прекрасно осознавал, что актеры – безумцы, а их поклонники – душевнобольные. Новая постановка, в особенности такая выдающаяся и величественная, в случае провала могла не только повлечь за собой ряд критики (что, впрочем, было мелочью), но и свести с ума страстных театралов – вдруг кто-то из них совершит глупость, которая будет стоить жизни. Не слишком ли это высокая цена? Ход мыслей Чэн Фэнтая, человека несведущего, был именно таков, однако на деле поклонников театра сводили с ума лишь переписанные старые пьесы, успех или провал новых постановок не так волновал их сердца.

Чэн Фэнтай похлопал Шан Сижуя пониже спины, поразмыслил немного и медленно проговорил:

– Когда ты станешь играть новую пьесу, я попрошу мужа старшей сестры, чтобы он одолжил нам солдат, мы выставим их вокруг театра, пусть охраняют тебя. Если кто-то посмеет баламутить публику, мы его отметелим на месте – и прямиком в полицейский участок. Проделать подобное пару раз, и все тут же станут как шелковые.

Шан Сижуй вскинул голову и взглянул на него с некоторым изумлением:

– Как это можно допустить? Привести солдат на сцену! Никогда в театре не бывать таким правилам!

– А правилу обливать кипятком бывать? Если бы они только бранились, мне и вовсе неохота было бы вмешиваться в ваши актерские дела. Ну а что, если заявится какой-нибудь негодяй, которому жизнь не мила, и плеснет в тебя не кипятком, а азотной кислотой? – Чэн Фэнтай ущипнул Шан Сижуя за щеку: – Тогда он уничтожит это прекрасное личико.

Шан Сижуй хлопнул его по руке, но решил оставить этот спор.

В последующие дни Шан Сижуй не только был занят постановкой новой пьесы, но и продолжал выступать в труппе «Шуйюнь», вдобавок обучая Сяо Чжоуцзы исполнять «Чжаоцзюнь покидает пределы родины». Он хотел, чтобы Сяо Чжоуцзы официально дебютировал в интерлюдии его новой пьесы, и это требовало тщательной подготовки, дабы имя юного актера тут же взвилось к небесам. Шан Сижуй никогда не верил в медленный путь к успеху, он считал, что так слава приходит через знакомства и связи. Если же человек и в самом деле одарен, стоит ему только выйти на сцену, как он тут же очарует всех в зале.

С приближением премьеры силы покидали Шан Сижуя, он почти не выходил из дома, а ворота в его двор были широко распахнуты, зазывая актеров репетировать прямо тут – спеть, зачитать свою роль или отработать жестикуляцию. Во дворе Шан Сижуя не было ничего лишнего, в отличие от других домов, – ни навесов, ни рыбных чаш или прочей чепухи, только простор да сливовое дерево, так что оставалось достаточно места для репетиций. К тому же здесь не мешались никакие домочадцы, была лишь одна служанка, которая прекрасно заботилась об актерах: заваривала для них чай с архатом и семенами стеркулии [50], готовила еду без соли и не подавала холодных закусок из опасений, как бы они не застудили горло. Более подходящего места для сборов, чем дом Шана, не существовало. Актеры репетировали, в то время как соседские детишки взбирались на стены и тайком за ними подглядывали. На тех сценах, которые особо удавались, они забывались и, вытягивая шеи, принимались восторженно голосить.

