скачать книгу бесплатно
– Как кто, я и твоя жена!» – Колька громко хохочет на всю улицу, привлекая внимание прохожих. Ванька усмехнулся для приличия, хотя анекдот ему не понравился. Его интересует совсем другое:
– А ты читал, скоро наши космонавты на Луну полетят. Может, и мы к старости слетаем, как туристы. Как думаешь?
– Тоже мне размечтался. Нам и здесь неплохо.
– А что, я бы полетел…
Они подошли к двухэтажному дому: низ кирпичный, верх деревянный, поднялись на второй этаж по крутой скрипучей лестнице, и оказались в квартире дядей, где за круглым столом у окошек расположилась компания мужиков, сражающихся в шахматы на деньги: по рублю за партию, то есть за выигрыш одного из двух бойцов.
Баталия была в самом разгаре.
– А, Ваня, проходите, – первым увидел их дядя Юра, он был в просторной вельветовой куртке, скрывающей горбы на груди и спине. Они сдавливали его с двух сторон, и дяде Юре было тяжело дышать, как рыбе, выброшенной на берег. Но он не сдавался, был весел и всегда смеялся громче всех, так как был еще и глуховат.
Иван с Николаем присели на диван, и оттуда наблюдали за ходом игры.
– Ну, все, тебе шах и мат! – дядя Митя убрал с шахматной доски королеву противника, и водрузил на ее место свою, рядом с чужим королем. Все облегченно выдохнули и засмеялись, игра им понравилась.
– Ну, ты и мастер на выдумки, Димитрий. Как ловко подкрался к его королю, я и не заметил, – восхитился Виктор Шереметьев, усмехаясь хитрым лицом. – Все, гони рубль и вылазь из-за стола, – хлопнул он по спине красного от переживаний здоровяка.
– Да, слон, проигрался ты в пух и прах, похудел на рубль, – подзуживали остальные, наблюдая, как здоровяк вытащил из кармана мятый рубль и нехотя положил на стол.
– Ничего, в другой раз отыграюсь, – тряхнул он упрямой головой и встал, оказавшись к тому же высоченным детиной под потолок. Слон, одним словом.
– Теперь ты садись, твоя очередь, – предложил Виктору Ванькин отец, ухмыляясь. – Готовь рупь. Митя вчера весь вечер партии по книжке Кереса разбирал.
– Нашли дурака, – хохотнул Виктор. – Митя за рубль удавится, но не проиграет. Сам садись, а мы посмотрим пока, поучимся.
Отец не возражал, и сел напротив брата, подмигнув сыну с его приятелем. Он тоже изучал Кереса и неплохо играл в шахматы. Битва гроссмейстеров началась, и это было надолго. В комнате воцарилась тишина…
По вечерам дядя Митя с братьями штудировали иногда книгу Пауля Кереса «Сто партий», от нечего делать. Разбирали партии гроссмейстеров, изучали дебюты, например: дебют четырех коней, сицилианская защита, каро – канн, ферзевый гамбит, и тут на глаза дяде Юре попалась партия: Шмидт – Керес. В ней Керес выбрал дебют – староиндийскую защиту, а дядя Юра обожал индийские фильмы с Радж Капуром. Он корпел над этой партией целую неделю, и потом стал выигрывать у ребят. Однажды выиграл даже у брата Мити, чем и прославился.
– Я играю, как Шмидт, – хвалился он, – если не выиграю, так на ничью сведу. Факт.
С чьей-то легкой руки к нему приклеилась кличка «Шмидт», которой он очень гордился. И благодаря которой стал известен в городе, как авторитет, и глава подгорной шпаны. Тем временем, число любителей шахмат росло, играли летом в горсаду, зимой у дяди Мити на квартире. В ней перебывали все шахматисты города. С годами в Алатыре образовался шахматный клуб, и в этом была немалая заслуга дяди Мити и его братьев.
– Ладно, посидели, пора и честь знать. Побежали в парикмахерскую, там нас Машка Стародымова ждет, я с ней договорился. Покрасит нас басмой в черный цвет, будет полный улет, – шепнул Николай Ивану, и тот кивнул, вставая с дивана:
– Мы пошли, прогуляемся, – сообщил он отцу с дядьями, и те тоже кивнули ему, не возражая. Дядя Юра похлопал по радиоле, стоящей у окна на тумбочке:
– Заходите почаще, пластинки покрутим, – и помахал ребятам рукой на прощанье: – Сами видите, матч века идет!..
Друзья мчались вверх по улице, к парикмахерской, которая находилась на пересечении улиц Комсомола и Ленина, в самом центре города, напротив кинотеатра «АРС» и Горсада. Сколько любимых фильмов посмотрел Иван в этом кинотеатре, не перечесть. Николаю не до детских воспоминаний.
– Как раз перед Новым Годом и покрасимся, пофорсим перед телками.
– И в ДК, на танцы пойдем, – мечтал Иван, поспешая за своим резвым другом.
– Точно. Я им там такой концерт выдам, все девки алатырские наши будут, – Николай был более конкретен, и подмигнул другу плутоватым глазом: – Машка хороша, хочешь тоже попробовать, я мигом устрою. Не пожалеешь.
– Да ты что, она же со Славкой Фурманиным живет, вдруг он узнает. Неудобно, чай знакомые.
– Не узнает, ему лишь бы литр вина выхлебать каждый день, да поорать во все горло, тут он мастер, – хохотнул Николай с брезгливой миной. – А мы в это время его Машутку потискаем, не дадим бабе пропасть.
Друзья взбежали по ступеням крыльца и распахнули двери парикмахерской:
– А вот и мы. Машуля, ну-ка сделай из нас брунетов. Помнишь, обещала вчера?
Они подошли к полной, молодящейся парикмахерше с пышной прической, которая обрабатывала клиента, ловко манипулируя расческой и ножницами. Увидев ребят, она радушно заулыбалась: – Садитесь пока, сейчас освобожусь, и за вас примусь.
Она была весела и энергична. За это ее все и любили, так как люди в основном все скучные, нудные, только не Машка Стародымова. Мужики так и льнули к ней, словно мухи на мед, зато бабы терпеть ее не могли и за глаза называли прошмандовкой, прости господи, и прочими непотребными словами, которые никак нельзя обозначить на бумаге. Впрочем, можно сказать и вполне пристойно: слаба на передок.
Сожителя ее тоже знали все в городе, как пьяницу и дебошира по прозвищу «Чех», так как он был самым настоящим чехом, родившемся в чешской семье, обосновавшейся в свое время в Алатыре, и впитавшем не самые лучшие черты характера и манеры истинного алатырца.
Спустя некоторое время, они уже шагали брюнетами по центральной улице города, и знакомые удивленно оглядывались на них: гуляют ребята после армии, выкаблучиваются. А ребята тем временем сбегали к Ивану домой, похлебали кислых щец, поели вареной картошки с огурцами, передохнули малость, потрепались о том о сем, и снова в путь – гулять так гулять. На то она и свобода.
Иван уже сменил армейскую шинель с шапкой на гражданскую одежду. Бабушка купила внуку с пенсии меховую шапку-пирожок, как у Ивана царевича на сером волке. Друг детства Васька Устименко дал ему двадцать рублей на полуботинки, а Коля Васильев у себя дома вынул из ящика на кухоньке инструменты, и ловко нарастил на новых полуботинках каблуки, поставил на них набойки, и Иван щеголял теперь по городу в новых модных туфлях. Старое его пальто с шалевым воротником было ему впору, так как мать когда-то покупала его своему сыну навырост, когда он учился в пятом классе.
Теперь они с Николаем хотели как можно быстрее заработать денег, и приодеться как следует, благо Марья Дмитриевна, с которой проживал дядя Митя уже долгие годы, и которая была ему, как теперь бы сказали, гражданская жена, обещала устроить их на релейный завод сразу после Нового Года.
