Этвас

Признак болезни или дурного тона.

И какая разница, в чём причина?

Грудную клетку безразличия

Насилует ветер.

Ты всё ещё мёртвый.

Юла

Симулякр правдоподобия

Лжи, жонглирующей подкорками, –

Управляемая клаустрофилия-клаустрофобия,

Умудрённая свинцовыми и пластиковыми подпорками.

Яблочная кожура усохла,

Но вместо раскалённого хаоса всплыло что-то,

Отдалённо напоминающее разбитые стёкла

В очках повешенного государства-банкрота.

Ускоренного метаболизма юла

Не даёт сдвинуться с места и ковыряет пол носом.

Здравствуй, тысячелетний рейх, неолиберальный ГУЛАГ,

Симулякр правдоподобия Лжи!

А жизнь – под вопросом…

Жажда

На пыльные камешки высохших, рухнувших башен

Ветер наносит трупные пятна.

Жребий брошен, смутьян повешен, мир перекрашен

Из жёлтого в розовый и обратно.

Духовная пища «нового» мира – экскременты попкорна,

Стабильность праха и порно-розга.

В наивном стаде, под нож идущем покорно,

Свирепствует засуха мозга.

В поисках влаги по тропам волчьим и ртам проплешин

Дел больше, чем слов, но

Жребий брошен, мир перекрашен, смутьян повешен –

Жажда наказуема поголовно.

Спасаясь от «духовной пищи», зашиваем себя в пакеты,

Засыпанные в душных штреках.

А для уродов во время чумы расцветают пиры-банкеты.

Осушая мечты о молочных реках…

Реклама

Реклама жизни – гештальт нуля, глаза

Червоточащего мёртвого плода.

Порядок из этого хаоса –

Рыхлая карточная колода.

Мир пожирают личинки слоганов.

Скидка, пряник, кредит, пах, кнут…

Ингредиентов много, но

Мусорные баки одинаково пахнут.

Неуклюжая симуляция разнообразия

Сияет обёрткой шаткой и валкой.

Наверное, в этот раз и я

Выжгу себе глаза зажигалкой.

Интуиция

Интуиция. Скрытым от взоров сюрпризом

Кто-то страшный скребётся в закрытую дверь.

Будет время – взлетит над алеющим бризом

Хладнокровно-прекрасный карающий Зверь.

Будто в солнечно-жёлтый кусок поролона

Постепенно впитаются холод и дрожь,

В затянувшемся сне на краю Вавилона

По следам сухожилий пройдётся штык-нож.

Книга

Мир изношен, как бледная баба раба.

Даже небо дарует кислотную слизь.

И вращается стильный стальной барабан,

Чтобы в этой игре никому не спастись.

Безграничны сады ахиллесовых пят

На невинных руинах поверженных глаз.

Под ногами забвенья умильно хрустят

Ледяные осколки фарфоровых ваз.

Пусть речные солёные воды черны,

Но на берег намазали розовый крем…

Децимация – ветхая книга войны –

Непристойно открыта, и я её ем.

***

Где не хватает миллиардов,

бывает много одного.

Война захватывает дух

остервенело и наго.

Попересчитывали адов

чужой хрустящий камуфляж,

поперегрызлись за еду.

Ну так и что?

Еда ж.

Бурда

Кишат под ногами Зверя тщедушные гулливеры,

Где липнут к чужому свету, пушистому, словно пена,

Сонливые парадоксы разграбленных слов и веры

И рабство идёт навстречу бурде гробового тлена.

Гербарий зелёных страхов в предчувствии новой дозы

Шуршит за закрытой дверью испытанного позора.

Из книг испивая солнце и грозно глотая слёзы,

Под копотью коматоза рождается воля Зорро.

Сливы

Пока собака покоится в свежем горячем лаваше,

Разлагаясь в сомнительный яро-стиль,

Пока ещё не ушло деление «наше-ваше»,

Зажатое в своей безобразной старости,

Одних вынашивают, других выносят,

Иные мечтают быть невыносимыми.

А жажды истины излишняя горсть – яд,

И это лучше, чем отравиться гнилыми сливами.

Быть проще

Задорно проходит неделя-жизнь вся

Под микроскопическим объективом:

Токсоплазмы кишат и делятся

Своим паразительным позитивом.

Ходить по смыслам благих эмблем,

Читая Ницше в кленовой роще –

Зачем? «Нет головы – нет проблем».

Конечно же, лучше быть проще…

***

Прогорклый торт вечерних дум

Мне отравляет организм.

Густая слизь игры теней

Толкает страх в последний путь.

Моя реальность – атавизм.

Сегодня в моде белый шум.

Второе Я сказало: «Будь!»

Но Все воскликнули: «Имей!»

Под дождь. По гравию. В ночи.

Железный запах поездов.

Моя реальность – атавизм.

Все имитируют экстаз.

Под покровительством крестов

Казнят друг друга палачи

И, не смыкая мёртвых глаз,

Мне отравляют организм.

Часы глотают вниз песок

И приближают смертный час…

Моя реальность – сущий бред?

Её не будет никогда?

Любви тотальность – не для нас?

И ни к чему свободы сок?

Со всех сторон стреляет: «Да».

А изнутри сочится: «Нет!»

***

В обжигающую тьму ночных улиц

Расширенными зрачками выливается

Внутренний туман,

Молочными щупальцами животного страха

Выжимая по каплям

Волю идти вперёд.

Когда в лабиринте пульсирующих капилляров

Торжественного церемониала

Закипает густое вино,

Из какого-нибудь хлева

Вырывается первый крик младенца,

Открывающий эру новой борьбы.

***

Мы пили мёд, мы пили квас

В тени ветвей своих родов,

И наблюдали в первый раз

Слиянье лапок и следов.

Следили раз, и два, и три

За наследившими зверьми,

А мир протягивал ремни

От слова «делай» к слову «жри».

Следы без лапок и зверей,

И Зверь без лапок и следов

Росли из окон и дверей,

Из чёрных язвищ городов,

Из обозримого стыда

И необъятного «нельзя».

В ладоши хлопали стада

Хрестоматийных обезьян.

Цветёт и пахнет метастаз

Разбитых лиц, античных ваз,

Закрытых глаз, открытых баз,

Зарытых нас, забытых вас.

Но нам лопата не указ.

***

Тот колпак колпаковски сшит,

Под которым кусают вши

Все слои мировой души.

Снял такой – и мигом погиб.

Лишь хозяйские сапоги,

Кость, ошейник и конура,

Летаргическое «ура»,

Колпаковский колпак – это то,

что кусать не может никто.

Бытие перешло в ничто,

А ничто во что перешло?

В корм, покрошенный в решето,

И коробками толстых стен

Создающую улей тень.

***

Люди лепят снеговиков,

Совпадая резьбою рук

С белоснежной плеядой искр

Жизни, вышедшей из воды.

Но оттоптаны сто шагов –

Неизменно выходит круг.

Где-то в сердце маячит шторм,

Значит, нужно идти на риск,

Чтобы вырвать себя из форм

Территории и еды.

***

Рыбий почерк варёного глаза Луны

Заставляет дрожать,

Роковую педаль солнценосной войны

Нам осталось нажать.

Выхлопные концепты бетонной трубы

Погружаются в транс,

Невозможный побег из стеклянной судьбы –

Наш единственный шанс.

Только звёздные блики на наших щеках

Как связующий мост:

Где рождение – смерть, где пророчество – страх,

Где падение – рост.

Рыбий почерк Луны, очертания спин,

Нездоровые сны…

Нам осталось приблизить багровый рубин

Солнценосной весны.

***

Затыкая щели собственного лебяжьего духа

зыбкими вещами, жалким жалованьем, желаниями жёваными,

Надо помнить, что путь острых предметов от уха до уха

Недолог, а кирпич на крыше сидит напряжённым.

Поэтому строить будку и сажаться на цепь

Не более осмысленно, чем ковырять топором книгу.

Всё, в чём расцветает жизнь – цель.

Всё, что лишено жизни – иго.

***

Чёрные кольца шагов по кромке, по пластику декораций

Слипаются в цепь вибрацией «пятой стены».

Заглянув зачем-то за бледную рябь фальшивого Рацио,

Вернёшься, зная: вовне – страна водяных.

Вернёшься, зная, что есть облака не только там, где ты,

Что счастье и солнце не множит унылый дубль,

Что исчезнут две стороны одной и той же надоевшей монеты,

Когда будет переплавлен последний рубль.

Актёры устало играют роли в пародии на пародию,

Революция ждёт молнии, выставив опалённую нить.

Чтобы даже слепые тени, живущие в среднем роде,

Отрезвели атлантами и героями, умеющими любить.

О Дне Родины

Наследие-1

Наследие –

Волны песочного рассвета,

Наполняющие перевёрнутую чашу далей

Древесными мотыльками

И выдавливающие маслянистый туман

Из идеально-чёрных,

Пустынных,

Воплощённых талой водой зеркал.

И бешеные кирпичные лисы остановок

В погоне за теневыми колобками пустот,

Роняющие в землю

Оторванные глиняные лапы.

И мы, безоружные

Перед лицом рассыпчатого хаоса,

Складывающие из лоскутов

Разорванного флага капитуляции

Наследие,

Дающее право на разрушение

Разрушения.

Наследие-2

Протирая линзы озёр

от липкого тумана,

срывая пыль со смущённой

утренней земли,

осушая мокрую щетину

хвойного леса,

движется змей ветра.

Свернувшись в кольцо,

он съедает себя, чтобы снова

родиться из небытия.

Протирая глаза

От долгого и тяжёлого сна,

надевая рабочую униформу,

сбривая щетину тщетности,

просыпается человек.

Он сжигает куски кошмаров,

как части своего прошлого,

чтобы обрести высшую целостность,

чтобы унаследовать весь мир.

Коктейль

Коктейль манящий

Небесных вотчин

Как Тельман – ящер,

Врага разящий.

Коктейль багряный

Хвощей обочин

Как Тельман – пьяный

От красной мощи

Зари грядущей,

Животворящей.

Досталось бремя

И душ, и тел нам –

Мы будем теми,

Кем падал Тельман.

Скоро

Вы надменно сжимаете губы,

Мы закованы в потные робы.

Скоро семечко будет дубом.

Скоро семечко будет гробом.

Мы работаем в проданном поле,

Вы копаетесь в рыночном пуле.

Скоро ненависть будет волей.

Скоро ненависть будет пулей.

Вы пришли торговать друг другом,

Мы – ночами мечтать о многом.

Скоро творчество будет плугом.

Скоро творчество будет богом.

Поле чудес

Рынок – поле чудес.

Что вращать барабан?

Ты всё время банкрот.

Сунешь руку в карман –

Гладкоствольный обрез

Тебе выстрелит в рот.

Не закапывай честь

И надежду не сей

По стране дураков,

Здесь немало друзей,

Но совсем уж не счесть

Настоящих врагов.

На обмане обман,

На обрезе обрез,

И конвой у ворот.

Рынок – поле чудес.

Что вращать барабан?

Ты всё время банкрот.

***

Не забыли плести плети,

Не устали косить косы.

Две дороги лезут из клети:

На помойки и на допросы.

Ветви космоса, роботы, росы

Умирают на лысом паркете.

Чтобы жизни плести косы,

Нужно рабства скосить плети.

***

Синяки под глазами берёз

Распивают портвейн.

Дождь, белея, себя перерос

И заснежился в Рейн.

Искры будущих искренних вер

Не заметил никто…

Как нелепо ушла ГДР,

Так пришла ВТО.

От Победы остались рубцы

И ненужный вопрос:

За кого умирают отцы

Под глазами берёз?

Пляж

Осколки солнца на грязном пляже

Пугают кошек. Косеет сажень

От поеданий куриных ляжек

В лакейских кельях многоэтажек,

Где паранойей на нож наколот

Перекрещённый духовный голод

И над телами сверкает голо

Нетерпеливо звенящий мрак.

А тени правое месят с левым,

Цветы – с асфальтом, Адама – с Евой

И выясняют, кто примет первым

Чужую пищу под крышей хлева,

Где каждый первый откока-колот,

А каждый лишний кошмаров полон…

Но красной сталью налитый молот

Звенит над полем, где сляжет враг.

Соль земли

Принимаю парад золотистых лещей

И приправленных смертью индеек,

Аппетитный маразм городских овощей,

Макароны варёных идеек.

Зубы вилок сияют в грызне за лимон,

Соль земли через чайное сито

Продавилась, как подданных давит ОМОН,

Как бледнеет десна аппетита.

ПГВ-1

Волком под грозный марш

Вырвется алый шторм,

С окон съедая фарш

Шёлковых прядей штор,

С окон срывая тлен.

Мирный мещанский сок

Выпив из чёрных вен,

Внутрь зальёт песок.

Жаря кровавый ад,

Лоб не поморщит Феб.

Верным хирургом стад

Станет остывший хлеб.

Будет седая старь –

Сердце стеклянных сфер –

Брошена на алтарь

Эросу новых эр.

ПГВ-2

Бомж впитался в потёртый свитер,

Будто он – говорящая рыба

Золотым ртом в сеть.

Небеса захмелели, либо

Ими кто-то ботинки вытер,

Чтобы завтра висеть

На столбе водянистой ватой,

На руке воспалённым шрамом,

На рассвете – и в морг:

Распухая зелёным шаром,

Изымать из души распятой

Бело-мёртвый восторг.

ПГВ-3

Полыхают в подкорках строчки

Песен вечной мечты. Не поздно

На вершину её костра встать

Из тоски городских огней.

Отрываясь ногой от кочки,

Представляться летящим к звёздам,

Рассекающим тьму пространства.

Но пока на равнине дней

Всё молчат деревянные козы

И пластины свиной нарезки,

И грызут пауки на люстре

Аппетитных фруктовых мух,

Из ладоней тянуть занозы,

Прятать вазы за занавески,

Ковырять по тарелке устриц,

Прятать в подполе лук и дух –

Остаётся. И очень просто

Наблюдать, как светлица давит,

Как вворачивает в пучину

Веры в чудо и в страха гниль.

Но не в небе волшебный остров –

Панацея от яда яви,

Он – в желании вскрыть причину

И отправить её в утиль.

О Дне Родины

Подтаявший день окольцован охрипшими песнями,

Пожёван тенями, чуть жёлт и немного рыж.

И пляшет мечта молодых не дожить до пенсии,

Как солнечный зайчик – сталкер дырявых крыш.

Как солнечный зайчик… Бесцельно его мерцание

В бетонные лысые стены, в окна проём.

Священный закон – отрицание

отрицания,

Мы здесь закалились холодом – не умрём!

Легко не заметить слепого вмерзания в кому:

так,

Фальшивый порядок прилизанно-офисных дней –

Лишь корочка льда на поверхности тихого омута.

Но что-то стальное опять вызревает на дне.

Беспечные стаи немногих хозяев многого

И тех, кто последнюю правду в тюрьме гноил,

Смеются и смотрят в мутное наше логово.

Но здесь глубоко.

И

далеко не ил…

***

Вечер ледяной

и поздний,

Радио вещает

басни…

Гроздья социальной

розни

Спеют накануне

казни,

Спеют накануне

пира

Бешеных свинцовых

градин…

Басни радиоэфира

Вышиты моралью

гадин.

Первые колонны

танков

Приближают грохот

грозный –

Это спеют в сердце

Данко

Гроздья социальной

розни.

Кто умрёт – уже

не важно,

Грохот танков душу

дразнит,

В камере темно

и влажно

Накануне нашей

казни…

Обнажение

***

От побега заплачет смешная тюрьма,

Притворившись ненужным подарком.

Будем странствовать долго по чащам ума,

По заброшенным книгам и паркам,

Золотыми цветами корзины корней,

Горним плодом косматого древа

Приручать сизокрылых летучих коней,

Упорхнувших из адского хлева.