При поддержке Юань Лань и прочих актеров из труппы «Шуйюнь» Сяо Чжоуцзы ушел от Сыси-эра и на время остановился в доме Шан Сижуя, где обучался театральному искусству. День премьеры новой пьесы приближался. Всех актеров, задействованных в постановке, охватило смятение, у них темнело в глазах. Шан Сижуй был хоть и уникальным воином, но вовсе не талантливым полководцем. Дайте ему роль, и он мог исполнить ее столь проникновенно, что достигал небывалых высот. Но вот если велеть ему спланировать какое-то дело от начала до конца, здесь его ждало поражение – это становилось ясно при первом же взгляде на труппу «Шуйюнь». Если бы не участие Юй Цин и Ду Ци, неизвестно, удалось ли бы вообще поставить эту пьесу. Шан Сижуй только и мог, что размахивать руками, придираясь к мелочам, и навязывать обычным людям недостижимые идеалы; отказов при этом он не терпел, говоря:

– Вы ни во что меня не ставите! Да еще спрашиваете моего мнения, а сами не слушаете. Я ведь все говорю верно…

Тут Юй Цин уж не знала, смеяться ей или же плакать, ей так и хотелось воззвать к его предкам, и она бросала на Чэн Фэнтая жалобные взгляды. Чэн Фэнтай усмехался и приобнимал Шан Сижуя за плечи со словами:

– Шан-лаобань, ну что за самодовольный нрав! Я знаю, ты голоден. Пойдем-ка перекусим на ночь. Отведаем в ресторане «Люго» [51] миндальный тофу по иностранному рецепту!

Так и сяк уговаривая Шан Сижуя, он наконец уводил его прочь, и труппа получала возможность в спокойных условиях прорепетировать хотя бы один отрывок. Чуть позже они втайне заключили соглашение: Юй Цин и Ду Ци будут отвечать за постановку пьесы, а Чэн Фэнтай возьмется утихомиривать Шан Сижуя, поскольку тот в одиночку мог устроить такой беспорядок, какой сравнится со всеми хлопотами, вызванными спектаклем. Достойный владелец труппы «Шуйюнь»!

За три дня до премьеры Чэн Фэнтай и в самом деле отправился к командующему Цао, чтобы одолжить у того солдат. Обычно его товары сопровождали лучшие отряды командующего – все равно что он обратился бы в специальную компанию по перевозке грузов, к тому же оружие у тех солдат было даже лучше, чем у наемников, да в придачу имелся боевой опыт.

В этом году третий день двенадцатого лунного месяца считался особенно удачным и счастливым как для свадеб, так и для жертвоприношений и начала нового дела. Труппа «Шуйюнь», как основной костяк этой постановки, выбрала благоприятный час на рассвете, и Шан Сижуй вместе с Сяо Чжоуцзы и другими питомцами «грушевого сада» торжественно воскурил благовония и попросил благословения у основателя профессии. Церемония проходила во дворе Шан Сижуя, где установили простенький столик и расположили на нем фрукты и приношения. Впрочем, все присутствующие отнеслись к ритуалу с большой набожностью. Даже молодой господин Ду Ци, окутанный клубящимся дымом, проникся торжественной обстановкой и, встав в ряд, с изящным и горделивым видом отвесил основателю профессии целых два поклона.

Юй Цин невольно повернула голову и взглянула на Ду Ци, во взгляде ее изумление смешалось с восхищением. Она и сама вышла из чиновничьей семьи. Ду Ци, этот избалованный отпрыск богатой семьи, частенько проводил время среди цветов, ночевал в ивах и якшался с актерами, в лучшем случае он слонялся без дела, что тоже бывало нередко. Однако этот поклон был равнозначен чуть ли не вступлению в актерскую профессию, и телом, и душой он поддерживал своих друзей. Юй Цин лучше всех знала, какое резкое осуждение это может вызвать, если долетит до ушей старейшин рода Ду. Она тайком кивнула. Затем взглянула на Шан Сижуя, на нем был темный длинный халат, лицо бледное, что белая яшма. Худощавый, он выпрямился в струну и был столь полон очарования, что от одного взгляда на него сердце радовалось. На сей раз не требовалось упрашивать его воскурить благовония, настроение у него было бесстрастное и вместе с тем строгое и почтительное – воплощенный дух одной из трупп «грушевого сада».

Впрочем, когда церемония была окончена, Шан Сижуй отряхнул полы халата, повернулся к актерам и с покрасневшим от стыда лицом улыбнулся им, закивав:

– Увидимся в театре, господа!

