Счастье момента

Хульда решительно схватила ее за руку, ощущая выступающие острые косточки – результат длительного недоедания.

– Постой, – сказала она. – Есть хочешь?

Девочка недоверчиво посмотрела на нее и осторожно кивнула. Хульда полезла в карман пальто, вытащила яблоко, которое торопливо сунула туда во время сборов, и протянула девочке. Смерив яблоко жадным взглядом, девочка спрятала его в недрах своей грязной одежды, молча прошмыгнула мимо Хульды и сбежала вниз.

Хульда покачала головой. Город должен был помогать малоимущим, но ресурсов не хватало. Как же это злило! Страна все еще зализывала раны после войны, казна с трудом выплачивала репарации. Добавим сюда стремительно растущую инфляцию, которая съедала все деньги… С каждым днем Хульда видела на улицах все больше детей-беспризорников, и ей приходилось сдерживаться, чтобы не помогать всем. В первую очередь она должна заботиться о нерожденных детях, которые желают увидеть свет этого изменчивого мира.

Быстро поднявшись наверх, Хульда постучала в квартиру Шмидтов. Краем глаза она заметила, что дверь напротив заклеена лентой. Полиция опечатала квартиру. Хульда пожала плечами и принялась ждать, когда же на пороге появится детское личико Лило, но вместо этого дверь открыл ее муж Вольфганг. Кожа молодого заводского рабочего была землистого цвета, на щеках и подбородке темнела щетина.

– Госпожа Хульда! – сказал Вольфганг, и в его усталых глазах появилось облегчение. – Проходите скорее. Лило уже извелась, боялась, что вы не придете.

– Прошу меня извинить. Утром я обнаружила, что у моего велосипеда спустило колесо. Мне пришлось идти пешком.

– Прокол?

Хульда пожала плечами:

– Не знаю.

– Прикатите велосипед сюда. Я только со смены и хочу ненадолго прилечь, но вечером могу быстренько починить его перед работой.

Девушка отмахнулась:

– Спасибо за предложение, но я и сама справлюсь. Вам нужно отдохнуть. Если у вас есть свободное время, то лучше проведите его со своей женой, а не чините велосипед повитухе.

– Да не, я с удовольствием, – сказал Вольфганг, смущенно почесывая затылок. – Мы ведь не можем вам заплатить.

Хульда подняла руку, показывая, что тема закрыта. Наверняка Вольфганг и правда был бы рад сбежать из тесной квартирки, вместо того чтобы стирать белье у низкой раковины и терпеть беспокойную болтовню Лило. «Но ему, как и всем будущим отцам, придется через это пройти», – подумала Хульда, сдерживая улыбку. Рождение ребенка касается не только матери, но и всей семьи, и Хульда взяла за привычку готовить мужчин к тому, что после появления младенца их жизнь изменится.

– Что случилось с вашими соседями напротив? – поинтересовалась Хульда, чтобы сменить тему.

Вольфганг с обеспокоенным видом приложил палец к губам и покачал головой.

– Понятия не имею, но не упоминайте об этом при Лило, прошу. Она сейчас комок нервов. Лило последние дни не выходит из квартиры, поэтому пока ничего не знает. – Он провел пальцами по волосам. – Рита Шенбрунн – одинокая женщина. Потаскушка – извиняйте за грубое словечко, госпожа Хульда. Не такой компании я желаю для своей беременной жены. Мне давно следовало пресечь их общение, но Рита пришлась Лило по душе. Надеюсь, с ней все хорошо. В любом случае, Лило сейчас не следует беспокоиться.

Хульда не могла не согласиться, даже если ей было противно от того, насколько покровительственно Вольфганг говорит о своей жене. Собственная независимость в очередной раз показалась Хульде благословением. Но Вольфганг был прав: волнение – яд для беременных.

– От меня Лило ничего не узнает, – прошептала она.

Вольфганг благодарно кивнул и провел ее через узенький коридор на кухню, рядом с которой находилась спальня. Других комнат в квартире Шмидтов не было. Пахло капустой и затхлым постельным бельем, но на кухонном столе стояла кружка с полевыми цветами, а чайник на плите блестел. Через все помещение тянулась бельевая веревка, на которой висели серовато-белые рубашки и кальсоны, которые, наверное, долго сохли в этой духоте.

– Налить вам кофе? – вежливо спросил Вольфганг и, склонив голову, направился к плите.

Но Хульда отмахнулась от него.

– Я сама. А вы ложитесь-ка спать, – приказала она.

