Счастье момента

Хульда заранее расстелила на полу газеты и полотенца. Она поймала ребенка и тут же завернула маленькое тельце в чистую ткань. Младенец завопил, и Хульда довольно рассмеялась. Мать и дитя все еще были связаны пуповиной. Хульда осторожно подтолкнула тяжело дышащую Лило к кровати, уложила и передала ей в руки теплый сверток. А потом наступил момент, которого Хульда всегда ждала больше всего и больше всего боялась: измученное лицо Лило засияло, она ощупывала ребенка глазами, всматриваясь в крохотное красное личико так жадно, будто никогда не отведет взгляд. Хульда оказалась забыта. Она – всего лишь статистка в этой веселой пьесе под названием «жизнь». Для матери с ребенком в эту секунду началась новая эра, их связали узы столь нерушимые, что ничто не сможет между ними встать. Каждый раз при этой мысли Хульду охватывала смесь зависти и печали.

Сегодня, как и всегда, она подавила свои чувства, с головой погрузившись в дела. Пережала и перерезала пуповину. Отняла у матери младенца и тщательно осмотрела, проверяя дыхание, кровообращение и мышечное напряжение. Пересчитала пальцы на руках и ногах, протерла тельце влажным полотенцем и только потом вернула малыша Лило. Теперь о нем позаботится мать.

Появился послед, Хульда поняла это по лицу Лило, которое исказилось от боли и удивления. Она осмотрела оболочку плода, которая больше была не нужна, и с облегчением поняла, что она цела. Трудностей не возникло, роды прошли образцово, как по учебнику!

Только после этого Хульда поздравила Лило с новорожденным. Таков был обычай. Послед – часть беременности, и только с его отторжением роды считаются законченными.

Хульда остановила кровотечение, поправила одежду Лило и плотно укрыла ее одеялом.

– Не хотите познакомить малыша с отцом?

Лило улыбнулась и кивнула. Ее глаза сияли извечной гордостью, гордостью женщины, совершившей великий подвиг.

– Вольфганг? – позвала Хульда.

Вольфганг тотчас подлетел к двери и, затаив дыхание, вошел в комнату. Зачарованно подошел к кровати и сел на краешек так осторожно, словно боялся спугнуть дикого зверя. Неуклюже погладил жену по волосам и робко коснулся пальцем крошечной щечки своего ребенка.

– Мальчик или девочка? – спросил он.

Лило удивленно уставилась на него, а потом рассмеялась.

– Даже не знаю! – сказала она и с любопытством взглянула на Хульду. – Забыла спросить.

Хульда улыбнулась.

– Мальчик, – сказала она. – Совершенно здоровый малыш.

Она пошла на кухню, чтобы дать молодым родителям побыть наедине со своим сыном. Прополоскала окровавленные тряпки и полотенца, заварила себе цикорий, отвратительный порошковый кофезаменитель, и принялась пить его маленькими глотками, чувствуя, как горячий отвар прогоняет охватившую ее меланхолию. Она отругала себя. Глупо горевать из-за того, что она, возможно, даже не хочет. После рождения ребенка Хульде пришлось бы бросить работу и засесть дома, как те женщины, у которых она приняла роды и чья жизнь с тех пор прекратилась в замкнутый круг, состоящий из нескончаемой уборки, готовки, ругани и плача. Все вертится вокруг ребенка и страха его потерять – из-за голода, болезни, несчастного случая. Горами скапливается грязное белье, с которыми без отжимной машины уже не справиться. Еды становится меньше, как и сна. Но в этом несчастье есть и смех, и радость, которую приносит малыш, его успехи, поцелуи и ласки.

Но Хульда сомневалась, что эти чувства компенсируют потерю свободы. Кроме того, она даже не знала, кто бы мог стать отцом ее потенциального ребенка. Феликс? Что ж, Хульда успешно поставила крест на этой возможности – раз и навсегда.

Фыркнув, она вытерла глаза тыльной стороной ладони. Потом решительно выжала мокрые полотенца и развесила их на веревке, протянутой через кухню.

Закончив, подошла к окну. На улице уже рассвело, и солнце ровными пятнами ложилось на стену противоположного дома, с которого местами отвалилась штукатурка. Окно было приоткрыто, и до кухни, которая сейчас казалась почти уютной, доносились протяжные крики голубя.

Через некоторое время Хульда тихонько вернулась в спальню. За время ее отсутствия Лило и Вольфганг не сдвинулись с места, оба в полнейшем молчании смотрели на своего ребенка и восторженно улыбались.