Актеры стояли в некотором замешательстве, они-то думали, что перед премьерой полагается еще раз пройтись по самым важным моментам или дать наставления каждому, однако Шан Сижуй, казалось, завершил уже все свои дела и позволил им разойтись. Требовалось понимать, что из-за грандиозности постановки каждый актер ощущал огромное давление и косые взгляды, все они рисковали обрушить на себя всеобщее неодобрение. Речь даже не о провале: если они не смогут продать достаточно билетов, путь для новых постановок окажется закрыт.

Завидев замешательство собравшихся, Юй Цин улыбнулась:

– Почему вам не отправиться со мной в дом собраний «Грушевого сада», там мы еще раз прогоним некоторые отрывки, прорепетируем на сцене? Да это и ближе к театру.

Все, разумеется, с радостью согласились. Ду Ци также последовал за ними. Он совершенно не беспокоился насчет пьесы, поставленной Шан Сижуем, ему не требовалось пристально за всем наблюдать, и потому он просто сказал Шан Сижую:

– Не спи слишком долго после обеда, а то лицо опухнет, вечером не снимай грим второпях.

Ду Ци прекрасно знал все мелочи актерской жизни. Шан Сижуй кивнул в ответ.

Когда всех гостей проводили, маленький дворик в один миг опустел. Шан Сижуй зашел в дом, отыскал пластинку с записью Хоу Юйкуя и включил граммофон погромче, затем передвинул стул во двор и уселся греться на солнышке, слушая оперу и наблюдая, как Сяо Лай убирает подношения и благовония со столика для обряда.

Сяо Чжоуцзы с самого начала просто стоял на месте, не зная, что ему делать. Сегодня должен состояться его первый серьезный выход на сцену – Шан Сижуй выделил ему интерлюдию перед их новой пьесой. Говорят, что зал должен быть забит, а Сяо Чжоуцзы к такому не был привычен, и это для него стало огромным событием. Прошлые его выступления казались ему теперь репетициями или даже детскими забавами. Шан Сижуй не раз говорил ему, что актер, исполняющий амплуа дань, или поразит всех, впервые запев, или же он гроша ломаного не стоит; никогда не бывает такого, чтобы успех пришел к нему позже. Ему казалось, что, если он не справится с этой сценой, Шан Сижуй наверняка отвергнет его. При одной мысли об этом Сяо Чжоуцзы охватывал страх, сердце его колотилось в груди как бешеное, руки и ноги холодели. Шан Сижуй ниспослан ему самой судьбой, он его единственная соломинка. Ему казалось, что после встречи с Шан Сижуем жизнь его обрела ясность и цель, в ней забрезжил свет надежды. Без Шан Сижуя, учитывая его положение, кто знает, в каком году и каком месяце горести его в труппе Сыси-эра подошли бы к концу.

Закончив уборку, Сяо Лай заварила обжигающего зеленого чая билочунь и, прихватив чайник полотенцем, понесла его Шан Сижую. Повернув голову, она заметила, что Сяо Чжоуцзы в растерянности застыл на месте. Он жил в доме Шана с полмесяца, и, хотя тренировался так усердно, что пот с него катился ручьем, обилие еды явно пошло ему на пользу, он вытянулся и теперь болтался в дверях эдаким верзилой, не зная, куда девать руки и ноги.

Сяо Лай с легким смешком подтолкнула его:

– Вечером уже спектакль, ты чего тут замер?

Сяо Чжоуцзы поспешно ответил:

– Ой, пойду поупражняю голос.

Не успел он пройти и пары шагов, как Шан Сижуй остановил его:

– Разве утром ты уже не разогрел голос? К чему снова упражняться?

– Представление скоро начнется, я хотел поупражняться еще.

