Зимняя бегония. Том 2

Дун Ханьлинь развернул бумагу и приготовился сложить пару стихотворений, а Шан Сижуй, уже отлично обученный, взял брусок туши и принялся его растирать, видно было, что проделывал он это уже много раз, сам понимал все без намеков и указаний не ждал. То, что эти ученые люди позволяли актеру готовить для них тушь с кистями, явно показывало, насколько они обожали Шан Сижуя. Шан Сижуй, с опущенной головой растирая тушь, проговорил:

– Опера куньцюй существует уже сотни лет, не верю, что в Бэйпине не осталось никого, кто бы мог ее исполнить.

Кто-то сказал:

– То, что она насчитывает несколько сотен лет, это правда, да и кто из актеров пекинской оперы не может исполнить хотя бы один отрывок куньцюй? Однако тех, чьи выступления и впрямь запали в душу нам, старикам, можно пересчитать по пальцам одной руки.

А еще кто-то добавил:

– А не сходить ли в труппу «Юньси», не поискать ли драгоценности там? Глава труппы Сыси-эр [28] разве не занимается именно куньцюй? Среди его учеников вполне можно сыскать какого-нибудь толкового ребенка!

Шан Сижуй повторил про себя название труппы «Юньси» и вспомнил вдруг, что не так давно Юань Сяоди советовал присмотреться к одному актеру из труппы «Юньси» по фамилии Чжоу. Внутри у него затеплилась надежда.

Когда Шан Сижуй возвратился из резиденции Дун Ханьлиня, было уже время ужина; войдя в дом, он увидел Чэн Фэнтая, тут же схватил его за руку и потянул за собой, ему не терпелось отправиться в труппу «Юньси» на поиски того самого человека. Труппа «Юньси» значительно уступала труппе «Шуйюнь», ее члены никогда не давали представлений в роскошных театрах западного образца. Располагались они в одном из традиционных китайских театров неподалеку от Тяньцяо. На заднем дворе театра теснилась многочисленная труппа, они проводили дни, беспрерывно стукаясь лбами и ставя друг другу подножки, по полгода-год им не разрешалось возвращаться домой. Глава труппы «Юньси» Сыси-эр был известным актером в последние годы династии Цин, по красоте и таланту он не знал себе равных. В амплуа дань он прославился едва ли не наравне с Нин Цзюланом. Однако оттого, что Нин Цзюлан долгое время проживал во внутренних покоях дворца, простому народу не суждено было его видеть, и потому казалось, что в те годы слава Сыси-эра простиралась даже дальше, чем его. Сыси-эр пошел по проторенной для актеров династии Цин дорожке: он и выступал в театре, и продавал себя, время от времени находясь на содержании у чиновников и богатых купцов. Однако язык у него был колкий, нрав завистливый, и добром это никогда не кончалось, всякий раз благодетели палками вышвыривали его за ворота. После тридцати пороки юности дали о себе знать, голос и облик его угасли, он располнел и превратился в маленького старичка. Давать представлений Сыси-эр уже не мог. В результате характер его стал еще хуже, с языка сочилось еще больше яда, и он стал еще скупее. Его ненавидели сослуживцы, а также прежние любовники и даже актеры его собственной труппы, вот таким он был презираемым всеми человечишкой.

Как бы ни был порочен Сыси-эр, в театральном искусстве он снискал успех. Основав труппу «Юньси», он редко покупал актеров из театральных школ, предпочитая отбирать сирот из мальчишек на побегушках, тех, у кого была склонность к театру. Он растил их, а затем оставлял при себе. Сыси-эру не нужны были другие наставники, он лично взялся за дело и обучал мальчишек, должно быть, стремясь таким образом сэкономить. Помимо того что маленькие актеры учились каждый день, так им еще приходилось стирать одежду, готовить еду и заниматься другой грязной работой – видимо, тоже из соображений экономии. В артистических кругах Бэйпина все были неразрывно связаны друг с другом, утаить что-либо не представлялось возможным. Стоило в какой-нибудь из театральных школ появиться хоть немного одаренному ребенку, во всех труппах об этом узнавали в тот же миг, никак нельзя было укрыть его от чужих глаз. Лишь таким труппам, как «Юньси», которые сами обучали подмастерьев за закрытыми дверями, удавалось втайне взрастить исключительные таланты, способные поразить театральный мир.

