Старуха

Эти приятные воспоминания прервал, однако, прохладный ветер, прилетевший с другого берега и обдавший влажные, разморенные тела купальщиков своим резким, пронизывающим дыханием. Ощутив его, они не стали медлить и, наскоро стряхнув прилипший к коже песок, одевшись и вскочив на велосипеды, поехали домой.

VI

Во двор спутники вернулись уже в темноте. Макс, вспомнив, что у него есть ещё какое-то дело, попрощался с друзьями и отправился домой. Миша же задержался возле Димонова сарая, ожидая, пока приятель загонит своего «железного коня» в «стойло».

Выйдя из сарая и запирая дверь, Димон с мечтательной улыбкой проговорил:

– Признаюсь, так и подмывало меня сегодня съехать со спуска без тормозов, на полном ходу. Чтоб как на крыльях лететь! И нестись сломя голову до самого берега. И въехать в воду…

– Ключевое слово – сломя голову, – ввернул Миша.

Но Димон, будто не услышав, увлечённо продолжал:

– Вот это действительно был бы самый настоящий высший пилотаж! Не то что наши обычные кривлянья и фокусы, которые любой дурак умеет выделывать. Тут были бы реально сильные, незабываемые ощущения, настоящий драйв…

– Ага, точно, – с иронией заметил Миша. – И, скорее всего, переломанные кости в придачу. А может быть, чего доброго, и проломленный череп.

– Ну, волков бояться – в лес не ходить, – отмахнулся Димон. – Риск, конечно, определённый есть, согласен… Но не такой уж большой, как ты пытаешься тут изобразить. Да и руль я крепко в руках держу. И коняга у меня, сам знаешь, надёжная, не подведёт в опасный момент… Так что в следующий раз, – задорно мигнул он приятелю, – я буду не я, если не сделаю, как задумал. Вот увидишь!

Но Миша, видимо, не убеждённый доводами товарища, по-прежнему был настроен скептически:

– Надеюсь, не увижу. Видеть, как ты разобьёшься, – так себе зрелище. Вспомни Руслана. А тут может быть ещё хуже…

– О, кстати, а как он там? – встрепенулся Димон, мгновенно переключившись на другую тему. – Чёт давно его не видать. С него гипс, наверно ж, сняли уже?

Миша пожал плечами.

– Без понятия. Его как увезли тогда в больницу, так с тех пор ни слуху ни духу.

Димон вдохнул всей грудью чистый, всё более свежевший вечерний воздух и качнул головой.

– Н-да, хорошие мы, однако, кореша, что ни говори. Даже не поинтересовались ни разу, что он там. Не навестили.

– Да, всё как-то недосуг, – зевнув, довольно равнодушно отозвался Миша.

Беседуя, они неспешным, расслабленным шагом удалялись от сарая и вышли на объятую тьмой аллею, тянувшуюся вдоль дома, в котором до нынешнего дня проживала их хорошая знакомая, благополучно почившая в бозе Авдотья Ефимовна. В этом же доме и в том же подъезде, только этажом ниже, жил и Руслан.

– А не исправить ли нам это? – внезапно предложил Димон, остановившись напротив входа в подъезд, тускло освещённого маленькой запылённой лампочкой.

– Что исправить? – не понял Миша.

– Ну, давай завернём к нему. Проведаем, так сказать, друга. Выясним, как он там жив-здоров, как чувствует себя.

Миша скривился, не в силах скрыть своё неудовольствие.

– Может, не надо? Поздновато уже, домой пора. Навестим его завтра. Ещё один денёк без нас, я думаю, он как-нибудь вытерпит.

Но Димон, сделав шаг по направлению к подъезду, замотал головой.

– Нет. Надо сейчас зайти. Мы и так слишком долго тянули. Забыли, можно сказать, о товарище. Нехорошо это, некрасиво.

И, не дожидаясь согласия приятеля, он устремился к подъезду и принялся тыкать пальцем в домофон.

Миша был утомлён, никуда больше не хотел идти и думал лишь о том, как бы поскорее добраться до дому и отдохнуть. Однако пересилил себя и, скрипнув зубами и ворча сквозь них что-то не слишком доброжелательное по адресу напарника, поплёлся за ним следом.

Димону тем временем открыли дверь, и он вошёл внутрь, бросая через плечо следовавшему за ним приятелю:

– Мы ж ненадолго, не переживай. На пару минут. Так, чисто для проформы. Чтоб он не думал, что мы позабыли о нём.

Одолев несколько ступенек, они оказались на лестничной площадке первого этажа и остановились перед дверью Руслановой квартиры.

– То-то он обрадуется сейчас, – расплылся в улыбке Димон, протянув руку к звонку.

Миша, по-прежнему не скрывая своего недовольства, хмыкнул.

– Ага, задохнётся от счастья.

Но Димон так и не нажал на звонок. Едва коснувшись его, Димонова рука замерла и медленно опустилась. А сам он, очевидно осенённый какой-то свежей мыслью, обернулся к спутнику и, по привычке чуть сощурясь, обратился к нему с новым, ещё более неожиданным предложением:

– А давай-ка заглянем сначала к старухе? А потом уж к Руслану.

Миша изумлённо воззрился на него.

– Чего?!

– Ну, поднимемся туда, к ней, – Димон мотнул головой вверх. – Поглядим, что да как. Минутное дело.

– Зачем? – продолжал недоумевать Миша.

– Да просто так. Посмотрим, проверим. Может, заметим что-нибудь эдакое… – Димон сделал неопределённое движение и заговорщически подмигнул напарнику.

Тот лишь руками развёл.

– Час от часу не легче! То к Руслану прёмся на ночь глядя, то уже у мёртвой бабки какого-то хрена тебе понадобилось.

– Да на минутку, – прежним бравурным, легкомысленным тоном убеждал Димон, приблизившись к лестнице, ведшей наверх. – Одним глазком взглянуть. Туда и обратно. Всего делов-то.

– Знаю я твои минутки, – поморщился Миша. – Застрянешь там на полчаса, если не дольше.

Димон прижал руки к груди.

– Даю честное, благородное слово – на минутку! С места мне со сойти, если вру.

– Не понимаю, что ты хочешь там увидеть? – из последних сил упирался Миша. – Запертую и, наверно, уже опломбированную дверь? Офигеть интересное зрелище!

Но Димон, не слушая больше возражений приятеля, уже поднимался по лестнице, по-видимому не сомневаясь, что тот и на сей раз последует за ним.

И не ошибся. Постояв немного возле Руслановой двери, Миша вздохнул, сделал раздражённый жест и потянулся вслед за товарищем, мысленно посылая его при этом ко всем чертям.

Узкая, не очень чистая лестница привела их на площадку второго этажа, как и вход в подъезд, скудно озарённую подслеповатой лампочкой, слабый, едва брезживший свет которой падал на двери четырёх расположенных здесь квартир. Друзья остановились перед первой из них – старой, обшарпанной, вероятно не слишком прочной и не очень крепко державшейся на петлях, исполосованной протянувшимися в разных направлениях длинными извилистыми трещинами и исчерченной неизвестно кем оставленными корявыми неразборчивыми надписями или попросту закорючками. Это и была дверь квартиры, в которой прежде обитала весёлая, разгульная пьяница Вера со своим безымянным сожителем, а после их внезапного и необъяснимого исчезновения несколько месяцев прожила странная, так никем до конца и не понятая и не разгаданная старуха, отошедшая накануне в мир иной и, несмотря на своё сравнительно недолгое пребывание в этом доме, оставившая по себе весьма неоднозначную и двусмысленную, а кое для кого довольно тяжёлую и мрачную память.

И стоявшие сейчас перед входом в её жилище приятели, непонятно для чего явившиеся сюда, были как раз из числа последних. Они некоторое время молча созерцали эту ветхую, облупленную, слегка покривившуюся и чуть осевшую дверь. Димон – с напряжённым вниманием, по обыкновению прищурившись и склонив голову набок, сосредоточенным, изучающим взором, точно сыщик, прибывший на место преступления и методично, скрупулёзно, опытным, намётанным глазом, не упуская ни одной мелочи, ни единой, даже самой ничтожной и незначительной на первый взгляд детали, исследующий его.

Миша же являл собой полную противоположность напарнику – он взирал на старухину дверь совершенно безучастно и рассеянно, со скучающим, сонным выражением, выказывая явные признаки досады и нетерпения. Наконец, широко, протяжно зевнув, он не выдержал и пихнул приятеля локтем в бок.

– Ну всё, посмотрел? А теперь пошли домой. А то я уже с ног валюсь от усталости.

– И нифига тут никакой пломбы нет, – будто не услышав спутника, проговорил Димон, не отводя от двери внимательных сузившихся глаз и чуть покачивая головой.

– Ну, нет и нет. Значит, завтра будет… Пойдём уже, наконец, – и Миша шагнул на одну ступеньку вниз и выжидательно посмотрел на друга.

Однако тот не спешил уходить. Вместо этого он придвинулся ещё ближе к двери и осторожно потрогал пальцами ручку и замок. Потом наклонился и заглянул в замочную скважину. Выпрямился, чуть отстранился и снова качнул головой.

– Так ты идёшь или как? – торопил его Миша, спускаясь ещё на одну ступеньку и нетерпеливо постукивая рукой по перилам.

Димон ничего не сказал, лишь нехотя кивнул и передёрнул плечами. И, постояв ещё секунду возле двери, точно не в силах так просто, без всякого результата покинуть это словно притягивавшее его к себе место, прежде чем уйти, слегка ткнул в неё кулаком.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное для приятелей: под действием Димонова толчка дверь медленно, с тихим, продолжительным скрипом приотворилась.

Друзья удивлённо уставились на внезапно открывшийся вход в квартиру, оказавшуюся, вопреки их ожиданиям, не только не опломбированной, но даже не запертой, после чего с недоумением переглянулись.

– Это ещё чё за хрень? – нахмурившись, пробормотал Димон. – Это как понимать?

Миша промолчал, так же, как и товарищ, чуть нахмурясь и не сводя глаз с нежданно-негаданно растворившейся двери.

Оправившись от удивления, Димон несколько принуждённо усмехнулся, протянул руку к приоткрытой двери и, вновь коснувшись её холодной металлической ручки, промолвил:

– А ты говорил – опломбированная. А её даже запереть забыли.

Миша опять не ответил, чуть заметно пожал плечами и снова, на этот раз немного нервно, стал барабанить пальцами по перилам.

– Это, однако, странно, – с задумчивым видом продолжал Димон, не без любопытства заглядывая в узкую тёмную щель, образовавшуюся между приотворённой дверью и косяком. – Они ведь должны были хотя бы запереть её. А то просто прикрыли и всё. Пожалуйста, заходи и бери что хочешь… Брать тут, конечно, нечего, но всё же… Нет, чепуха какая-то. Ничего не понимаю. А ты?

Миша, по всей видимости, тоже не понимал, да, скорее всего, и не пытался понять. И не переставал стоять на своём:

– Слушай, пойдём домой, а! Поздно уже, у меня глаза слипаются и башка ни черта не варит. Я не в состоянии разгадывать сейчас загадки. Давай отложим это на завтра.

Но у Димона, очевидно, уже созрело какое-то решение, так как, не обращая внимания на Мишины призывы и жалобы, он кивнул на полураскрытую дверь и с тонкой улыбкой на губах взглянул на друга.

– А что, не зайти ли нам, раз уж перед нами так гостеприимно распахнули дверь?

Миша изумлённо и даже отчасти возмущённо вытаращился на него.

– Чё?!

Димон молча кивнул на открывшийся перед ними тёмный провал в дверном проёме и выразительно ухмыльнулся.

– Нафига? Что мы там забыли? – вопрошал Миша.

Димон вскинул бровь.

– Да так, ради интереса. При жизни Авдотья наша Ефимовна вряд ли пригласила б нас в гости. Так мы наведаемся к ней сейчас. Раз уж представился такой случай, грех не воспользоваться.

Миша решительно замотал головой и подался назад.

– Э-э нет, хрена лысого! Это уж слишком. Я туда не пойду. Чего мы там не видели?

Димон придвинулся к нему поближе и, твёрдо, с лёгкой небрежной улыбкой глядя ему в глаза, тихо, но убедительно произнёс:

– Ну чё ты шумишь? Что ты паникуешь раньше времени? Ничего ж тут страшного нету. Зайдём буквально на пару минут, поглядим мельком – и назад.

Но Миша вновь отрицательно затряс головой и отступил ещё на шаг.

– Я это уже слышал. У тебя чем дальше, тем больше. Сначала к Руслану на пару минут, потом к бабке подняться, а теперь вот в хату к ней запереться. Ещё чего не хватало! Это ж надо выдумать!

Димон с хитрецой во взоре покосился на друга.

– А что тебя, собственно, смущает? Что здесь такого?

Миша с угрюмым, недовольным видом отрезал:

– Ничего меня не смущает. Просто не хочу и всё тут… Это, в конце концов, противозаконно – вторгаться в чужую квартиру без ведома хозяев. Подсудное дело! Ещё, не дай бог, заметит кто.

Димон презрительно скривился.

– Да кто тут заметит? Все по домам сидят, спать укладываются.

Миша дёрнул плечом.

– Ну мало ли.

Димон, однако, не унимался и продолжал убеждать приятеля:

– Не понимаю, чего ты раскудахтался. Тоже мне, законник выискался! Как же мы можем проникнуть в квартиру с ведома хозяев, если хозяев больше нету? Старые исчезли, новая хозяйка померла. Как говорится, иных уж нет, а те далёко… Ну, а ежели кто-то случайно и застукает нас – что крайне маловероятно, – тоже невелика беда: скажем, что заблудились в потёмках, ошиблись подъездом… ну и так далее.

Но эти хитроумные доводы не произвели на Мишу особого впечатления, – он упрямо твердил:

– Не пойду! Даже не пытайся затащить меня туда. Ты, если тебе так уж неймётся, иди, а я здесь подожду… А ещё лучше – внизу, у подъезда, – и, спеша отвязаться от напористого товарища, он двинулся было вниз.

Но почти сразу остановился, услыхав донёсшиеся снизу медленные, шаркающие шаги, сопровождавшиеся тяжёлым, прерывистым дыханием и невнятным, задыхающимся бормотаньем, или, вернее, усталым, сердитым брюзжанием. Очевидно, в подъезд вошла пожилая, судя по всему, грузная и крайне утомлённая, с трудом передвигавшая ноги женщина, одна из обитательниц дома. И Миша примерно представлял себе, кто именно, – вероятнее всего, это была та самая полная крашеная соседка, которая, по словам Макса, обнаружила утром мёртвую Авдотью Ефимовну. Она жила аккурат напротив Доброй, в квартире, из которой периодически доносился удушливый, трескучий кашель её мужа.

Миша в нерешимости остановился и поморщился. Перспектива встречи с любопытной и болтливой тёткой совсем не вдохновляла его. Хорошо зная её, он не сомневался, что в этом случае с её стороны неизбежно начались бы расспросы: а что это он здесь делает в такой неурочный час, чего ему тут понадобилось, не задумал ли он какой пакости? Ведь он и его дружки только на это и способны… А ответить ему было нечего – в голову, как назло, ничего не приходило. Да и вообще видеть толстую соседку и говорить с ней ему хотелось сейчас меньше всего, – не в том он был настроении.

Она тем временем взобралась на первый этаж, чуть отдышалась и, держась за перила, начала подъём на второй. Миша скорчил досадливую гримасу и, точно в поисках помощи, обернулся к приятелю. Тот не без издёвки усмехнулся и, сделав приглашающий жест, бесшумно, как тень, скрылся за старухиной дверью, оставив её приоткрытой, видимо не сомневаясь, что напарник последует за ним. Миша, видя, что у него нет иного выхода, беззвучно выругался и последовал за другом, в отличие от него, плотно прикрыв за собой дверь.

VII

Едва лишь за соседкой захлопнулась дверь её квартиры, Миша, усмехнувшись и мысленно послав ей вслед доброе пожелание, взялся за ручку, собираясь снова выйти в подъезд. Но в этот миг на плечо ему легла рука Димона. Миша, решив, что тот опять станет убеждать его изучить непонятным образом оказавшееся открытым старухино жилище, попытался стряхнуть руку напарника и уже открыл рот, дабы без лишних церемоний послать его подальше. Но не успел издать ни звука, так как Димон, очевидно угадав его намерение, крепко сжал его плечо и поднёс палец к губам, призывая к тишине. После чего, не отпуская Мишино плечо, лишь чуть ослабив хватку, приблизил своё лицо к лицу приятеля и едва слышно прошептал:

– Тихо… Слышишь?

Миша, чутко уловив перемену в настроении товарища и поняв по его тону, что он не шутит, стал, согласно его указанию, прислушиваться. Сам, впрочем, не зная к чему, так как в квартире, как ему показалось поначалу, царила ещё более глубокая и непроницаемая тишина, чем в подъезде, и никакие внешние звуки не проникали сюда даже в ослабленном и приглушённом виде.

Однако чуть погодя он, к удивлению своему, разобрал в этом мёртвом безмолвии, вполне естественном в пустой, обезлюдевшей квартире, глухие, еле различимые звуки. Не то кряхтение, не то сопение, не то тихие, прерывистые вздохи, дополнявшиеся неопределёнными шорохами и периодически повторявшимися стуками и скрипами. Эти вздохи, шорохи, стуки и прочие звуки, предположительно доносившиеся из гостиной, то на некоторое время стихали, то опять возобновлялись, то делались совсем слабыми, едва уловимыми, то чуть более ясными и отчётливыми, никогда не обрываясь окончательно и в то же время не становясь более громкими и чёткими, как если бы кто-то, производивший их, старался делать это как можно глуше и осторожнее, не желая быть услышанным и выдать своё присутствие.

– Что это? – выдохнул Миша, едва шевельнув губами и переведя недоумевающий взгляд на приятеля.

Тот ничего ему не ответил. Лишь качнул головой, нахмурил брови и устремил пристальный, испытующий взор в глубь продолговатой, объятой плотной тьмой прихожей.

– Пойдём отсюда, а? – вновь еле слышно, чуть подрагивающим голосом вымолвил Миша, непроизвольно отступая назад, к двери. – Что-то не нравится мне это…

Димон опять промолчал. Только слегка покосился на друга и неопределённо, не то соглашаясь с ним, не то отрицательно, мотнул головой. А затем, будто приняв про себя какое-то решение, коротко вздохнул и сделал несколько медленных, лёгких шагов вперёд.

– Куда ты? – упавшим, придушенным голосом окликнул его Миша и невольно протянул руку, словно намереваясь задержать спутника.

Но Димон остановился сам, точно охваченный внезапным сомнением и нерешительностью. Которые длились, однако, лишь несколько мгновений. После чего он хмуро взглянул на приятеля – едва различая его лицо в наполнявшем помещение непроглядном мраке – и тихим, как вздох, голосом произнёс:

– Ну раз уж зашли, пойдём до конца… – И, чуть помолчав, прибавил: – Я хочу узнать, что это там такое.

И по-прежнему замедленным шагом, мягко ступая по скрипучему, не совсем ровному дощатому полу, двинулся дальше по узкой тёмной прихожей, по направлению к гостиной, из которой, как и прежде, то и дело доносились странные разрозненные звуки, удивившие и переполошившие непрошеных гостей.

Миша, однако, в противоположность товарищу, не испытывал ни малейшего желания идти до конца и что-то узнавать. Происходящее нравилось ему всё меньше, долетавшие из глубины квартиры монотонные звуки непонятного происхождения уже не просто изумляли и беспокоили, а не на шутку пугали его, закономерно связываясь в его восприятии с образом усопшей накануне хозяйки этого жилища, куда они так необдуманно, а главное, неведомо зачем сунулись на ночь глядя. Он некоторое время неотрывно, с растущей тревогой во взгляде смотрел вслед понемногу удалявшемуся и терявшемуся в темноте спутнику, на этот раз не позвавшему его за собой, как будто понявшему, что сейчас всё гораздо серьёзнее, чем раньше, и каждый должен принимать решение сам, без подсказок и уговоров. И Миша, недолго думая, принял решение: он повернулся к входной двери и снова взялся за ручку, намереваясь немедленно покинуть подозрительную квартиру, в которой явно творилось что-то неладное, и предоставив напарнику самому разбираться с её тайнами.

Но ему опять не удалось сделать это. Он уже чуть-чуть приоткрыл дверь и тонкая полоска блёклого мутноватого света проникла из подъезда на порог, как вдруг с другого конца прихожей, которого достиг к этому моменту Димон, донёсся его короткий подавленный возглас. Возглас, в котором ясно слышались крайнее изумление, смятение и ужас. И Миша, поняв, что там произошло что-то непредвиденное, незаурядное, экстраординарное – хотя втайне и ожидавшееся им, – не сомневаясь и не раздумывая ни секунды, тут же бросился к другу.

Тот стоял в дверях гостиной и, замерев на месте, будто внезапно окаменев, широко распахнутыми, остановившимися глазами смотрел прямо перед собой, в глубину комнаты. Даже несмотря на потёмки, Миша разглядел, что лицо приятеля было белым как мел и перекошено, точно судорогой, и выражение на нём такое, словно он увидел что-то самое потрясающее и жуткое в своей жизни.

Мельком взглянув на застылое, искажённое неописуемым страхом лицо товарища, Миша не без трепета перевёл глаза по направлению его взора и заглянул в гостиную. И в первые мгновения ничего там не разглядел, так как эта комната, как и вся квартира, была погружена в густую тьму, позволявшую различить лишь смутные, едва уловимые контуры мебели; более мелкие предметы терялись во мраке. И только немного погодя возле окна, через которое сквозь неплотно задёрнутые занавески пробивался рассеянный голубоватый свет уличных фонарей, он заметил нечто такое, от чего его глаза не просто расширились и округлились, как у его напарника, а буквально полезли на лоб, а на устах замер, так и не вырвавшись наружу, сдавленный вскрик.

Это была мутно-белесая, полупрозрачная, казалось, бесплотная человеческая фигура с размытыми, ускользающими очертаниями, скрадываемыми и поглощаемыми окружающей тьмой. Облачённая в длинное, полностью закрывавшее её белое одеяние, напоминавшее ночную сорочку, с в беспорядке рассыпанными по плечам и спине всклокоченными седыми волосами. Сгорбившись и уронив голову на грудь, она сидела на стуле с высокой выгнутой спинкой, подавшись вперёд и опёршись локтями на край небольшого круглого стола, на устланную светлой скатертью поверхность которого падало от окна бледное распылённое пятно света. При этом она, точно устраиваясь поудобнее, слегка покачивалась на стуле, отчего тот мерно поскрипывал, чуть заметно кивала и ритмично постукивала пальцами правой руки по столу. А её тонкие, не то насмешливо, не то презрительно искривлённые губы медленно, но безостановочно двигались, как если бы она произносила про себя долгий занудный монолог, из которого до замерших на пороге гостиной посетителей доносились лишь отрывистый шёпот, сбивчивое бормотанье и только иногда отдельные, едва угадываемые слова и обрывки фраз – неразборчивые, туманные, бессвязные, не позволявшие хотя бы мало-мальски уловить и уразуметь смысл целого.

Затем, точно ощутив наконец на себе неподвижные, обалделые взгляды незваных гостей, она вдруг перестала раскачиваться на стуле, стучать пальцами по столу и бурчать себе под нос и, повернув голову в их сторону, впилась в них острым, пронзительным, казалось, проникающим насквозь взором. И как только она вгляделась в них как следует и, по-видимому, узнала их, её костлявое иссохшее лицо озарилось такой знакомой им язвительно-злорадной ухмылкой, потухшие пустые глаза сверкнули мрачным огнём, а скрюченные пальцы вновь, в более быстром темпе, забарабанили по столу.

На друзей же её повернувшееся к ним и, невзирая на царивший в помещении сумрак, тут же узнанное ими обличье, взгляд и усмешка оказали совершенно противоположное действие и вызвали у них совсем иную реакцию. Едва взглянув на это угрюмое, анемичное, мертвенно бледное лицо, выглядевшее в темноте как расплывчатое серовато-белое пятно, слегка оживлённое неясными, будто истаявшими чертами, они немедленно признали Авдотью Ефимовну, Добрую, свою соседку и старую знакомую, скончавшуюся – как они точно знали и в чём до этой минуты не имели никаких оснований сомневаться – совсем недавно в этой самой комнате, на допотопном, как и всё здесь, продавленном диване, смутно темневшем у дальней стены.

Впрочем, в том, что она действительно умерла и они видят сейчас перед собой не живого человека, а выходца с того света, у них обоих, как ни странно, не возникло ни малейших сомнений. При виде этой немыслимым, невообразимым образом ожившей покойницы, как ни в чём не бывало сидевшей на стуле в своей квартире, из которой её, бездыханную и окоченелую, вынесли под белым покрывалом сегодня утром и отвезли в морг, двигавшейся и издававшей какие-то нечленораздельные звуки, им и в голову не пришло, что они и все окружающие могли заблуждаться относительно участи Авдотьи Ефимовны, что произошла глупая, нелепая ошибка, что они, как и многие другие, стали жертвами дурацкого, совсем не смешного розыгрыша, поверив, как случилось уже как-то раз, в распущенный кем-то слух о скоропостижной кончине престарелой соседки. А она между тем, живая, здоровая и, похоже, даже не помышляющая о смерти, находится у себя дома и немного удивлена, а быть может, даже обрадована, судя по улыбке и блеску в глазах, приходу нежданных визитёров.

Однако её движения, взгляд, издаваемые ею звуки, а главное, само её присутствие здесь ни на миг не ввели приятелей в заблуждение. Они чувствовали, они понимали, они знали, что, несмотря на эти внешние, видимые проявления жизни, перед ними – не живой человек, а каким-то таинственным, не поддающимся пониманию и объяснению образом воскресший мертвец, лишь искусно и даже правдоподобно, будто по инерции, имитирующий поведение живых. Но при этом её лицо, взор, движения, вздохи, тихое прерывистое бормотание были бездушны, безжизненны, статичны. От всей её призрачной, словно окутанной дымкой фигуры веяло ледяным могильным холодом. И вокруг неё, по всей комнате, – друзья очень скоро явственно ощутили это, – был разлит такой же тяжёлый, мертвенный холод, в котором отчётливо угадывались отвратительные, тошнотворные запахи разложения, тления, смерти…