Королевство Теней

Она окинула взглядом свекровь, хлюпая мокрыми туфлями.

Дождь затопил всю дорогу, по которой нам предстояло вернуться в Забвеннослав, там высадить Ольгу, Фёдора и Настю, а дальше уехать в Доброхотск. В мой родной город.

(я ни за что их не сложу и не откажусь от дома)

Из старых тетрадок мамы я смог узнать, что в детстве она втайне ото всех помышляла поисками чародейки, исполняющей мечты. Могущественная добрая волшебница проживала в бревенчатом жилище с невысокой резной лестницей с бурыми медведями. Она выходила изредка в лес за лекарственными травами и ягодами, которые пригождались в варении зелий для людей, не утративших трогательную детскость. Все живые и робкие, что прятались, бегали и прыгали со страхом в душе, совались через распахнутые ставни и просили чародейку о помощи. Она встречала гостей, дарила сладости растерявшим вкус к жизни и отводила детей на тропку, в конце которой их обязательно ждали мама с папой. Найтись в огромном лесу уже было настоящим проявлением чуда.

В машине не было столь безопасно, как показалось на первый взгляд. К окну с моей стороны прилипли Тени, и в салоне тотчас стемнело.

Ольга спросила громко с удивлением:

– Что-то увидел, Павлик?

– Нет. Но я хотел бы глянуть на поле.

– Сейчас ты ничего не разглядишь, даже если постараешься.

– Но я попробую!

– Мальчишка такой забавный, мне смешно становится, когда я вижу его! – произнесла Настя и залилась звенящим смехом.

Я спокойно улыбнулся, приник ухом к стеклу, чтобы ясно расслышать торопливые голоса Теней.

– Тебя назвали забавным мальчишкой! Думаешь, это было сказано из самых лучших побуждений? Ну и балда! Слушай, а что ты так спокоен, как будто в кино сидишь и причём не на первом ряду, отчего болит шея, и даже не на последнем, откуда ни черта не видать? Мы теперь с тобой на долгие-долгие годы. Именно на столько, сколько ты сам выдержишь… Хм, как может убить горе, как почти безутешна сделается твоя утрата по отцу? Он уже спит беспробудным сном в гробу, словно околдованный потусторонней силой. Если он достоин, то прямиком из больницы для душ переселится в чьё-нибудь тело, может быть, попадёт на небо, не гарантируем. Будет приглядывать за тобой, но это не сейчас. Сейчас мы к тебе ближе, чем мать, отец и Бог, вместе взятые. Мы ближе и правильнее всех твоих смутных представлений о плохом, мы одним невесомым прикосновением навеки усыпляем всякого, кто перестаёт бороться. Ты сейчас слушаешь нас, забавный мальчишка, или ворон сквозь пелену считаешь? Моргай, а то яблоки высохнут!

Выйдя из ступора, я захлопал глазами. Тени дружно расхохотались. Верно, они насмехались надо мной.

– Кто вы? Вы ненастоящие!

– Паша? – спросила продрогшая мама и завернулась в накидку. – С кем это ты болтаешь?

– Ни с кем.

– У мальчика появились воображаемые друзья, – сурово сказала Настя. – А воображаемые друзья никогда не были полезными для маленьких детей, тем более для мальчиков. Они ведь полностью захватывают их воображение! Что останется от нашего Павлуши года через два-три после дружбы с простым, но воображаемым мальчиком?

Я больше не слушал Настю. Она завязала разговор с мамой насчёт того, как правильно воспитывать детей.

– Если ты моргаешь, если это так, то запомни, как и когда мы появились. Никогда не забывай! Запиши лучше, девятое октября двух тысяча двенадцатого года. Мы зверски голодные и слабые, а вот ты напротив сильный, к тому же, ещё и малец. Мы недавно ушли от Матери, она разрешила. Так что, пожалуйста, не выдумывай ничего глупого, мальчишка, тебе с нами не справиться, тем более в одиночку. Никто не проникнется к тебе сочувствием и не полюбит тебя просто так, уж нам-то можно верить. Люди любят за поступки, дела, успехи, пускай, поведение, но не за сердце. Может, нам когда-нибудь станет жаль тебя, и твои волнения переубедят нас. Может, может, всё возможно. Не сегодня, мальчишка, не сегодня. Поезжай в Доброхотск, живи и радуйся мирной жизнью, а мы затаимся в твоей комнате под кроватью, как монстры. Правда, совсем не кровожадные. Ты знал, что ты послушный и внимательный мальчик? Ну, поезжайте уже, а то личики устали, хотят отклеиться!