Хульда присоединилась к ним.

– Ребенка следует покормить грудью, – сказала она тихо, но твердо, и помогла Лило. – Вот так, смотрите.

К ее облегчению, малыш сразу понял, что делать, и принялся самозабвенно сосать грудь.

Вольфганг смутился наготы своей жены и, неразборчиво извинившись, вышел из комнаты.

– Вы уже выбрали имя для малыша? – спросила Хульда. Она прибиралась, то и дело проверяя, ест ли младенец.

– Я подумываю назвать его Конрад, – ответила Лило. – Вообще-то мы должны были назвать сына в честь отца Вольфганга, такая у них семейная традиция… Отца Вольфганга звали Эрнстом. Такое холодное и, как мне кажется, строгое имя… Он тоже был строгим, я всегда его боялась. – Лило задумчиво погладила крошечные пальчики сына. – Знаете, мужа моей соседки напротив звали Конрад. Говорят, он был замечательным человеком, веселым и добродушным. Мне нравится это имя. Вольфгангу тоже.

– Конрад. Замечательное имя, – сказала Хульда, как говорила всегда, независимо от того, что думала на самом деле. Но это имя ей действительно понравилось.

Потом она увидела, как по щеке Лило скатилась слезинка.

– Что случилось? – поинтересовалась она. Роды – большой стресс для организма, последствия которого бывают непредсказуемы. Но Лило, похоже, плакала не от облегчения.

– Рита погибла, – всхлипнув, пробормотала Лило, ласково погладила мягкий пух на голове своего сына и схватила белую шапочку, которая лежала на кровати. – Госпожа Козловски сказала Вулфи, что приходили полицейские. Он ничего не хотел мне говорить, чтобы не расстраивать, но я вытянула из него правду.

– Погибла?

– Утонула в канале. Ее нашли неподалеку от Кетенского моста. Какой кошмар! – Лило зарыдала во весь голос.

– Это очень печально, – сказала Хульда, про себя думая, что Рита – не первая отчаявшаяся женщина, прыгнувшая в канал, чтобы спастись от страданий. После войны многие бедные души просто не видели другого выхода. – Я сочувствую вашей утрате.

– Все говорят, что Рита покончила с собой. Но это не так, – сказал Лило и высморкалась в одеяло. – Рита была сильной! Она потеряла все: семью, работу… Но она не позволила этому сломить себя. И теперь, когда у меня должен был появиться малыш… – Лило снова всхлипнула. – Она так ждала его. «Ребенок – это настоящее чудо», – говорила она.

Хульда внимательно слушала и думала, что никто не может знать, что происходит у другого человека на душе. Даже те люди, которые кажутся сильными, могут находиться на грани отчаяния.

Перед глазами встало перекошенное лицо матери, и Хульда вспомнила, как та плакала и кричала, сжимая в руке маленькую коричневатую ампулу – одну из тех, что властвовали над ее жизнью. По ночам Хульда слышала, как завывания матери эхом отражаются от стен пустой квартиры. Горе пожирает людей, как невидимая гниль. У Хульды похолодели руки.

– Лило, – сказала она, не зная, кого пытается убедить, молодую мать или себя, – вы должны быть сильной ради своего сына. Ему нужна счастливая и здоровая мама. То, что случилось с вашей соседкой, ужасно. Но пообещайте мне, что постараетесь не слишком переживать.

Лило неохотно кивнула и посмотрела на младенца, с приоткрытым ртом спящего у нее на груди.

– Он такой милый, – мягко сказала она, целуя его в лоб.

– Конрад – славный малыш, – согласилась Хульда.

Лило посмотрела на нее затуманенным взором.

– Можете выяснить, что случилось с Ритой? – взмолилась она. – Очень вас прошу! Мне пока нельзя выходить, а Вольфи, знаете ли, не мастак разговаривать с людьми. Его так легко надуть! Но я должна, просто обязана знать, что произошло! Иначе эти размышления меня с ума сведут!

Хульда глубоко вздохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Я поговорю с вашей госпожой Козловски, может, она что-нибудь знает. А вы отдохните. Постарайтесь думать о чем-нибудь приятном, договорились?

Лило послушно кивнула и вытерла с лица слезы.

– Договорились. Спасибо, госпожа Хульда.

Чтобы отвлечь свежеиспеченную мать от мрачных мыслей, Хульда объяснила, как менять повязки, чтобы кровотечение остановилось побыстрее, и сказала, что как только малыш проснется, его нужно будет одеть во что-нибудь теплое и снова покормить.

Потом Хульда попрощалась, но Лило смотрела только на Конрада и, казалось, почти ее не слышала.

На кухне она сказала Вольфгангу, чтобы тот приготовил жене еду и не оставлял ее в одиночестве в первую ночь.

– Но мне нужно на работу, – растерянно отозвался Вольфганг.

Хульда положила руку ему на плечо.

– Знаю. Тогда попросите какую-нибудь соседку, чтобы она приглядела за Лило. Желательно пожилую женщину с опытом, а не девчонку, которая пришла за мной сегодня утром. Понимаете?

Вольфганг кивнул, и Хульда пообещала, что вернется на следующий день.

Выйдя из квартиры, она услышала, как колокол ближайшей лютеранской церкви пробил полдень. Его звон звучал как музыка. Роды длились всего несколько часов. В этом бедняцком доходном доме, который, как соты, прилип к кишащему улью под названием Берлин, тихо и незаметно началась новая жизнь.

Прежде чем сбежать по лестнице, Хульда посмотрела на опечатанную дверь квартиры напротив. «Жизнь и смерть порой идут рука об руку», – подумала она, крепче прижимая к груди акушерский саквояж.

Глава 6

Среда, 31 мая 1922 года

Феликс пригладил рукой непослушные каштановые волосы и широко, со вкусом зевнул. Вчера он работал допоздна. Незадолго до закрытия в кафе ввалилась орда охочих до выпивки русских, которые возвращались с собрания, где обсуждали Троцкого, Ленина или, может, кого-то еще – признаться, Феликс не поспевал следить за новостями. Судя по раскрасневшимся лицам и громким голосам, русские успели приложиться к бутылке еще во время своего собрания. Здесь, в кафе, они заказывали у недовольной Фриды рюмку за рюмкой. Феликс сунул девушке в карман фартука несколько пфеннигов и погрозил пальцем – мол, будь дружелюбнее с припозднившимися посетителями.

Сегодня Феликс встал позже обычного, и усталость цеплялась за него, как назойливая мартышка, от которой невозможно отделаться. К счастью, вчера после закрытия он дал Фриде еще одну монетку, попросив утром открыть кафе и держать оборону до его появления.

– Юноша, – укоризненно покачала головой матушка, уже поджидавшая Феликса у входа кафе. – Кто рано встает, того удача ждет! И когда ты успел разлениться?!

– Доброе утро, матушка. Позволь пройти. Меня ждет работа, – ответил Феликс, мягко отодвигая ее в сторону.

– Вот именно, – многозначительно ответила матушка.

Войдя в кафе, Феликс первым же делом сварил полный кофейник кофе (иначе общения с матерью ему не пережить) и, закрыв глаза, принялся маленькими глотками смаковать напиток. Вильгельмина Винтер тем временем расположилась за своим любимым столиком у окна, ее обслуживала невыспавшаяся и потому недовольная Фрида.

Щурясь от солнца, Феликс расставил на улице деревянные стулья и наполнил солонки, стоящие на мраморных столах. Все это время он украдкой рассматривал наряд своей матери. Вильгельмина Винтер была в своем репертуаре: изысканный шерстяной костюм, прозрачные чулки, норковый палантин, который супруг подарил ей на шестидесятилетие… Дорогую кожаную сумочку ручной работы матушка демонстративно поставила на столик, чтобы все видели, насколько успешны хозяева сего заведения.

«Что ж, – подумал Феликс, – так оно и есть». Вот уже много лет дела идут хорошо, и самую оживленную площадь Шенеберга просто невозможно представить без кафе «Винтер». С тех пор, как Шенеберг вошел в состав Берлина, местный базар увеличился: теперь сюда съезжались торговцы со всей округи, поэтому людей на Винтерфельдтплац стало в разы больше. Два года назад Феликс взял на себя заботу о кафе, чтобы помочь родителям, но если отец наслаждался бездельем и лишь изредка приходил сюда выкурить трубку и украдкой проверить, все ли в порядке, то мать не давала Феликсу покоя. Она донимала его днями напролет: то проверит кассу, словно он – не умеющий считать школьник, то поправит стул, то, поджав губы, отчитает Фриду и других девочек за каждое пятнышко на фартуке…

Вот она снова махнула рукой со смесью заботы и упрека, которая приводила Феликса в бешенство.

– В чем дело, матушка? – с напускным воодушевлением спросил он.

– Поговори со своими официантками, пусть они будут поулыбчивее, – произнесла Вильгельмина театральным шепотом так, чтобы услышала Фрида, протирающая соседний столик.

– Не зря в народе говорят: как аукнется, так и откликнется…

– Что ты хочешь этим сказать, юноша?

– Что тебе следовало бы меньше критиковать всех вокруг. Ты невыносима.

Вильгельмина кисло улыбнулась.

– Я прощаю тебе эту грубость, поскольку вижу, что ты устал. Но помни, Феликс: я желаю тебе только добра! Недовольные посетители не скажут правду тебе в лицо, как это сделаю я. Они просто уйдут и больше никогда сюда не вернутся. – Она величаво выпрямилась. – А теперь передай повару, что я хочу яйца, сваренные ровно за шесть с половиной минут. Белок должен быть твердым, а желток жидковатым. Понял?

Феликс прикусил язык, чтобы сдержать вертящуюся на языке резкость, и кивнул.

– Погоди минутку, – велела Вильгельмина, схватив сына за рукав. Он опустил взгляд и почувствовал отвращение при виде ее темно-красных ногтей.

– Да?

– У меня для тебя кое-что есть.

Вильгельмина порылась в своей дорогой сумочке и вытащила оттуда фотографию.

Феликс мысленно застонал. Он подозревал, что сейчас произойдет.

– Полно, матушка, не нужно, – отмахнулся он.

Но сопротивляться было бесполезно.

– А я думаю, что очень даже нужно! Или я чего-то не знаю? Ты кого-то встретил? Достойную девушку, я надеюсь? Ты ведь знаешь, что сведешь меня в могилу, если притащишь домой какую-нибудь горничную или официантку?

– Не переживай, у меня никого нет.

Вильгельмина фыркнула.

– Из-за этого я и переживаю! Ты что, хочешь остаться на старости лет один? Тебе пора задуматься о семье! После тебя кафе должно перейти к следующему Винтеру! Вот, взгляни.

С этими словами она сунула Феликсу под нос фотографию, на которой была изображена девушка с длинными светлыми кудрями, курносым носом и улыбкой, которую он с неохотой признал неотразимой.

– Кто это?

Заметив интерес Феликса, матушка торжествующе улыбнулась.

– Это, мой дорогой, Хелена, дочь купца Штольца из Шарлоттенбурга. Ей двадцать лет, она не замужем и имеет безупречную репутацию. Ее родители очень хотят, чтобы Хелена познакомилась с порядочным и трудолюбивым молодым человеком. Таким, как ты.

– Меня печалит твое неверие в мои силы. Подожди немного, и я сам найду себе спутницу жизни.

Вильгельмина презрительно рассмеялась и убрала фотографию обратно в сумочку.

– Неужто ты до сих пор страдаешь по этой своей Хульде? Бедняжка останется старой девой. К тому же она никогда тебя не любила. Она и не может! Девчонка явно больна на голову, с такой-то наследственностью! Спятившая мать, сбежавший отец… Такие, как она, вечно норовят уклониться от ответственности! Нет, нашему семейству такая родня не нужна. Мы, немцы, должны сохранять свою нацию, а не разбавлять ее чужой кровью.

– Довольно! – прошипел Феликс и отвернулся. С него хватит. До чего же ему осточертел матушкин ядовитый язык без костей! Но больше всего Феликс злился, что она озвучила его тайные мысли – ведь сам он не раз кипел от гнева, думая о Хульде, и винил во всем ее непостоянный характер, ее болезненный страх перед близостью…

– Завтра в час, – негромко произнесла матушка ему вслед.

– Прошу прощения?

– Завтра в час у тебя обед с Хеленой. Она будет ждать тебя в «Кранцлере» на улице Курфюрстендамм, – пояснила матушка и, оттопырив мизинчик, налила в чашку молоко из фарфорового молочника. – Я тем временем присмотрю за кафе.

Разговор был окончен, и последнее слово снова осталось за ней. Поджав губы, Феликс отправился на кухню, где передал повару пожелание матери и стащил кусочек пирога. Феликс любил сладкое, однако в последнее время эта зависимость брала над ним верх, виновато подумал он и погладил выпирающий над поясом животик. Минувшая зима выдалась длинной и серой, и единственным его утешением стали шоколадные конфеты, круассаны со сладким кремом и марципан. В памяти невольно всплыло красивое личико Хелены Штольц. Обычно он бы быстро пресек матушкины попытки сводничества, но девушка на фотографии ему действительно понравилась.

Время подходило к обеду, Феликс сидел в подсобке и корпел над счетами. Из кухни тянулся аппетитный аромат жареной сельди.

– Господин Винтер! К вам посетитель! – позвала Фрида.

Феликс немедленно вышел в зал. Усмехаясь, официантка указала на красную фетровую шляпу, видневшуюся за дверью. Феликс тяжко вздохнул. Этого еще не хватало!

Звякнул колокольчик, и на пороге появилась Хульда. Краешком глаза Феликс увидел, что матушка бросила на него негодующий взгляд, но он как ни в чем не бывало встал за прилавок, делая вид, что очень занят.

– Добрый день, Феликс, – поздоровалась Хульда низким теплым голосом. Во всем мире для Феликса не было звука милее – пусть он и действовал как удар под дых.

– Добрый день, – пробормотал Феликс, мельком взглянув на Хульду. Ее красивое лицо выглядело усталым, а левый глаз выдавался вперед сильнее обычного. Видимо, была тяжелая ночь.

Раньше Феликс ждал Хульду в доме своих родителей, где до сих пор занимал верхний этаж. Ждал, даже если она возвращалась с родов на рассвете. Тогда она еще проходила практику в женской клинике в Нойкельне. Комната Феликса выходила во двор, и за окном росла сосна с гигантскими густыми ветвями. Хульда предпочитала этот путь: родители Феликса ее не жаловали. Феликс варил Хульде кофе и часами целовал ее, пока под утро она не засыпала, лаская своим размеренным дыханием подушки. Потом Феликс укрывал ее, запирал комнату снаружи, чтобы родители не вошли, и отправлялся на работу. Проснувшись, Хульда уходила тем же путем, каким пришла.

Тогда Феликсу не нужны были сладости, чтобы радоваться жизни.

– Крепкий мокко, пожалуйста, – сказала Хульда. – И парочку конфет, если есть.

Видимо, сегодня Хульде тоже нужны кофе и сахар, подумал Феликс и кивнул официантке, чтобы та принесла из кухни тайный запас сливочных трюфелей, которые хранились там на самый крайний случай. Феликс тем временем подошел к венской кофеварке из латуни.

– Ты сегодня молчалив, – заметила Хульда, придвинула к прилавку высокий табурет и взобралась на него. Феликсу всегда нравилась эта ее ловкость. Он почувствовал, как в нем снова поднимается волна гнева, и случайно рассыпал кофе.

– О чем ты хочешь поговорить?

– Ни о чем особенном. Просто поболтать, как это делают друзья.

– Вот мы кто? Друзья?

– Брось, Феликс! Конечно, мы друзья. По крайней мере, так я думала до этих пор, хотя в последнее время ты был холоден, как дохлая рыба.

– Кто бы говорил.

Феликс быстро отвернулся. Он и сам удивился своей резкости. Хульда на протяжении многих лет приходила к нему в кафе, садилась за прилавок и пила мокко. Даже после их расставания. Феликс всегда испытывал противоречивые чувства по этому поводу, но откуда взялась неудержимая злость, которая не давала ему покоя последние несколько недель? Феликс словно только сейчас понял, что они с Хульдой расстались окончательно и бесповоротно, и самое большее, на что он может рассчитывать – это на дружескую болтовню за прилавком, пока будет варить Хульде кофе. И так – до конца жизни.

Хульда схватила его за руку. Феликс догадывался, что подумает об этом матушка, но не попытался вырваться. Он посмотрел Хульде в глаза и увидел в светлой зеркальной радужке чувства, которые одновременно желал и проклинал. Буря внутри разом стихла.

– Прости. Я не выспался. Вот твой мокко. – Он поставил чашку перед Хульдой.

– Благодарю. Как ты вообще поживаешь? – Она потянулась к коробке, которую Фрида положила на прилавок, и засунула в рот трюфель.

Немного поколебавшись, Феликс последовал ее примеру. Сладкая маслянистая начинка таяла на языке.

– Хорошо. Жаловаться не приходится, – ответил он. – Наше кафе, конечно, не «Адлон», но от посетителей нет отбоя.

Он обвел рукой помещение. Почти все столики были заняты. На террасе посетители читали газеты за чашечкой кофе, кто-то даже заказал коньяк, и Фриде с другими официантками приходилось изрядно побегать, чтобы успеть всех обслужить. Стремительно приближалось время обеда.

– Зима была долгой, поэтому всем хочется выбраться из своих нор, – сказала Хульда, пробуя кофе. Она быстро надорвала пакетик с сахаром, высыпала содержимое в чашку и размешала. Потом как ни в чем ни бывало спрятала еще два пакетика в карман. Она всегда так делала, когда приходила сюда. Хульда облизнула губы, и Феликс завороженно смотрел, как они двигаются. – По крайней мере, те, кто может себе это позволить. Остальные киснут в своих грязных комнатушках. Этой ночью я принимала роды в Бюловбогене. Ты даже не представляешь, в какой бедности живут там люди! Отчаяние, насилие – они повсюду. – Хульда подалась немного вперед. – Соседка моей роженицы погибла. Ее выловили из Ландвер-канала.

– А, утопленница из канала! Я о ней слышал. Знаешь, что там произошло?

– Нет. Понятия не имею. – Хульда задумчиво молчала, допивая кофе. Потом тихо добавила: – Представить страшно, на какой тонкой ниточке держатся жизни этих людей! Дети, которым я помогаю появиться на свет, похожи на чистый лист. Они что есть мочи цепляются за жизнь своими крошечными, но сильными пальчиками, а потом катятся вниз, как на санках, не зная даже, куда держат путь. Одно неверное движение, одна роковая кочка – и они вываливаются, даже не успев осознать, что поездка подошла к концу.

Феликс испугался выражения ее лица.

– Погибшая была ровесницей твоей матери, – нерешительно сказал он. – В газете писали о возрасте.

Хульда уставилась на Феликса во все глаза, и он понял, что затронул больную тему. Она с нечитаемым видом кивнула. Ее лицо потеряло напускную строгость и сделалось каким-то ранимым, детским. Феликс тут же пожалел о своих словах, но они повисли в воздухе и забрать их было нельзя.

– Сегодня ровно четыре года, как она умерла, – тихо сказала Хульда.

Феликс вздрогнул. Он не помнил дату, но знал, что большинство самоубийств совершаются весной, когда мрачные мысли особенно угнетают на фоне ясной погоды и царящего вокруг приподнятого настроения. В памяти с болезненной остротой всплыли воспоминания о том дне. О пепельно-сером лице Хульды, которая молчала в своем горе. О застывшем в странной позе теле, о шприце в обмякший руке. О маленькой стеклянной ампуле, которая лежала рядом на ковре. О разбросанных повсюду осколках. Феликс помнил, что окно было открыто и колышущиеся на ветру тонкие светло-серые занавески напоминали дым, поднимающийся из городских труб. Тело унесли. Хульда молчала.

Это стало началом конца их отношений.

– Мне хочется ей помочь, – продолжала Хульда.

– Кому? – неуверенно переспросил Феликс, который все прослушал.

– Лило, роженице из Бюловбогена. Ей следует отдыхать, но она очень переживает из-за смерти своей соседки. Если свежеиспеченные мамочки будут чрезмерно волноваться, то у них может начаться воспаление в груди.

Феликс стряхнул с себя воспоминания и уставился на верхнюю пуговицу на блузке Хульды. Она была расстегнута, и воротник немного съехал, открывая взгляду загорелую шею. Можно было разглядеть бьющуюся там жилку пульса. Феликс сглотнул. Что она сейчас сказала? Что-то про грудь?

– Я могу тебе еще что-нибудь предложить?

– У тебя найдется сигаретка?

Феликс неохотно взял пачку, которая лежала на полке под прилавком, и протянул Хульде сигарету. Потом, не дожидаясь просьбы, чиркнул спичкой и дал ей прикурить. Хульда жадно обхватила губами фильтр. «А ведь раньше она не курила, – подумал Феликс. – Интересно, что еще она теперь делает, чего не делала раньше?»

Окутанная слабым сизым облаком Хульда соскользнула с табурета.

– Я возьму парочку. – Она завернула несколько конфет в салфетку и подняла руку, прощаясь. – Я потом заплачу! Береги себя, Феликс. Спасибо, что выслушал.

«Потом? После дождичка в четверг», – подумал он, но вслух ничего не сказал. Лишь помахал в ответ, глядя, как Хульда пружинистым шагом направляется к двери. Проходя мимо столика матушки, она приветливо поздоровалась, за что была вознаграждена испепеляющим взглядом. На пороге Хульда обернулась и подмигнула, как в старые добрые времена, когда они с Феликсом играли в прятки с его матушкой и целовались до опухших губ, прячась в тени угла дома. Феликс крепко зажмурился. Дверной колокольчик язвительно звякнул, словно насмехаясь.