Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Маха)

Оказывается, что отсутствие достаточных данных вовсе еще не позволяет нам квалифицировать область запредельного, как «царство пустых возможностей, в котором разуму приходится вполне уступить господство фантазий». От отказа заниматься вообще антологической проблемой, аргументирует Вундт, мы мало выиграли. Подобный отказ не уменьшил бы, а, напротив, увеличил бы трудность решения вопроса о соотношении духа и тела. Этим мы создали бы почву для торжества наиболее неудовлетворительной и поверхностной из антологических точек зрения – точки зрения «вульгарного дуализма». Да, действительно, если говорить о двух независимых друг от друга рядах, характеризуя эти ряды как подчиненные какому-то общему началу и, в то же время, отрицать названное начало, подобная позиция равносильна позиции «вульгарного дуализма» чистейшей воды. И Вундт спешит преодолеть его. Он ссылается при этом на пример… картезианства и философии Вольфа. Выдвинув понятие о двух независимых, не допускающих взаимного воздействия субстанциях духовной и материальной, обе философские системы принуждены были установить связь между этими субстанциями через посредством третьей, высшей субстанции. «Этот исторический пример явственно показывает, что мы имеем дело с проблемой, от которой нельзя без дальних рассуждений отделаться ссылкой на ее неразрешимость».

Итак, философия должна, по мнению Вундта, перешагнуть границы опыта, «дополнить» последний. Требуется продолжать философский анализ до тех пор, пока мы не получим идеи единства, охватывающей оба независящие друг от друга ряда. Высказавши подобный взгляд, Вундт спешит сейчас же сделать важную для него оговорку: он заявляет, что единство мира может мыслить нами или как единство материальное или как единство духовного, третьего решения проблемы не существует. Судя по предварительным замечаниям, следовало б ожидать иной постановки вопроса. Вундт раньше доказывал категорически, что для построения идеи мирового единства мы не располагаем никакими положительными данными – никаким «содержанием» и «никакою» формулою». Другими словами, он обещал предложить нам идею всеобщего единства, созданную не по образу и подобию психического или материального единства, единства какого-либо из двух «рядов». Теперь делается замечание противоположного характера: читатели «Системы философии» оповещаются, что автор ее намерен наделить новое понятие чертами, свойственными одному из противостоящих, соподчиненных «начал»; которому именно, отгадать не трудно, раз нам известны симпатии Вундта. Приравняв организаторскую волю организуемой массе, Вундт снова восстанавливает первую в ее «господских» правах. Отличная, согласно его первоначальному заявлению, от психического ряда третья, Всеобъединяющая величина оказывается на самом деле не чем иным, как заключительным членом этого ряда. Верховный «руководитель» капиталистического предприятия противостоит промежуточным организаторским звеньям, как организатор организуемым, и, одновременно, стоит с ними рядом, как организатор с организаторами.

Свою идею всеобщего единства Вундт отказывается называть субстанцией. Он определяет ее, как идею чистого разума, т. е. в кантовском духе. Как кантовский Бог есть идея высшего «формирующего», несубстанционального начала, так и вундтово всеединство есть идея несубстанционального целого, благодаря которому все явления получают жизненный смысл, непреложную ценность. В свете этой идеи исчезает «пустое и безотрадное» мировоззрение, видящее во внешнем распорядке явлений, в их механической связи, истинную сущность последних. Вместо него мы усваиваем взгляд в космический механизм, как на внешнюю оболочку духовной деятельности и творчества. А человеческий дух из безжизненного отражения противостоящего ему начала – отражения, каким знает его упомянутое «пустое и безотрадное» мировоззрение – превращается в активную силу, в «один из бесчисленных узловых пунктов в мировом процессе, – пунктов, в которых становление и действование духовного мира собирается в непрерывную и целеобильную связь процессов», превращается в «микрокосм», отражающий развитие целого, «микрокосма». «Само это целое недоступно восприятию и непостижимо, но его в качестве необходимого постулата должно, тем не менее, иметь в виду, мысля себе всякое отдельное содержание мировых процессов, так как только в идее такого целого получают непреложную ценность преходящие частичные цели, к осуществлению которых стремится единичное». Сам по себе человеческий дух, как и всякое отдельное явление, представляет собой величину отрицательную. Лишь «всеобщее единство», лишь «мирооснова» сообщает ему положительное содержание и вместе с тем делает его истинной индивидуальностью. Сами по себе промежуточные организаторские звенья, т. е. будучи взяты вне общего плана предприятия, плана, определяемого «верховными организаторами», никакой роли в производстве играть не могут, точно так же, как и вся организуемая «масса». Лишь, будучи определяемы во всех своих функциях и актах волею верховного организатора, они вводятся в цепь производственных факторов, получают возможность выступать качестве «руководителей», оказывать воздействие на организуемую массу.

При этом Вундт усиленно подчеркивает элемент актуальности. Идея всеобщего единства, «мироосновы» сводится у него к идее всеобщей воли. Человеческий дух характеризуется им как комплекс известных внутренних процессов и как активный участник мировых процессов. Актуальности противополагается понятие о субстанциональном начале, против которого Вундт с немалым упорством и последовательностью ведет борьбу.

Он стоит, в данном случае, на почве тех воззрений, которые были усвоены еще классиками позднего периода мануфактурной философии – Юмом и Кантом, дает новейшую формулировку этих воззрений. Мы позволим себе не вдаваться в разбор предложенной им формулировки, не будем выяснять его теории «волюнтаризма». Ограничимся простым констатированием симпатий Вундта к «динамизму» и, вместе с тем, указанием на социально-экономические предпосылки подобного рода философских симпатий.

В главе о Юме мы уже давали социально-экономическое объяснение философского динамизма. Напомним, что, по нашему мнению, названный динамизм отвечает высоко развитой «подвижности» капитала, его «эластичности», отвечает той быстроте, с которой капиталистические предприятия меняют свой внешний облик, отвечает тому безразличию, с которым «верховные руководители» относятся к той или иной области производства, к тому или иному составу своего «исполнительского» персонала.

Строго определенного общего типа исполнителей, как рабочих, так и «подчиненных организаторов», для собственников «эластичных» предприятий не существует. Правда, «новая фабрика» открывает свои двери квалифицированному и высококвалифицированному, выбрасывая, таким образом, за борт производства массы «необученных» рабочих. Но и в рамках квалифицированного труда возможно бесконечное разнообразие типов «исполнителей». Следовательно, идеологи современного авангарда капиталистической буржуазии не могут говорить ни о каких «постоянных» организуемых началах, а, напротив, должны характеризовать последние, как нечто в высшей степени изменчивое, нечто, вечно находящееся в состоянии движения.

Отсюда – картина «субстанциональных» понятий. Отсюда – апофеоз «актуальности».

XII

Эмпириокритицизм[62]

Принятая Вундтом доктрина «психофизического параллелизма» не является строго последовательной. Правда, «ряды» решительно противопоставлены друг другу, правда, категорически отрицается возможность всякого воздействия между ними. Но отношение их соответствия друг другу обрисовано не с достаточной полнотой. Для психического фактора, признанного доминирующим, для «воли» сделано некоторое исключение: Вундт характеризирует ее, как не имеющую оно определенной физической «параллели».

Дальнейшее развитие философии должно было устранить и эту небольшую уступку в пользу старого «вульгарного» понимания антитезы организуемого и организующего «начал», так как развитие современного капитализма, в своих дальнейших поступательных шагах, обуславливало еще более усиленный рост «промежуточных организаторский звеньев» и еще более серьезное «поражение» их. Система эмпириокритицизма выполнила подобную миссию, сделала требуемое «дополнение» к взглядам первоучителей «параллелистического» мировоззрения. Была дана картина действительно полного и точного соответствия психического и физического «рядов».

При этом дело не обошлось без некоторого, весьма любопытного и поучительного недоразумения. Сторонники «психофизического параллелизма» забили тревогу. Вундт выступил с пространными рассуждениями на тему «О наивном и критическом реализме» («Ueber naiven und kritischen Reaslismus», в «Philisophische Studien», 1897 г.), долженствовавшими уничтожить нарождавшуюся философскую школу. Из этих рассуждений явствовало, что «дополнение» было учтено, как попытка создать нечто совершенно отличное от старого, нечто противоположное последнему. Доказательство полного и старого соответствия «психического» и «физического» приравнивалось стремлению свести психическое физическому, объяснить первое из второго. Критика Вундта не имела сокрушающей силы, била в воображаемую цель. Выступление Вундта и последовавший затем ответ из лагеря учеников Авенариуса[63] не знаменовали собой столкновения миропониманий, принадлежащих двум различным классам или двум крупным группам одного и того же класса. Социально-экономической подоплекой означенного философского состязания являлась, в данном случае, сравнительно незначительная разница между наиболее передовыми и несколько менее передовыми типами новейших капиталистических организаций. Но всякие, даже малейшие трения, имеющие место в недрах буржуазного класса, квалифицируются идеологами последнего, как имеющие «всеобщее», «общечеловеческое» значение, как борьба диаметрально противоположных, исключающих друг друга начал. Так обстояло дело и во время поединка Вундта с эмпириокритиками.

Участники поединка полагали, что расхождение их взглядов – коренное, носит «качественный» характер, тогда как спор шел не о чем ином, как лишь о степени последовательности, с которою обосновывалась платформа «параллелизма». Впрочем, одна из сторон, защищаясь от направленных против нее ударов, принуждена была косвенно признать родство своих воззрений с воззрениями противника. Вундт – возражал эмпириокритики на центральный из выдвинутых им аргументов – напрасно приписывает Авенариусу[64] то, чего последний и не думал утверждать: Авенариус отнюдь не сводит психических явлений на явления физического ряда; он связывает первые со вторыми лишь логически. Такой именно характер имеет «функциональная» зависимость между ними. Другими словами, последователи эмпириокритической философии выясняли, что никаких отступлений от идеи «параллелизма» они не делают.

Мы должны сказать больше: эмпириокритическую философию следует понимать, прежде всего, как апологию названной идеи. Понятие функциональной зависимости есть отрицание зависимости причинной. Если Авенариус и называл психический ряд зависимым, а физический ряд независимым жизненным рядом, то его терминология не должна вводить нас в заблуждение. «Признание объективного ряда независимых, комментирует точку зрения эмпириокритицизма Геффдинг[65], основано лишь на мотивах целесообразности. Отношение между двумя жизненными рядами можно сделать и обратным, и окончательная точка зрения Авенариуса выражена им была как-то в разговоре в следующих словах: Ich kenne weder Physisches noch Psychisches, sondern nur ein drittes («Я не знаю ни физического, ни психического, а нечто третье»). При ближайшем рассмотрении его изложения оказывается, что с его стороны было иллюзией предполагать, будто в основу своей системы он кладет объективный жизненный ряд». Вывод Геффдинга следует, в общем, признать правильным. Неудачна лишь ссылка на «мотивы целесообразности»: мотивы эти туманны и неопределенны.

Авенариус, в данном случае, делал лишь уступку материалистической фразеологии, уступку, обусловленную его социальной позицией. Чтобы понять суть этой уступки, нам необходимо припомнить сказанное в предыдущей главе по поводу экономической подпочвы учения «психофизического параллелизма». Названное учение, как выяснили мы, является идеологическим отражением того обстоятельства, что степень «зависимости» промежуточных организаторских звеньев от капитала, с завоевательными шагами «новой фабрики» значительно повысилась. Идеологи передовой группы капиталистической буржуазии, отмечая названной обстоятельство с помощью имеющихся в их распоряжении философских символов стали развивать взгляд на «духовное» начало, как на начало «подчиненное», занимающее в иерархии понятий место, аналогичное месту, занимаемому «материей», стоящее с последней, так сказать, на одной доске. Правда, подобная оценка «духовного» носила условный характер: «дух» приравнивался «материи» в известных случаях, а в других случаях он опять-таки, как и прежде, противополагался материи в качестве «высшего» дирижирующего начала. Но, как ни как, такая оценка делалась. И если ее отнюдь нельзя отождествлялся с точкой зрения материализма, то все же, по сравнению с вульгарным спиритуализмом, воззрения «параллелистов» могли многим показаться материалистическими. То же самое и относительно воззрений эмпириокритицизма. Возможность сближения их с материализмом особенно велика. Эмпириокритицизм – доктрина, констатирующая окончательное «фиаско», постигшее промежуточные организаторские звенья. Ни одна из предыдущих философских систем не имела оснований столь яркими штрихами подчеркивать их «подчиненное» положение, столь решительно сопоставлять их с «организуемой массой». И среди широких слоев читающей публики об эмпириокритицизме сложилось мнение, как о материалистической школе. Более того, даже специалисты-философы ошибочно судят о нем: сам патриарх новейшей философии: Вильгельм Вундт назвал его «материализмом». Наконец, что всего интереснее, и эмпириокритики, отмежевываясь от материализма, в то же время пользуются иногда его терминологией, а иногда даже начинают как бы колебаться в своих антиматериалистических взглядах. Характерно, что свою «окончательную» точку зрения с безусловной ясностью и определенностью Авенариус формулировал лишь в частном разговоре, а не на страницах своих произведений, формулировал, так сказать, полуофициально. Правда, суть дела не в официальном признании, не в «формуле». Но отсутствие последней все же является, до известной степени, поучительным. В качестве «подчиненных» промежуточные организаторские звенья приравниваются организуемой «массе», «психическое «рассматривается как «физическое», «материальное». И подобное «приравнивание» Авенариус обозначает термином, который, действительно, можно истолковать в «материалистическом» духе. Определить психический ряд зависимым, в сущности, значит «свести» его к другому ряду. А, между тем, здесь подчеркивается лишь взгляд на организаторское начало, как на «организуемое», взгляд на психическое и физическое как на нечто такое, что, с точки зрения «третьего» начала, можно считать равноценным.

«Зависимость», в данном случае – синоним «соподчиненности».

А, будучи определяема как «логическая» связь, эта «зависимость» является концепцией точного соответствия двух организуемых «начал». Каждое психическое явление находит себе физический коррелят. Оба ряда продолжаются, так сказать, на одинаковое расстояние. Понять психическое можно лишь как организуемое в связи с «низшими» организуемыми элементами величину. Деятельность каждого из промежуточных организаторских звеньев развивается в рамках известной организуемой группы, известной «материи». Изменения, имеющие место в цепи промежуточных организаторских звеньев, совершаются при наличности изменений, наблюдаемых в «теле», в «материи». Такова реальная подоплека, подсказавшая эмпириокритицизму мысль о классификации человеческого познания, основывающейся на принципе классификации «биологической». Но с материализмом подобная «биология», повторяем, ничего общего не имеет. Означенный принцип усваивается эмпириокритической школой, как дает понять глава последней, собственно «для легкости».

Нас не должно вводить в заблуждение и выдвигаемое эмпириокритицизмом понятие «полноты нашего опыта», отрицание дуализма «внешнего» и «внутреннего» миров, дуализма «вещи» и «мысли».

Этот дуализм – учит Авенариус – есть плод известного процесса нашего абстрагирующего мышления – «интроекции». Я вижу, напр., человека и дерево. При этом возможны две точки зрения: я могу смотреть на человека и на дерево просто как на две вещи, противопоставленные друг другу («абсолютная» точка зрения), но могу также брать и в известной связи, определять дерево как условие опыта человека. Я утверждаю: дерево существует внутри человека «в качестве чего-то отличного от окружающей человека среды: я «вношу» дерево в человека и называю внесенный предмет «впечатлением», «представлением». Так расширяю я область опыта данного человека, но расширяю, разумеется, лишь мысленно. На самом же деле, данный человек имеет в своем опыте лишь известную вещь. Процесс «внесения» «интроецирования» я могу продолжить и далее – могу представить себя на месте наблюдаемого мною человека и приписать себе воображаемый, дополнительный опыт. Получится, таким образом, картина мира, разделенного на две части, противостоящие друг другу. Но антитеза «внешнего» и «внутреннего» мира – чистейшая фикция.

Анализ этой антитезы чрезвычайно важен, он должен привести в обоснованию монистического мировоззрения. Комментаторы философской системы Авенариуса усиленно подчеркивают данное обстоятельство. «Раскрытием недопустимости интроекции – заявляет один из них[66], достигаются две цели. Во-первых, вносится известный свет в область теории познания. Оказываются мнимыми проблемами все те проблемы, которые ставят вопрос об отношении наших «ощущений», «представлений», «содержания сознания» к «материальным вещам», образами, знаками и т. д., которых вышеупомянутые продукты интроекции должны быть. Мнимыми проблемами оказываются проблемы проекции в теориях пространства, вынесение наружу пространственных ощущений и т. д. Во-вторых, исключение интроекции означает, что другой психологии, кроме физиологической, быть не может. Раз стало ясным, что «содержание сознания», «психические процессы», происходящие вместе с изменениями нервной системы, представляют собой не что иное, как элементы окружающей среды, которую я вношу в другого человека, а, в конце концов, и в самого себя, то в нервной системе я не могу искать ничего, кроме физиологических процессов. Тогда отпадает всякая специальная психическая причинность, отпадают все вопросы о том, совместимо ли с принципом сохранении энергии вторжение психических сил в физиологические процессы, происходящие в мозгу».

Столь многообещающая критика «Интроекции» находит себе следующее социально-экономическое объяснение. Даны три элемента: «я», другое «я», в качестве объекта и известное материальное явление, т. е. даны три обычные «начала», взаимоотношениями которых занимается умозрительная философия: верховная «организаторская» воля, «подчиненное» организаторское звено и материальное «тело». Верховная организаторская воля устанавливает зависимость между двумя последними. Подчиненное организаторское звено, будучи взят, как объект ее воздействия, может рассматриваться или как организуемое или как организующее. В первом случае верховный организатор имеет перед собой только «вещь», только «тело». В свою очередь, подчиненный организатор, если стать на его «абсолютную» точку зрения, т. е. если смотреть на него как на организатора, не зависящего от управляющей им «воли», в лице рабочих имеет перед собой также только «вещь» или «тело». Но возьмем второй случай: подчиненный организатор является для верховной «воли» не только организуемым, но и организующим.

При этом его организаторская деятельность характеризуется как деятельность, обусловленная и санкционированная названною «волею»; последняя определяет связь между двумя имеющимися в ее распоряжении «объектами» (человеком и деревом), проводит между ними резкую демаркационную линию, приписывает одному из них (человеку) свойства «субъекта». Бывший «объект», превращенный теперь в «субъект», «организует» материю: человек вмещает в себя дерево, но дерево преобразованное, «представление» о дереве. Однако следует твердо помнить, что организаторские полномочия даны ему свыше, а не составляют лично ему принадлежащего достояния, его «прирожденных прав»: в подчеркивании этого факта и заключается главная суть учения Авенариуса об интроекции. Авенариус доказывает, что подчиненное организаторское «начало». Само по себе, есть начало организуемое, находящееся по отношению к верховной организующей воле в положении такой же зависимости, как и обыкновенная «материя».

Подчиненные организаторы, повторяем еще раз, потерпели решительное фиаско в борьбе за существование и согласно воззрениям идеологов новейшей капиталистической буржуазии, как бы слились с организуемой массой. На почве подобного фиаско сложилось, как мы отмечали, учение Вундта о представлениях-объектах». На той же почве сложилось и родственное учение цюрихского профессора об интроекции.

Равным образом, «полнота человеческого опыта» доказывается учением Авенариуса о «принципиальной координации», точнее, тем тезисом названного учения, который гласит, что в качестве взаимно-противопоставленных членов координации могут быть не только «тела» и «вещи», но и «центральные системы» других людей, взятые вместе со всеми их «объектами». «Субъект» превращается в «объект» и, как объект, всецело приравнивается «материи». Организатор, будучи организуем, «является таким же представителем организуемой массы, как и рабочий персонал».

Но, упраздняя дуализм вещи и мысли, субъекта и объекта, эмпириокритицизм, как и философия Вундта, упраздняют его «на час». У Авенариуса, как и у Вундта, «ряды» оказывается, в сущности, «несоизмеряемы». И вместо материалистического миропонимания, которого следовало бы ожидать, считаясь с категорическими заявлениями о «полноте опыта», на сцену выдвигаются воззрения, свидетельствующие об идеалистические симпатии эмпириокритицизма. Организаторское начало все-таки, в конечном итоге, есть начало дирижирующее. От подобного представления о нем не могут отрешиться идеологи буржуазии. В том числе ни Вундт, ни Авенариус.

Но на пути идеалистических построений Вундт и Авенариус расходятся. Автор «Системы философии» обнаруживает пристрастие к «кантианским» мотивам. Автор «Человеческого понятия о мире» высказывает взгляды, приближающие его к позиции, которую некогда занимал Беркли.

Спешим оговориться. Мы не намерены вовсе утверждать, что произведения клойнского епископа определили точку зрения Авенариуса, что они оказали непосредственное влияние на последнего. Но сходство идеалистических позиций обоих философов, несомненно. Об этом сходстве говорит уж упомянутое нами учение о принципиальной координации, взятое в целом.

С такою же прямолинейностью, как и Беркли, Авенариус выставляет тезис: вне субъекта нет объекта. Каждая «вещь» должна непременно «относиться» к центральной нервной системе, играющей роль функционального центра. При этом может быть сделано возражение: следовательно, Авенариус допускает, что мир не существует, ибо к данной центральной системе может относиться лишь небольшое число вещей: остальные вещи – вне поля зрения этой системы: таким образом, говорить об их существовании мы не имеем ни малейшего права. На подобное возражение отвечал еще Беркли: мир, действительно, не существовал бы, если бы во всем мире был один только «субъект», одна только «душа». Но субъект не один, а очень много. И та или иная вещь, не будучи воспринимаема данным субъектом, воспринимается каким-нибудь другим. Значит, она существует: значит, существуют все вещи, значит, существует мир. В свою очередь Авенариус также признает наличность не одного «субъекта», не одной центральной нервной системы, а бесконечного множества их. И для него, следовательно, как и для Беркли, материальный мир, хотя и понимаемы как «отражение» субъекта или, выражаясь эмпириокритической терминологией, как «относимый» к центральной нервной системе, является не фикцией, а некоторою реальностью.

Сходство между воззрениями Авенариуса и Беркли идет дальше. У Беркли субъект не «творит» объектов. Он воспринимает их лишь как нечто данное извне. Так же вопрос поставлен и у Авенариуса. Он говорит лишь об «относимости» объектов к субъекту. Центральная нервная система берет то, что ей дается; никакого творческого акта она, в этом случае, не совершает.

Здесь сходство кончается. Беркли выдвигает понятие верховной субстанции, божества. Волею которого объекты, представляющие собой нечто отличное от субъекта, воспринимаются последним. В числе понятий, с которыми оперирует Авенариус, вы ни верховной субстанции, ни божества не найдете. И, если, разбирая теорию интроекции, мы говорили о верховной воле, то отсюда еще не следует, что для Авенариуса верховное организующее начало и центральная нервная система – синонимы. Правда, когда он трактует о проявлениях высшей организаторской воли, он иллюстрирует эти проявления на примере названной системы. Но, в то же время он заявляет, что любая центральная нервная система может быть членом другой центральной нервной системы, фигурирующей в качестве центра, т. е. играть роль подчиненного «организуемого» начало. А обращаться в «организуемое» начало «верховный руководитель» ни в коем случае не может. Это – привилегия, твердо установленная за ним историей философии.