В блёклости туч полыхнула желтоватая молния. Я скрыл голову в пышных складках платья мамы. Она подумала, что я перепугался внезапной резкости света, затем похлопала меня ласково по спине и сказала нежно:

– Ну, что с тобой? Небесная канцелярия не сердится на тебя, правда. Придумывай столько друзей, сколько душенька пожелает, но только не бойся ничего и никогда.

Но уже было слишком поздно. Я прижался к маме, и она обняла меня крепко обеими руками. Я долго рыдал в пути, пока, наконец, не уснул. Мне снился живой и здоровый папа. Он катался в маленькой лодке по волнам, сиявшим прозрачной синевой, в которой отражались белые голуби.

Глава пятая

ПЕРЕМЕНЫ

С приходом Теней Серёжа помешался на уроках. Он и раньше отличался усердным стремлением к учёбе. К десяти годам у него развился талант к заучиванию стихотворений и сложных правил, за которые ставили высокие оценки. Он первым поднимал руку, хоть и не был уверен в точности ответа. Выходя к доске, он находил в себе решительность и пускался в импровизацию, всякий раз настолько удачную, что мной обуревала зависть. Ирина Андреевна удивлялась быстроте мысли Серёжи. В большинстве случаев я медлил и не мог придумать ничего дельного на ходу, поэтому оставался ударником.

К четвёртому классу от нас ушла робкая отличница, Алиса Белочкина. Серёжа занял свободную удобную позицию, и я навсегда разлюбил его. Произошло это после очередного выздоровления. Я вошёл в класс, до боли родной, и увидал Серёжу. Он сидел лицом ко мне, коротал перемену за шахматами с кудрявым смазливым Кириллом Дудкиным в голубоватой рубашке. Они без умолку болтали. Хотел было я бодро поздороваться с другом, рассказать ему о Тенях, мучивших меня беспрестанно, и собрался подойти к парте, очищенной от жирного маркера, как вдруг его собеседник обернулся и бросил на меня неприязненный взгляд. Он перевёл узкие чёрные глаза на раскраску, подаренную Серёжей, как-то оскалился в улыбке, точно наглый волчонок, и шустро ринулся поддевать меня.

– Что тут у нас? Смотрите, художник явился, не запылился! Где карандаши, кисточки? Растерял всё?

– Серёжа, – выговорил я почти умоляюще, – поговори со мной!

Он был смущён и растерян и покручивал ладью.

– Неужели я тебя чем-то обидел?

Кирилл продолжил значительно:

– О чём ему говорить с тобой? Нет, ну ты ответь хотя бы мне!

– Отстань. Ты не стоишь ничего, абсолютно ничего! – воскликнул я и придвинул раскраску к груди. – Только не смотри на неё так глупо. Она не выносит глупостей и глупых мальчиков.

Кирилл покраснел и, разбросав деревянные фигуры, выпрыгнул из-за парты. Блестящие кудри его разметались по круглому, как комок теста, лицу, губы изогнулись в безобразной усмешке.

– Зовёшь меня глупым? Так подойди ближе… Вижу, как трусишь. Ты всегда был трусом. С трусами не хочется дружить. Серёжа выбирает сильных, умных, лучших!

– Я не обзывал тебя. Тебе так только кажется. Ты не знаешь, какой ты, вот и переиначиваешь меня.

– Идиот!

Он застыл в свирепой гримасе и ловко сшиб меня с ног.

Кирилл разорвал раскраску. Я набросился на него в ослепительной вспышке гнева, выкрикивая сбивчиво бред, сочинённый Тенями. Они метались за спиной.

– В сердце шипит огонь возмущения, что же ты мальчик так слаб? Глянь, что сделал этот негодяй! Он ранил, ранил тебя, он желает поранить всех и вся. Выпусти нас! Выпусти нас! Выпусти Теней! Выпусти нас на волю!

Я дрался, как чёрт, довольный неиссякаемой неведомой силой, вовсе не за раскраску.

(Посмотри, Серёжа, Кирилл не стоит твоего внимания! Почему ты выбираешь его, а не меня?)

Пока нас разнимали, в класс прибежала Ирина Андреевна.

– Кто это всё устроил? Вернее, кто начал?

Слегка потрёпанный, я покосился на Серёжу, ещё крепко рассерженный его тупым равнодушием. Я с нетерпением ждал, что он поднимется и горячо, и смело вступится за меня. Увы, он ответил холодно, не поднимая головы:

– Паша. Паша начал.

– Почему ты обманываешь? Всё было по-другому, выслушайте, Ирина Андреевна!

– Ну что ещё? – спросила она спокойно.

– Я бы ни за что и мухи не обидел. Вы знаете, что я хороший. Я очень хороший. И очень сильный.

– Да ты настоящий силач, – произнесла Ирина Андреевна без какого-либо намёка на шутку. – Вон, какой у Кирилла синяк.

– И у меня такой есть. Поймите, я не хотел драться. Но он сказал кое-что очень обидное, потом разозлился и наскочил, как ненормальный. Будто я действительно причинил ему боль, а не он мне! Жаль только раскраску. Теперь ей даже клей не поможет? – обратился я к Теням, бешено плясавшим в беспорядочном хороводе по классу.

Ирина Андреевна хорошенько отчитала нас и приказала разойтись по углам.

– Но можно я её выброшу?

– Да, приберись. Дудкин, быстро в угол!

Я собрал обрывочки раскраски с космическими кораблями и кинул их нехотя в урну. Стыдливо тащась к углу, я успел беззвучно шепнуть Серёже на ухо:

– Паразит! Мерзкий паразит! Уйди, уйди отсюда, чтобы я не видел тебя больше!

Предательство серьёзно повлияло на меня. Я не оставался на продлёнке и всячески сторонился одноклассников.

В шестом классе к Серёже примкнули новые лучшие друзья. Они были грубыми, невоспитанными настолько, что мне каждый раз становилось стыдно, точно это я вставлял мат через каждое слово, включал бессмысленный рэп вперемешку с попсой на весь класс и курил за будкой.

Помню, как их компания подложила мне нечто совершенно неожиданное и мерзкое в кроссовки. Тогда я спустился по лестнице в носках и подошёл к одному из низкорослых кустов, что рос по левую сторону от асфальтовой дорожки, не знал человеческой заботы, а потому всегда был хилым и сереньким. Вытряхнул из кроссовок в траву, отмеченную яркими цветами, белых личинок. Жирные опарыши тупо сталкивались друг с другом и упорно лезли на высокие, оставшиеся после летней отработки, стебли, казалось, желая вновь попасть в тёмное и сухое местечко, которое им устроили гигантские человеки. Я сунул руку под ортопедическую стельку и, почувствовав пальцами оставшиеся крохотные тельца, вынул их на свет. Внутри меня клокотала звериная злоба. Передавив опарышей, я надел почти не замаранные кроссовки и убежал на карусель, чтобы выпустить пар.

Я не принимал участие в жизни школы в отличие от Серёжи. Он участвовал в конкурсах, в которых демонстрация сообразительности, ловкости и красноречия приравнивалась к успеху. (Состязания обычно были связаны с подвижными спортивными играми.) Серёжа не останавливался после первых побед. Он продолжал всюду успевать, получать грамоты, а я украдкой посматривал на него и временами жалел бывшего друга, так как не мог не заметить его нечеловеческой усталости и глубокой неуверенности в собственных силах. Серёжа упрямился, когда ему делали редкие замечания по поводу плохого поведения. Учителя относились к нему благосклонно. Я заметил, как настойчиво из него лепили отличника. Когда Серёжа иногда расслаблялся, ходил сонным и ужасно отвечал на уроке, учителя неустанно хвалили его за усердные старания и сами пускались в объяснения темы. Они обходились несправедливо, почти обидно с другими учениками, знания которых ничем не отличались от знаний Серёжи. Меня редко, но искренне хвалили, также щедро упрекали в полной безынициативности и просили быть менее безучастным. Потом отстали, верно, поняли, что я никогда бы не пошёл добровольно на подобные изменения.

Мама целиком погрузилась в гадания и редко выходила из чёрной комнатушки. Мне приходилось отворять двери странным мордам, поить их чаем с молоком, угощать трубочками со сгущёнкой и конфетами «Гранд тоффи». Некоторые клиенты, впрочем, не ели сладостей. Догадавшись, что у меня не было папы, они тотчас театрально ахали, брались за сердце, лопотали: «Бедный ребёночек, что за беда, какое несчастье» – и предлагали материальную помощь, от которой, естественно, я отказывался.

С мамой мы проводили ежемесячную генеральную уборку.

Рисуночек с огненным фениксом я убрал из кабинета и перенёс в свою комнату, где и повесил над кроватью.

Мы испытывали крайнюю нужду в деньгах, потому мама распродала папины книги по черчению, точным наукам и философии в твёрдых обложках.

Не зная, куда бежать от Теней, упорно преследующих меня на каждом шагу, я решился пойти им навстречу.

– Мы видим тебя насквозь, забавный мальчишка. Мы не знаем, отчего вы называете неизвестное место на планете краем света, но если ты попробуешь туда сбежать, мы и там тебя достанем. Нам скучно. Спроси уж лучше что-нибудь, не то мы рассердимся.

– Что вы за существа? И почему вы пришли именно ко мне?

– Любой человек имеет Теней, не думай, что ты особенный подросток. Это в историях все поголовно избранные и могущие спасти не только себя, но и человечество. Мы отдыхаем до тех пор, пока нас не вызывает Мать – главная женщина Королевства, – и затем отправляемся к человеку. Всё предопределено, наше пробуждение также не случайно. Ты ведь стал бояться, сомневаться, горевать. Ну, погляди на нас, посмотри на наши бездонные рты, из которых бурным водопадом льётся чернота, вдохни запах! Чудесен наш горький запах, как вкус тех таблеток, которые ты пропиваешь во время болезни. (Но она лечит, а не калечит, наверное.) Мы не чувствуем ничего особенного и не знаем простых человеческих радостей. Где наш мозг, которым мы могли думать? Все мысли, которые есть в нас, исходят от Матери, она знает, что нам необходимо, и мы молчим. Людям же слов подавай! Любят заниматься болтологией. Мы растём с человеком, ждём, когда внутри него что-то сломается окончательно. Ты не представляешь, как Мать хочет расправиться с тобой.

– Я умру? Но я не хочу умирать! Хоть я и тоскую по папе… Вечно смотрю на феникса и думаю о нём. Феникс смотрит на меня, будто живой, иногда взмахивает крыльями, и я говорю с ним, представляя, что разговариваю с папой. Расскажите что-нибудь о Королевстве Теней и о Матери.

– Ты любопытный, мальчишка, нам нравится, что ты любопытный. Может быть, из тебя бы вышло что-нибудь толковое. Как думаешь, какая Мать? Ну, есть приблизительное представление?

– Мне кажется, что она страшная женщина и серьёзная, – сказал я, уткнувшись носом в дневник. – Я бы не хотел встретиться с ней. Моя мама и то будет попроще, а у неё, знаете, мозги набекрень.

– Ну ты и загнул! Она всего лишь с прибабахом. Раз уж мы говорим о Матери, то будем откровенными. Мы слышали от редких везунчиков с других Королевств подробности жизни великих Матерей, а в некоторых случаев Отцов. Ты не докапывайся, что о нашей ни черта не знаем. Дело в том, что везде они практически одинаковые, только означают разные чувства, сильные переживания и так далее. Есть Королевства, которыми правят Тени, но это весьма тяжёлый случай. Как бы выразиться легче, чтобы ты понял…

Тени метались по потолку, проходя часто сквозь затейливую белоснежную люстру.

– Выразитесь, как вам удобно. Я не глупый.

– В тебе нет ни капли глупости, но говорить о Матери без веской причины просто невозможно. Мы тебе не друзья.

Тени оскалились в озорной ухмылке и как будто бы расстроились, когда я переключил внимание на учебники.

– Задохнёмся рядом с тобой в скуке смертной. Ложись же и слушай.

Я развалился на кровати поверх одеяла, прикрыв глаза.

– Что ж, вернее будет, если и мы попарим. Вот так… Мать вековое безграничное чувство, по-другому зовущееся Скорбь. Как правительнице, ей полагается трон из тёмно-бурого мориона, где она может перебирать камни и рыдать безутешными кровавыми слезами. Мы относимся к ней с уважением и любовью, и она уверенно руководит нами.

Мы – Уныние. Мы – Печаль. Мы – Ненависть. Мы – Страх. В том смысле, что мы эмоции. Мы бываем маленькими, но ужасно вредными, как насекомые, которых ты прихлопываешь, когда они тебя особенно достают. И мы растём с тобой, достигаем невероятных размеров! Мы укрепляемся в тебе, взамен ты отдаёшь душу, а мы разрываем её медленно на части и после передаём Матери. Такая вот схема.

Я перешёл на пол и произнёс неравнодушно:

– Чего повторяетесь?

– Для нагнетания, вероятно. Тебе совсем не интересно узнать о себе?

