скачать книгу бесплатно
– Ма-а-ма? Ты-ы? – светлая пижама оттеняла модную темноволосую стрижку Лидии.
– Как видишь.
– Откуда?
– Из турне по Европе.
– По Европе? Зачем? – сморозила дочь.
– Ты меня впустишь? – засмеялась Ирма с чемоданом у порога.
С нижних ступенек поднимался Томас, и Лидия рассмеялась. На голоса вышел её муж Генрих, и начались рукопожатия. Лидия собрала на стол, Томас позвонил дочери и предупредил, что приедет ночевать.
– А говорила… «как с лунатиком», – упрекнула Лидия.
– Я уше немношко говорьить на русский, – улыбнулся Томас.
– А я немножко немецкий, – засмеялась Ирма.
– А я не сомневалась, что «проба» окажется удачной, потому и адрес дала, – и все рассмеялись. В конце непринуждённого застолья Генрих заявил, что тоже хочет овладеть русским.
– Без проблем, – усмехнулась Лидия, собирая со стола посуду, – запишись на курсы в Русском Доме, только не ленись учить слова.
Дочери Томаса было сложно управлять магазинами одной. Генрих, знавший английский и французский, согласился быть менеджером четырёх магазинов в Берлине, и между мужчинами завязался деловой разговор на немецком. Он требовал внимания, и, чтобы не напрягаться, уставшая от дороги Ирма отключила слух.
* * *
Монотонные, как в улье, голоса перенесли её в сосновый бор, где она впервые сблизилась с Томасом. Истина избитой фразы «любви все возрасты покорны» открылась ей поздно – судьба, однако, сжалилась и дала возможность познать эту мудрость. И задумалась: «Отчего сжалилась?» Оттого что Ирма была неприхотливой и о богатстве не думала? Или в её лице Богу захотелось задобрить обиженный народ? Боясь замутнить настоящее, она запрещала вспоминать, но перед глазами, помимо воли, всплывал полуголодный крестьянский быт: в одном углу от входной двери русская печь с широкими полатями; под печкой куры; в другом углу телёнок. Когда он начинал мочиться, спешили подставить котелок. Под старым столом, в клетушке, – маленький, вечно визжавший поросёнок. В центре комнаты ещё один стол, круглый, облупленный, с массивными ножками, что были красиво выточены, как и бабушкино веретено, – в форме вытянутых шаров. За этим столом делала она уроки. Единственным украшением большой комнаты была двуспальная, с тугой сеткой железная кровать. Днём на соломенный её матрац складывали лохмотья, на которых спали. Всё это закрывалось ярко-бордовым покрывалом, ребром ставили на него две большие подушки, на каждую набрасывали накидку в оборках из того же материала, что и покрывало, – получалось богато и красиво.
Труд в колхозе оплачивали палочками. Их отоваривали булкой хлеба либо литром подсолнечного масла, мешком зерна либо отрубями. На картофель с огорода накладывали большой налог, но, несмотря на это, люди все равно сажали помногу – верили, что спасение от голода в огородах. В летние каникулы Ирма носила к поездам чугунок с варёной картошкой. Одну-две съедала, бывало, по дороге. Из «картофельных» денег покупали тёплую одежду, обувь для зимы и сахар-рафинад для больших праздников.
Воспоминания о той жизни и два месяца бархатной осенней заграницы с её одинаковой везде красотой вызвали ностальгию по девственно-милому провинциальному городку, где она выросла и где Томас собирался открыть парфюмерный магазин. Чтобы не разочаровываться, она особенных иллюзий не строила, однако надеялась, что «проба» окажется удачной.
* * *
Томас посматривал на часы и спешил закончить разговор. Назавтра они уезжали в глухой сибирский городок.
Никакие старания Кости не смогли, разумеется, завершить строительство, но подвальное помещение (Keller) с канализацией и центральным отоплением были готовы. В надземной части предстояло доделать коммуникации и отделочные работы – слесарями-малярами Костя занимался теперь вместе с Томасом.
Оштукатуренные стены подсыхали долго. Становилось очевидным, что к Новому Году не открыться – спешили успеть хотя бы к Восьмому марта. Как ждёт своего часа в поле зерно, так ждали в подвале оборудование и заграничный товар, к которому была приставлена охрана.