Шан Сижуй махнул рукой, пригубил чай и, совсем как почтенный старец, кичащийся прожитыми летами, неторопливо проговорил:

– Тебе петь где-то через полдня, ты совсем не бережешь голос? Если сейчас примешься упражняться через силу, к вечеру дыхания у тебя совсем не останется. – Он призадумался. – Лучше разомни руки и ноги, разогрей мышцы. Лежащая рыбка в этой пьесе требует сил!

Сяо Чжоуцзы закивал и тут же отправился разминаться, в сторонке на пустыре сгибать и разгибать руки, сосредоточившись на тренировке. Шан Сижуй время от времени поглядывал на него, изредка поправляя парой фраз, а затем вдруг спросил:

– Как тебе этот отрывок в исполнении Хоу Юйкуя?

Сяо Чжоуцзы как раз уселся на шпагат, притянув руки к стопам и прижавшись грудью к бедру, другую ногу он согнул в колене; воздуха в легких у него почти не осталось, так что говорил он через силу:

– Шан-лаобаню нравится… Само собой, она хороша…

Шан Сижуй покачал головой:

– И все же он исполняет эту партию не так хорошо, как мой отец, – помедлив, он добавил: – Моего отца звали Шан Цзюйчжэнь. Когда он выступал в столице, о твоем учителе Сыси-эре никто еще не знал. Говорят, как-то они даже пели вместе. Твой учитель когда-нибудь упоминал о нем?

Когда Сыси-эр не бил Сяо Чжоуцзы, то бранил, никогда он не вел с ним дружеских бесед. Сяо Чжоуцзы покачал головой, и Шан Сижуй больше не заговаривал с ним.

Когда Шан Сижуй дослушал свою драгоценную пластинку, Сяо Лай уже приготовила еду и накрыла на стол, и как раз в этот миг заскрипели ворота. Это Лао Гэ растворил их перед Чэн Фэнтаем. На том был светло-бежевый костюм, поверх которого он набросил черное драповое пальто, и солнцезащитные очки. Опираясь на трость, он вошел во двор размашистым шагом, величественный и непоколебимый.

Чэн Фэнтай первым же делом приметил накрытый во дворе квадратный столик, куда Сяо Лай одно за другим выставляла разнообразные блюда, и сказал с улыбкой:

– Такая холодная погода. Шан-лаобань решил отобедать снаружи?

Затем он увидел, что Шан Сижуй с улыбкой оглядывает его с головы до ног, и не удержался от вопроса:

– Что такое? Чего смотришь на меня и хихикаешь?

Шан Сижуй поспешно затряс головой:

– Второй господин пришел в этом костюме да еще надел круглые темные очки, вошел опираясь на трость. Я уж было подумал, что к нам явился сам император.

Сяо Лай когда-то давно сопровождала Шан Сижуя в Тяньцзинь [52], где тот выступал по приказанию императора, самого государя она тоже видела и, услышав слова Шан Сижуя, скользнула стремительным взглядом по Чэн Фэнтаю. Если говорить о наряде, он и в самом деле был похож на императорский. Однако лицо и манеры поведения Чэн Фэнтая весьма отличались. Сяо Чжоуцзы лишь слышал от Сыси-эра, как тот хвалился представлением, сыгранным для императора и вдовствующей императрицы; охваченный тщетными мечтаниями, он решил взглянуть на Чэн Фэнтая, не отвлекаясь от тренировок.

Чэн Фэнтай решительно раскинул руки, показывая себя во всей красе:

– Что, похож на Пуи? Да это Пуи на меня похож!

Чэн Фэнтай видел в газетах фотографии Пуи, однако его картина мира никогда не включала в себя концепцию почитания государя, с улыбкой он обратился к Шан Сижую:

– Пуи сплошь кожа да кости, разве сравниться ему с прекрасным вторым господином! Правда ведь?

Шан Сижуй был человеком республики, а у нового начальника – свои люди, о делах прошлой династии он уже позабыл и сейчас видел перед собой лишь этого изящного императора, что было мочи он закивал: