Одноклассница

– Ищу…– начал бы отвечать я.

– Подожди давай угадаю. – прервала она меня.

– В командировку приехал. Ты – представитель компании… авиакомпании… Я вообще сама, веришь, мечтала стать стюардессой. Хотя, может, я на самом деле мечтала летать. Может, я хотела стать лётчиком. Но куда мне. Хотя бы стюардессой.

– А чем на самом деле занимаешься? – спросил я, успокоившись, что мой допрос так скоро завершен.

– Я профессиональная бездельница. Хотя, к слову, имею два высших образования. Но, самое смешное, я даже не помню каких. Веришь?

– А я мечтал в космос полететь. Хотя космонавтом я не хотел быть. Просто увидеть космос, но не тот космос, а далекий. Вообще я много чем занимался. И, как ни странно, многое получалось хорошо. Но…

– Но хочется другого. Понимаю тебя.

– Да. Другие говорят я не плохо разбираюсь в чужих душах. Даже мама об этом не раз говорила. Я просто, наверно, сильно сочувствую людям. От этого и складывается такое впечатление.

– Так-так. Интересно. А что про меня расскажешь?

– Не знаю. Я совсем не думал.

– Колись. Или ты мне не сочувствуешь? А ведь по-хорошему есть чему.

– Хорошо. Дай минутку. Ты очень уверенная в себе. И очень красивая.

– Да ты знаток душ.

– Подожди. Ты уверенная и красивая. Но красота твоя – не источник уверенности. Ты не используешь ее. Она тяготит тебя. Может, твоя красота напоминает тебе о чем-то.

Увидев, как изменилась Лена, я пожалел, что начал это. Мне показалось, что я ее обидел и она разочаровалась во мне.

– Твоя мама права.

Лена еще раз посмотрела мне в глаза. А потом, быстро собрав себя как разбитый сосуд по кусочкам, вернула себе прежний вид. Теплый и энергичный.

Я почувствовал, что предплечья мои устали и стали просить о пощаде. Я приподнялся и сел, обняв ноги.

– Красиво здесь. Вообще есть на Земле место, которое нельзя назвать некрасивым?! Я уверен, что человек должен видеть только красоту. Может это и есть счастье.

Я посмотрел на Лену. Она улыбнулась мне совсем другой улыбкой. В ней было что-то из глубины. И это согрело меня намного сильнее июньского солнца в своем зените.

Часть 5

Если честно, я не люблю крупные заведения общепита. Я их стесняюсь, что ли, поэтому предпочитаю старый добрый фастфуд, съеденный где-нибудь в тени на лавочке. Голод постепенно давал о себе знать, а солнце грело уже не так усердно. Мне захотелось перекусить. В памяти всплыло местечко, которое в сети активно рекомендовали местные жители. Я предложил Лене проверить настолько ли все хорошо с этой шаурмой. Лена к удивлению, с радостью согласилась. И мы начали одеваться. Я снова во всей красе увидел, совершенство моей Лены, близость которой оказалась одновременно волнительной и мучительной. Вот он идеал, мечта моей жизни – рядом, но кто скажет, есть в ли в этом надежда для меня, или снова одни только грезы.

– Совсем не слышала об этом месте, – сказала Лена, одеваясь.

– Кто-то из пользователей написал, что за такую шаурму хочется облизать пальчики… повару! – сказал я с энтузиазмом.

Лена усмехнулась. Но в душе у меня закралась мысль, что не каждому в принципе такого рода пища может быть по душе. Но пути назад не было, я доверился отзывам, пообещав про себя, что, если все будет так же вкусно, как пишут, обязательно вспомнить добрым словом пользователя под ником Mealbill. Только его имя я и запомнил.

По словам Лены, это было недалеко, и мы пошли пешком. По дороге мы миновали улицу, которая запомнилась мне своей уютно-колоритной атмосферой. Я решил, что надо будет обязательно сюда вернуться после шаурмы.

К счастью, дорога, действительно, оказалось недолгой. И в нужное место мы дошли минут за двадцать. Все признаки нужных координат были на лицо: улицы, пересекающиеся под острым углом, и тот самый дом с тем самым адресом, словом, было все кроме закусочной с шаурмой.

«Жизнь – это череда разочарований», – подумалось мне. «Оставь свою надежду входящий в этот мир» – такая надпись наверняка встречает души всех, падающих в этот мир.

– Слушай, Саш, – решила спасти меня Лена, – я вспомнила место, тут рядом, в двух шагах, заведение с неплохой кухней. Конечно, там не подают лучшую шаурму во Вселенной, но достойно поесть можно. Или можем найти другой ларек, наверняка есть и не хуже.

– Не, мой желудок не выдержит повторного разочарования, – ответил я, выдохнув, на предложение. – Поэтому согласен на компромисс.

В заведении было достаточно уютно и аккуратно, а некоторые детали в стиле прованс, создавали приятную атмосферу, настраивающую на нужный лад. Еда в таком заведении должна была быть такой же умерено изысканной, вкусной и недорогой. В кафе было еще две молодые пары, семейная пара средних лет с малышом в детском кресле и одинокий мужчина в бейсболке.

– Разочарован? – Спросила Лена.

– Нет… Совсем… Нечасто бываю в таких местах. Что посоветуешь?

– Я не особый гурман, если что. Беру всегда одно и тоже. Если заведение этим располагает, мой выбор – греческий салат, обязательно с желтым перцем, и спагетти карбонара по возможности аль дэнтэ.

– Пусть будет карбонара.

Мы сделали заказ. И пока мы его ждали, я заметил, что мужчина в бейсболке, усиленно жестикулировал, перед стоящим на столе смартфоном. Его пальцы, быстро двигаясь, кодировали мысли в язык глухих. Удивительно, но глядя на это, казалось, что человек обязательно таким образом должен говорить очень важные слова. Разве можно нести обычную чепуху таким трудоемким способом. Может, человек признается в любви или делает сложный выбор, а может, он нашёл смысл бытия.

– На что смотришь? – прервала мои размышления моя спутница.

Она обернулась, чтобы увидеть объект моего внимания. Наверно, она подумала, что я смотрю на красотку за соседним столом. Она сразу догадалась, куда я смотрел.

– Как здорово, что появилась видео связь, – сказала она. – Теперь телефон стал доступен и людям с ограниченными возможностях.

– Согласен. Я тебе говорил про космос. А тут вот рядом тоже мир. Другой совсем. Интересно было бы почувствовать, себя человеком, который живет так, как он. А про ограничения я вот, что думаю. Кем был бы человек без них? Только ограниченность наша и дала нам возможность так высоко подняться и заглянуть за горизонт. Получается, чем меньше мы можем, тем на большее мы способны.

Меня понесло. Но было поздно.

Лена молчала. И мне было трудно понять, оттолкнуло ли ее моя короткая, но с намёком на заумь, тирада, или же она просто приняла это, как и все сказанное ранее.

– Странно, – сказала вдруг она, – ты все время пытаешься сжиматься, держать себя в руках. Ты думаешь, что будешь глупо выглядеть? Тогда это как раз глупо. Мне кажется, что ты как… как фигурка в баночке. Знаешь, она втиснута туда, и непонятно, что это. А потом вынешь. Вау… а это что-то красивое. Но пока не вынешь и не узнаешь, что это.

– Возможно, – согласился я робко.

– Вот видишь, и я умею читать людей. Чуть-чуть, – улыбнулась она.

Слава богу принесли наш заказ, и нам было уж не до рассуждений. Совместная еда всегда сглаживает все углы и шероховатости. Многое прощается за столом, и это прекрасно. Кухня и, правда, оказалась достойной. Греческий салат, приправленным восхитительным оливковым маслом, приятно хрустел свежими овощами, а мягкий белый сыр оттенял блюдо нежной кислинкой. Карбонара тоже не оставила мне равнодушным, ее тонкий вкус пряного соуса с темными листьями базилика запомнится мне надолго. Надо отдать должное Лене, место оказалось действительно достойным. Но я еще раз с сожалением вспомнил о неповторимой шаурме из исчезнувшей закусочной. Mealbill наверняка бы тоже расстроился от этой новости.

– Так, хорошо об умных вещах ты умеешь трепаться, – сказала Лена, покончив с остатками карбонары. – Но для свидания это не подходит.

– А что подходит на твой вкус? – осмелел я.

– Юмор.

Я задумался. К счастью, мысль моя, подкрепленная приятной атмосферой, собеседницей и вкусным обедом, дала себе волю. Я вспомнил случай со своей давней работы.

– Как- то я работал на закрытой территории. Делал чертежи. Не помню даже, как я туда устроился. Так вот, там был пропускной пункт, где сидел охранник. Со мной в смене всегда был один и тот же человек. Федя, кажется, его звали. И каждый раз, когда я проходил мимо него, мы перекидывались парой словечек. Они всегда были одинаковые. Что-то вроде того: «какой прекрасный день» или «какой ужасный день».

Говорил я эти фразы намерено, искажая голос, пытаясь отыграть их от лица моего бывшего коллеги.

– И ничего не менялась в наших взаимных приветствиях друг друга, -продолжал я. – Но однажды я подумал, что не слишком ли скудный диалог выходит у нас с дядей Федей. Тогда я решил внести разнообразие. Подхожу я, значит, к проходной, и думаю, что вот сейчас внесу в нашу непритязательную беседу новизну. Но, увидев дядю Федя, я как-то сник и онемел. И как бы я не тужился выдавить из себя что-то сносное, мысли мои предательски молчали. А коллега-охранник, обычно улыбчивый, оказался совершенно раздосадованный. Тогда мне ничего не оставалось как вернуться к прежней скучной, но рабочей схеме и я сказал: «Какая хорошая погода». На что Дядя Федя с радостью ответил: «Да, да. Какая хорошая погода». Вот такая история.

По лицу Лены было видно, что ей понравилось. Она даже откинулась в кресле, будто размышляя, каким одобрительным эпитетом похвалить мой рассказ.

– Что-то похожее было и у меня. «Только так выразительно рассказать об этом я бы не смогла, -сказала она, а потом добавила с оттенком иронии, – талантами ты, видимо, щедро одарен».

На улице уже сгущались сумерки. Краски стали тусклее и лаконичнее, город предчувствовал закат, чтобы стать тише и медленнее. А в памяти моей вспыхнул отрывок воспоминания, которого внезапно остро взбередил забытое чувство. Я пытался было вспомнить, что за кадр моей жизни подсветила моя неверная память. А память, похоже, как и город чествовала приближение ночи. Ей тоже захотелось немного отдохнуть. Но напоследок память напомнила мне про ту улицу, которую мы проходили в поисках заветной шавермы. Наверняка, вечером там будет особенно приятно прогуляться.

– Лена, по дороге сюда мы прошли одно место, кажется, это был проспект.

– Да, помню – сказала она. – Это проспект имени Пушкина. Неплохое место для завершения дня…

Зазвонил ее телефон. Он лежал на столе. На экране колючими буквами отобразилось имя Максик. Она тоже увидела имя. Но мне совсем не ясно было, что это значило для нее. Она просто выждала, когда телефон сдастся, и лишь потом взяла телефон в руку. Через некоторое время телефон снова дал о себе знать, но на этот раз лишь коротким писком входящего сообщения. Лена провела по телефону, два раза ударила по экрану и внимательно пробежалась по строчкам. Потом без запинки ответила.

– Значит, нам туда дорога, – как в ни в чем не бывало сказала она, выпорхнув из жизни, о которой посторонние, как я, знать не должны.

6 часть

– Ты слышишь музыку?! – сказала возбуждённая Лена.

Может быть, так на нее действовала надвигающаяся ночь. Летом ночи совсем другие, в них присутствует сладкое предчувствие и обманчивая свобода. Жизнь превращается в праздник, который обязательно должен обернуться ярким запоминающимся событием, почти как в кино.

Лена была будто пьяная, и, оказалось, это заразно. Меня тоже пьянила жизнь, надеждою полная.

– Это танго, Саша!

Она держала меня за руку. В первый раз она коснулась меня. Ее холодная рука тянула меня туда, где праздник еще краше, где сердцу будет еще радостнее.

Когда мы вышли к проспекту, оказалось, что теперь он полностью стал пешеходным. Машин не было, зато было много гуляющих. И музыка стало еще громче. Она была рядом. И у вывески с надписью «Черный дрозд», заведения назначения которого я не понял, собралась толпа зевак. Музыкантов не было видно, но музыки было достаточно, чтобы снова влюбиться в жизнь, и в Лену, и в этот город.

Лена сходу начала двигаться в такт энергичного танго. Она смотрела на меня, как ребёнок, совсем как тогда в далеком детстве. И мне обязательно хотелось сделать все сейчас для нее. Танцевать я правда не умел, тем более уточнённое танго. И меня вдруг захлестнула волна сожаления от того, что я не решился в прошлом взять пару уроков танца, хотя бы вальса.

А Лена тем временем двигалась соло, исполняя грациозные па и картинно вскидывая голову, будто подчиняясь невидимому партнеру. Все это продолжалось недолго, потому что к ней подошел мужчина в черной свободной рубахе, льняных брюках и тканых слипонах на босую ногу. Мне показалось, что он гораздо больше подходит всей этой летней вечерней атмосфере. Но Лена, к моему удивлению, не приняла приглашения бойкого партнера. Она смотрела на меня. И я решился.

Я был уверен, что моя решительность ей очень понравится.

– Все очень просто, – сказала у самого моего уха, коснувшись его губами, горячими губами, – просто не думай, ни о чем. Этот способ всегда срабатывает, хотя бы раз.

И музыка понесла меня, путями аргентинского прибоя, терпкого бриза и страстной гитары. Ее холодные руки, жаркие губы совсем близко и эта музыка показали мне, чем дышат звезды над побережьем далекой Атлантики.

Мама тоже, как Лена, очень любила танцевать. Помню однажды, в один из особенно морозных зимних дней, у нее был выходной, и мы весь день просидели дома. Из бывалого японского магнитофона похрипывало, спотыкаясь на бороздках жеваной магнитной ленты, солнечная музыка Агутина. Мама его очень любила. И мне тоже нравилась эта летняя русская песня с совсем не русским духом. Мы весело отплясывали с мамой: она грациозно и деликатно, а я – бодро и размашисто, так что посуда звенела за стеклом серванта. Кажется, я тогда любил танцевать или просто был счастлив.

Тем временем бодрое танго сменилось бесшабашным рок-н-роллом. И город, как в разгар маскарада, скрывший свое северное лицо под маской ночи, задрожал от звуков быстрых аккордов. Мы остановились. Я пытался вслушаться в ритм и мелодию, но детализация звуков стала недоступна для меня. В этот момент я все еще стоял под небом знойной Аргентины, всматриваясь внимательно в глаза моей неугасающей любви.

Никто не в силах остановить дыхание, чтобы замедлить жизнь, сделать ее длиннее, но где-то между вдохом и выдохом есть место, где нет времени, и нет конца. Тогда мне показалось: я поймал этот неуловимый редкий момент.

– Не все так плохо, – сказала Лена. – Не умеющий танцевать мужчина – это не самое страшное.

– Вот так значит? – сказал я, с деланой обидой.

Мы немного отошли от музыкантов и от окруживших их зевак.

– А что самое страшное?

– Предательство, – сказала она как-то несерьезно, будто все еще продолжая подшучивать надо мной. А потом она как-то резко переменилась. Будто осознала, что это уже все серьезно.

– Согласен, – сказал я не задумываясь.

– Предательство, точно. – подтвердила она свой собственный ответ. – Понимаешь, все можно принять и внезапную холодность, и скуку, и равнодушие, даже измену, да-да и измена не всегда – это то же самое, что предательство. Так вот, все можно принять, все можно пережить, хотя и ранит это все любящих, но только предательство наносит смертельную рану. Здесь уже ничего не поможет. Рана нанесена, врач скорой делает разряд дефибриллятором, а потом с профессиональным сожалением в глазах качает головой. Пациент от несовместимых с жизнью ран скончался. Дата, время. И точка. А если бы вдруг произошло чудо, и она осталась бы жив, то она со слезами на глазах рассказала все. Про то как сильно доверяла, про то, как горда была своим избранником, про тот вечер, когда он предложил сходить в гости к другу. А потом сказал, что ему было бы приятно, если бы она сделала для него кое-что. И для его друга. Ведь, это тоже любовь говорил он, ты просто еще неопытная, а так все делают, и нет тут ничего зазорного. И долго она сопротивлялась, но сдалась. А потом прошел день, другой. И любовь надтреснулась, и он пропал. А в школе все стали косо смотреть на тебя, и в кулак смеяться, шушукаясь за глаза в темных уголках школы. Так любовь стала… болью, страшной и невыносимой.

– И что было дальше, – спросил я потрясенный откровенностью.

– Ничего. Ушла из этой школы. Потом из другой. Потом из этого города…

Я огляделся вокруг, размышляя, как принял ее этот город. Дал ли он ей силы идти дальше, сделал ли он ее счастливой, или он остался равнодушен, как к многим, подобным ей. Но мне захотелось, чтобы он был ласков к ней, как добрый друг, как мудрый наставник.

– Отца жалко. Честно, – продолжила она, – я его сильно обидела. Мне тогда казалось, что он должен был что-то сделать. Он должен был вытянуть меня из этого капкана, своей сильной крепкой рукой. Но мои слезы – это не слезы его маленькой девочки. Той девочки уже давно не было. Так вот всегда. А когда-то я думала, что у меня есть нечто… Нечто волшебное, чудо, что ли. Но только оно для двоих. И когда-нибудь я обязательно поделюсь этим чудом. Но похоже там сверху, где придумывают мечты, что-то напутали. И херовую мне втюхали мечту. Ошибочка вышла.

Это был самый важный момент тогда. Чтобы приблизиться с моей Леночкой. Обнять ее крепко-крепко, и сказать, как долго ты ее ждал и любил. И мысли нельзя было подпускать. А гнать их взашей, в свои темные недобрые уголки, откуда им нет дороги. Но кто-то другой внутри решил все иначе, он выбрал другую дорогу для себя. А Лена ждала. Она думала, что чудо еще может произойти. И этот взгляд ее мертвой хваткой вцепился в мою память – колючим жестоким укором. И как бы не хотелось мне выкрикнуть изо всех сил, в пространстве клич гнева, и твёрдо сказать ей: «Я найду его, эту паскудную душонку, и раздавлю его, как вонючего таракана». Только было уже слишком поздно. Ибо кому-то не хватает любви. А кому-то сил. А глаза любимых не терпят полумер.

– Противно это воспоминать, Саша. Особенно взгляды эти. Либо с укором и с насмешкой. Либо с похотливым огоньком. Хоть бы кто посмотрел иначе. Пожалел искренне. Но нет же. В любом случае это прошло, и теперь почти забыто. Наверно, у каждого есть такой момент, переломный, согласен?

– Согласен, – поддержал я мысль. – Мне вдруг подумалось, что если и есть на свете рай, то он должен быть как лазарет. А Бог, как главврач, ходит по платам, и добрыми глазами смотрит на всех, и улыбается. Потому что в этом лазарете не бывает не излечимых больных. Там всем будет хорошо. Должно быть…

Мысль эта, которую я только что озвучил Лене, мне очень понравилась. Мне показалось, что это должно было как-то смягчить тяжесть момента. Но во взгляде Лены я прочитала другое. Что-то надломилось в ней. Казалось, что магия этого дня, этого вечера вдруг растворилась и осталась лишь неприглядная правда жизни, которую теперь приходится принять. Иногда слова, правда, имеют силу, но зачастую они лишне. И никогда не смогут составить конкуренцию настоящему действию, ведь это и есть жизнь.

Тогда я почувствовал сильную обиду за себя. За то, что все всегда идет не так, как надо. С самого детства, когда мы ждём чуда. Когда мы ждём, что костюм Зорро обязательно будет твоим карнавальным костюмом. И планы на долгую совместную жизнь с любимой оборачиваются кошмаром взаимного бичевания. Никто не выйдет отсюда счастливым. Видимо, надо быть готовым, что ты никакой не Зорро, спаситель прекрасной сеньоры. Ты просто серый волк с потерянным хвостом.

Музыка уже не была слышна, мы пересекли проспект, прошли насквозь квартал и вышли на другою улицу, вспыхнувшую звуком автомобилей и общественного транспорта. Рядом была остановка. Дорога гудела от проезжего транспорта. Практически бесшумно подошел троллейбус.

– Сядем? Не хочешь прокатиться по городу?

– Давай.

Троллейбус запахнул двери, скрипнув челюстями, и тронулся, направляясь к финишной прямой своей смены. И мы внутри, и лето снаружи. И это пройдет, Лена. Смена закончится, даже если она будет длинной в жизнь.

Глава 7

В детстве я много слышал о море. Когда кто-нибудь из соседской детворы приезжал загорелый и счастливый, в глазах их всегда была тайна свидетелей сине-голубого чуда. И однажды мне тоже посчастливилось. Мы с мамой поехали в Ялту. Когда мама сообщила мне эту новость, я, конечно, был на седьмом небе. Хотя я мало что знал про Крым, и тем более, про Ялту. Зато я был уверен, что теперь и в моих глазах будет эта призрачная тайна – весть о море.

Автобус наш выехал из Симферополя рано утром, и к десяти мы должны были добраться до Ялты. Я, конечно, много всего передумал, в жадном предвкушении, много навоображал. Но я и представить не мог, какие чувства вспыхнут во мне, когда на горизонте появится глубокая синева Черного моря. Сердце мое затрепетало, запереливалось немыслимыми красками, а все тело, пронизанное миллионами блаженных покалываний, звенело в сладостной эйфории. И это первое ослепительно-яркое впечатление осталось со мной на всю жизнь. Как краткий миг соприкосновения с чистой красотой.

Троллейбус был полупустой. Сев на задние сиденья, мы обозревали все стальное нутро электрического трудяги. Слева сидел парень с татуировкой на шее и белых наушниках. Справа от него расположилась пенсионерка в каштановом парике, с кожаной сумкой в крепких руках.

Троллейбус бесшумно катился, слегка покачиваясь на неровностях латаного асфальта. «Елена, как же ты прекрасна», – подумал я, снова посмотрев на нее украдкой. Ты ли это? Может быть в детстве была другая. А ты – не она. Странная штука – жизнь. Кажется, что вот только и есть в ней смысл, чтобы замарать нас. Чтобы ничего от нас не осталось. Опять подумалось про небесный лазарет. Надо было сказать что-то, но сил не было вырваться из себя, вырваться из нереальности в мир действий и воли.

На мгновенье мне показалось, что Лена смотрит на меня. Тепло ее взгляда как нежная рука едва ощутимым прикосновением тронуло меня.

Троллейбус остановился. И в открывшиеся двери вошёл неопрятный мужчина со следами крайнего гедонизма на красном искривленном лице. Он сел против нас через ряд. Его ищущие глазки, свойственные сильно пьющим, казались очень добрыми и не лишёнными глубины. Они несколько раз осмысленно оглядели новую экспозицию, на мгновение останавливая свой       серый взгляд на нас.

– Кажется, он готов к очередной импровизации, – сказала вдруг Лена. – Интересно, что он скажет.

И действительно, добрый гедонист встал и направился в нашу сторону.

– Я извиняюсь, что столь неделикатно посмел вас побеспокоить, – начал он. – Но мне очень, очень необходимо. Но просто так мне не надо. Деньги любят взаимообмен. Поэтому я предлагаю вам мысль. А ваше право: платить или не платить.

Он сделал паузу. Мы тоже молчали. Это была слишком неожиданная импровизация.

– Так вот мысль. Я много пожил, и у меня есть право полагать, что слова мои небезосновательны. Хотя может быть вам есть, что возразить. Я же скажу, как есть. Вы молоды, поэтому буду говорить о любви. Любовь обязательно должна знать расстояние. Потому что она как тоненькая ниточка, соединяющая любящих. Если вы всегда рядом, то нить и не чувствуется вовсе, как, может быть, и не было ее. А если отдалиться друг от друга и натянуть ниточку, то окажется, что вот она.

Сказав это, он опустил печально голову и направился было к своему месту.

– А как же деньги? – сказал ласковым голосом Лена.

Мужчина обернулся с тем же выражением лица и добротой в серых глазах и принял полтинник, протянутый Леной. Качнул головой в знак признательности и направился к своему месту. Но не успев сесть на сиденье, обеспокоенный новой мыслью, он встал и снова направился к нам.

– Еще одно. Осторожно надо натягивать эту нить. Она ведь и вправду очень тонкая. Ненароком и порвать можно. А для этого надо знать меру. Вот я не знаю, поэтому…

Недоговорив, он отвернулся от нас, будто и сказал нам все, что хотел. И, уже уходя, с досадой добавил:

– Какая пошлость… Какая пошлость.

Мы смотрели ему в след, ожидая, что он вернётся на свое место. Но он сел против другой парочки, незаметно вошедшей на остановке. И сцена, которую мы наблюдали далее, снова повторилась в той же мизансцене, но с другими действующими лицами. Мне тогда очень захотелось, узнать, что же говорит этот изобретательный попрошайка другой паре. И я мог поклясться, что и Лена имела тоже желание.

– Интересно, – прервала молчание она, – если бы нас с самого начала было две пары, кого бы он выбрал сперва?

– Ты думаешь у этого падшего ангела только для пар припасена мысль? – ответил я.

– Может быть. А про дорогу это правда. Я всегда в пути счастлива. Ну почти всегда.

– Да, я вот всегда вспоминаю про дорогу к морю. До сих пор не могу забыть то чувство, когда впервые его увидел.

– А я так и не была на море… – спокойно сказала Лена.

– Отличная шутка, – сказал я.

– Нет, правда. Я вообще много, где была: в Финляндии, Германии, в Канаде даже была, еще куча стран, все там было, кроме моря. Может карма такая. Вдруг я была пиратом в прошлой жизни, страшным-престрашным капитаном Черная борода. Вот меня свыше и наказали проклятием сухопутной жизни.