Вороноворот

Пустырь и стар, и сер, и обделён травою –

На талии Земли родимое пятно…

И в небе много глаз не видят нас с тобою,

А мы внутри себя нащупываем дно.

Огромный дуб пестрит судьбою бурелова,

Где каменный карьер разверз беззубый рот.

И наши взгляды вверх над хаосом былого

Затягивает вороноворот.

***

Метель – малиновый суп,

Шипит неоновый бриз,

И чей-то выбитый зуб

Корнями тянется вниз,

И забивается в снег,

Раздвинув челюсти льдин –

Он оторвался от всех,

Он безнадёжно один.

Когда растают снега,

Сольются тысячи губ, –

Опять подастся в бега

Один потерянный зуб.

Когда растают снега –

В коллектор смоется он…

С неоном пляшет пурга,

Кипит вишнёвый бульон…

Улитка

Кошка вечерней зари выгибает спину,

Звёзды дрожат, и легонько скрипит калитка.

Чёрная тень моя шепчет: «Я скоро сгину,

Лишь по прозрачному лбу проползёт улитка…

Лишь каблуком мне аорту проткнут навылет,

Прочь заструится туман, продувая рану,

Дождик холодный слёзы свои выльет,

Смоет улитку. Я в Лету легко кану…»

Сны наяву – это странной души трюки.

Нежной любви тонут в земле нитки,

Медленно к льдине стекла подношу руки,

А отражаются только витки улитки.

Чёрная тень моя шепчет: «Я скоро сгину,

Липкого прошлого скинуть пора бремя,

Красное утро улыбкой спалит тину,

Лишь по прозрачному лбу проползёт время…»

***

И волны белого огня

Летят на скалы мёртвых трав

Калящим зноем по рукам,

Ветров мозолью по глазам.

Пустыню мёрзлую обняв,

Как из дырявого ведра,

Струится солнечная власть.

Хрустит подножный лёд, пока

Питает белоснежный храм

Снегов зыбучая халва.

И вихри белого огня

Летят, как слово в пустоту.

Как слово без опор и стен,

Без эха и без адресата.

Пустыню времени обняв,

Как из дырявого батута,

Струится солнечная пена.

Всё чисто. Всё сияет всем.

И опалённый мыслесад

Уходит в белое степенно.

***

Где луною обозначенные лица

Раскрываются печальней и полней,

По дороге ковыляет кобылица,

Ржавый скрип шевелится за ней.

Словно тлен под ярко-красной краской

Поедает вещи изнутри,

Застревает звуков белый хрип

В старой тьме – замученной и вязкой.

И ключи от будущей зари

В никуда звенят бессильной связкой.

Храм

Чёрные дубы сумрачно вплелись крыльями ветвей

В хвойный хлорофильм, потаённых дум ледяной альков.

Вороны волкам грают на луну голубых кровей,

Спрятанную в высь, в млечную гуашь белых облаков.

Каменный триумф, оплетённый в хмель обретённый храм –

Капает вовнутрь каждого, кто здесь, сыростью и сном,

Силясь обострить злое слово «месть», боль уснувших ран,

Из покоя в бой скручивает нас красным колесом…

Обнажение

В ледяные усы дует свет раскалённого шара,

Перламутровым смерчем снежинки садятся на сов.

Разбегаются руки героями Пьера Ришара

Из тугих кошелей и затянутых поясов.

Разбегаются в небе следы распылённого мрака,

Лакированной глади пустых созерцаний, нирван.

Разбегаются щука, и лебедь, и рак, и созвездие рака.

Золотыми фонтанами воздух январен и рван.

И под сенью промёрзлых качаемых самоподобий,

Залезая по горло в невидимый дирижабль,

Из земли мы глотаем застенчивый голос утробий:

«Кто здесь взглядом природу и технику обнажал?»

Горизонт завален

Глубоко зияющий зенит

Тишиной таинственно звенит,

И смеётся хвоя под ногами.

Горизонт завален вороньём,

И сидит, как луковица, в нём

Вещий глаз, нарезанный кругами.

На пеньке солдатики поют

Песенку беззвучную клоповью

И вино невидимое пьют,

Как на марш собравшийся народ

Анекдоты, писанные кровью,

На устах торжественно несёт.

Мы уходим выпить тишины

За приход предсказанного мая

И упорство листьев кружевных.

Тишина просторна и долга,

Как шуршит перчатка шерстяная

В горле надоевшего врага.

***

Провода зелёных веток

Дребезжат под жидким током,

Напряжение в суставах

Бьётся листьев плоскостями.

Перья дней склоняют лето к

Житию в краю далёком,

Распушась росой на травах,

Сочноплодными горстями.

Как лекарство из пипеток,

Звёзды жгутся ненароком –

О, полезная отрава!

О, кадушка с новостями!

***

Пропитаны запахом кедра

На северно-звёздной палитре

Сокрытые временем недра

Того, что мы совестью вытрем.

Того, что мы делом омоем,

Получим от солнца в награду,

Где медленно, слой за слоем,

Напишем свою Илиаду.

***

Коней безрассудства седлая

И мчась в кукурузных космах

По пенным полям бедлама

В закрученный микрокосмос,

Следишь, как стрела седая

Поёт луговым стрекозам

И платье Земли, спадая,

Снимает следы наркоза.

Зарницей просвечены крыши,

И жилится хвойная чаща,

И совесть становится чище,

И мир понимается чаще.

***

Грачи отводят взгляд

Смущённо и неспело,

Как брошенный отряд

В тылу больного тела

Пытается зажечь

Последнюю из спичек,

Но всё уходит в желчь

Повадок и привычек.

Мы не отводим взор,

Клюёт отряд грачиный

Какой-то тухлый сор

Последствий и причины.

Мы не отводим зло,

Но верим, будто снова

Блестит огнём излом

Коры большого Слова.

Что жмётся Иегова,

И тает Заратустра,

И жизнь звенит, как люстра,

В преддверии такого,

Что глубоко, наго

Лежит в души пенатах

Прообразом богов

Для семечек пернатых.

***

Комками теней темнота по углам заплелась

И тихо уставилась в нас, ободрав как липку.

Ни ты, ни они, ни я, ни слепой карась,

Убивший железным лбом золотую рыбку,

Не выйдут сухими из этой святой воды,

И это даёт надежду остаться в каждом.

Всё вертится. Но, и себя прочитав до дыр,

Сомнения киснут на дереве многоэтажном.

Комками теней темнота запеклась по углам

И, тихо уставившись в нас, к оболочкам липнет.

Ни ты, ни они, ни я, ни слепая мгла

Не в силах надеяться. Да и весомых причин нет.

Под крышей

Здесь луком полны колготки, как судно полно экипажем,

Как жиром полна верёвка и грустью луна полна.

Сопит на густой соломе суровый Сократ со стажем,

А рядом скелеты кошек, а рядом вино и война.

Как пахнет альков чердачный корзиной сушёных яблок,

Фильтруя раскаты грома по тону и глубине,

Так всё мировое горе завяло бы и озябло,

Но отзвень матовых стёкол разбужена о войне.

Под маленькой белой крышей, на гребень горы похожей,

Натянута паутина секунд, миллиметров, грамм

От града, огня зажигалки и дыма собственной кожи

До самого дорогого, что и называть не нам.

Атлантида Запретных Зон

Пора трогаться

Ночь. Февраль. Духовная евгеника.

Мы идём кому-нибудь присниться.

А фонарь похож на шизофреника,

Белый клевер тает на ресницах.

Мы вплелись в космические танцы,

В бархат эйфории, – чтобы сутками

Нарушать законы гравитации,

Утончённо трогаясь рассудками.

***

На картах сгорела последняя тушь,

Цветочных мелодий рассыпались схемы,

Огнём и мечом на прозрачном песке мы

Синхронно рисуем слияние душ.

У мраморной кошки лоснится спина:

Живая вода – прерывание нормы…

Мы ищем предел осязания формы,

Легко забывая свои имена.

Трепещет внутри лубяной авангард,