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай смотрели представление в театре уже добрых два часа, Чэн Фэнтай, нахватавшийся кое-каких знаний, почти ничего не понимал в услышанном, лишь без остановки ел. Шан Сижуй слушал оперу не особо внимательно, мыслями он витал где-то в облаках, обхватив себя руками и съежившись на стуле. Чэн Фэнтай, глядя на его скучающий вид, понял, что представление на сцене, должно быть, не слишком удачное.

– Быть может, пойдем домой, Шан-лаобань?

Шан Сижуй вяло ответил:

– Нет, так не годится. Актеры на сцене стараются, просто взять и уйти из зала без какой-либо на то причины гнусно!

Сидевшие позади них почтенные супруги уже встали со своих мест, чтобы уйти; услышав эти слова, они обернулись и вперились в них гневными взглядами.

Оставался последний номер – амплуа дань в куньцюй. Чэн Фэнтаю, как человеку из Цзяннани [29], нравилось, когда мужчины переодевались женщинами, и всякий раз, глядя на них в амплуа дань, он искренне считал их выступления неплохими. Подобные низкие вкусы у Шан Сижуя вызывали лишь презрение. Взять хоть сейчас: Чэн Фэнтай сидит, опьяненный чарующим номером актера на сцене, Шан Сижуй же совсем нерадостен, то и дело напевает мелодию себе под нос. Услышав бормотание Шан Сижуя, Чэн Фэнтай подумал было, что тот одобряет выступление, он спросил с улыбкой:

– Это он тот Чжоу, которого мы ищем сегодня?

Шан Сижуй изумился:

– А? Это ведь не он? Не может быть он… Этот грим, эта жестикуляция – неясно, мужчина он или женщина, вряд ли бы он приглянулся Юань Сяоди…

Чэн Фэнтай притворно пожурил его:

– Шан-лаобань! Ну что за злой у тебя язык!

В присутствии Чэн Фэнтая Шан Сижуй и впрямь не стеснялся в выражениях. Обычно он скрывал свое недовольство, опасаясь, что, если начнет высказываться, испортит отношения с сослуживцами и вызовет раскол между ними. Но сейчас у него появился человек, с которым он мог говорить обо всем свободно, который охотно слушал все, что он рассказывает. Шан Сижуй долго еще критиковал актера со знанием дела, а закончив, принялся сокрушаться:

– Все говорят, что в артистических кругах сейчас расцвет, но на деле процветает только пекинская опера, актеров, которые смогли отшлифовать куньцюй, по-прежнему немного.

Служка позади, который подавал зрителям чай, услышал это и прыснул со смеху. Шан Сижуй тут же обратил на него внимание. Служка подложил белое полотенце под заварочный чайник, подошел к ним, чтобы подлить еще воды, и с улыбкой сказал:

– Господин, ваши слова прежде уже говорили благородные господа.

Шан Сижуй улыбнулся:

– И кто же?

Служка с улыбкой покачал головой, но так ничего и не ответил. Шан Сижуй догадался, кто были эти благородные господа, и заговорил о другом:

– А этот Чжоу-лаобань, что сейчас на сцене… В труппе «Юньси» он единственный Чжоу-лаобань?

Служка ответил:

– Вы совершенно правы, он один Чжоу-лаобань. С детства рос в труппе «Юньси», выступает уже много лет.

Шан Сижуй разочарованно кивнул, больше он ничего не спрашивал. Мальчик перекинул полотенце через плечо и собрался уже уходить, как Чэн Фэнтай его остановил:

– Не говори о лаобане, спроси, есть ли у них кто-то по фамилии Чжоу? Как его могут звать…

Шан Сижуй, уловив намек, поспешно проговорил:

– Верно, например Сяо Чжоуцзы. Есть ли тут кто-нибудь, кого кличут Сяо Чжоуцзы?

Служка, должно быть, хорошо знал этого Сяо Чжоуцзы, на лице его тут же появилось презрительное выражение, он сказал с неодобрением:

– Ах! Вы спрашиваете про этого паренька! Есть такой!

Шан Сижуй и Чэн Фэнтай переглянулись, они почувствовали, что это и был тот, кого они искали.

– Когда этот Сяо Чжоуцзы выступает?

Презрение на лице служки проступило еще явственнее:

– Какое там выступает! Не поколотят его три дня, уже неплохо!

Чувствовалось, что за этими словами что-то скрывается. Шан Сижуй совершенно гнуснейшим образом бросил смотреть представление, вскочив на ноги, он ухватился за служку:

– Идем! Отведи меня к нему, хочу повидаться!

Служка вцепился в перила и взмолился о пощаде:

– Так нельзя! Господин! Это против правил! Владелец их труппы очень вспыльчивый!

Шан Сижуй отпустил служку и сам спустился по лестнице, характер у него был такой, что и минута промедления ему была в тягость:

– Тогда я сам его найду.

Чэн Фэнтай напрасно кричал Шан-лаобаню вслед, чтобы тот помедлил, но разве мог Шан Сижуй спускаться медленнее? Глядя в спину спешащему Шан Сижую, Чэн Фэнтай вздохнул, а затем преспокойно вытащил из бумажника банкноту и сунул ее служке под кофту. Служка сжал банкноту через ткань, выдавил смущенную улыбку, и Чэн Фэнтай улыбнулся ему в ответ, с усмешкой он развернул его за плечи и пинком спустил вниз по лестнице. Раз уж служке что-то перепало, он, споткнувшись, устоял на ногах и, с радостным видом переваливаясь с боку на бок, побежал за Шан Сижуем:

– Господин, позвольте служке вас проводить.

Представление как раз было в разгаре, и все актеры толпились у сцены. Двор, где они жили, был просторным, но убогим, в нем царила неразбериха – настоящие трущобы. На бамбуковых шестах висели разноцветные театральные костюмы, весьма недурные, а под шестами лежали бамбуковые циновки, на которых сушилась на солнце рыба и хранились соленья. Четверо мальчишек носились взад и вперед по двору, пытаясь отобрать друг у друга конфету. Когда Шан Сижуй шел по двору, один из бесчинствующих мальчишек врезался в него, а вместо извинений лишь сердито толкнул Шан Сижуя и собрался бежать дальше. Служка тотчас же к нему подскочил, схватил мальчишку за шиворот и потянул к себе:

– И побежал! Бежит, словно на похороны матери! Где этот сукин сын Сяо Чжоуцзы?!

Мальчишка принялся лягаться и отбиваться от него, крича во весь голос:

– На заднем дворе стирает пеленки! Вонища страшная! – договорив, он наконец вырвался и убежал, аж пятки засверкали.

Служка, всячески заискивая, пригласил Шан Сижуя с Чэн Фэнтаем пройти на задний двор. Шан Сижуй ничего не замечал вокруг, в то время как Чэн Фэнтай с любопытством осматривался по сторонам, ему казалось, что он угодил в лабиринт. Банки с засоленными в сое овощами, эмалированные тазики для умывания, маленькие скамеечки – все разбросано в беспорядке, словно ловушки, стоит сделать хоть один неверный шаг, непременно обо что-нибудь споткнешься. Воздух казался затхлым, пропитанным ароматом чего-то ветхого. Дорогу им преградила кушетка, на которой дремал старый кот. Когда Чэн Фэнтай проходил мимо, тот открыл глаза и уставился на него золотисто-желтыми зрачками. Чэн Фэнтаю показалось, будто на него смотрит пронзительным взором старик, и по коже у него побежали мурашки.

Пройдя через зал, они оказались в небольшом внутреннем дворике. Там на корточках сидел юноша в изношенной одежде. Тяжело дыша, он усердно отстирывал в большом тазу белое тряпье, рядом стояло еще два таза с уже отстиранными тряпками, неясно было, зачем ему стирать столько ветоши, – ни один новорожденный не прописывает столько пеленок. Шан Сижуй кое-что понимал и потому невольно нахмурился. Юань Сяоди и Дун Ханьлинь рекомендовали ему этого Сяо Чжоуцзы как исполнителя амплуа дань, но ни в одной труппе актерам на женских ролях не поручают такую тяжелую работу, опасаясь испортить их прелестную манеру игры и руки. Шан Сижуй не стал подозревать Сыси-эра в злостных намерениях, а напротив, засомневался, тот ли это Сяо Чжоуцзы, и недоверчиво взглянул на служку. Служка почтительно склонился перед Шан Сижуем, прося его набраться терпения, развернулся и пнул деревянный таз с грязными тряпками, отчего мыльная вода выплеснулась на ноги юноши. Тот, впрочем, даже не поднял головы.

– Вставай-вставай! Важные гости пришли на тебя посмотреть! Вот дурная башка!

Юноша по-прежнему сидел на корточках, отстирывая тряпье, он прошептал:

– Чего на меня смотреть? Смотреть тут нечего. Брат, сделай милость, не шути надо мной. Если я запоздаю с работой, хозяин снова меня побьет.

– Кто это над тобой шутит, вставай же! Тут и правда пришли гости, хотят тебя видеть! – И, не допуская возражений, потянул юношу за руку. Рукав юноши задрался по локоть, и Чэн Фэнтай увидел, что вся кожа под ним была в синяках и царапинах. Он и в самом деле пережил немало.

Шан Сижуй долго смотрел на него, прежде чем спросить:

– Это ты Сяо Чжоуцзы?

Юноша опустил голову и угукнул себе под нос, неясно было, стесняется он или же безразличен к происходящему. От Чэн Фэнтая веяло богатством, а Шан Сижуй выглядел как человек с тонким вкусом, он будто бы весь светился. Должно быть, юноша, который и света-то белого не видел, боялся незнакомцев.

Шан Сижуй снова спросил:

– Так ты выступаешь?

Услышав его вопрос, Сяо Чжоуцзы закусил нижнюю губу и еще долго не разжимал зубы. Казалось, признание в том, что он играет в театре, стоило ему немалых усилий. Но когда он наконец заговорил, голос его звучал твердо:

– Да. Я исполняю амплуа дань.

Шан Сижуй кивнул:

– Мне посоветовали посмотреть на твое выступление, когда будет твоя очередь играть?

Сяо Чжоуцзы показал наконец лицо и посмотрел на Шан Сижуя, тот, воспользовавшись случаем, принялся его разглядывать. У Сяо Чжоуцзы было типичное лицо для исполнителей женских ролей: с правильными чертами, несколько печальное, в форме тыквенного семечка. Пусть он и не обладал несравненной красотой, все же для мальчика подобная внешность была редкостью. Когда взгляды этих двоих встретились, в тот же миг между ними возникло скрытое от глаз посторонних понимание, смешанное со взаимным одобрением.

Сяо Чжоуцзы снова опустил голову и обиженно проговорил:

– Ни в один день мне не дают играть…

От его слов Шан Сижуй затосковал, но помочь был не в силах, лишь печально глядел на него.

– Пожалуй… пожалуй, в следующем месяце очередь дойдет и до меня.

Шан Сижуй изумленно выпалил:

– В труппе «Юньси» ведь не так много людей, почему же тебе приходится ждать так долго?

Сяо Чжоуцзы молчал, стоя с опущенной головой, он казался совсем сломленным под тяжестью обрушившихся на него невзгод.

Шан Сижуй вздохнул и с улыбкой проговорил:

– Хорошо. Когда подойдет твоя очередь, отправь кого-нибудь к северу переулка Логусян, дом тридцать один, сообщи мне. Моя фамилия Шан.

Когда Шан Сижуй вышел за ворота, Сяо Чжоуцзы продолжил стирать ветошь, но тут душу его взволновало смутное предчувствие. Он все стирал, как вдруг руки его ослабли, и он уронил мыло в воду, но даже не стал его поднимать. Одна мысль поразила его, он догадался, кем был тот человек.

Глава 5

Прошло не так уж много времени после их визита в труппу «Юньси», а Чэн Фэнтай успел уже выбросить из головы изящного и хрупкого Сяо Чжоуцзы, этого мальчика для битья. Весь его интерес к китайской опере был целиком и полностью сосредоточен на Шан Сижуе. Станет ли Сяо Чжоуцзы сокровищем артистических кругов Бэйпина или же превратится в очередной рубец на страницах его истории, его совершенно не заботило.

Прошел целый месяц, пока одним ранним утром Шан Сижуй не позвонил в усадьбу Чэнов – это был его первый телефонный звонок Чэн Фэнтаю. Трубку подняла Ланьхуа, служанка второй госпожи. Шан Сижуй сказал по телефону:

– Сегодня первое число, прошу второго господина Чэна проверить товар.

Ланьхуа заглянула в соседний флигель и осмотрелась, Чэн Фэнтай еще не вставал с постели. Она спросила:

– Хорошо, как ваша фамилия?

Шан Сижуй задумался на мгновение:

– Моя фамилия Тянь.

Ланьхуа попросила его подождать и, желая сделать как лучше, повернулась к спальне и тихо прокричала:

– Второй господин! Некий господин Тянь просит вас проверить товар!

Она крикнула еще дважды, но ответа так и не получила. Тогда молоденькая служанка, позабыв о приличиях, начала выкрикивать «Второй господин!», голос ее звучал все звонче. В этот миг занавесь вдруг отбросили, в комнату ворвалась личная служанка второй госпожи Инхуа, руками она изобразила, будто перерезает себе горло. Ланьхуа не успела ничего сообразить, как в комнату с сердитым видом вошла вторая госпожа, сощурив раскосые глаза, она принялась браниться:

– Чем дальше, тем все больше забываешь о приличиях! Что за крик подняла! На севере ты тоже так себя вела?

Ланьхуа, держа в руках трубку, стояла с опущенной головой, она не смела даже вздохнуть, а глаза ее покраснели от слез. Чэн Фэнтай, разбуженный их галдежом, не мог больше оставаться в постели, шаркая домашними тапочками, он направился к телефону, чтобы ответить на звонок. Волосы у него были всклокочены, глаза еще не открылись после сна, и про себя он жаловался: у него ведь нет друзей по фамилии Тянь, все его друзья в это время или в объятиях женщин, или спят крепким сном! Только те, кто занимают у него денег или торопят с доставкой товара, могли его искать. Взяв трубку, Чэн Фэнтай нарочно улыбнулся Ланьхуа, чтобы успокоить ее. Не прошло и несколько лет, как ее купили на севере, а она по-прежнему оставалась неуклюжей деревенской глупышкой, и потому ей часто доставалось. Чэн Фэнтай обращался с ней особенно ласково. Завидев его улыбку, вторая госпожа тотчас помрачнела и с решительным видом села за рукоделие, чтобы не покидать комнаты. Дрожащая от страха Ланьхуа тихонько прокралась к выходу, не зная, что ждет ее дальше.

Шан Сижуй так и не дождался ответа, не в силах терпеть тишины, он принялся напевать себе под нос отрывок из оперы, чтобы развлечься, он напевал всякий раз, как у него появлялась свободная минутка. Едва Чэн Фэнтай взял трубку, как тут же услышал приглушенное пение с другой стороны – мягкое и проникновенное, словно губами певец прижимался к уху, щекоча их, это была куньцюй. Чэн Фэнтай рассмеялся, но, испугавшись, что его смех заметит вторая госпожа, повернулся спиной и нарочно принялся кричать на пекинском диалекте:

– Тянь-лаобань сегодня в недурном настроении, раз решили позвонить мне по телефону. Чем могу вам служить?

Шан Сижуй изумленно вскрикнул:

– Я не сказал еще ни слова, как ты понял, что это я?

Чэн Фэнтай ответил:

– Кто, кроме нашего Тянь-лаобаня, может петь так красиво?

Шан Сижуй тотчас же ликующе рассмеялся, он не в силах был сдержать воодушевления, и смех его полнился детским озорством:

– Есть кое-кто! Хотя и уступает немного Тянь-ла-обаню!

Чэн Фэнтай рассмеялся вслед за ним:

– И в самом деле появился товар, способный меня поразить?

– И впрямь появился.

– Тогда в котором часу встретимся?

– Сейчас.

– Сейчас? – Чэн Фэнтай взглянул на часы, была четверть первого, не рано и не поздно. Но по правилам традиционного китайского театра самые стоящие пьесы ставили вечером, а знаменитым артистам отдавали заключительные номера в представлениях:

– И какой стоящий товар может быть в это время?

У Шан Сижуя не осталось терпения говорить, он лишь добавил:

– Ты просто приходи! Приходи скорее! А если опоздаешь, я уйду один.

Чэн Фэнтай повесил трубку, впопыхах оделся и отправился на встречу, выражение лица у него было совсем иным, чем когда он шел обсуждать деловые вопросы. Вторая госпожа озадаченно глядела на него, подумывая позвать Лао Гэ, чтобы тот подготовил машину. Лао Гэ как раз обедал с женой, на столе стояло горячее, одет он был в старую домашнюю кофту с жирными пятнами, волосы и лицо у него тоже все засалились, и, пока он переоделся бы и собрался, прошло бы время. Но не такой у Шан Сижуя был нрав, чтобы ждать. Чэн Фэнтай не простоял у порога и минуты, прежде чем сам не выдержал, потуже затянул галстук и сел за руль. Так или иначе вторая госпожа что-то заподозрила: на деловые встречи он не отправлялся без водителя, самое важное для Чэн Фэнтая – пустить пыль в глаза.

Подъехав к дому Шан Сижуя, Чэн Фэнтай дважды посигналил, и Шан Сижуй тут же выпрыгнул из ворот и ворвался в машину:

– Едем! Труппа «Юньси»!

Чэн Фэнтай и не подумал тронуться с места, а хмуро улыбнулся:

– Давай-давай, садись рядом со мной. Бросил меня за руль, заставил вести машину, а сам уж и превратился в барина!

Вытянув шею, Шан Сижуй вгляделся в его лицо:

– О! Это второй господин! И в самом деле виноват, не заметил тебя. А где Лао Гэ?

Чэн Фэнтай в раздражении закатил глаза: ну что за человек! Все мысли только об опере, а его даже и не замечает. Не говоря ни слова, Чэн Фэнтай ухватил Шан Сижуя за воротник и силой усадил рядом с собой. Хорошо еще, что тело у Шан Сижуя гибкое и податливое, с громким криком он свалился на сиденье, а усевшись, собрался было уже ругаться. Чэн Фэнтай приказал:

– Не шуми! Сиди смирно!

Увидев, что Чэн Фэнтай и правда недоволен, Шан Сижуй тотчас же присмирел и уселся прямо, он хорошо понимал, когда стоило помолчать.

От хутуна Наньлогу [30] до труппы «Юньси» всего десять минут, однако Чэн Фэнтай давно не сидел за рулем, растерял все навыки да и дорогу уже подзабыл. По пути он объехал пару лишних улиц, и Шан Сижуй начал уже подозревать, что тот намеренно тянет время, чтобы позлить его. Шан Сижуй начал сердиться, то и дело он закатывал рукав и глядел на свои швейцарские часы, громко причитая и ахая. Чем сильнее он волновался, тем медленнее ехал Чэн Фэнтай, и под конец Шан Сижуй уже прямо-таки извивался на сиденье, словно ему приспичило помочиться. Когда они подъехали к воротам театра, машина не успела еще остановиться, как Шан Сижуй уже выскочил из салона и пропал, словно помчался в объятия возлюбленной. Чэн Фэнтай взглянул на опустевшую дорогу и невольно выругался:

– Твою мать…

Оставалось загадкой, что происходило между Шан Сижуем и Сяо Чжоуцзы после их первой встречи, но сейчас они необычайно сблизились. Пробравшись извилистыми путями за сцену, Чэн Фэнтай нашел Шан Сижуя в темной, захламленной комнатушке, тот своими руками наносил Сяо Чжоуцзы грим. На Сяо Чжоузцы было белое монашеское платье. С гримом его лицо выглядело особенно прекрасно: вытянутое, с алыми губами и блестящими глазами. Взгляд юноши выражал скорбь и беспокойство, казалось, стоит только подуть ветерку, и он тут же рассыплется. Пышущий энергией и воодушевлением Шан Сижуй лишь усиливал это ощущение.

Сидевший скованно Сяо Чжоуцзы жалобно взглянул на Шан Сижуя:

– Шан-лаобань, вы расскажите мне, как сыграть… Правда… Расскажите мне…

Шан Сижуй, взяв его за подбородок, сдержал дрожь во всем теле Сяо Чжоуцзы и принялся растушевывать румяна на его лице, отчего Сяо Чжоуцзы зарделся розовым, словно цветы персика:

– Твое дело – просто петь. Пой как ты привык. Ты ведь не стал еще звездой! Никто тебя и не знает, так что не бойся сыграть плохо. Дай мне посмотреть на твою игру.

Сяо Чжоуцзы ответил:

– У меня нет своей игры. Я все беру у наставника.

Рука Шан Сижуя замерла, и он сказал:

– У тебя есть свой стиль игры. Ты талантлив, я не могу ошибаться. Не смотри на своего наставника, его навыки игры уже не в моде, он не достоин тебя учить. Играй свободно! Помнишь, что ты говорил мне той ночью?

Хоть они и говорили тихо, людей за сценой было совсем немного, в полдень не многие ходят на спектакли. И все же Шан Сижую не следовало обсуждать недостатки других под их же крышей. Время от времени он безрассудно следовал своему сердцу, распоясавшись вконец: что думал, то и говорил, не обращая внимания на запутанные отношения в артистических кругах.

Сяо Чжоуцзы хотел было что-то сказать, глаза его наполнились слезами, но Шан Сижуй прервал его:

– Эй! Не разговоривай! Еще немного – и ты разревешься, а как идти на сцену с размазанным гримом?

Тут послышался скрипучий грубый рев:

– Сяо Чжоуцзы! Сяо Чжоуцзы! Ах ты мелкий сукин сын! Эй ты! Мигом катись на сцену!

От этого рева Сяо Чжоуцзы тут же пришел в смятение и крепко ухватил Шан Сижуя за руку, в ответ тот обхватил его за плечи и с силой встряхнул:

– Запомни: в зале одни пустоголовые! Даже не смотри на них. А захочешь посмотреть, взгляни на меня, я буду сидеть справа!

Снова послышались ругательства. Сяо Чжоуцзы закивал и сломя голову поспешил на сцену, а Шан Сижуй окликнул его:

– Метелка! [31] Метелку забыл! – Сяо Чжоуцзы в два шага ринулся назад и взял из рук Шан Сижуя метелку, но тот не сразу ее отпустил, а пристально глядел на мальчишку с легкой улыбкой. Какое-то время они смотрели друг на друга, обмениваясь чем-то сокровенным, словно Шан Сижуй передавал Сяо Чжоуцзы тайные знания, для других непостижимые. Под взглядом Шан Сижуя Сяо Чжоуцзы странным образом успокоился, руки его перестали дрожать, а глаза мало-помалу заблестели:

– Шан-лаобань, вы смотрите на меня.

Шан Сижуй выпустил из рук метелку и ответил с улыбкой:

– Ай, буду смотреть.

Сяо Чжоуцзы пошел на сцену, а Шан Сижуй обернулся, Чэн Фэнтай стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди и гаденько ухмыляясь: