Мечты иногда сбываются

Николай смотрел в окно, вспоминая постаревшего отца с дядей, огромную очередь в магазине за водкой, он был рад, что съездил к ним, теперь вся надежда его была на московских врачей, благодаря которым дядя Митя живет-поживает на этом свете, после успешной операции в институте им. Герцена.

Они и отца поставят на ноги в институте Склифосовского.

Надежда умирает последней

Утро выдалось ясным, хотя и холодным. Николай бодро шагал от метро к высотке на проспекте Мира, в которой на третьем этаже проживала его Оля с семейством.

Москва всегда вселяла в него радость и надежду в свои силы, как показало время, и будущее тоже было подвластно ему.

Родителей и дом, в котором родился, не выбирают, поэтому к Алатырю он относился с особым трепетом и чувством любви, но теперь Москва стала его вторым домом, его настоящим и будущим.

Ольга с семейством были дома, рано еще.

– Приехал наш путешественник, теперь все в сборе, – потчевала его Оля завтраком, он тоже был рад, рассказал о поездке.

– Дядька с отцом обещали приехать после праздника, ты поговори с главврачом, как он, не забыл об обещании, отец совсем плохой стал, сдал, я сразу это понял, как увидел его.

– Приедут, устроим и подлечим, об этом не беспокойся.

– Как-нибудь вместе в Алатырь съездим, покажу тебе свой райский уголок, заветные места, – прижал он ее к себе, но в коридоре ходили, того и гляди заглянет кто, и он понял, придется подождать до вечера.

– Надо будет дверью заняться, замок поставить, укрепить, покрасить, когда сделаю, удивишься, дверь свою не узнаешь.

– Хвалила себя калина, что с медом хороша.

– В Алатыре нет ничего, вот газеты привез, открытки, к теткам не ходил, а то бы банок надавали с капустой и вареньем, не дотащить, – оправдывался он, понимая, что с пустыми руками негоже приезжать, – даже на кладбище не сходил, дождь, грязь.

Еще он рассказал Оле, как они ездили на Бугор за водкой, она смеялась в ответ, ей все нипочем, добрая душа сама все отдаст, не требуя ничего взамен, приехал, и она счастлива.

О нем и говорить нечего, он дома, рядом с Олей.

– Бабуля наша тоже плоха стала, заговаривается, мама работает, Кирюша учится, французский штудирует, произношение по кассетам шлифует. Педагог его хвалит.

– То-то я смотрю, куда магнитофон подевался. Ладно, пускай пока шлифует, Юра Антонов от нас не убежит.

– Мы с мамой стиркой занимались, я по магазинам моталась, помимо отпуска у меня еще отгулы есть.

– Я тоже думаю, до праздников обо мне не вспомнят на студии, а там видно будет. Буду работать над сценариями, сессия не за горами, контрольные пора готовить.

– Об этом не переживай, я уже договорилась с Куршиным, скоро будут у тебя твои контрольные.

Так бы и говорили весь день, так им было хорошо вместе.

– Вчера вечером с мамой бабулю мыли в ванной, так она не хочет мыться, брыкается, ругается матом, – удивлялась Оля, – голову не дает мыть, потом еле волосы расчесали. Больно, кричит.

Я ей говорю, бабуля, надо мыться, а она сердито так на меня посмотрела, и отвечает: ничего, скоро на полу помоете.

Они помолчали, думая каждый о своем: он об отце, она о бабе Варе, даже в мыслях не допуская того, что видимо, скоро придется расставаться с ними навсегда. Авось, не скоро еще.

В дверь постучали, в комнату заглянула Тамара Федоровна:

– Оля, обед пора готовить, никак не наговоритесь?

Оставшись один в комнате, Николай прошел к окну и сел за свой письменный стол, заставленный книгами, стопками бумаг, сценариями. Работы непочатый край, только строчи – не ленись.

Как об этом говорит его педагог, Лесин Валентин Петрович: сначала составьте план работы, затем поэтапно приступайте к осуществлению намеченного, и так каждый день. При упорном труде все у вас получится. Глаза страшатся, руки делают.

Ну что ж, приступим, нам не привыкать…

Телеграмма

Шестого ноября у всех было предпраздничное настроение, Николай еще с утра съездил к себе на Кржижановского, снял показания со своего счетчика, сходил и оплатил коммуналку, прибрался в комнате, закрыл балкон.

В комнатах у соседей гремела музыка, звенели стаканы, там уже отмечали праздник заранее, но его это мало касалось, он запер свою комнату и поехал на проспект Мира.

Какой разительный контраст, чистота, тишина в большой квартире, где царил матриархат, даже Тишка уютно дремал на своем половике у двери, а в воздухе благоухало праздничными пирогами, аж слюньки потекли у проголодавшегося художника.

В коридоре появилась его Оля, как волшебница, на подносе блюдо с пирожками, кофе в кофейных чашках, они закрыли за собой дверь комнаты, и в их райском уголке наступил праздник.

Поздно вечером, когда все готовились ко сну, раздался звонок в дверь. Тамара Федоровна открыла, и ей вручили телеграмму.

«Коля, тебе телеграмма из Алатыря!»

Николай вышел в коридор, взял телеграмму:

«Коля, срочно приезжай, умер отец. Дядя Митя.»

Прочитав ее несколько раз, вернулся в комнату, сел. Вскочил.

– Надо ехать на вокзал, за билетом.

– Я с тобой, одного не отпущу, – Ольга видела, в каком он «никаком» состоянии, – мама дала сто рублей тебе на расходы, больше нет. У нас с бабулей тоже дела плохи. Мало ли что.

В кассах на Казанском вокзале пришлось постоять в очереди, Николай показал телеграмму, купил билет на первый же поезд, идущий через Канаш, вернулись домой.

– Надо бы брату позвонить в Мурманск, хотя, дядя Митя наверняка и ему послал сообщение.

– Коля, давай поспим немного, – прикорнули, настало утро.

После завтрака Николай уже собрался на выход, как приехал всполошенный брат Володя из Мурманска.

– Я как получил телеграмму, сразу в аэропорт, прилетел и на такси прямо к вам, – сообщил он, с любопытством оглядываясь.

Ольга принесла из кухни поднос с кофе и бутербродами.

– Выпейте по чашке кофе с колбаской, тогда поедете, время еще терпит, – возражать ей братья не стали, после кофе они взбодрились, оделись: – Все, пора ехать.

Николай чмокнул Олю в щеку, кивнул остальным, и они с братом поспешили на вокзал. Им удалось купить билет на тот же поезд, и даже вагон, только места разные.

Поехали. Посидели на Вовиной полке в купе, перекусили, пили чай с пассажирами других трех мест, настало время разбирать постели. Настроение у обоих угнетенное, не до разговоров.

– Мне как всегда, везет, – у Николая оказалась верхняя боковая полка рядом с туалетом. Заправив постель, они присели было на нижнюю, возле столика, мимо них шныряли взад-вперед желающие умыться и оправиться, хлопала дверь, из тамбура несло туалетом, табачным дымом и холодом.

– Ладно, я пойду к себе, пора спать, – и Вова быстренько ушел. Николай усмехнулся, младшему брату не пришла в голову мысль уступить старшему свое место.

Ничего, как-нибудь перекантуюсь, не привыкать. Он много чего навидался и претерпел в своих юношеских мытарствах и мог, как верблюд, терпеть жару и холод, голод, если надо, а здесь как раз тот случай. Не каждый день едешь на похороны отца.

Он залез на свою полку и задремал, накрывшись одеялом и уцепившись рукой за оконную решетку, на всякий случай.

Когда поезд остановился в Канаше, они с братом вышли на перрон и по свободным от составов путям перешли к вокзалу, повезло на сей раз. Посмотрели расписание пригородных поездов.

– Пойдем на автовокзал, тут недалеко, на автобусе раньше приедем, – решил старший брат, младший послушно шел следом, хотя куда теперь торопиться, посидели бы в зале ожидания, чайку в буфете попили, подремали, – думалось ему.

Отца он знал плохо, поскольку маленький был, когда мать с отчимом увезли его в Мурманск, потом он несколько раз бывал в Алатыре, и видел отца не с самой лучшей стороны, особо запомнилась ему поездка после службы в армии, он даже хотел уехать раньше времени, да брат отговорил.

Тогда отец пил и безобразничал сверх меры. Володя вздохнул и прибавил шагу, чтобы не отстать от старшего брата.

Николай как в воду глядел, они едва успели на автобус, и приехали в Алатырь намного раньше пригородного.

Автовокзал находился рядом с железнодорожным, от которого рукой подать до дома, где жил дядя Митя.

Прощание. Отец

Когда Николай с братом вошли в квартиру, отец лежал на столе в красном углу под иконами, у окна, и на лице его застыла пьяненькая улыбочка. Он так и не понял, что умер.

Дядя Митя с трудом хромал по комнате на протезе.

– Проходите, вот натер культю, набегался по городу с утра, был в милиции, оформлял документы о смерти, – он был растерян, бледен, – сегодня праздник, все пьяные, некому гроб сделать. Договорился с соседом-столяром, он обещал, говорит, ради Николая сделаю, чего уж там.

– Что это за ссадина у отца на темени, переносица разбита, – склонился над отцом Николай, разглядывая повреждения на лице, голове, их он увидел сразу же.

– Это он еще вчера подрался с кем-то, весь день простоял на морозе в очереди за водкой, принес литр, стал пить прямо из горла, и захрапел за столом, – рассказывал дядя, собираясь на выход.

– Ну думаю, проспится, не впервой. Занимаюсь делами на кухне. Слышу грохот, выхожу, он на полу лежит, не дышит. Поехал на машине за Маруськой, позвонили в скорую. Приехал врач, осмотрел, инсульт двусторонний, зафиксировал смерть. Дали телеграммы вам, – оглядел он племянников.

Те стояли молча, внимая дядиным объяснениям.

– Все, поехали к Маруське. Пообедаем, отдохнем, завтра с утра надо материю для обивки покупать, в инвалидный ехать за водкой и продуктами на поминки. Дел полно.

Машина стояла возле гаража, наготове. Сели, поехали, вот и дом Марии Дмитриевны, она сама в дверях встречала их:

– Проходите, с приездом, обед уже готов.

К вечеру хозяйка истопила печь, ночевать Николая уложили на диван, Вове постелили на полу у печки.

Ночь прошла как в бреду, на жестком старом диване, на полу храпел Вова, на кровати у стенки бубнил дядька, внушая что-то хозяйке, перед внутренним взором то появлялся, то уплывал куда-то скорбный лик отца с пьяненькой улыбочкой…

…

С утра Николай с Марией Дмитриевной пошли на рынок, в поисках материи для гроба, а дядя Митя с Вовой поехали за продуктами для поминок. Для участников ВОВ был специальный магазин на выезде из города, прозываемый в народе инвалидным.

На похороны и поминки водку с продуктами продавали по справке о смерти. Там они выкупили спиртное, продукты: ящик водки, мясо, колбаса, крупы, селедка, все строго по списку, ничего лишнего. Расценки государственные, не как у частников.

На рынке материала разного хоть завались, но для покойника мужского пола, к тому же участника ВОВ, гроб с крышкой полагалось обить красной материей, ее-то нигде и не было.

Обежали весь рынок, что делать, куда идти?

– Обожди, Коля, передохну чуток, – Мария Дмитриевна вынула из коробочки таблетку валидола, положила под язык.

Николай с жалостью глянул на ее землистого цвета лицо, стой не стой, а идти надо. Зашли еще в два магазина, нет.

– Сходите на станцию, может там есть, – посочувствовала им продавщица, глядя, как задыхающаяся женщина кладет под язык таблетку валидола, еще одну.

– Марь Дмитриевна, идите домой, я сбегаю, – и он со справкой о смерти в руках побежал по улице прямиком до станции.

Там, на привокзальной площади, в магазине «Ткани» ему отпустили наконец красной материи «Кумач» положенные метры, и ни сантиметра более. С этим тоже было строго.

Еще купил новые носки, вспомнив про босые ноги отца.

«Соберись Николай, раскисать нельзя, держись», – бормотал он про себя, подбегая к дому. Дверь открыта, в комнате знакомые мужики, готовый гроб с крышкой стоял у печки, дядя Митя, рассчитываясь со столяром, вручил ему литр водки:

– Спасибо, Степа, выручил ты меня.

– Чево там, ради Николая поди, – столяр был явно доволен, и поспешил на выход, мужики понимающе усмехнулись, с литром водяры в кармане ему сам черт не брат.

– Кумач на станции купил, на рынке не было, – сообщил Николай дяде, и тут же приспособился обивать гроб материей на кухне, это оказалось не так просто, но он недаром слыл хорошим декоратором, и через пару часов гроб с крышкой были готовы, даже красная подушечка, набитая стружками, в изголовье.

– Молодец, Коля, – дядя Митя был доволен. – Прямо как из магазина. Учись Володя, у брата, как руками надо работать.

Тот молчал, чувствуя себя не в своей тарелке.

Мужики разошлись, попрощавшись: – Завтра с утра пораньше явимся, все сделаем как полагается. Не беспокойся, Димитрий.

– Поминки будут у Маруськи, она договорилась со знакомой поварихой, Людкой, все приготовят как следует, – планировал дядя, – а завтра ребята подойдут, отца оденут и в гроб положат, пойду машину в гараж поставлю, – и он захромал к выходу, Вова за ним следом: – Я с тобой, помогу, уж в машинах я разбираюсь.

Оставшись наедине с отцом, Николай надел на его ледяные ноги новые носки. Подошел к изголовью. Пьяненькая улыбочка сошла с его лица, оно стало спокойным и умиротворенным.

Отец часто мечтал в последнее время о том дне, когда он купит ящик водки, выпьет ее всю, и уйдет из этой проклятой жизни. Хватило и одной бутылки.

Он смотрел на отца, словно запоминая на всю жизнь. Не прошло и месяца, как он видел его живого, разговаривал с ним.

Вернулись Вова с дядей Митей, приоткрыли створки окна пошире. – Ну, теперь пошли. Маруська уже заждалась нас.

– Она совсем плохая стала, через квартал все останавливалась, и валидол глотала, задыхалась.

– Ничего, она майор, орден Ленина имеет, такие выносливые, просто так не сдаются, поняли дядю?

Ночевали братья так же, возле печки: старший на диване, младший на полу. Непривычно, тут еще и дядька с женой бубнят, никак не угомонятся на своей кровати. Оно и понятно, похороны дело нелегкое, надо все заранее обговорить.

Наутро дядя Митя с племянниками пришли к себе, поглядывая на отца, лежащего на столе под образами.

Вот он, момент истины, налицо. Только дядя приготовил пиджак, рубашку, штаны с ботинками, как пришел Слава Юматов, с ним Валерка и Ленька Маркины.

Подошли к отцу на столе, оглядели.

– Ну што, Николай Дмитрич, пора одеваться да в колыбель укладываться, – грубовато, в алатырском духе пошутил Юматов, взял одежду. – Давай-ка ребятки, берите его под микитки, – затоптались они возле отца, по комнате распространился острый, тошнотворный трупный запах, Николай даже отшатнулся к кухне, а Вова убежал на лестницу, нечем дышать, дядя Митя стоически покашливал неподалеку, мало ли что пригодится может.

– Ничево, дело привычное, – подбадривал Юматов своих помощников, те терпели, деваться некуда: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Худо-бедно, но одели быстро.

Николай поднес гроб к столу, и вскоре отец лежал в нем, скрестив на груди руки: в рубашке с пиджаком, в штанах с ботинками, все как полагается.

Дядя Митя раскрыл окна пошире, вынес литр водки.

– Спасибо ребята, без вас мы бы не справились.

– О чем разговор, чай Николай нам не чужой, только он закоченел на столе-то, еле одели. Покойника надо сразу одевать и в гроб класть, как положено.

– Так праздник, пока столяра нашли, гроб сделали, – развел руками дядя Митя, – завтра приходите помочь, учтем, сочтемся.

Только за ними закрылась дверь, вошел Венка Пигусов с венками в руках: – Вот, Димитрий, сделали как договаривались. Два венка с лентами, от родных один, и от друзей.

– Положи на кровать, венки что надо, и ленты, молодец, – дядя был доволен, сунул Венке деньги. Тот принял их, пересчитал. Дружба дружбой, а работа должна быть оплачена. Постоял возле гроба, посмотрел на покойника. Вздохнул.

– Эх Николай, еще недавно выпивали с ним, он радовался, говорит, скоро с Митей в Москву поедем, к сыну. Вскрытие-то не делали? В Алатыре нет сейчас патологоанатома.

– А зачем, доктор освидетельствовал, написал заключение, и так все ясно, – рассердился дядя Митя, еле сдерживаясь. – В Шумерлю надо ехать для этого, машину заказывать, там пару дней, назад везти, а хоронить когда?

– Да ладно, Димитрий, не кипятись. Это я так, вон вижу, ссадина на темени, лицо побито, переносица. Неспроста это все.

Николай с Володей переглянулись, а ведь дело говорит Венка, да и дядька перепугался, с чего бы это?

– Ну ладно, Вениамин, приходи завтра помогать, нам идти надо, дела, – выпроводил его за дверь хмурый дядя Митя. – Вот балабол, язык без костей, стоит, мелет им как помелом.

– Не обращай на него внимания, ты все правильно сказал, мы с братом тоже так думаем, – поддержал дядю Николай.

Тот приободрился, и стал рьяно собираться, гремя ключами:

– Тогда поехали к Маруське, обедать давно пора…

Похороны

Этот день, 10 ноября, Николай не забудет никогда.

Не успели они уйти к себе, как прибежала повариха Людмила с помощницей, и они вместе с хозяйкой принялись за дело: поминать отца придут человек под 30, если не больше, придется готовить на славу, с запасом.

Около дома на Куйбышева 14 уже толпились мужики, многие хотели проститься со своим другом, товарищем, художником, фронтовиком, кто звал его Николаем, кто шефом, кто Шмагой, или же Николаем Дмитричем, но его в ту пору знавали многие в городе, и хотели проводить в последний путь.

Подъехал автобус, остановился на Комсомольской, подошел фотограф из фотоателье. Выносили гроб с телом отца на улицу лучшие его друзья, Виктор Шереметьев с братом Владимиром, Володя Рыбаков с Венкой Пигусовым, рядом еще человек шесть. Слава Юматов вынес табуреты на улицу, на них поставили гроб с телом. Слов на ветер не бросали, почтили отца молча, с уважением. Погода морозная, снег устлал землю, но алатырцы народ привычный, и зима в ноябре их даже радовала, грязи меньше.

– Вова, ты хотя бы перчатки снял, неудобно перед людьми, вон, косятся на тебя, – сделал Николай замечание брату, тот не снял, отмолчался, стоя рядом с дядей Митей.

Фотограф сделал снимки отдельно родных у гроба, общие вместе с друзьями, крупный план усопшего, и саму процессию:

Впереди Венка Пигусов нес венок от друзей, за ним сосед с венком от родных, приятель отца нес на голове крышку гроба, ну и братья Шереметьевы вместе с Рыбаковым и Юматовым несли на полотенцах через плечо сам гроб с усопшим, следом за гробом брата хромал дядя Митя, сыновья Николай с Владимиром, и все остальные. Несли гроб целый квартал, до автобуса.

Народу собралось много. Поставили гроб с отцом в автобусе, вокруг уселись те, кто уместился на сиденьях, дядя Митя с племянниками сидели в изголовье. До кладбища доехали быстро.

Вынесли из автобуса, с трудом пронесли между оградами, наконец, поставили возле отрытой могилы, устланной лапником.

– Ну вот, Николай, ты и дома, – отер пот со лба Виктор Шереметьев, – давайте прощаться.

Дядя Митя перекрестился, Вова стоял рядом столбом, Николай приложился губами ко лбу отца. Остальные поклонились.

После этого забили крышку гвоздями, опустили гроб в могилу, каждый бросил по горсти земли на крышку гроба, копщики быстро закидали землей, утрамбовали холмик, возложили венки.

Поставили на место разобранную часть ограды, завинтили.

– Все, Николай Дмитриевич, спи спокойно.

– Прощай, друг, – мужики перекрестились, они все-таки больше веровали в бога, чем в пространные речи президента, особенно в такие минуты. Молча доехали до дома Ледяевой М.Д.

Николай все это время находился словно в прострации, будто во сне, хотя ясно видел все и вся вокруг, говорил о чем-то с кем-то.

Прошел следом за дядей с братом в дом, все чинно расселись за столами, кто на стульях, кто на лавке. Приступили к трапезе: сначала кутья, блины с медом, потом разлили водку по стаканам.

– Помянем моего брата Николая, фронтовика, художника, – оглядел дядя Митя всех по очереди, выпили.

– Да, Димитрий, без Николая тебе скушно будет, – покачал головой Виктор Шереметьев, – да и нам всем тоже.

Володя Рыбаков, человек верующий, хотя и пьяница, истово перекрестился на иконы в углу: – Добрая душа у него, не жадный, кампанейский, а художник какой, талант от бога, помянем тебя, Коленька, – и прослезился, выпил водку крупными глотками, словно путник в пустыне, измученный жаждой.

Мария Дмитриевна с Людмилой принесли жаркое, мясо с картошкой, пшенную кашу с топленым маслом, пироги, компот.

– Кушайте, поминайте Николая Дмитриевича, пока душа его с нами, пускай порадуется.

Напротив дяди Мити сидел местный дурачок, с аппетитом уплетая все подряд. Так принято. Какие поминки без дурака.

– Ваня, тебе налить еще стакан водки, или ты больше не будешь? – решил подначить его дядя Митя, хитро подмигивая племянникам, Володя даже есть перестал, интересно, Николай улыбнулся, дядька и тут в своем амплуа.

– Конешно буду, – подставил свой стакан Ваня, плотоядно облизываясь, – я што, дурак разве, от водки отказываться.

– Конечно не дурак, – налил ему дядя стакан до краев, и Ваня с удовольствием выпил его до дна, рыгнув в ответ.

– Ты закусывай, Ваня, не стесняйся, пироги ешь.

– Я ем, пироги я люблю, – отвечал тот набитым ртом.

Мужики вокруг заулыбались, глядя на них, и потянулись на выход, перекурить, передохнуть.

– Пойду и я курну, – глянул на старшего брата с дядей Володя, вылезая из-за стола, – вы ведь не курите.

– Сходи, чего там, а мы с Колей пока по стаканчику компота ахнем, – расслабился дядя Митя, изрядно подустав от похорон, поминок, подвел его брат, помер так некстати.

Николай понимал своего дядю, как никто другой, но не осуждал, так как и отца знал не хуже. Только дядя Митя мог терпеть своего брата, да и то не всегда.

Эх, отец, всего 61 год сумел прожить, больше не захотел.

Пришли помянуть своего наставника и друга Слава Лоскутов, Валера Киняшов, одноклассники Николая и хулиганы, которых знал весь город. Они давно не виделись, были рады друг другу.

– А Коля Васильев где, не знаете?

– Уехал на шабашку с малярами, говорят, в Канаше крышу с куполами красят в местной церкви, – хмыкнул Лоскут.

– Был бы в Алатыре, сразу прибежал. Николай ведь и его научил рисовать, как и всех нас. Теперь мы все художники, спасибо ему за это, – выразил свои чувства и Киняш.

– Да, свойский был мужик, и художник божьей милостью, такого у нас в Алатыре больше не будет.

– Мы и Юру часто вспоминаем, какой авторитет был, а умер в больнице. Один ты теперь, Митя, остался.

– Почему один, у меня вон племянники какие, – хорохорился Дядя Митя, глядя, как они выставили на стол еще батарею бутылок:

– Это от нас, помянем нашего учителя и шефа!..

Поздно вечером Николай проводил повариху Людмилу до дома, она боялась идти одна, еще прищучат где, не вырвешься. Жила она со своей семьей в пятиэтажке за гостиницей «Заря».

– Спасибо Коля, что проводил. Ты правда в Москве живешь?

– Давно уже, скоро 20 лет будет.

– А я никогда там не была, интересно посмотреть, может, соберемся когда, приедем с детьми в гости.

– Побегу, спасибо тебе за помощь, – пропустил он мимо ушей намеки смазливой поварихи, не дай бог незваных гостей.

Когда вернулся, дядя Митя с Вовой еще не спали, ждали его. Мария Дмитриевна прибиралась на кухне, мыла посуду, после таких поминок есть чем заняться, навести порядок в доме.

Прощание. Отчий дом

Рано утром братья пришли в отчий дом, прибраться.

– Нам с тобой надо еще в нотариальную контору зайти, на станцию за билетами, завтра уезжаем, – пояснял Николай Вове, открывая замок на двери. Тот молча радовался, кивая, недолго осталось потерпеть, скоро домой. В этом они были единодушны.

Войдя в пристройку, он осмотрелся: вроде бы все как было, совсем недавно он выпивал здесь с отцом, разговаривал, и тут он осознал, что дом их осиротел, отца больше не будет здесь никогда, сколько бы он не приходил в их отчий дом. Никогда.

– Ты чего задумался, пора убираться, – осерчал вдруг Вова, и Николай выдохнул, приходя в себя: – Да, за дело!

Для начала он схватил за дужку переполненное помойное ведро, Вова взял за ручки кастрюлю с дерьмом, отворачивая лицо, и они торопливо отнесли все это на помойку за уборной, сбросили вниз с откоса, и пошли обратно.

– Ничего Вова, не брезгуй. Больше не придется за отцом убирать, один раз можно и потерпеть.

– Почему один, мы уже убирались с тобой здесь, полы мыли, обои клеили, фуфырики ведрами выбрасывали, я помню, – перевел дыхание Вова, перхая с непривычки.

– Ну и молоток, не забывай, родителей не выбирают, какие есть, тем и дороги. Ты чего дохаешь, простыл?

– Поспи-ка сам на полу, не так дохать будешь.

– Это ты загнул, братец. Я всю ночь на сквозняке промаялся в плацкарте на верхней полке, возле туалета, и ничего. Не жалуюсь.

Затем они молча вымели мусор, прибрались напоследок, все, пора уходить. Николай взял стоявшую в углу свою детскую удочку, хранимую отцом, осмотрел такой знакомый поплавок с крючком и грузилом на леске, привязанной к гибкому пруту-удилищу, который он отыскал в саду и срезал ножиком, поставил обратно.