Вот только бабушка захворала, и ее положили в железнодорожную больницу, в городской не было мест. Так получилось, когда они отмечали возвращение внука из армии, Евдокия Алексеевна на радостях выпила, и налегке несколько раз выходила в сени, где стояло помойное ведро, по нужде. Разгоряченную, ее прохватило морозцем, и она слегла.
Квартирантки съехали с квартиры, так как Иван стал захаживать домой с Николаем, они выпивали, балагурили с женщинами, стали распускать руки, и поссорились, когда те отказали им во взаимности.
Иван тогда осерчал, и стал гнать их прочь, говоря, что это его квартира, и он здесь хозяин. Он чувствовал себя виноватым в происшедшем, несмотря на заверения Николая, что друг прав, и как-то навестил бабушку в больнице, принес ей банку компота.
Старушка была рада внуку, беспокоилась о квартире, но Иван сказал ей, что следит за порядком, топит печь, и она успокоилась.
– Приходили ко мне мои квартирантки, навестили, снова в селе своем живут. На работу на автобусе ездиют. Может, оно и к лучшему, – бабушка пытливо посмотрела на внука, но он отвел глаза и понял, что женщины не рассказали ей о его проделках. Пожалели старушку.
Врачиха сказала Ивану, что его бабушка идет на поправку, и недели через две ее выпишут. Так что жизнь шла своим чередом.
Однажды вечером Иван встретился с Николаем возле входа в горсад, как условились. Николай был не один, а с двумя девицами веселого нрава. Познакомились, и Иван пригласил их к отцу в гости. По пути они забежали в гастроном, купили водки, закуски. Иван знал, что отец заночует у Шуры, женщины, с которой он встречался уже с год. Оба любили выпить, посмеяться, оба были одинокими. Это их и сблизило.
На кухне у отца они выпили, посмеялись шуткам Николая, он был мастер «на все руки от скуки». Но вот выпивка кончилась, пора браться за дело, и Николай со своей Зинкой, которую он нежно звал «мой зайчик», расположились в комнате на диване, и вскоре оттуда послышался смех, возня, и другие будоражащие воображение звуки.
Ивану с его новой подружкой достался топчан на кухне. Подружку звали Людка Мондина. Это была худенькая, смазливая и шустрая девица, такие ему не нравились. Все же кое-как дело у них сладилось, и к утру они даже испытали друг к другу нежные чувства. Иван был доволен собой, не опозорился, и то ладно.
В комнате за дверью снова послышался смех, возня, и вскоре Николай вышел на кухню, позевывая. Друзья выскочили из дома и пристроились по малой нужде у забора:
– Ну, как Людка, поддала тебе жару? – хохотнул Николай.
– Да так себе, я не люблю тощих, сам такой же. Охота больно костями друг на друге греметь, – отшутился Иван, и друзья засмеялись, рисуя струями на снегу узоры.
– Ладно, я обещал тебя с сеструхой познакомить, считай, дело уже в шляпе. Там совсем другой коленкор, сам увидишь.
И они, убрав свои боевые приборы в ширинки штанов, метнулись в дверь дома, замерзнув, ведь там, в доме, их в тепле и неге поджидали ночные красавицы…
Валька, сестра Николая, оказалась девушкой видной, фигуристой, и не менее веселой, чем ее брат. Познакомились они с Иваном возле ее дома, и сразу понравились друг другу. Николай же, сделав такое полезное для друга дело, умчался на свидание к своему «зайчику», а Иван повел девушку к себе в подгорье. Они спустились по спуску Дмитрова к дому № 4. Во дворе, слава богу, никого не было, а то и так уже сплетни о нем ходят: гуляет, мол, напропалую. Девок гулящих в дом водит, пока бабушка в больнице.
Валентине понравилась квартира ее нового ухажера, возможно, даже жениха, поскольку брат сообщил ей, что кроме квартиры у Ивана есть свой дом, огород в двадцать соток, сад, и вообще, наплел ей с три короба о таком выгодном для нее знакомстве. Сама она проживала в домике с родителями, братьями и сестрами, особо не разбежишься. А тут на тебе, дембель с двумя домами, садами и огородами.
И она чуть не задушила в жарких объятиях истосковавшегося по любви бывшего солдатика, прямо на бабушкиной кровати. Иван тоже вошел в раж, и закрутилась у них любовь-морковь. Валька работала посменно, на обувной фабрике, вместе с Зинкой, подружкой брата, и друзьям было чем заняться в свободное от ночной любви время.
Они обегали весь город, знакомились с другими девушками, назначали им свидание, встречались, и вскоре прослыли в городе местными Дон Жуанами.
Многим ребятам это не нравилось, у них чесались кулаки, хотелось проучить хвастунов, но применить их они побаивались, так как Ванькин дядя Юра (Шмидт) был в городе авторитетом, которого все уважали. И боялись.
Друзья были, не разлей вода, и то Николай ночевал у Ивана в подгорье, то Иван у Николая с его мамой в комнатке-пенале, в тесноте да не в обиде. Мама кормила ребят картошкой с майонезом, пирожками с капустой, от добра-добра не ищут, и Иван загостился у них целую неделю. Однако пора и честь знать. Утром следующего дня друзья разбежались ненадолго, и Иван побежал к себе домой.
Замка на двери не было, а в квартире сидел у стола брат бабушкин, дед Антоша, его баба Фира намывала полы, и Иван смутился, чувствуя свою вину за кавардак в доме.
– Здрасьте, дядя Антоша, тетя Фира, вот не ждал вас увидеть, – зачастил было он, тут из спальни вышла бабушка с простыней в руках. Она перестилала свою постель.
– Вот и внучок явился – не запылился, не прошло и недели. Загулял, стало быть. Забыл про бабушку. Хорошо вот, брат с Фирой помогли, из больницы забрали, домой привезли. – Бабушка была обижена на внука. Он молчал, не зная, что ответить.
– Молодо-зелено, чего уж там, – закряхтел дед Антоша, – чай и сами молодыми были, бедокурили почем зря.
– Ну вот, и полы чистые, – баба Фира тем временем домыла полы, и ставила самовар. – Чайку счас попьем, слава богу, все живы и здоровы.
– И то правда, – согласно закивала бабушка, убрав постель. – Постелю-то всю изгвоздил, в сапогах што ли на ней валялся? Соседи вон сказали, девок всяких таскаешь в дом, да дружка нахального, чувашина. Прости хосподи, нас грешных, – закрестилась она на иконы. Бабушка была бледная после болезни, худенькая, маленькая, в темном платье и платочке, и у Ивана сердце зашлось от жалости к ней.
– Что ты, бабуля, не сердись, я не со зла, честное слово. В армии так наслужился, захотелось отдохнуть, – обнял он свою бабушку и чмокнул в морщинистую щеку.
Дед Антоша с бабой Фирой одобрительно закивали, слушая их диалог, и хлебая чай из чашек вприкуску с сахаром. Мир в доме был восстановлен.
Успокоив бабушку, и попрощавшись с родственниками, Иван помчался проведать отца. Тот был дома, сидел у стола на кухне в дымину пьяный, и улыбался сыну. На кухне было грязно, горы бутылок везде, мусор. Иван заглянул в комнату и глазам своим не поверил: она была пуста, и печально смотрела на него красивыми обоями со стен.
– А где же мебель, ковры, картины?
– На х… они мне нужны? Пропил все, делов-то…
Отец позвякал пустыми бутылками, отыскивая, не осталось ли где спиртного? Увы.
– А с Шуркой, курвой, я разругался и ушел от нее. Навсегда. Знаешь, сын, я ведь ее на море, в Сочи возил, а тут заработать негде было, я у нее трешницу на пиво попросил. Так она не дала. Нет, говорит, а сама только что получку получила. Курва и есть.
– Ладно, отец, не журись. Я сейчас в магазин сбегаю, за красненьким. Тяпнем по стаканчику. А если еще и посуду твою сдать, на три пузыря хватит, как пить дать.
– Вот это другое дело. Чай ты сын мне, помнишь, как в Чебоксарах, у нас дома, мы с тобой боролись? Ты на моих ногах пикировал.
– Все помню, отец, ты отдохни пока, я мигом…
Валентина, тем временем, прознала, что квартира не Ванькина, а бабушкина, в доме тоже не он, а отец его хозяин, к тому же пропойца и дебошир, хотя и художник. Алатырские художники все такие, им бы водку жрать, да орать с утра до вечера. Бузотеры.
И она как-то сразу охладела к жениху, а однажды вечером появилась возле своего дома с новым ухажером. Иван тоже пришел к ее дому, повидаться, и дело чуть не дошло до драки. А драки в Алатыре обычно добром не кончаются.
– Плюнь ты на нее, дуреха она, красивые бабы все дуры, – успокаивал его наутро Николай, когда Иван явился к нему домой в расстроенных чувствах. – Я тебя с Алькой познакомлю, они с моей Зинкой, зайчонком, вместе квартиру снимают на Жуковской. Соседствуют с Машкой Стародымовой и Славкой Фурманиным, – обстоятельно объяснил Николай другу, куда они пойдут вечером.
После этого он схватил гитару, ударил по струнам, и запел по-английски своих любимых битлов. Иван любил слушать, как поет и играет его друг.
– Давай опрокинем по рюмашке, пока мать на работе. Да ты сиди, у меня припасено, – усадил Николай вскочившего, было, сбегать за вином друга. На столе появилась бутылка водки, картошка с огурцами, квашеная капуста, колбаса, хлеб.
– Это тебе не в армии, а на гражданке. Жизнь сказочная, свободная. Захотели, выпили и закусили, захотели, с девками любовь закрутили. Правильно я говорю?
Иван молча кивнул, наблюдая, как друг разливает по рюмкам водку.
– Это я у матери из загашника пятерку стибрил, иногда и гульнуть охота, – пояснил ему Николай, нарезая колбасу, – с возвратом, конечно. Она у меня добрая, доверчивая, золото, а не мать. Ну, вздрогнули!
И друзья дружно звякнули рюмками, чокаясь, выпили по первой…
В отличие от Ванькиного школьного дружка Борьки Зубаренко, Николай культурно брал стопку со стола, опрокидывал в рот водку, и бросал вслед за ней туда же горстку квашеной капусты. Аппетитно хрустя, и широко улыбаясь, он снова набрасывался на гитару и рвал струны, отбивая ритмы и напевая по-английски что-нибудь из любимых битлов. Он знал много песен из их репертуара.
Выпивал он скорее для веселья, и дружеского разговора за столом, Борис же просто тупо пил, чтобы напиться и забыться. Закусывал мало, зато довольно сносно играл на баяне. Тщательно стуча по кнопкам инструмента, он наставлял на баян ухо и прислушивался, дабы не ошибиться и не сфальшивить.
Любил он лирические песни, и напевал хриплым голосом, стараясь не сбиться, и все же фальшивя. Самоучка. Но всему есть предел. Вот и водке конец, и веселью шабаш. Борис храпит, лежа навзничь на своей односпальной железной кровати. А Ванька, пошатываясь, бредет к себе домой поздно вечером.
Наутро, когда Иван забегал к другу по пути на работу, или еще куда, Борис здоровался с ним за руку, словно они сто лет не виделись, и восхищенно крутил всклокоченной со сна головой, вспоминая вчерашнее веселье.
– Здорово мы гульнули вчера. Литр целый водяры опрокинули, аж башка трещит с похмелюги. А ты как, терпишь? – смотрел он весело на бледного друга и подмигивал, кивая на дверь в кухню: – счас нас мать подлечит.
Оттуда выбегала низенькая женщина с простым деревенским лицом и спешила в комнату, держа в руках трехлитровую банку с соленьями. Звякала стаканами, наполняя их доверху мутной влагой, и друзья блаженно пили огуречный рассол, покрякивая от наслаждения и отдуваясь.
Тетя Надя, так звали Борькину мать, молча сочувствовала ребятам, а дядя Ваня, Борькин отец, фронтовик, понимающе хмыкал, тряся головой и доставая из пачки папиросу дрожащими руками, так как он был тяжело контужен на фронте, и с тех пор страдал головными болями. Но не сдавался.
– Нннничччего, скоро пройдддет, – заикался он, добродушно посмеиваясь и покуривая «Прибой», или «Байкал».
Ванька любил своих друзей, каждого по своему, питая к ним нежные дружеские чувства, правда, скрывая их под личиной равнодушия и беспечности. Друзья отвечали тем же. Он часто вспоминал своего первого друга детства, Витьку Фролова, но они уже давно уехали, жили в Москве. Это так далеко от Алатыря.
Особые чувства Ванька испытывал к другу детства Ваське Устименко, но тот был занят учебой, поглощен астрономией и другими науками, тут уж не до друга детства. К тому же он увлекся атлетической гимнастикой, с отягощениями, и каждодневно кряхтел в сарае, поднимая тяжелые гири, и выжимая штангу.
Впоследствии, занятия спортом дали результаты. Васька превратился в высокого, атлетически сложенного парня, закончил физмат Казанского университета, и уехал из Алатыря в один из институтов ядерной физики, куда его пригласили работать, как перспективного молодого ученого. Позже он забрал к себе и стареньких своих родителей. Спустя годы он стал широко известен в узких научных кругах.
Иван же, как и его друзья Борис с Николаем, жили своей земной провинциальной жизнью, мало заботясь об учебе и карьерном росте. Их влекло к девушкам. Ванька с Николаем были мечтателями и философами по жизни, это их и сблизило.
Борис был проще, но тоже не прочь приударить за какой-нибудь молодухой. Он мечтал жениться, и обзавестись семьей, детишками. Работать электриком на заводе, чтобы все честь по чести, как любил он говорить. Вскоре мечты его осуществились.
…Но вот водка выпита, еда съедена, рука бойца играть устала, и друзья выскочили из-за стола. Николай быстро прибрал со стола все следы пиршества, протер клеенку.
– Побежали, скоро мать с работы заявится, и Зинка с Алькой с фабрики подгребут. Пора и нам в огород, красавиц окучивать, – и они устремились на улицу.
Алька оказалась не менее симпатичной девицей, чем сама Колькина Зинка (зайчонок). Обе были рады ребятам, устроили чаепитие с конфетами. Николай временно отлучился, якобы в туалет, и вскоре нарисовался вновь, но уже с двумя бутылками «красненького». Выпили, закусили, посмеялись.
После чего Николай уединился с Зиной в дальней комнате, а Иван с Алькой остались в передней. Девушка она была видная, но угловатая и резкая в выражениях, однако Иван был рад новому знакомству. Он еще не отошел от предательства Валентины, и молча страдал, не признаваясь в этом даже самому себе.
Он решил идти ва-банк, как любил говаривать его дядя Митя, рассказывая о своих мытарствах в поездках по стране. Они с отцом часто выезжали на заработки, их знали в церквях, как хороших художников.
Обняв Альку, он поцеловал ее, ожидая, что она возмутится, но девушка сама вдруг прижалась к нему, и парочка разразилась многочисленными поцелуями и объятиями. Тем более, что их возбуждали страстные вскрикивания, охи и ахи, доносящиеся из соседней комнаты вперемешку с ритмичными скрипами кровати. Николай был, как всегда, в ударе. Зинаида не уступала ему в силе чувств.
Между страстными сериями поцелуев, Алька вдруг резко отодвигалась от Ивана, упираясь в его грудь руками, и спрашивала, глядя глаза в глаза:
