Солнечный удар

VIII

Он открыл глаза, огляделся и увидел, что вокруг расстилается густой сумрак, лишь слегка рассеиваемый мутным бледноватым полусветом, струившимся откуда-то с высоты. Всё виднелось неясно, расплывчато, размыто, принимало неверные, обманчивые очертания, будто стремясь запутать и сбить с толку зрителя. Река, казалось, остановившая своё течение, застывшая, оледенелая, стала чёрной и вязкой, как дёготь; ветви деревьев напоминали худые костлявые руки, протянутые словно в отчаянной мольбе; уходившее вдаль бескрайнее ровное поле – голую бесплодную пустыню, по которой поодиночке и небольшими группами влачились какие-то бесплотные тени.

Но это были не просто тени. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что это люди. Растерянные, удручённые, поникшие, явно подавленные и напуганные чем-то. Они двигались еле-еле, едва волоча ноги, пошатываясь и оступаясь, готовые, казалось, вот-вот повалиться наземь и больше уже не встать. Иной раз натыкаясь друг на друга, как если бы они были незрячие и не видели, куда идут. То и дело останавливаясь, замирая и будто прислушиваясь к чему-то. А затем, тяжко вздыхая, бормоча что-то невразумительное и порой тихо и жалобно стеная, тащились дальше, влекомые какой-то ведомой только им самим целью.

И вот они один за другим стали достигать берега реки, на котором стоял недоумевавший, оробелый Андрей, ничего не понимавший в происходящем и лишь удивлённо озиравшийся кругом. Он увидел их вблизи, и его изумление усилилось. Несмотря на сумрак, значительно снижавший видимость и скрадывавший детали, он, вглядываясь в черты проходивших мимо людей, узнавал многих из них. Это были те, кого он видел, хотя бы мельком, встречал, с кем имел дело в последние дни. Учителя, напутствовавшие его на школьной линейке; одноклассники, с которыми он бодро вышагивал во время шествия по городу; пузатый представитель министерства, бубневший перед не слушавшими его выпускниками свою скучную, трафаретную речь, а сейчас угрюмо, словно обиженно, молчавший; краснорожая продавщица из пивной, не отпустившая ему пива и тем самым, как ему представлялось, унизившая его; бойкая речистая тётка из той же пивной, осведомлённая о всех местных новостях, и её безучастный ко всему выпивоха муж, и тут бредшие вместе, тесно прижавшись друг к другу. Мелькнула невдалеке и Наташа, как и все вокруг, бледная, понурая, скользнувшая по нему печальным укоризненным взглядом и сокрушённо покачавшая головой. Заметил он и Олиного «бывшего»; этот, в отличие от окружающих, не поддавался всеобщему унынию, держал голову высоко и гордо и, кривя губы в заносчивой, брезгливой ухмылке, поглядывал по сторонам, будто высматривая кого-то. А вот Димон, прошмыгнувший поблизости и вскоре затерявшийся в толпе, напротив, похоже, был растерян и напуган больше, чем остальные: он вздыхал и стонал громче и заунывнее всех, махал руками, шарахался из стороны в сторону, точно беспокоясь, что невидимая опасность подстерегает его на каждом шагу и угрожает ему более, чем кому бы то ни было в этом огромном и всё увеличивавшемся скоплении людей-теней.

Не видно было только её. Той, кого он хотел бы увидеть прежде всего. То ли она неизвестно почему пряталась от него, то ли он не мог различить её среди мельтешившего кругом множества лиц и фигур, то ли её вовсе не было здесь. И от этого ему сделалось тяжело и тоскливо, ему словно передались смятение и тревога, владевшие теснившейся вокруг толпой. Которая после длительных беспорядочных передвижений вдруг, точно по мановению, замерла и стихла. Не было больше слышно ни вздохов, ни шёпотов, ни стонов. Установилась беспредельная, гробовая, давящая тишина. Лишь слабый ветерок едва слышно шелестел листвой. Да где-то в вышине как будто погромыхивал глухой отдалённый гром.

В очередной раз оглядевшись, Андрей заметил, что все стоят задрав головы кверху и на всех лицах написан безграничный, неописуемый ужас. По-прежнему ничего не соображая в творившемся вокруг, но ощущая всё большее смущение и беспокойство, он вслед за остальными взглянул на небо, заранее приготовившись увидеть что-то не слишком приятное.

И увидел. Того самого громадного чудовищного паука, в которого превратилось солнце в его недавнем бредовом видении. Он, как и тогда, занимал полнеба, раскинув во все стороны толстые мохнатые лапы, ворочая безобразной бесформенной головой и вращая горящими красными глазами. При каждом его движении по небу проносился гулкий громовой раскат, напоминавший не то рычание, не то вой; при каждом взгляде, брошенном окрест, вспыхивали голубоватые ледяные молнии, прочерчивавшие сумрачный небосклон тонкими прихотливыми зигзагами; при каждом повороте головы небесный простор затмевался и погружался в непроницаемый могильный мрак, а земля вздрагивала и оглашалась продолжительным гулом, отзвуки которого достигали, казалось, самых дальних её уголков.

Андрей опустил глаза и в недоумении и страхе огляделся. Он, как и прежде, не мог взять в толк, что творится кругом, на небе и на земле. Почему солнце перевоплотилось в чёрное, как ночь, косматое чудище, заполонившее небесное пространство своей колоссальной щетинистой тушей? Что тут делают все эти люди, знакомые и незнакомые, сбившиеся в кучу на берегу неподвижной стылой реки и неотрывно, затаив дыхание и онемев от ужаса, взирающие в угрюмую высь, точно в ожидании чего-то неизбежного и непоправимого? Как очутился в этой оцепенелой, объятой трепетом толпе он сам? Это было похоже на безумие. На мучительный, леденящий душу сон, один из тех ночных кошмаров, после которых просыпаешься в холодном поту, дрожа всем телом и водя кругом затуманенным одичалым взором, ещё несущем в себе отблески жуткого сновидения.

Мысль о том, что всё это не на самом деле, что это всего лишь сон, хотя и очень явственный и впечатляющий, принесла ему некоторое облегчение. Он выдавил на лице некое подобие улыбки и взглянул вокруг более уверенно и спокойно.

И дрогнул от изумления и радости, увидев Олю. Она стояла рядом с ним, почти касаясь его плечом, и смотрела на него, как и во время их давешнего разговора, широко распахнутыми сияющими глазами, в которых он прочитал, – или ему показалось, или он поспешил уверить себя, что прочитал, – и любовь, и нежность, и надежду, и призыв, и ещё что-то трудноуловимое и неизъяснимое, чему он не мог дать названия. Он ответил ей, насколько это было в его силах, таким же выразительным, проникновенным взглядом, в который постарался вложить всё переполнявшее его чувство, и, немного склонившись к ней, сказал глуховатым, замирающим голосом:

– Ты здесь! Ты нашла меня…

Она слегка кивнула и чуть прикрыла глаза, затенив их густыми ресницами.

Он, с трудом удерживая учащённое дыхание, наклонился к ней ещё ближе и прошептал:

– Мне было так одиноко в этой толпе без тебя. Я так ждал тебя… Как хорошо, что ты пришла!

Её губы дрогнули. Глаза вспыхнули каким-то новым, несказанным, загадочно мерцавшим светом, а затем почти сразу же притухли и заволоклись лёгкой дымкой. И голос был странный, изменившийся, как будто не её, когда она медленно, растягивая слова, произнесла в ответ:

– Мне тоже было грустно без тебя… Я искала тебя… И очень рада, что нашла.

Он, не отрывая от неё влюблённых, восхищённых глаз и чувствуя, как сердце колотится и чуть не выскакивает у него из груди, а по телу разливается приятное томление, стремительно превращавшееся в нестерпимый жар, проговорил подрагивающим, звенящим шёпотом:

– Значит… ты тоже любишь меня? Как и я тебя.

Она, немного помедлив, будто в раздумье, качнула головой, скользнула по нему неопределённым, косвенным, по-прежнему притушенным взглядом и, словно озябнув, передёрнула плечами.

Но ему уже не нужно было её подтверждений. Важнее всего для него было само её присутствие, её близость, ощущавшаяся им физически и наполнявшая его душу теплотой, отрадой, волнующим ожиданием каких-то неизведанных, ещё не испытанных им радостей и восторгов. Не в силах сдержать себя, он порывистым жестом привлёк её хрупкое, податливое тело к себе, обнял её за плечи и погрузил лицо в её пышные мягкие волосы, жадно вдыхая их благоуханный, дурманящий аромат, от которых у него тут же закружилась голова, а перед глазами завертелся бешеный вихрь разноцветных сверкающих огней и световых пятен.

Ему было непередаваемо хорошо в этот момент. Ему казалось, что он никогда не испытывал ничего подобного. Это было самое настоящее блаженство. Он хотел бы, если бы только это было возможно, остановить время и переживать это невыразимо прекрасное мгновение снова и снова, как можно дольше, целую вечность. Ему даже подумалось, что если бы он умер в этот миг, задохнувшись от неимоверного, превосходящего всякую меру счастья, это была бы, пожалуй, лучшая из смертей. Единственная, которую можно было бы пожелать.

Но он немедленно отбросил это неуместное соображение, ни с того ни с сего пришедшее ему в голову. Сейчас не время было для мыслей о смерти. Сейчас он хотел думать только о той, которую всё крепче сжимал в своих объятиях, волосы которой перебирал дрожащими, негнущимися пальцами и порывисто, будто украдкой, касался губами, взволнованное биение сердца которой ощущал. Об их любви, – разумеется, взаимной, в этом у него не было ни малейших сомнений. Об их будущей жизни, по которой они пойдут вместе, рука об руку, видя перед собой бескрайнюю сияющую даль, увлекающую свой таинственной и манящей бесконечностью…

Окружавшая их людская масса, до той поры недвижимая и онемелая, неожиданно вздрогнула, встрепенулась, по ней словно пробежал электрический разряд. Из множества глоток вырвался общий испуганный вздох, очень быстро перешедший в беспорядочный гул, из которого то тут, то там вырывались пронзительные вскрики, стоны, плач. Толпа всколыхнулась, как волнуемое ветром море, зашевелилась, как просыпающийся зверь, пришла в движение. Толчея и неразбериха усилились, люди стали напирать друг на друга, вопли и рыдания сделались громче.

Андрей, под влиянием охватившей его эйфории на пару минут позабывший обо всём на свете и унёсшийся в какие-то горние сферы, услышав крики и ощутив давление извне, с недовольным и удивлённым видом огляделся. И увидел искорёженные безумным страхом лица, раззявленные в крике рты, выпученные, вылезшие на лоб глаза. Люди были явно невменяемы. Они причитали, голосили, буквально выли от ужаса, напоминая уже не людей, а скорее животных, в панике сбившихся в кучу и не знающих, что им делать дальше. Они запрокидывали головы, заламывали руки, шатались, как пьяные, метались из стороны в сторону, точно пытаясь найти выход, вырваться, бежать куда-то сломя голову, неважно куда, лишь бы подальше от этого страшного места, где происходило нечто не поддающееся определению и описанию, ни с чем не сравнимое, чего никто из них не в состоянии был понять и объяснить.

И Андрей не являлся исключением. Он тоже ничего не понимал. Он также пребывал в совершенном недоумении. И его тоже при виде творившегося вокруг, помимо изумления и растерянности, поневоле стал одолевать страх. По-прежнему хмуро и насторожённо озираясь кругом, он спросил, обращаясь к своей соседке, которую держал за руку:

– Что всё это значит? Что происходит?

– Ничего особенного. Не беспокойся, – послышался в ответ её мягкий, неторопливый, как будто журчащий голос. – Просто смерть пришла!

Он, поражённый, обернулся к ней.

– Что-о?!

– Смерть!!! – услышал он уже совсем другой – хриплый, гортанный, скрежещущий, как ржавое железо, голос и увидел прямо перед собой вместо пленительного облика, которым он любовался минуту назад, мертвенно бледную костлявую образину, череп, обтянутый полупрозрачной синеватой кожей, с редким седым пухом вместо волос, пустыми глазницами, треугольной впадиной на месте носа, заострённым кривым подбородком и тёмным провалом узкого безгубого рта, в глубине которого шевелился чёрный осклизлый язык. А самым жутким было то, что этот омерзительный загробный лик искажала корявая торжествующая ухмылка, сопровождавшаяся дробным скрипучим смешком.

Андрей, чувствуя, как кровь леденеет в его жилах и сердце едва шевелится в груди, несколько секунд расширившимися померкшими глазами смотрел в злорадно и хищно осклабившуюся маску смерти, в один миг сменившую ту, рядом с которой он только что млел и трепетал от невыразимого счастья, оказавшегося призрачным и мимолётным, как вздох. Смотрел, ощущая её холодное тлетворное дыхание, вырывавшееся из приоткрытой беззубой пасти и обдававшее его тяжёлыми зловонными испарениями. Это был запах разлагавшегося, гниющего трупа, ударивший ему в нос и тут же, казалось, проникший в его внутренности. Вдохнув этот смрад, Андрей поперхнулся, у него перехватило дыхание и потемнело в глазах. Он отпрянул назад, пошатнулся и, теряя сознание, повалился навзничь…

И открыл глаза.

И первое, что увидел, – это огромное бездонное небо, усыпанное мириадами звёзд. Больших и малых, близких и далёких, ярко сверкавших и чуть приметных, затерявшихся и едва теплившихся где-то на краю вселенной и посылавших оттуда свой еле уловимый, мигающий, казалось, вот-вот готовый угаснуть свет. Но все они немного меркли и терялись в мягко струившемся по небу бледном прозрачном сиянии, источника которого не было видно, но нетрудно было догадаться, что им является луна, очевидно, притаившаяся где-то поблизости и готовившаяся украсить собой безбрежный ночной небосклон.

Андрей пошевелился, подвигал конечностями, приподнял потяжелевшую, слегка гудевшую голову и, весь ещё во власти недавних, едва-едва рассеявшихся видений, с опаской огляделся кругом, точно беспокоясь, что опять увидит что-нибудь наподобие пригрезившегося ему во сне. Но не увидел. Да и вообще мало что увидел в разлитой вокруг тьме, лишь чуть-чуть развеянной сочившимся сверху слабым неверным отсветом далёких звёзд. Только луна могла хотя бы частично разогнать этот густой непроницаемый мрак, распростёршийся над землёй и скрадывавший всё своим плотным пологом. Но она не спешила делать этого, прячась пока что в небесной глубине и лишь слегка подсвечивая и серебря её притушенным неживым полусветом.

Андрей медленно, вздыхая и кряхтя, приподнялся и взглянул в сторону реки, свежее, даже немного прохладное дыхание которой он ощущал всё это время. И сейчас же заметил смутно вырисовывавшийся в темноте, в нескольких метрах от него, силуэт. Кто-то стоял на берегу, пошевеливая руками и двигая туда-сюда головой, будто высматривая что-то в кромешной тьме. Сразу узнав приятеля, Андрей, однако, чуть помедлил, прежде чем окликнуть его, и лишь немного погодя негромко, точно боясь побеспокоить кого-то, вымолвил:

– Димон, чё ты там делаешь?

Тот, тоже после некоторой паузы, мотнул головой в его сторону и недовольным, брюзгливым тоном проговорил:

– Лодка наша того… тю-тю… Поминай, как звали.

Андрей не без усилия поднялся с земли и, чуть пошатываясь и чувствуя лёгкое головокружение, двинулся к берегу. Остановившись рядом с напарником, также взглянул на реку, но, мало что увидев, дёрнул плечами и вполголоса выговорил:

– Да может она и тут где-то. Нифига ж не видно.

Но Димон, по-прежнему водя кругом пристальным, напряжённым взглядом, точно сверля им темноту, с убеждённым видом замотал головой.

– Не, нету. Пока ты валялся в отключке, я весь берег обегал. Лодки нет!

Андрей скривился и равнодушно бросил:

– Ну и хрен с ней.

Димон неожиданно для собеседника аж подпрыгнул от возмущения.

– Как это «хрен с ней?! А как, спрашивается, мы в город вернёмся? Мы даже не знает толком, где мы и куда теперь идти.

Андрей покосился на него и хмыкнул:

– Да не переживай ты, выберемся как-нибудь. Не в лесу же…

– Выберемся! – прервав его, буквально возопил Димон, в голосе которого послышались истерические нотки. – А как, интересно знать? Нет, ты скажи, скажи, если ты такой умный! Как мы выберемся отсюда без лодки? Мы ж заплыли чёрти куда. И что ж мы теперь, в потёмках, ни хрена не видя перед собой, вслепую попрёмся абы куда? Так, что ли, да?!

Андрей, видя, что приятель на взводе, и зная, что, когда он в таком состоянии, спорить с ним бесполезно, предпочёл промолчать и отвернулся от него. Куда подевалась лодка, где находятся они сами и что им теперь делать – все эти насущные, казалось бы, вопросы, которыми так озабочен и даже взбудоражен был его друг, совершенно не волновали его. Его мысли были заняты совсем другим. Едва очнувшись и уразумев, что Оли нет больше рядом с ним и где она – неизвестно, он почувствовал одиночество и тоску. Он был ошеломлён, расстроен, сбит с толку. Он ничего не понимал. Что всё это было? Сон, видение, фантом? Призрачное, иллюзорное воплощение его многодневных мечтаний, постепенно принявших несколько болезненный характер и начавших разрушительно влиять на его психику? Или всё-таки это было в действительности? Нечаянная встреча с нею на диком берегу, его изумление и растерянность, их разговор, объяснение, его признание в любви, её смелое, шокировавшее его предложение, его неожиданная, необъяснимая слабость и последнее, что он ощутил и запомнил, лишаясь чувств, – её трепещущие пунцовые губы, страстно приникшие к его губам и пронизавшие его ледяным могильным холодом…

Неужели же ничего этого не было? Неужто всё это только привиделось ему, было сном, плодом его перевозбуждённого, распалённого всем предшествующим воображения, жестоко посмеявшегося над ним, ярко и пронзительно представив ему то, о чём он так истово мечтал, и ту, которую он всеми силами души желал?

Нет, нет, не может этого быть. Всё это было на самом деле. Это случилось с ним. Это было реально. А сон был потом. Мрачный, тяжёлый, сковывающий душу липким страхом. Так резко контрастировавший с тем, что было до этого. Её милое улыбающееся лицо, устремлённые на него, горящие любовью и нежностью глаза, тонкий, кружащий голову аромат её волос… И вдруг в единый миг всё это исчезает, рассеивается, пропадает. И вместо её – такого любимого, такого родного – облика, на который он мог бы смотреть бесконечно, перед ним отвратительный безглазый лик смерти, ухмыляющийся своим искривлённым чёрным ртом и обдающий его тошнотворным трупным зловонием. Такой крутой, потрясающий переход от неимоверного, безмерного восхищения и счастья к такому же непомерному омерзению и ужасу. Стремительное падение с сияющих высот блаженства и восторга в бездну отчаяния и кошмара…

– Нет, это жопа! Это полная жопа! Я с ума сойду от всего этого! – прервали его раздумья Димоновы вопли, доносившиеся до него всё это время, но в этот момент усилившиеся до такой степени, что их уже невозможно было пропустить мимо ушей.

Андрей обернулся в сторону берега и вновь различил там смутно белевшую фигуру приятеля. Только теперь тот не стоял на месте, вертя головой и всматриваясь в непроглядную темень, а суетливо семенил по краю суши, омываемому мягкими, почти неслышно плескавшими волнами, казавшимися в темноте чёрными, как смола. И при этом бестолково размахивал руками и болтал головой, беспрерывно охал, всхлипывал, порой даже взвизгивал, испускал протяжные вздохи и стоны, то и дело переходившие в торопливый бессвязный лепет, в котором можно было разобрать лишь отдельные, более-менее вразумительные фразы:

– Вот же попали мы… от попали так попали… Какая-то глухомань… глушь, дебри… Тут людей-то и в помине нет… Одно зверьё, должно быть, шастает… Как же мы теперь выберемся отсюда? Как? Как?..

– Это ты всё придумал, – с внезапным ожесточением произнёс вдруг он, бросив на Андрея свирепый, неприязненный взгляд. – Да, ты! Я сидел себе на лавочке, никого не трогал, читал помаленьку. А ты припёрся, сорвал меня с места, поволок на эту речку, будь она неладна. Я как чувствовал, что добром это не кончится… Да, да, – возгласил он, усиленно вращая глазами, будто прозревая что-то никому, кроме него, не видимое, – можешь, если хочешь, смеяться, но у меня было предчувствие. Я не хотел сюда идти. Я знал, что всё плохо закончится. У меня чуйка на это!

– Знал, так чё ж не сказал? – спросил Андрей, в самом деле не сумевший сдержать усмешки.

Уловив её, Димон просто взвился и, казалось, едва не кинулся на приятеля с кулаками. Во всяком случае, он судорожно стиснул их и, буравя товарища потемневшим, негодующим взором, с явной угрозой прошипел сквозь сцепленные зубы:

– Ты ещё поговори мне тут! Сам виноват во всём, ещё и ржёт. Из-за тебя вся эта хрень. Твоя затея! Ты затащил нас в эти дебри. Что теперь прикажешь нам делать? Как выбираться отсюда?

В свою очередь почувствовав раздражение, Андрей ответил напарнику пасмурным взглядом и холодно возразил:

– Я тебя силком не тащил. Я предложил – ты согласился. Так что нечего теперь виноватым меня выставлять. Ты, слава богу, не младенец уже, сам принимаешь решения… Должен, во всяком случае, – не без иронии присовокупил он.

Эти слова ещё больше взбесили Димона. Он совсем уже озверело уставился на приятеля и, дрожа от едва сдерживаемой ярости, заголосил пуще прежнего:

– Вот в том-то и дело, что ты почти силком меня потащил! Я сидел себе спокойно, книжку читал, собирался уже домой идти. И тут вдруг тебя нелёгкая принесла с твоими дурацкими предложениями! А я не хотел идти ни на какую речку. И тем более плыть в такую даль. Даже не думал. Только после твоих уговоров сдуру согласился…

– Ты вообще многое в жизни делаешь сдуру, – пробормотал Андрей, искоса, с лёгкой гримасой пренебрежения взглядывая на неистовствовавшего, брызгавшего слюной товарища.

– Что-что? – услыхав эту реплику, воскликнул Димон, сузив глаза и уткнув в собеседника пронзительный, сверлящий, как бурав, взгляд. – Ну-ка повтори, что ты там брякнул!

Андрей, видя, что приятель не в себе, и поняв, что продолжение разговора в подобном тоне может далеко их завести, взял себя в руки и, решив снизить градус внезапно вспыхнувшей взаимной враждебности, примирительно произнёс:

– Да ладно тебе, забудь.

Но Димон не желал успокаиваться и, яростно тараща глаза и сжимая увесистые кулаки, продолжал приставать к напарнику:

– Нет, ты скажи, скажи, не стесняйся! Мы тут вдвоём, далеко от всех, нас никто не услышит. Так что можем быть совершенно откровенны. Можем высказать один одному всё, что думаем друг о друге. Всё, что всегда так хотелось сказать, да как-то неудобно было. Что-то мешало, останавливало в последний момент…

Уловив какие-то новые, не совсем обычные нотки в голосе друга, Андрей взглянул на него внимательнее – хотя в темноте мало что мог различить – и, чуть помолчав, вполне серьёзно поинтересовался:

– И что же останавливало тебя в последний момент?

Ответом ему была тишина. Словоохотливый до этого Димон вдруг умолк, будто язык проглотил. Лишь пробурчал что-то нечленораздельное, повертелся на одном месте и, видимо не сочтя нужным продолжать этот явно становившийся нежелательным для них обоих разговор, снова оборотился к реке и стал вглядываться в расстилавшуюся над её гладью и сливавшуюся с ней плотную чернильную тьму.

Андрей же, довольный тем, что не на шутку разошедшийся приятель наконец угомонился и отстал от него, взирая на него сзади, насмешливо покачал головой и чуть погодя тоже обратил взор в сторону реки, словно пытаясь разглядеть там то, что дало бы ответ на терзавшие и изводившие его вопросы, на которые, возможно, вовсе не было ответов.

Молчание продолжалось несколько минут, в течение которых друзья, стоя чуть поодаль один от другого, точно посторонние, пялились, практически ничего не видя, в окрестный мрак, прислушивались к доносившимся из темноты смутным, приглушённым звукам и думали каждый о своём.

Прервал затянувшееся безмолвие Димон. Тяжело вздохнув, как бы в ответ на свои унылые, безотрадные думы, он хмуро глянул на товарища и глухо спросил:

– Ну, чё делать будем?

Андрей, также отвлёкшись от своих не менее сумрачных раздумий, чуть скривился и развёл руками.

– Ну, идти сейчас куда-то по такой темени не имеет смысла. Забредём в ещё худшие дебри. Мы даже примерно не знаем, куда путь-то держать.

Димон недовольно фыркнул.

– И что ж ты предлагаешь?

Андрей подумал мгновение-другое и, ещё раз мельком оглядевшись, решительным тоном заявил:

– Заночуем здесь. А утром изучим местность и попытаемся найти дорогу. Если повезёт, так и лодку найдём, – её не могло отнести далеко при таком хилом течении.

Димон в сомнении качнул головой.

– Спать здесь? Прям на песке?

Андрей не слишком весело усмехнулся и указал пальцем куда-то чуть подальше.

– Ну, не хочешь на песке, можешь вон там, на травке, если тебе так больше нравится. Ничего лучшего предложить не могу. Гранд-отеля тут, как видишь, нет.

Димон, порыскав глазами туда-сюда, точно в поисках более комфортного места для ночлега, но, видимо, не найдя ничего подходящего, вновь испустил тягучий вздох, опять пробубнил что-то себе под нос и угрюмо поглядел на друга, очевидно по-прежнему видя в нём главного виновника случившегося с ними.

Андрей подумал было, уж не собирается ли приятель снова поскандалить и попытаться выяснить отношения. Но на этот раз всё ограничилось косыми взглядами и сердитым невнятным бормотаньем. Димон заметно сник, агрессивный, наступательный настрой в нём явно угас, недавнее возбуждение и запальчивость сменились более характерными для него вялостью, безразличием и апатией. Побродив некоторое время по узкому песчаному участку побережья, вероятно отыскивая более-менее удобное место для сна, он наконец остановился возле росшего чуть в сторонке чахлого приземистого кустика, видимо отчего-то приглянувшемуся ему, и, ещё немного потоптавшись там, сел на землю и буркнул: