Городские ворота

«В шестьдесят втором!» Лёха медленно, как лунатик, двигался в сторону тамбура, то и дело проводя ладонью то по лицу, то по коротко стриженной голове, как будто пытаясь смахнуть с себя этот морок. Это у них, значит, шестьдесят третий сейчас? Чушь какая-то. Да это съёмки скрытой камерой! А эти все – актёры! Идиотизм. На следующей станции сойду, хоть в чистом поле. А может я в этой.. временной дуге или как её там? Вон, Димон в «СПИД-Инфо» читал, что люди пропадают как не было, целыми семьями. Я же в Крым в восьмидесятые с мамкой ездил плацкартным – там вагон как вагон, мягкий, уютный, а это какой-то ящик, оклееный бумагой. «Ыыыы»,– завыл тихонько Лёха, чувствуя, как он сходит с ума среди энергичных комсомольцев, едущих строить общежития в казахских степях.

Ад – это закрытое пространство, вроде несущегося без остановок вагона, наполненное активистами с ликующими улыбками и бьющей через край энергией. Лёха избегал активистов-энтузиастов. Ещё со школьных времён он усвоил, что активист не успокоится пока жива в нём надежда сделать из тебя второго такого же. «Блин, я попал», – простонал Лёха, глядя на летящий за окном зелёный массив. К счастью, стройотрядовцы распределились по купейным отсекам и ему не приходилось продираться сквозь пассажиров. Он, правда, на нервной почве чуть не схватил за грудки чудака в вязаном жилете, который, проворно спрыгнув перед его носом с верхней полки, судорожно запихивал что-то за шиворот. «Ой, прости, прости, братушка, не серчай!», – блеснув железным зубом запричитал прыгун. Лёха, не ответив, ухватился рукой за следующий поручень (поезд начало маленько потрясывать) и собирался уже продолжить движение, как вдруг стоявшие у самого выхода из вагона молодые люди зашумели и пассажиры из отсеков начали выглядывать наружу.

– Так ты хочешь сказать, это не твоя книга, Дмитриев? –высокий человек с залысинами с достоинством древнеримского сенатора протягивал книгу стоявшему перед ним высокому молодому человеку. Молодой человек держал руки в карманах, стараясь казаться спокойным и только тихий, слегка дрожащий голос выдавал его волнение.

– Впервые вижу, Семён Аркадьич.

– А как ты объяснишь, что она оказалась в твоём рюкзаке?

– Не знаю, Семён Аркадьич, может перепутал кто.

– Таак, – прошипел тот, что с залысинами, – ты еще и своих товарищей обвиняешь в распространении антисоветчины. Не выйдет! – вдруг истерически выдал петуха «сенатор», – здесь едут честные комсомольцы, стремящиеся помогать своей родине, а не порочить её!

Плешивый затряс книгой над головой. Книга выглядела довольно дешёвой, в картонном переплёте, с корешком, обтянутым синей изолентой. Аккуратными большими буквами от руки на обложке было написано «МЫ» и ещё «Е.И.За..» . Дальше Лёха не разглядел. Судя по воцарившейся тишине и по напряжённой фигуре парня, а больше всего, по пугливому шепотку за спиной, Лёха догадался, что у парня, похоже, серьёзные проблемы. «Украл он её, что ли?– удивился он, – Может, раритет какой? Было бы из-за чего шухер поднимать. Сколько она может стоить, в самом деле!»

Парень смотрел на плешивого с вызовом и молчал.

– Не зря нам на тебя приходили сигналы, Дмитриев, что ты антисоветскую литературу держишь, – медленно и веско произнёс плешивый, – Не зря мы тебе предупреждения давали. Не наказывали. Не отчисляли. Ну, да уж хватит. Предупреждений – хватит. Якименко! – плешивый повернулся к одному из стоящих за спиной сопровождающих, – иди в восьмой, приведи милиционера…Нет! Пошли сюда милиционера, а сам иди к машинисту. Пусть сообщит на станцию, что нам нужен отряд милиции для сопровождения нарушителя советского закона в отдел, – собирай вещи, Дмитриев, – авторитетно заявил плешивый, повернувшись к нарушителю, – на следующей ты сходишь.

Краем глаза Леха заметил как из бокового отсека рванулась девушка и как какой-то хмырь, усадил её обратно. Хмырь держал девушку за руки и что-то взволнованно бормотал. Прислушавшись, Лёха уловил отдельные фразы: «Не дури, Космодеева… всё правильно сделала… он тебе книгу дал… тебя подставил! Советская власть от таких элементов должна избавляться! Он же тобой пренебрёг, дурак, что ж ты его жалеешь… если сейчас не заберут, в другой раз всё равно…» И что-то ещё бубнел, бубнел.. Девушка вдруг подняла на Лёху ярко-голубые, заплаканные глаза и его как будто под дых ударило. «Бабка! Это ж бабка с вокзала. Как же? Может, внучка?» Но внутри росло убеждение, что, нет, никакая не внучка, а та самая бабка и есть. Только молодая. И красивая. Она же и девушка, которая прятала книгу в чей-то рюкзак сразу после его появления в вагоне. «Так вот оно что», – охнул про себя Лёха. И таким отчаянным, таким умоляющим был взгляд девушки, что Лёха не выдержал. Шагнул вперёд.

– Да это ж моя книга! – заявил Лёха протискиваясь к плешивому, – Ребят! – Лёха улыбался и стучал себе пальцами в грудь, – это ж моя книжка! А я уж обыскался!

Лицо плешивого от изумления поползло вниз как вязкая глина. «Ваша? Твоя?» – пробормотал он.

– Я ж говорю – моя. Друган дал почитать, а мне как раз уезжать, ну, я и взял с собой. Я, видать, со сна перепутал и сунул не туда. Отдайте книжку, окей?

Лёха протянул руку, только плешивый не шевельнулся. Пристально и зло глядя на Лёху он процедил: «А мы сейчас разберёмся, откуда у тебя эта книга и кто ты, вообще, такой. Кто этого человека знает? – громко обратился плешивый к стройотрядовцам, -Я его среди студентов нашего вуза не помню!». Народ заволновался, откуда-то донеслось неуверенное: «Нет. Нет, не знаем. Да, Лёха это. Матросик.. Тише ты, мы что знаем?».

Из задних рядов запричитал тот самый, прыгнувший с полки чудак в вязаном жилете: «Его в милицию надо. Кто он такой?» Люди заволновались, зашумели.

– Да ты сам кто такой, – Лёха раздражённо рванулся к прыгуну в жилете,– тебе-то что? – прыгун дёрнулся, Лёха схватил его за грудки, тряхнул. Из-за пазухи прыгуна на пол шлёпнулся упитанный кожаный кошелёк. Вагон завис, глядя на невесть откуда появившийся предмет.

– Шкура! –крикнул прыгун и бросился на Лёху. Поезд вздыбился, загрохотал, качнулся в одну, в другую сторону. От толчка «прыгуна» Лёху отбросило назад, он ощутил удар головой об какую-то железяку, ухнул под тяжестью падающего на него тела, почувствовал резкую боль в ноге, крики. А потом всё занесло туманом, в котором возникало то лицо неизвестной женщины в зимней шапке, раскрывшей рот в беззвучном крике, то какой-то дед, врачи, а дальше воспоминания блекли, растворялись, как исчезает из памяти сюжет давно просмотренного фильма.

III.

…Очнувшись, Леха ещё раз оглядел палату, как будто пытаясь найти разгадку происшедшего. «Как же я сюда попал?» – он взволнованно провёл рукой по голове, ойкнул. С левой стороны, залепленная пластырем, пульсировала болезненная опухоль. «Это я башкой приложился», – отметил Лёха и обрадовался, что нашёл хоть какую-то причинно-следственную связь между воспоминаниями и явью. Дверь тихонечко открылась, оттуда выглянула Оксана. «Тут милиция к тебе рвётся. Поговоришь?», – и, не дожидаясь ответа, впустила пожилого полного милиционера, цвет лица которого и некоторая одутловатость выдавали любителя подлечиться беленькой в рабочее время. При сокращении расстояния с работником безопасности предположение подтверждалось.

– Сржантхвов, – отрапортовал тот и уселся на стул возле кровати, положив на колени планшет с бланком заявления.

– Значит, – начал милиционер, щёлкая ручкой, – данные я уже вписал, давай по сушчеству. Как произошло деяние? Ты, значит, едешь в электричке. И?

– Товарищ сержант, да я не помню ничего. Честно.

Сержант посопел, поёрзал и, наклонившись к Лёхе, доверительно сказал:

– Вот пока ты мне амнезию изображаешь как Хосе-Игнасио Марианне, в это самое время у нас рук не хватает, чтоб преступления раскрывать. Ты тут отдыхаешь как в санатории, а в моём районе стрельба произошла с трупами. В дачном посёлке, – добавил он веско, – Прям под Радошковичами.

Лёхино сердце вдруг прыгнуло куда-то в область горла и бешено там заколотилось, перекрыв дыхание.

– Под Радошковичами? Какая стрельба? – выдохнул он.

– А вот такая. Из боевого оружия, – сержант приосанился, как будто стрельба из боевого оружия могла быть расценена как его личная заслуга, а потом опять наклонился к Лёхе, – их уже опознали, трупов-то. Бандюганы все, частью наши, частью российские. Бандитские разборки, так от. Московская, вернее ореховская преступная группировка приехала до наших на разборки. А наши- то на даче отсиживались. Ээээ! Те, с пистолетиками, которые наши, сипатовские, а те их автоматами, московские, – сержант показал как производится автоматная очередь.

– Сипатовские?– подскочил Лёха, с трудом вникающий в речь сержанта.

– Да я ж говорю, хлопец, – раздражительно запыхтел сержант, – лидер у них, звать Сипатый. Лидер прэступной группировки, потому «сипатовские». И его порешили и всю шоблу с ним. И у ореховских пара трупов. Бабки не поделили, вишь ты. Вот надо разбираться, – он грозно повысил голос, – а мы тут эти..груши пинаем. Давай, кажу, по сушчэству. Я буду рассказывать, как оно произошло, а ты кивни, так мол, товаришч сержант, или не так. Значит, сидишь ты в электричке, и тут, глядь, видишь…

Пока сержант рассказывал Лёше как тот получил ранение, геройски защищая пассажира электрички от хулигана, тот кивал, мычал, а в голове у него крутилось – нет больше Сипатого. Некому долг отдавать. Нечего больше бояться. Свободен!

– Вот и разобрались с богом. Подпиши показания, – сержант протянул Лёхе планшет.

– А точно убили? В смысле, Сипатого?

– Точнее не бывает. Опознание провели. Милиция работает, не спит, – сержант подмигнул Лёхе, забирая у него бумаги.

– А когда это случилось, не подскажите?

– Да я ж и говорю – сегодня и случилось. Пока тебя с электрички снимали и случилось. Ну, с тобой мы закончили, выздоравливай, герой! Поеду у отдел. Бывай!

Сержант вышел, а Лёха всё смотрел ошеломлённо ему вслед, соображая, уж не приснилось ли ему это всё. «Значит, пока я там бабкин грех отрабатывал, тут мой долг списан оказался! Теперь понятно, зачем Сипатый на даче торчал, в городе не показывался, он, выходит, от выплаты своих собственных долгов прятался. А мне мой не простил. И никому не прощал. Теперь, выходит, долги все списаны. А если б я за того верзилу в поезде не вписался? Книжку своей не признал? Остался бы я там навсегда, бабкины повинности отрабатывать, или сюда бы вернулся? Чёрт, да ведь меня тоже могли бы на даче положить, если б я бабку не встретил!» Лёха резко уселся в кровати, не обращая внимания на ноющую боль. «То-то она говорила «на тот свет спешишь»! Может, мне эта бабка жизнь спасла. Во дела. Матери бы надо позвонить. И Димону. Эх, я бы прямо сейчас накатил чекушечку! Голова кругом идёт».

Дверь открылась, вошла Ксюха с подносом, на котором стояла тарелка с сероватым пюре и подсохшей сосиской.

– Проголодался? – жалостиво спросила Оксана, любуясь Лёхой, стремительно поглощавшим витамины и минералы.

– Угу,– Леха сосредоточенно соскребал картофельное пюре с тарелки, – я бы сейчас водочки накатил бы для прояснения в мозгу.

– Подожди-ка, – сделав таинственное лицо, Ксюша выскочила из палаты и вернулась с пакетом, в котором оказалась бутылка «Метаксы».

– Водочки нет, но вот есть коньяк греческий. Клиент подарил, – Ксюха присела на край кровати, ловко плеснула на дно лёхиного стакана из-под компота, – я вообще-то с больными себе не позволяю, но, раз уж конец дежурства, с тобой выпью. Поскольку ты герой, как наш Пал Сергеич сказал. На вот, для кровообращения.– смутилась Ксюша.

– Спасибо, сестричка, – Лёха подозрительно понюхал янтарный напиток, – Ликером женским пахнет. Ну, на безрыбье. Только какой я герой? Нормальный человек, обычный. Специалист по ремонту жилых помещений. Вот окно ваше взять. Кто ж так ставит? Смотри, пена вся неравномерно, наружу. Нагребли чиновники на вашем ремонте! – Лёха, польщённый вниманием, разошёлся.

– Господи, да ты ещё и рукастый мужик! –Ксюха восхищённо сложила ручки на объёмистой груди. И вдруг, безо всякого предупреждения, рванулась и прижалась тёплыми мягкими губами к Лёхиному рту.

Обалдевший от близости ксюшиного тела, от неожиданной ласки, Лёха так и застыл со своим стаканом, пока Ксюша, оторвавшись от него, вдохнула воздуха и, поправив причёску, заторопилась: «Пора мне, пока кто-нибудь не зашёл. Спи, набирайся сил. А я завтра опять в вечернюю, загляну к тебе». Улыбнувшись, девушка проворно спрятала коньяк в пакет и выпорхнула за дверь.

Обнаружив, что он всё ещё держит стакан, Лёха выплеснул, наконец, его содержимое в рот. Коньяк оказался сладковатым и не шибко крепким, но Лёха немедленно почувствовал в груди живительное тепло и расслабился, заулыбался, поудобнее устаиваясь на койке.

«Интересно, – думал он, усмехаясь и заматываясь в тонкое одеяло, – отработал я в итоге бабкины грехи? Тут пора бы уже и свои… это…нарабатывать, а я всё с чужими разбираюсь».

Оглушённый произошедшими событиями, Лёха долго ворочался, пристраивал голову на подушке, чтоб не задеть рану, и всё не мог успокоиться. «Что ж это за книга такая, чтоб за неё уголовку заводить? «Мы». Что за «мы»? Писатель какой-то на «зэ». Надо у матери спросить, зря она что ли в школе всю горбатилась, должна знать. Надо бы почитать – из-за чего весь сыр-бор. Надо почитать..». Постепенно мысли делались клейкими, тягучими, в голове, сменяя друг друга, возникали невнятные образы и утомлённый Лёха, наконец, уснул. Растворились и исчезли гулкие голоса за дверью, шум машин за окном. Растворился насыщенный событиями, изменивший судьбы многих, день. И только тихое жужжание настенной лампы нарушало тишину больничной палаты, в которой крепко спал Алексей Бондарев, человек без долгов.