– Конечно, интересно. Но Скорбь не способна убивать. Да, я плачу и тоскую, но не более того. Кстати, почему я больше не дружу с Серёжей? Он сделался плохим, очень плохим! Вечно гуляет с никудышными друзьями, вертится, встревает, словно он пуп земли! Вы связаны с ним?

– Нет же, мальчишка, у него могли быть собственные Тени, если бы он не старался обогнать время. Мать безразлична, когда говорит о нём. Он, по всей вероятности, не привлекает её вовсе. Мы видим, что Сергей невероятно подвижный и пытливый мальчик, но его выводы рассуждений всегда остаются поверхностными, убедительными для его окружения и прочих. Ты боишься выступать с докладами, читать стихи, но почему?

– Мы же не друзья, – произнёс я с неуверенной улыбкой. – Кто мы тогда?

– Мы – часть тебя, забавный мальчишка, а это до жути преважно. Отвечая нам, ты остаёшься честным перед самим собой.

Я с неестественной радостью рассмеялся им в ответ. Тени завертелись кругом в чёрном вихре.

Свободное время я посвящал чтению, а в седьмом классе, когда к нам перешла новая ученица, Алина Чернова, высокая худощавая девочка с застенчивым румянцем, пристрастился к рисованию.

Алина тяготела к холмистым фантастическим пейзажам и писала натюрморты.

Я наблюдал за ней, а она редко, но любопытно посматривала на меня, складывала аккуратные руки, и вместе мы взволнованно переглядывались с загадочным блеском в глазах, заметно робея друг перед другом.

После осенних каникул, на которых я решительно пробовал изобразить её портрет, она показала неуверенно любимые работы. Она смущённо вынула из рюкзака альбом с горным водопадом и бегло залистала его.

– Мальчики говорят, что ты неплохо рисуешь, – произнесла Алина полушёпотом, поднеся лист с вьющимся зелёным виноградом к моему лицу. – Только взгляни на него и скажи честно, красиво? Он правда красивый, как я думаю?

Я встал из-за парты и, побродив медленно вокруг картинки с блестящими ягодами, налившимися сахаром, взглянул мельком на Серёжу, повторяющего «Ангела» Лермонтова. Он сминал нервно клетчатый листок и шикал на друзей, если они громко хохотали. Алина же непрерывно следила за мной.

– Нормально, но мне не хватает цвета. Что ты сделала с фоном? Взяла и измазала его краской, как копотью. Почему тогда от него не исходит дымок? Постаралась, но загубила почти всё, что было! Виноград красивый, свежий, как настоящий. Так бы и скушал его с косточками.

Алина заметно смутилась моей прямолинейности. Я виновато покраснел и, слегка запинаясь, протараторил:

– Нет, прости, я просто люблю покритиковать! Фон твой… фон чудесный!

– Ты хочешь меня обмануть или что?

– Конечно же, нет. Но мне трудно оценить твои старания. Ведь ты очень старалась? Вот, особенно с этой ягодкой. – Я указал осторожно на виноградинку. – Сколько сил вложила в неё? Скорее признавайся, я тебя послушаю!

Алина трепетала от волнения, но всё же говорила уверенно, страшно гордясь талантом, который, как я успел заметить, имел для неё особое значение. Её круглый белый носик замечательно подёргивался, как у кролика. Она вся была, как пушистый добрый кролик.

– Я красила его карандашом, может быть, минут пятнадцать-двадцать. На весь виноград ушло часа три. Это так много! Фон был скучным. Он бесполезен почти в любом моём рисунке.

– Так и не возись с ним. В чём проблема?

Я посмотрел остальные рисунки и отметил, что ваза из матового хрусталя и тенистая аллея, получились прекраснее, нежели ягоды. Алина сдержанно поблагодарила меня и добавила скромно:

– Художники, независимо от возраста, скрытные по своей природе. Но ты покажешь, что рисуешь? Удиви меня.

– Покажу, но после, как нарисую то, от чего мне самому не будет стыдно. Не стыдно мне только за феникса, но это так, старая работа.

– А зачем ты стыдишься? Таланта нельзя стыдиться, иначе он пропадёт. – Алину охватила нескрываемая грусть.

– Если он пропадёт, то будет намного проще.

Мы любили часами разговаривать. Особенно нам нравилось обсуждать картины известных живописцев.

Мама купила настоящий холст и масло, и я с неописуемой радостью смешивал краски на пластиковой палитре. Алина надевала бархатную широкополую шляпу, керамические бусы, принесённые из дому, принимала нарочито грациозную позу. Писал я без улыбки, был серьёзен и нестерпимо скучен, как истинный творец. Алина же шутливо жаловалась на усталость, сильно капризничала и казалась настоящей моделью. Потом мы грызли сухари с изюмом и потягивали горячее молоко с густой пенкой. Алину от нас обыкновенно забирал её отец, Пётр Денисович, строгий сутулый мужчина с лысой головой и серыми меланхоличными глазами, бегающими туда-сюда. Я вспоминал о папе и, рано ложась спать, размазывал слёзы, а когда быстро просыпался, то видел чересчур молчаливых Теней, единственным способом избавиться ненадолго от которых служило понятное и близкое сердцу занятие рисованием. Я не падал духом ради мамы.

Время нас всех рассудит, но только мало его у нас.

Каждый день забирает твои шансы.

Вместе мы можем много, а в одиночку совсем никак на Земле…

Миллиарды рук как одна. Нам есть, что терять.

Миллиарды рук как одна. Нам есть, что сказать.

Миллиарды рук. И нас всё равно больше чем тех, кто забыл о любви.

Миллиарды рук. Посмотри как нас много, протяни мне свою и возьми мою.

Миллиарды рук. Посмотри, ты не один.

Миллиарды рук. Вместе мы победим.

Миллиарды сердец все вместе скрепят свои миллиарды рук.

Музыкальная группа «MULTIPASS»

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Поздно начали вы или рано ушли.

Кто-то пусть гениально играет на флейте.

Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.

Пусть другой гениально играет на флейте,

Но еще гениальнее слушали вы.

Андрей Дементьев

Часть вторая

Глава первая

ЕЖЕГОДНЫЙ КОНКУРС ДАРОВАНИЙ

Четвёртая школа была старой, почти древней. Здание обшарпанным фасадом было обращено к однотипным пятиэтажным домам, лишённым красоты, которую можно встретить в более многолюдных городах, где яркие домишки выделываются друг перед дружкой, но с ужасом ждут, когда их оттенки потускнеют, штукатурка потрескается и частично обвалится, а голуби останутся на крышах, чтобы вить гнёзда.

Миновав проволочный забор, мы проскакиваем через синюю арку, которая служит входом на пришкольную территорию, и видим детскую площадку и корт. (Он источает запах влажной резины и растоптанной листвы.) Слева же расстилается стадион; в холодные месяцы он заливается водой и превращается в каток.

Мы поднимаемся по ступеням (осторожно зимой, здесь легко поскользнуться), растворяем огромные двери, залитые розовой краской. Входим в холл, стараясь не впустить много холода. Нас встречает здоровый, но лишённый всякой жизненной энергии охранник, у которого над верхней губой подрагивают седые густые усы. Редко приветствует он кого-либо, часто выходит закурить, слушает музыку, читает книги, которые хранятся под деревянным столом, и с негромким хлюпаньем распивает чаи. Обставлен этот холл диванами, обтянутыми бордовой кожей, чахлыми цветами и пальмами в пластиковых горшках, пол под ногами часто перемазан грязью, и если вы приверженец безупречной чистоты, то не поленитесь взять сменную обувь. Протискиваясь между взрослыми и детьми, мы робеем, когда нечаянно наступаем на чей-то ботинок, оставленный без присмотра, и, быстро шагая в гардероб, справляемся с суетливой толпой уже там, втайне надеясь поскорее оказаться в классе, где не так мощно гудит народ. В спешке взбираясь по лестнице, случайно нам удастся подсмотреть за чей-нибудь утренней ссорой, подслушать какой-либо шутливый разговор или же просто разузнать, что нового готовит день. В кабинете поспокойнее. Там мы не потонем в неразборчивом гомоне, а потому сумеем погрузиться в размышления, детально разглядим тёмную форму и круглые синие шевроны, которые носит лишь мизерная часть учеников, вскользь отметим чистоту парт, стульев, заблаговременно подготовимся к занятию и успеем за минуты две набросать шахматную доску в тетради.

По вторникам после второго урока девятые, десятые и одиннадцатые классы идут на линейку в огромный актовый зал персикового цвета, с бумажными звёздами, подвешенными к потолку. Высокие окна, не скрытые тёмной красно-оранжевой занавесью, выходят на стадион.

Ежегодно осенью проводится творческий конкурс, принять участие в котором может любой желающий, чрезвычайно талантливый и неглупый, или заурядный, подающий смутные надежды, слабые, как мерцание тусклой свечи.