Вольфганг снова благодарно кивнул, лег на узенькую скамейку у кухонного окна, завернулся в шерстяное одеяло и мгновенно заснул.

Хульда поставила чайник, взяла свой саквояж и направилась в спальню. Лило все еще лежала в постели. Эта девушка, находившаяся на сносях, напоминала Хульде беспомощное животное, которое забилось в нору. Она не стала озвучивать свои мысли, только ободряюще улыбнулась и поприветствовала Лило:

– Доброе утро, моя дорогая. Вы прекрасно выглядите. – Святая ложь была частью ее работы.

Широкие карие глаза Лило блестели, словно она недавно плакала, волосы были спутаны и немыты. Но благодаря круглому лицу с нежной светлой кожей и розовой ночной рубашке Лило выглядела совсем юной и какой-то трогательной. Смутившись, девушка затеребила кружевную кайму на вырезе.

– Вольфи смеется надо мной, мол, я слишком беспокоюсь об одежде. Но знаете, если уж жить в этой помойке, – Лило угрюмо обвела рукой комнатушку, почти полностью занятую двуспальной кроватью и ветхим комодом с отколотыми углами, – то надо постараться хотя бы выглядеть прилично. – Девушка понизила голос, словно собираясь поделиться сокровенной тайной, и продолжила: – В юности я мечтала стать швеей, но у родителей не было денег, чтобы отправить меня в школу. А уж отдать в подмастерья так тем более! Потом я вышла замуж, вот, жду ребеночка… Но в глубине души я мечтаю шить бальные платья и шикарные наряды для кинозвезд. Как в кино. Вы когда-нибудь были в кино, госпожа Хульда?

Хульда кивнула. Она была частой гостьей кинотеатров, куда сбегала от реальности, но ей не хотелось хвастать этим перед юной девушкой.

– Я с легкостью могу представить вас за швейной машинкой, Лизелотта. У вас талант, это видно по вашей ночной рубашке и вон той симпатичной шапочке.

– Пожалуйста, зовите меня Лило, как и все, – надула губки девушка, потом посмотрела на белую вязаную шапку, лежащую на стуле, и ее личико просияло. – Это соседка мне подарила. Ну, для ребеночка. Миленькая шапочка, правда?

Хульда кивнула:

– Еще довольно прохладно, и на улице малышу она будет нужна. У младенцев не развит теплообмен, в отличие от детей постарше или взрослых, поэтому им всегда нужно прикрывать голову. – Желая избежать разговора о соседке, Хульда сменила сменила тему: – И раз уж об этом зашла речь, вы уже подготовили вещи для ребенка?

Лицо Лило помрачнело. Она пожала плечами.

– На заводе снова сократили жалованье. У нас не осталось денег ни на ткань, ни на пряжу. Мы даже подержанную коляску не можем купить. Мой бедный малыш с самого рождения поймет, что значит жить в жалком Бюловнике…

Хульде стало жаль эту девушку. Она знала, что больше всего на свете Лило хочет позаботиться о своем ребенке. Она осторожно сказала:

– С коляской я могу вам помочь. У меня есть знакомые, которые отдают коляску своего ребенка. Если вы согласны, то через несколько дней я привезу ее.

По лицу Лило было видно, что в ней борются радость и уязвленное самолюбие. Первое победило.

– Благодарю, госпожа Хульда, это было бы здорово. – Она с готовностью закивала. – Мне хочется показать свое сокровище всему миру, хочется гулять с ним по улицам! Здесь, в квартире, я чахну как цветок. Но с этим мячиком, – она указала на свой живот, – мне страшно спускаться по лестнице.

– Солнце и свежий воздух полезен как матери, так и ребенку, – подтвердила Хульда. – Что касается одежды, – продолжала она, – то первое время малышам нужно немногое. Пары рубашек и двух пар шерстяных штанов будет достаточно. Может, здесь, в доме, есть семьи с детьми постарше, которые могли бы одолжить вам детские вещи?

Лило кивнула:

– Да, две соседки уже предложили мне одежду. Мне бы очень хотелось одеть малыша во что-нибудь новенькое, но вы правы: у меня нет права привередничать. Вольфи тоже всегда так говорит.

Из кухни доносился храп Вольфганга, и Хульда подумала, что чем быстрее Лило смирится со своим положением, тем лучше. Вряд ли оно изменится: ее муж – неквалифицированный заводской рабочий, скоро у них будет ребенок, а потом еще один и еще. Вскоре в этой комнатушке будут спать трое Шмидтов, а через несколько лет – четверо или пятеро. Хульда видела, как такое происходило во многих семьях, которые она навещала. Лило и Вольфгангу некогда будет переживать из-за отсутствия кружев или новой детской одежды. Им предстоит бороться с болезнями, вшами, голодом, горами белья и гнетущей нищетой. Им предстоит зажиматься и экономить, чтобы дать своим детям хоть начальное образование – и в конце концов придется пожертвовать собственными мечтами и амбициями. Такова жизнь, которая их ждет, неотвратимая и беспощадная. Шмидты родились на Бюловштрассе, здесь они и умрут. Если очень повезет, то в старости, но, скорее всего, в расцвете лет, – в родах или от болезни.

Хульда испугалась своих мрачных мыслей. Иногда девушка задавалась вопросом, почему она продолжает помогать семьям из бедных районов, хотя ничего не может изменить? Ответ: потому что она должна им помочь! Потому что у людей только одна жизнь, и они имеют право прожить ее настолько достойно, насколько возможно.

Акушерка глубоко вздохнула. На кухне засвистел чайник, и она заторопилась туда, боясь разбудить Вольфганга. В шкафу над плитой она нашла посуду и одну банку с чаем и одну – с кофезаменителем из цикория, положила ложку заварки в кружку с отколотой ручкой и залила кипятком. Потом осторожно, стараясь не разлить, отнесла кружку в спальню и поставила на комод, остужаться.

Хульда пододвинула саквояж к изголовью кровати и потерла руки, чтобы их согреть.

– Что ж, посмотрим, что вытворяет наш маленький проказник, – сказала она с напускным весельем.

Глаза Лило засветились от радости. Удивительно, но какими бы бедными и несчастными ни были люди, рождение ребенка для большинства из них означало одно: счастье.

– Хотелось бы мне знать, мальчик это или девочка, – тихо сказала Лило.

Рассмеявшись, Хульда достала из саквояжа инструменты.

– К сожалению, этого слуховая трубка нам не скажет, поэтому придется немного подождать.

Она задрала ночную рубашку и ощупала беременный живот.

Лило с тревожным видом следила за каждым движением, пока Хульда не закончила и не похлопала ее по руке.

– Все замечательно. С последнего осмотра ребенок не перевернулся, он послушно лежит головой вниз. Можно сказать, что он на финишной прямой. – Хульда положила руку Лило на живот и погладила его. – Ваш малыш хорошо развит, он большой и сильный. Думаю, он почти готов появиться на свет.

Она снова приложила слуховую трубку к животу, закрыла глаза и прислушалась. Вот оно – рядом с тихим сердцебиением матери галопировал ровный и сильный пульс ребенка.

– Он правда в порядке? – спросила Лило.

– Да, – подтвердила Хульда, убирая слуховую трубку. – Его маленькое сердечко стучит образцово. У вас в животе послушный малыш, который знает, что от него требуется.

– Хотела бы я тоже это знать, – со слезами на глазах пробормотала Лило. – Но я понятия не имею! Мысль о родах приводит меня в ужас! По ночам я почти не сплю, потому что все время думаю о том, как это больно…

Хульде были хорошо знакомы страхи первородящих матерей.

– Со всеми так, – сказала она и бережно отвела волосы с лица взволнованной Лило. – Но как только роды начнутся, вы сразу поймете, что делать – тело само подскажет. Вам останется лишь следовать этим подсказкам. Да и я буду рядом.

– Вы придете сразу, как я позову? – спросила Лило.

Хульда кивнула.

– Конечно. Отправьте на Винтерфельдтштрассе одного из соседских ребятишек, я сяду на велосипед и примчусь так быстро, что вы и пикнуть не успеете.

После этих слов девушка вспомнила о спущенном колесе. Нужно побыстрее с ним разобраться! Вздохнув, она подоткнула Лило одеяло и встала с кровати. Следует поспешить: сегодня ей предстояло навестить еще двух беременных. Они на меньшем сроке, чем Лило. Пешком на это уйдет гораздо больше времени, чем на велосипеде…

– О, вам уже пора? – спросила Лило, и в ее голосе промелькнуло разочарование. – Знаете, – добавила она, – мне ужасно скучно. Вольфи почти нет дома, а когда есть, то спит. Я все понимаю, но мне очень не хватает компании. Я не из тех, кто любит одиночество.

– А с соседками вы не ладите? – поинтересовалась Хульда и прикусила себе язык. Не следует наводить Лило на мысль о том, чтобы выйти в коридор – ведь тогда она увидит опечатанную дверь!

Лицо Лило просветлело.

– Госпожа Шенбрунн, живущая напротив, очень добра. Время от времени мы болтаем у нее на кухне или если встречаемся на улице. Но я давно ее не видела…

– Вам следует придерживаться постельного режима, – сказала Хульда, хотя обычно она советовала беременным совершать медленные прогулки и потихоньку что-нибудь делать, чтобы отвлечься. Но сейчас она чувствовала, что новости о соседке из квартиры напротив могут вызвать у Лило нежелательное волнение. – Выпейте чаю, немного почитайте. – Хульда кивком указала на комод, где возле кружки лежали два старых, потрепанных выпуска какого-то модного журнала. – Скоро компания у вас будет и день и ночь.

Про себя она подумала, что в компании новорожденных детей многие женщины чувствует себя такими же одинокими, как Лило, если не больше. Новоиспеченные отцы частенько не выдерживают заточения в квартире и детского плача по ночам – и сбегают, предпочитая проводить немногое свободное время в пабах, а не мерить шагами тесную квартиру, держа в руках кричащий сверток. Матерям, оставшимся один на один с тяжелой повседневностью, приходится без посторонней помощи справляться с малышом. Но сначала нужно вытащить этого малыша из перепуганной матери целым и невредимым. Ждать осталось недолго, Хульда видела это своим опытным взглядом.

– У вас еще не было выделений? – спросила Хульда, закрывая саквояж. Девушка с недоумением посмотрела на нее, и тогда Хульда добавила: – Вы не замечали на нижнем белье слизистых или, может быть, кровянистых выделений?

Лило покраснела и кивнула, опустив глаза.

Хульда мысленно вздохнула. Германская империя распалась, но после десятилетий ханжеского вильгельминизма женщины не могут воспринимать биологические процессы своего тела как нечто естественное. Отсюда и берутся страхи. Если женщине не позволено осознавать, что происходит с ее телом, то как ей осознать что-то столь ошеломляющее, как роды? Иногда Хульде хочется встряхнуть своих подопечных, попросить их открыть глаза и познать себя, воспринимая свое тело как союзника, а не как врага. Но Хульда знала: многие просто не поймут, что она имеет в виду.

Она терпеливо объяснила:

– Выделения говорят о том, что родовые пути открыты, а значит, роды не заставят себя долго ждать. Попросите мужа позаботиться о том, чтобы чистые полотенца были у вас в избытке.

Лило кивнула и помахала на прощание рукой. Хульда заметила, как обручальное кольцо врезается ей в мякоть пальца. Этой девушке не исполнилось и двадцати, а она уже завела семью. Хульда не столь молода, ей уже двадцать шесть и… Нет! Она, как всегда, решительно отогнала от себя эти мысли. Нет смысла думать о собственной бездетности. Хульда всегда запрещала себе даже малейший намек на грусть.

«Быть может, когда-нибудь…» – подумала она и решительно направилась к двери.

– Лило? – На пороге она обернулась. – Позовите за мной, как только вам что-нибудь понадобится.

Помахав на прощание, Хульда тихо прошла через кухню и темный коридор. Стоило выйти на лестничную клетку, как ее взгляд упал на опечатанную дверь квартиры напротив. На ум пришли слова Лило: «Но я давно ее не видела…» Что могло произойти?

Пожав плечами, Хульда спустилась по скрипучим ступенькам и торопливо прошла мимо шумной детворы, теснившейся между мусорными баками, и свободно бегающих по двору кур. Небо еще сильнее заволокло облаками. Следующая беременная, которую Хульда собиралась навестить, жила во Фриденау. Придется сесть на трамвай, чтобы успеть туда вовремя…

Глава 3

Понедельник, 29 мая 1922 года

Запах морга каждый раз пробирал Карла Норта до самых костей. Вообще-то Карл считал себя тертым калачом: ему довелось повидать мертвецов на всех стадиях разложения, он читал трупы как открытую книгу… Но это впитавшееся в стены тошнотворно-сладкое зловоние, которое резко било в нос, выводило его из равновесия.

Сегодня утром запах был особенно ужасным.

Карл угрюмо подумал, что предпочел бы держаться подальше от дела, которое предстоит расследовать. Оно вызывало у него страх, однако он старался не подавать вида. Подчеркнуто твердым шагом он подошел к столу для вскрытия и встал рядом с патологоанатомом. Фриц Габер невозмутимо жевал яблоко, рассматривая женский труп. Его лысина блестела в электрическом свете потолочной лампы. Из уголка рта стекала тоненькая струйка сока, и Карл на мгновение отвел взгляд. Габер окинул его насмешливым взглядом.

– В чем дело, комиссар Норт? Неужто вам подурнело?

– Ни в коей мере, – отозвался Карл, пытаясь говорить как можно спокойнее. – Итак, что скажете?

Свободной рукой Габер толкнул тело, словно дружелюбно тыкая в бок хорошего знакомого.

– Перед нами дама в возрасте. И те три дня, которые она провела в воде, отнюдь не прибавили ей свежести.

Карл со смесью любопытства и отвращения осмотрел лицо и тело покойницы. Ее глаза были закрыты. Жидкие светлые волосы с серебристыми прядями торчали сосульками. Внешних повреждений видно не было – за исключением разве что небольших ссадин на животе и бедрах. В остальном женщина выглядела как типичная утопленница: вздутые руки и ноги, серовато-голубоватая кожа…

Габер схватился за ноготь на указательном пальце правой руки, и тот отвалился. Карла замутило. Он торопливо вытащил из кармана халата пачку «Юно», достал сигарету и закурил. Глубоко вдохнул и выдохнул. После нескольких затяжек перед глазами прояснилось.

– Как я уже сказал, покойница пробыла в канале несколько дней. Ее нашли игравшие на берегу детишки. Думаю, им долго будет не до веселья… – Патологоанатом указал на лицо трупа. – Вот, смотрите.

Карл неохотно склонился над мертвой женщиной, нос и рот которой облепили беловатые хлопья, похожие на засохшую пену. Карл поймал себя на том, что изучает ее лицо дольше необходимого.

Хабер проследил за его взглядом и кивнул, словно отвечая на незаданный вопрос.

– Совершенно верно. У нее шла пена изо рта.

Карл выпрямился и шагнул назад, надеясь, что патологоанатом не заметит его нервозности.

– Значит, женщина была жива, когда упала в воду?

Габер бросил сердцевину яблока в жестяное корыто.

– Причина смерти – утопление, это точно. Наверное, она не умела плавать. Вопрос в том, какого черта она отправилась купаться. Весной. В Ландвер-канал. Вода там двенадцать градусов.

– Самоубийство?

– Похоже на то. Бедняга была потаскушкой, так что жизнь у нее была не сахар.

– Откуда вам это известно?

Габер указал на стол у себя за спиной, где лежала одежда покойницы.

– На ней было блестящее платье и дешевые кружевные подвязки. Кроме того, я обнаружил вагинальные и анальные повреждения, некоторые совсем свежие.

Карл вздрогнул. На что только не идут эти бедные женщины… просто в голове не укладывается. Но он прослужил в полиции достаточно долго и знал, что для некоторых проституция – единственная возможность выжить. Но сейчас его особенно коробила мысль о том, что бедняжка пережила перед смертью.

– Рожавшая? – Он с силой потушил сигарету о жестяное корыто.

– Да. Скорее всего, не один раз.

– Значит, у нее должны быть родственники.

Габер снова кивнул.

– Это уже ваша работа, Норт, – сказал он. – Я бы поспрашивал о ней к югу от Кетенского моста. Скорее всего, покойница жила на Курфюрстенштрассе или в Бюловбогене. Вы наверняка хорошо знаете эти места.

Карл ошарашенно уставился на Габера. О чем это он?! В упомянутых местах процветали алкоголь, наркотики и проституция. После образования Большого Берлина там медленно, но верно расцветал квартал с увеселительными заведениями, грозящий составить конкуренцию Александерплац и Кройцбергу. Что патологоанатому известно?

Только потом Карл понял, где собака зарыта, и громко рассмеялся от облегчения.

– На секунду я подумал, что вы на что-то намекаете.

Габер многозначительно усмехнулся.

– Намекаю? Такому невинному агнцу, как вы? Упаси боже. Но вы, кажется, родом из тех мест?

– Не совсем. Я вырос не там, а неподалеку, – неопределенно ответил Карл, подумав о темных стенах детского дома, палках протестантских сестер и карцере в глубине подвала. Но он быстро выкинул образы из головы. Всю свою взрослую жизнь он только и делал, что подавлял эти воспоминания, стоило им возникнуть.

Твердо посмотрев на патологоанатома, Карл сказал:

– Имя погибшей нам уже известно. В полицию поступило сообщение об исчезновении женщины, некой Риты Шенбрунн. Она несколько дней не появлялась на работе. Мы уже побывали у нее в квартире.

– Неужели? – спросил Габер, даже не пытаясь изобразить интерес. Его, как обычно, заботили только следы, которые можно найти на теле покойника. Все остальное не имело для него значения.

Габер почти разочарованно добавил:

– Значит, в галерее ее фотография не появится.

Карл сказал, что нет, не появится. Патологоанатом говорил о галерее леденящих кровь снимков, что висели в полицейском управлении на Александерплац. В этом здании из красного кирпича посетители и полицейские каждый день проходили мимо фотографий, на которых были изображены неопознанные тела с отрубленными конечностями и головами, ожогами, огнестрельными ранами размером с кулак… Бесконечная вереница насилия.

Как можно небрежнее Карл спросил:

– Вы уверены, что эта женщина покончила с собой?

– Я уверен только в том, что она мертва, – ответил Габер. – Учитывая дела, творящиеся в округе, убийство нельзя исключать. Недовольный клиент, разозлившаяся соперница… Впрочем, эта бедняжка выглядит совсем измученной. Вряд ли она представляла угрозу для своих товарок.

С этими словами Габер сочувственно похлопал покойницу по ноге, а потом накрыл ее простыней.

– Время выпить кофеек, – сказал он и направился к выходу из морга.

Рассеянно кивнув, Карл проводил патологоанатома взглядом и снова посмотрел на простыню, под которой лежала мертвая женщина. Он не мог отвести от нее глаз, хотя больше всего на свете мечтал оказаться подальше отсюда. Мечтал передать это дело другому уставшему полицейскому, одному из своих коллег из отдела по расследованию убийств. Смерть Риты Шенбрунн задела его за живое, но он не мог придумать ни одной правдоподобной причины, чтобы отказаться от расследования.

На нехватку работы жаловаться не приходилось. С тех пор, как Карл поступил на службу в Главное полицейское управление Берлина, не проходило и дня, чтобы они с коллегами не носились по городу, как загнанные псы, подгоняемые своим начальником, дородным Эрнстом Геннатом. Глава уголовной полиции поставил перед собой задачу навести в управлении порядок, он славился своим быстрым умом и фанатичной преданностью делу, чего требовал и от своих подчиненных.

– Вы небось возомнили себя Фуше, – ворчал он с зажатой в зубах дымящейся сигарой, которую коллеги Карла насмешливо называли «вечным огнем». – Но Фуше никогда не работал спустя рукава, помните об этом!

Карл отнюдь не мнил себя министром наполеоновской полиции Жозефом Фуше. Он стал комиссаром уголовной полиции скорее случайно, нежели по ведению сердца. Такой путь избирали многие талантливые юноши, у которых не было средств, чтобы получить ученую степень и, следовательно, построить академическую карьеру. В основном это были сыновья офицеров, имевшие старших братьев, на образование которых уже ушла большая часть семейных сбережений. Карл не входил в их число, но показал себя юношей со светлой головой, и благодаря пожертвованию богатого покровителя приют предоставил ему стипендию. После окончания гимназии он поступил на службу в прусскую полицию, затем сдал экзамен на помощника комиссара по уголовным делам и наконец был назначен комиссаром. Карл знал: он должен радоваться тому, что столько добился. Он, незаконнорожденный сирота, и, следовательно, ублюдок, вел жизнь добропорядочного бюргера, занимал почетную должность, работал на порядочной работе, к которой, по словам окружающих, у него был талант. Даже Геннат иногда одобрительно ворчал, когда Карл с коллегами раскрывали очередное сложное дело.

Но временами работа бывала ему противна.

В такие минуты он жалел, что не стал бухгалтером, банковским служащим или военным – хотя в этом случае ему пришлось бы надеяться, что в ближайшее время войн больше не будет. Прежде Карлу повезло: его призвали только в последние недели Великой войны, и в боевых действиях он почти не участвовал – в отличие от большей части мужского населения. Через три года после окончания войны госпитали все еще переполнены инвалидами с изуродованными телами и неузнаваемыми лицами. По крайней мере, внешних шрамов у Карла не было. Но зато были внутренние, с горечью подумал он и в очередной раз прогнал из головы мысли о карцере, в котором его однажды заперли и заставили часами стоять на коленях, пока он не раскается. Карл так и не понял, в чем должен был раскаяться и почему его наказание было столь суровым.