Готовя сюрприз, Томас запрещал Ирме бывать на стройке. Уверенный, что они когда-то где-то встречались (возможно, в другой жизни), он был счастлив: беспокойная его душа улеглась, как укладывается кувшинная крышка, попадая в свой желобок. Он настаивал на домработнице, но глянцевать свой теремок Ирма никому не доверяла. Её хватало на всё: читала художественную литературу, просматривала газеты и удивляла собственной кухней – сибирскими пельменями, продолговатыми клёцками с картошкой, пирогами разного вида, что напоминали кухню его детства; рулетами из пресного и пирожкового теста с квашеной капустой. Петруша, завсегдатай их дружного застолья, хорошо учился по немецкому, и дедушка Томас шутил, что его язычок извлекает, как скрипичный смычок, удивительно правильные звуки.
Томас плохо понимал язык и не знал российского законодательства, однако, зная международное право, понимал, что на собственность нужны документы. Какие, было делом Кости и его жены Наташи, которая ушла из школы по причине полугодовой задержки зарплаты.
В мужские дела Ирма не вмешивалась.
Томас отправлялся с Костей и Наташей на работу и возвращался поздно, жалуясь, что «все хочьет теньги, а в Германия не так». Ирма понимала, что речь идёт о взятках, но понятия не имела, когда, как и в каких размерах их дают и потому молчала, приглашая к ужину. Утром протягивала сумку с котлетами, жареной курицей или пирожками – кофе и чай готовили в магазине.
За неделю до открытия, к 8 Марта, они взяли с собой Ирму. Томас распахнул двери, и перед нею предстал мир роскоши, где всё блестело, как в дорогих парижских магазинах: дверные ручки, причудливые бра, боковая отделка на искусных стеллажах. В её взгляде читались восхищение и одновременно тревога, и он спросил, что её не устраивает. Она улыбнулась:
– Всё сделано, как нельзя лучше, даже страшно…
– Мьилая, здесь любовь будьет. Здесь не стрельять.
– «Не стрельять»? – его же акцентом переспросила она. – Хорошо бы. А ты сторожей нанял?
– Два есть, ещё одьин надо.
– Нет, ещё четверых надо, чтобы каждый день дежурило по двое – через два дня. Понимаешь?
– Да, да, поньимаешь. Это потом.
– Нет, не потом – сейчас.
– Окей. Как тебье? Нравьится?
– Да, очень. Просто супер!
Три кассы размещались треугольником: две недалеко от выхода и одна, центральная, – в глубине зала. На стеллажах расставили парфюмерию и косметику— для женщин, мужчин, детей и подростков. Маленький зал предоставили импортным моющим и чистящим средствам. Для «проб» распаковали флаконы с духами-одеколонами, кремами-помадами и тушами-тенями.
Томас сожалел, что в провинциальном городке нет крупной железнодорожной станции, нервничал и волновался, станет ли магазин такого уровня удачной «пробой» в России.
* * *
А времена надвигались смутные: преступные авторитеты параллелили и меридианили сферы влияния. Криминал набирал обороты. По радио и телевизору ежедневно сообщали об убийствах и разборках. На базарах и вокзалах вымогатели рыскали голодным зверьём. Новое слово «рэкетёры» усваивалось без преподавательского искусства. «Там сёдни рэкетёры лютовали – пришлось уйти», – делились старики впечатлениями «с базара».
«Лютовали» и на улицах. Сидит, бывало, бабуля в каком-нибудь переулке, торгует ягодами и овощами с собственного огорода, вдруг подходит «бугай» и требует:
– Плати, бабка, 5 рублей, – большие по тем временам деньги.
– За что, сынок?
– За место. Иль не слыхала: «Сначала заплати налоги»?
– Тебе что – улицу жалко?
– Плати, я сказал!
– Ишшо не наторговала, нету мене таких денег…
Он пинал картонный, из ящиков, «прилавок», размазывал по асфальту содержимое и уходил, не оглядываясь. Следя за поступью властителей «нового времени», люди впадали в депрессию. Волна завистников и тех, кто любил чужой каравай, шла по нарастающей – в народе, однако, иронизировали, что «пользы от милиции и судов не больше, чем от козла молока».
Томас водил притихшую Ирму по залу, приглашая комментировать и оценивать. Планируя с торца продавать горячий хлеб, он указал на электропечь и озабоченно заметил, что надо искать пекарей.
– В электропечи я стряпать не буду, – строптиво отказалась она, – в русской печи выпекается лучше!
– Здесь не ты стрьяпать – другой людьи.
– Как это – другой?.. А я?
– Ты стрьяпать кухе в первый дьень, а потом будьет пьекарь.
Ирма потеряла дар речи. Чем дольше она молчала, тем гуще проступали слёзы – не думал Томас, что свою роль она видела не в контроле, а в том, чтобы самой стряпать и самой продавать.
* * *
Открытие было превращено в торжественный праздник. Разрезание красной ленточки, дорогие костюмы местной власти, журналисты, телевизионщики – не протолкнуться. «Пробовали», не стесняясь, по три-четыре кусочка кухе, а когда объявили, что «пробовать» можно ещё и косметику («только с рук продавца!» – предупредила Ирма), начали округлять глаза, шумно вдыхать «О-о!», восторженно косить и хлопать в ладоши. Шутили, что долго «догоняли» Америку, но стоило-де женщине найти богатого мужика, как «игра в догонялки закончилась». Смотрелись в зеркала, любовались витринами, одеждой продавцов и приобретали дорогие духи-одеколоны, кремы-помады, туши-шампуни. Ирма недоумевала, откуда, из каких «сусеков»?..
Основными покупателями была бывшая партийная номенклатура. В отличие от простого народа, что копил рублики на «чёрный день» и нёс их в Сбербанк – нёс, как покажет время, чтобы навсегда потерять, – эта категория покупателей знала, что деньги полагалось тратить, а не класть на сберкнижку. Сегодня по «сусекам» не скребли… Неторопливо, с индюшачьей спесью, доставали деньги из нательных «кубышек» – сумок и «широких штанин».
Другой категорией клиентов были те, кто сориентировался в «перестроечном» времени и догадался заняться хоть каким-то «бизнесом»: шитьём-перешиванием, варевом-стряпнёй либо вязанием. В свободное от работы время эти горе-бизнесмены носили на базар свою «продукцию», потому как местом, где можно было хоть что-то заработать, оставался базар. В советские времена на частной торговле лежало клеймо «спекуляция» – оно учило предусмотрительности. Клиентов искали негромко, не на виду – возле киоска либо полупустого магазина, у шофёра-таксиста либо бабульки, торговавшей семечками. Таинственно-тихо со спины вдруг раздавалось:
– У меня хорошие детские платьица, женские блузы. Не надо?..
– А пирогов с картошкой не хотите?..
Подозрительные мысли начинали своё свербительное действо, человек недоверчиво вскидывал на вопрошавшего «спекулянта» глаза – тот смиренно улыбался, и насторожённость переходила в любопытство:
– Ну, покажите…
– Горячие пироги – за рубль? Попробуем, однако…
– Пробуйте, пробуйте.
Так вопрошавший превращался в постоянного «клиента». Идёт, бывало, с внуком по базару «спекулянтша пирогов», а её останавливают: «Женщина, вы где это пропадаете, ждём ваши вкусные пироги!»
– Извините, Вы ошиблись, – и бабушка уводила внука, чтобы он не догадался о её «бизнесе»: клейма «спекулянта» боялись.
«Клиентами» Томаса были, как правило, «челноки»[1 - Частные лица, что возили товар в больших сумках издалека, в т. ч. и заграницы.]. Они покупали и дорогую европейскую косметику, и хлебные изделия, в то время, как бюджетники, чей труд оплачивался от силу два раза в году, заглядывали, чтоб полюбоваться и погреться… Ирма одаривала, бывало, знакомых учителей и врачей. Не зная, как себя вести, они начинали заискивать, неловко благодарить, отчего неловко становилось и ей.
* * *
Томас вернул часть вложенных денег, нужно было закупать новую партию товара. Он позвонил в Париж, договорился, что по электронной почте отошлёт заказ, и его отправят в Россию. Костя и Наташа собирались закрывать магазин. Со стороны каптёрки[2 - Склад старой одежды, инвентаря уборщиц, постели для охранников и т. д.] раздался вдруг шум и послышался выстрел.
Выглянув в торговый зал, Костя увидел двух незнакомцев. Один скользнул в карман куртки, и охранник выстрелил в цель, ранив преступника в ногу. Видя, как падает его подельник, второй размахнулся, чтобы выбить пистолет, но подоспел напарник охранника, и завязалась борьба.
– Что?.. – выдохнул Костя, подбегая.
– Звони в милицию! Они с «пулемётом»!
– А что им надо?
– Вот и спроси!
– Я Томаса позову.
Рэкетёров «сковали» наручниками, но, требуя «дань», они держались победителями: «Если с нами что случится, вам несдобровать». Костя не выдержал – вскочил «дать в морду».
– Не кипятись, кореш, а то от тебя мокрого места не останется, – хмыкнул коренастый с накаченными мышцами.
– Да я тебя…
– Отойди, – велел ему охранник.
– Костья, пусть он сказать, что такой «дань», – с откровенным бандитизмом Томас сталкивался впервые.
– «Дань», папаша, значит, что ты должен делиться денежками… – потёр рэкетёр пучком из трёх пальцев.
– Почьему? Я платьить налог. По закон.
– Ништя-як. Объясни этому придурку, – обратился коренастый к Косте, – что он не в Германии. Мы дали ему возможность построиться, прибавили время на раскачку, пора платить долги, иначе лишится головы. Будет платить – никто его не тронет. Пусть живёт – вас кормит и нас не забывает.
– Нет, у меня руки чешутся, – приблизился Костя. – Ты в наших руках, падла, да ещё условия диктуешь?
– Если через неделю не выплатите дань в сумме… – назвал он цифру, – придут другие. В масках. Наручники – это ерунда. Временные вещицы.
– А если сдадим милиции? – спросил Костя, понимая, что милиция могла быть в сговоре с криминалом.
– Слушай, ты хочьешь дорогой парижски духИ? Для любимый женшин? Я угостить, приньесу, – поднялся Томас.
– Сиди, папаша. Пойми, чтобы делать бизнес, ты должен делиться.
– Сейчас принесу, поделимся, – Костя стремительно поднялся к Наташе, позвонил, и вскоре приехала милиция.
* * *
Узнав о случившемся, Ирма потеряла сон; непосредственность и смешливость, что так восхищали Томаса, покинули её. И хотя магазин охраняли сторожа и милиция, капканное чувство прорывалось в её тревожном взгляде и повышенных тонах.
Наташа заявила, что вернётся в школу, где не грозит перестрелка: «Да, жить будем впроголодь, да, задерживают зарплаты, но учителей хотя бы не убивают». Чтобы её удержать, Томас и Костя прибегали к дипломатическим уловкам. Томас убеждал смешно, Костя вспомнил анекдот.
– В начале второй мировой командир получил сообщение: «Началась война. Возьмите под стражу всех врагов». Через какое-то время командир доложил: «Приказ выполнен. Арестованы два бельгийца, три немца, один француз, четыре американца. Срочно сообщите, с кем воюем».
Наташа рассмеялась – впервые за эти тревожные дни:
– И правда, с кем воюем? Ладно, остаюсь. Вместе будем погибать и вместе выживать.
Магазин становился популярным. Перенимать опыт и закупаться приезжали из соседних областей. И вдруг – стук в окно:
– Магазин горит!
Костя выскочил, в чём был, завёл машину, и все сусликами нырнули в салон – через несколько минут были на месте. Крыша пылала точечно, выгорали облитые бензином места. Наташа допрашивала растерянных охранников, Томас спешил к дверям – вынести легко воспламеняемый товар, Костя бежал следом. Горожане, оказавшиеся поблизости, помогали – передавали товар по цепочке, чтобы не мешать друг другу.
Огонь спотыкался о бетонные перекрытия, к приезду пожарников выгорели лишь деревянные стропила. Из-под шифера выбивалось пламя, внутрь кирпичного здания огонь не проник. Целыми оставались и окна с решётками. Красные кирпичи у крыши потемнели, но роскошный интерьер не пострадал. Это радовало не только семью, но и горожан, воспринимавших магазин, как достопримечательность.
Тяжёлое и неспокойное время рождало безысходность и отчаяние. Процветали заказные убийства. Правду и справедливость загнали в подполье. Бедствовали школы, больницы, детские сады и вся социальная сфера. Чтобы выжить, объединялись в кооперативы.
На этом мрачном фоне магазин превращался в символ борьбы за честное предпринимательство. Томас исправно платил налоги, помогал детскому дому, городской бюджет пополнялся практически только благодаря ему, и люди начинали понимать, что их жизнь во многом зависит от налогоплательщиков.
