Куколка

Лиза между тем никак не могла успокоиться, хохоча как сумасшедшая, отирая выступившие на глаза слёзы и едва выговаривая сквозь смех:

– Ну, как из меня стоматолог? Клёвый, да? Тебе, я вижу, понравилось… Да и не только тебе. Все, кто побывал тут до тебя, были в восторге от моего искусства… Которое я оттачиваю от раза к разу. А то раньше, бывало, пока выбьешь зуб, весь рот раскровянишь больному, так что и зубов уже не видно. А сейчас, сам видел, один, максимум два удара – и готово! И я рада, и пациент доволен… Так ведь, да? Ты доволен, сучёныш? – вдруг резко оборвав смех и брезгливо оттопырив губы, неожиданно грубо спросила она. – Попробуй только скажи, что нет!

Но это был праздный вопрос. На него не могло быть ответа. Денис не мог сказать ни «да», ни «нет». Он вообще не в состоянии был произнести ни слова. Лишь протяжный захлёбывающийся вой и невнятные прерывающиеся всхлипы вырывались из его перекошенного кровоточащего рта, извергавшего всё новые то ярко-красные, то бледно-розовые струйки, стекавшие по подбородку и шее и капавшие на пол.

– А-а, ну да, понимаю. Тебе трудно говорить, – напустив на себя комично-участливый вид, проворковала Лиза, сочувственно покачивая головой. – Моё лечение немного жестковато, признаю это. Ограниченность в средствах даёт себя знать… Ну, впрочем, как и во всей нашей медицине… Приходится экономить буквально на всём, в том числе на болеутоляющих… Но, в конце концов, не так уж это страшно. Врач вынужден причинять боль, это неизбежно в его профессии. Он делает это ради высшей цели – исцеления больного. И я этой цели достигаю всегда. Моё лечение необычайно, просто феноменально эффективно! Жалоб от больных, во всяком случае, на моей памяти ещё не бывало. А у меня ведь было много пациентов… даже не припомню уже, сколько именно… Братан, сколько додиков побывало у нас тут? – осведомилась она, полуобернувшись к Валере.

– Одиннадцать штук, – с готовностью ответствовал Валера с широкой счастливо-идиотской улыбкой на круглом румяном лице, лишённом всякого выражения. – Эти двое, получается, двенадцатый и тринадцатый.

Лиза подняла кверху указательный палец и прижмурила глаза от удовольствия.

– О, вот видишь, какая я молодчина! Скольких вылечила. Цельных одиннадцать душ, один к одному! Ну, а с тобой и твоим корешком уже тринадцать будет. Чёртова дюжина! И исцелились ведь все без исключения! Причём от всех болезней сразу. И реальных, и воображаемых. Вот твоего дружка исцелила уже, упокоила на веки вечные. Теперь твой черёд, чувачок!

И тут совершенно неожиданно Денис выдавил из себя несколько слов, хотя от него сейчас меньше всего можно было ожидать этого. Сквозь нестройный хлюпающий вой, вырывавшийся из его сведённого судорогой горла, вдруг донеслось едва различимое, задыхающееся бормотанье:

– З-за что?.. Что я вам… сделал?

Лицо девушки внезапно сделалось серьёзным. Выражение издевательского сопереживания и ироничного бахвальства исчезло с него, сменившись суровой, высокомерно-презрительной миной. Глаза её сумрачно блеснули, когда она искоса взглянула на него и медленно, глуховатым голосом переспросила:

– За что?.. Мог бы вообще-то и догадаться, если не круглый дурак… Хотя, возможно, ты действительно дурак. Всяко бывает… Ну что ж, тогда объясню. Чтоб ты, прежде чем околеть, уяснил себе суть дела. А она проста. Прям как сама жизнь… – Лиза перевела дыхание и, чуть скривив лицо в напряжённой усмешке, по-прежнему неспешно, выделяя отдельные слова, продолжила: – Моего отца убил какой-то малолетний мажор на крутой тачке, нёсшийся на ней как угорелый. А потом смывшийся с места аварии и оставивший сбитого им человека умирать на дороге, в луже собственной крови… Даже сбитой собаке нормальные люди пытаются оказать помощь. А здесь человек… мой отец… – Её голос, как всегда, когда она вспоминала о погибшем родителе, дрогнул, а взгляд чуть затуманился. Но она, помолчав лишь мгновение, перемогла себя и заговорила вновь: – И тогда я решила… нет, мы, его дети, вместе решили мстить. Беспощадно, страшно, кроваво. Так, чтобы наши враги почувствовали то, что чувствовали мы. Чтобы они испытали ту неописуемую, нестерпимую боль, которую испытали мы. Чтобы они умирали долго и мучительно, ощущая смерть всем своим существом… Вот как ты сейчас ощутишь её! – закончила она, перейдя на зловещий полушёпот и скрипнув зубами.

Денис, по-прежнему кривясь от не стихавшей ноющей и дёргающей боли, обратил на девушку загнанный, измученный взгляд и чуть слышно, едва шевельнув окровавленными губами, промолвил:

– Но я-то тут при чём?.. Я не мажор… И я никого не убивал.

Лиза недоверчиво взглянула на него.

– Ага, конечно, так я тебе и поверю. Здесь-то вы все бедненькими и несчастненькими прикидываетесь. Невинными агнцами. В жалкой надежде спасти свои убогие жизни… Только неужели ты считаешь меня такой дурой, чтобы поверить в то, что обычные, живущие на зарплату люди могут разъезжать на такой шикарной тачке, как у вас! Я догадываюсь, сколько примерно она стоит. И что-то мне подсказывает, что ты в своём ещё очень нежном возрасте вряд ли способен заработать на такую машинку. Значит, взял покататься у папашки-деляги. Возможно, даже без его ведома. Ведь, сидя в таком авто, легче знакомиться с девочками, пускать им пыль в глаза, кружить их пустые головки. Можно, если повезёт, и потрахаться по-быстрому на заднем сиденье. Салон-то большой, места достаточно. Девочки ведь любят дорогие машины и богатых парней и на многое ради этого готовы…

– Это не моя машина, – собравшись с силами и с трудом преодолевая очередной приступ боли, прервал Денис разговорчивую красотку, с удовольствием предававшуюся своей праздной болтовне.

– Что-что? – спросила она, чуть прищурившись.

– Это не моя машина, – повторил Денис, твёрдо глядя ей в глаза и чувствуя, как его щёку подёргивает тик. – Приятель пригласил покататься… А я не мажор… совсем не мажор…

Он хотел ещё что-то сказать, но боль в развороченной челюсти стала в этот момент настолько невыносимой, что он вынужден был умолкнуть и, стиснув зубы, лишь глухо застонал.

А Лиза после его слов немного задумалась, как будто охваченная некоторым сомнением. Которое, впрочем, оказалось очень лёгким и мимолётным и, разумеется, никак не повлияло на её намерения. Она передёрнула плечами и, окинув Дениса отстранённо-уничижительным взглядом, холодно проговорила:

– Ну что ж, тем хуже для тебя. Отдуваешься, можно сказать, за чужие грехи. Не путался бы с богатеньким дружком и не садился бы в его тачку, купленную на нетрудовые доходы, и всё б у тебя было тип-топ. Сидел бы сейчас дома, с мамой и папой, или, ещё лучше, со своей подружкой в каком-нибудь уютном местечке… Есть ведь подружка, а? Должна быть, конечно. Куда ж без подружки? Не дрочить же в твои-то годы, не подросток уже, – и она вновь рассмеялась, хотя уже не так громко и весело, как прежде, даже как будто немного устало.

Её смех быстро угас. Брови нахмурились, в глазах снова вспыхнул периодически загоравшийся там жестокий огонь. Она повела ими кругом и, задержав взгляд на стоявшем поблизости громоздком деревянном чурбаке, утыканном ножами самых разных размеров и форм, подошла к нему. Выбрав приглянувшийся ей нож, потрогала пальцем его широкое блестящее лезвие и, удовлетворённо улыбнувшись, вернулась к Денису. Тот, напряжённо следивший за её манипуляциями, невольно подался всем телом назад и вжался в столб, не отрывая от вооружившейся девушки остановившегося взора и с замиранием сердца ожидая дальнейших её действий.

А та, будто нарочно, не спешила. С лёгкой, завуалированной полуулыбкой разглядывала свою жертву, словно изучая, исследуя её, очевидно наслаждаясь ужасом и томительным ожиданием, застывшим в распахнутых глазах Дениса и растягивая это удовольствие. А затем, вероятно для того, чтобы сделать его острее, приблизилась к своему пленнику вплотную и принялась неторопливо водить лезвием ножа по его лицу. Причём так старательно и усердно, что даже высунула кончик языка, прям как прилежная ученица, с усилием выводящая в тетрадке неподдающиеся, немного корявые буквы.

– Вот я думаю, – проговорила она чуть погодя, – что же вырезать тебе в первую очередь? Никак не могу определиться. Но надо же с чего-то начать…

– Начни с глаза, сеструха, – подсказал услужливый Валера, как обычно сопровождая свои слова дурацким смешком. – Ты классно глаза выковыриваешь, прям заглядение!

– Хм, а почему бы, собственно, и нет, – согласилась Лиза и, царапая щёку Дениса остриём ножа, по-прежнему очень медленно подтащила его к правому глазу. – А то ты так испуганно пялишься на меня, будто я какое-то страшилище, – со смехом прибавила она, – что меня так и подмывает потушить твои глазёнки… Ну, или хотя бы один для начала… Только вот не решила ещё какой, правый или левый.

Словно озадаченная этой сложной дилеммой, она задумалась, машинально водя кончиком ножа от одного глаза к другому и обратно.

– Ой, а чего это я мучаюсь? – воскликнула она спустя мгновение, точно осенённая внезапной идеей. – Предоставлю-ка я выбор тебе самому. Ну, давай, говори, какой глазик тебе выколоть?

Денис молчал. От всего происходящего он оцепенел. Лишь очумело таращился на мелькавшее перед ним, тускло поблёскивавшее лезвие и злорадно ухмылявшееся, особенно страшное и отвратительное для него в этот момент лицо своей мучительницы.

– Ну, что опять заглох, чмо? – нетерпеливо вопросила она. – Выбирай, говорю, с каким глазом желаешь попрощаться… Не, ну понятно, что ты вообще не хочешь этого. Но, видишь ли, ты сейчас не в том месте и не в том положении, чтобы чего-то хотеть. Здесь всем насрать на твои желания. Здесь имеет значение только то, чего желаю я. Ясно тебе?

И поскольку, похоже, совершенно ошалевший от всего творившегося Денис упорно молчал, затаив дыхание и смертельно побледнев, Лиза сделала выбор сама. Она приблизила остриё ножа к его правому глазу и оттянула тонкую кожицу снизу от него. Образовавшееся между этим кусочком кожи и глазным яблоком небольшое отверстие почти сразу же наполнилось непроизвольно выделившейся слёзной жидкостью, через мгновение переполнившей ямку и узенькой струйкой побежавшей по ножу. Что позабавило смешливую девушку, настроение которой имело обыкновение стремительно меняться в зависимости от внешних обстоятельств, а может быть, в ещё большей мере от неких внутренних побуждений, неведомых окружающим и тем более Денису, который не понимал и не чувствовал уже ничего, кроме беспредельного, всепоглощающего, заполнившего всё его существо животного ужаса.

– Ой-ой, ну вот уже и слёзки потекли! – рассмеялась она искренне и простодушно, как самая обычная девчонка, от полноты жизненных сил и брызжущего через край беспричинного веселья способная расхохотаться над чем угодно. – Расплакался, как баба… Хотя, признаю, тебя в какой-то мере, конечно, можно понять: зуб мудрости уже потерял, а сейчас вот без глаза останешься. Прямо скажем, сегодня не лучший день в твоей жизни!

Собственная шутка так рассмешила её, что она вынуждена была отвести нож от Денисова глаза и отдаться разудалому, бесшабашному смеху, сотрясшему всё её стройное, гибкое тело. Которому, как обычно, вторил дребезжащий сипатый гогот её малоумного братца, всегда готового посмеяться по любому поводу.

Но, как бывало уже не раз, её веселье вдруг резко прекратилось, сменившись размышляющим и хмурым выражением. Лиза приставила кончик ножа, смоченный Денисовыми слезами, к своему внезапно насупившемуся лбу и раздумчиво произнесла:

– Блин, но если я выколю тебе твой паршивый глаз, то ты одним оставшимся плохо будешь видеть то, что мы станем делать с тобой дальше. А ты обязательно, непременно должен увидеть это! Причём очень чётко, во всех подробностях. Подобное зрелище нельзя пропустить. Где ты ещё такое увидишь? Только здесь, в этом замечательном сарае, где побывало до тебя ровно одиннадцать таких же ушлёпков, как ты. И все они увидели тако-ое!.. – не досказав, она прикрыла себе рот ладошкой, точно боясь проговориться раньше времени, и восхищённо округлила глаза. – Ну, впрочем, ладно, не будем забегать вперёд. Всё по порядку.

Она окинула Дениса зорким, ощупывающим взглядом и, немного помедлив, проговорила:

– Ладно, с глазом погодим пока, для пользы дела… Но отрезать у тебя хоть что-нибудь я всё равно должна. Я уже настроилась. Я хочу крови! Вот только что?.. А-а, кажется, придумала…

И она, широко улыбнувшись и азартно сверкнув глазами, взмахнула ножом перед самым носом у Дениса и, схватив его левой рукой за ухо, молниеносным движением отхватила ему мочку.

Вопреки её ожиданиям, он не закричал. Лишь непроизвольно, судорожно дёрнулся. Из груди у него, сквозь крепко стиснутые зубы, вырвался сдавленный стон, а взор вновь помутился от острой, режущей боли. По шее побежала быстрая багровая струйка, которая, достигнув прикрытого футболкой плеча, стала растекаться по нему размытым, постепенно увеличивавшимся пятном.

Лиза отступила на шаг и пристально, жадными, пылающими глазами воззрилась на него, точно любуясь делом своих рук и получая удовольствие от зрелища струящейся крови и корчащегося в муках тела.

– Ну вот, так уже лучше. Намного лучше. Просто блеск! Ты даже не представляешь, какой ты красавчик. Жаль, что твоя девушка не видит тебя сейчас. Уверена, она полюбила бы тебя ещё больше… Однако, – обмолвилась Лиза со вздохом притворного сожаления, – она, увы, никогда больше не увидит тебя. Как и ты её. Не судьба вам, видно, быть вместе. У вашей лавстори не будет хеппи-энда. Ты расстроен этим, признайся?

Ответа она не услышала. Денис менее всего настроен был в эту минуту признаваться в чём-либо. К нестихавшей боли в челюсти прибавилась новая, не менее пронзительная и невыносимая. Его выдержки едва хватало на то, что терпеть эту двойную муку, явно превышавшую его и без того скудные – и продолжавшие стремительно иссякать – физические и душевные силы.

Лиза недовольно поморщилась.

– Опять ты немого из себя корчишь. Это, наконец, просто невежливо. Я же девушка, в конце концов. Ты у меня в гостях… ну, пусть и не совсем по своей воле. Но сути это не меняет. Мог бы быть немного общительнее. Не убыло б тебя, если б ты выдавил из себя пару-тройку слов. Неужели тебе самому неинтересно поделиться своими ощущениями? Ведь, уверена, таких у тебя ещё никогда не было… Да и не будет, – прибавила она, сумрачно ухмыльнувшись и потрогав пальцем кончик ножа. – Уж об этом-то я позабочусь. Из этого сарая не вышел ещё никто. Отсюда – только ногами вперёд!

И, убедительным тоном сделав это заявление, в правдивости которого у Дениса не было ни малейших оснований сомневаться, она вновь, чуть склонив голову, устремила на него пытливый, оценивающий взгляд и, выразительно шевельнув бровью, отметила:

– Нет, чего-то всё-таки не хватает для полноты картины. И крови, что ни говори, маловато. Надо добавить. И немедля!

И, опять подступив к нему, она таким же стремительным, неуловимым для глаз движением, каким отрезала ему пол уха, полоснула его по лбу, прочертив на нём тонкую, чуть изгибающуюся полосу.

Денис вновь машинально подался назад и глухо застонал. Струйка крови потекла по переносице, скользнула по узенькой бороздке между носом и левой щекой, залила губы и подбородок.

– Шикарно! – в восторге воскликнула Лиза и от полноты чувств отбросила нож и, совсем как маленькая девочка, захлопала в ладоши, как если бы перед ней был не полузамученный, залитый кровью человек, а миленький пушистый котёнок, к которому сама собой тянется рука, чтобы погладить его. – Вот теперь просто идеально! Именно так, как я люблю… Я ведь, можно сказать, художник в своём роде. Только мой холст – человеческая плоть, а кисть – хорошо отточенный нож, которым я малюю такие картины, что куда там всяким Пикассо и Дали. Они жалкие мазилы рядом со мной. Не каждый ведь, далеко не каждый сможет писать по живому, трепещущему от дикой боли телу, выслушивая одновременно стоны, крики, мольбы о пощаде… Нет, не каждый. Потому что хлипкие вы все, кишка у вас тонка. А у меня нет. Я могу. Я сильная! На всё способна… как мой отец… – бормотала она точно не в себе, расширив глаза и вздрагивая от внезапно накатившего на неё нервного возбуждения. – Вот это настоящее, истинное художество! Искусство высшего порядка. Искусство будущего! Прекрасное и свободное. Неистовый, неукротимый творческий полёт… Да-а, я уверена, так будут писать когда-нибудь, через много-много лет… когда уже не будет на этом свете нас всех… И даже память о нас сгинет без следа… будто и не было нас никогда…

Её всё более слабевшая и глохнувшая речь стихла окончательно, а вместе с нею схлынул и ненадолго овладевший Лизой энтузиазм. Блеск в её глазах поугас, зрачки сузились, лоб прорезала хмурая морщинка. Потом на её губах зазмеилась тонкая кривоватая улыбка, и она, разведя руками, с оттенком сожаления произнесла:

– Но, увы, моих художеств никто никогда не увидит. Мой редкостный, уникальный талант не оценят. Мне суждена участь непризнанного гения… Но оно и понятно, – её голос окреп, а улыбка сделалась ярче и увереннее, – моё искусство тайное, покрытое мраком, немного психоделическое. Оно не предназначено для всеобщего обозрения, для толпы. И мои, так сказать, картины хранятся в потайном месте. Совсем недалеко отсюда… И ты будешь там лежать, чувачок, – пообещала она Денису, игриво мигнув ему. – Вместе с остальными. Отличная у вас там компашка подобралась. Молодых, красивых… и мёртвых! – насмешливо-загробным голосом закончила она, потешно закатив глаза и скрестив руки на груди.

И тут же, не выдержав, разразилась таким безудержным, заразительным смехом, что даже бесстрастный, угрюмый Толян, глядя на неё, невольно чуть скривил своё застылое, каменное лицо, что, по-видимому, должно было означать улыбку. Валера же, не привыкший сдерживать себя и выражавший свои несложные чувства открыто и непосредственно, захохотал так громко и раскатисто, что от этих громоподобных звуков, казалось, вздрогнули ветхие стены старого сарая.

Ещё смеясь, Лиза значительно взглянула на Толяна и кивнула ему.

– Ну что, братан, я своё дело сделала. Душеньку свою маленько потешила. Теперь твой черёд. А то ты, гляжу, заждался уже.

Толян, видимо и впрямь заждавшийся и заскучавший от вынужденного безделья, немедленно тронулся с места, на котором он, точно монумент, неподвижно стоял всё время, пока его сестра разглагольствовала и измывалась над пленником, и двинулся к последнему, медленно доставая из-за пазухи нож. Лиза, не способная помолчать даже короткое время, оживлённо комментировала его действия:

– Ты не беспокойся, чувачок, тебе будет не очень больно. Возможно, ты даже почти ничего не почувствуешь… Ну, сначала, по крайней мере. Потом, конечно, не обещаю, – оговорилась она, хищно осклабившись. И тут же затараторила дальше: – Сейчас брательник сделает тебе на брюхе небольшой надрез. Маленькую такую, почти неприметную дырочку. В неё разве что мышка сможет юркнуть… А, ну так да, – прервала она себя и широко улыбнулась, – мы ж эту дырусю для мышки и будем делать. Для милого серенького мышонка!

При этих словах в руках у неё вдруг откуда ни возьмись появилась литровая банка, на дне которой копошился крошечный серый комочек, находившийся в непрестанном беспорядочном движении, беспрерывно тыкавшийся заострённой мордочкой в окружавшие его прозрачные стеклянные стены, встававший на задние лапки и тянувшийся вверх в тщетном стремлении выбраться из своего тесного узилища. Но, судя по Лизиным словам, вскоре у него должна была появиться такая возможность.

Девушка между тем, давясь от смеха и прилагая огромные усилия, чтобы говорить более-менее связно, продолжала, тряся головой и тыкая пальцем в банку:

– О-о, видишь, какой маленький, какой трогательный, нежный! И такой одинокий… Знаешь, мне его жалко. У него ведь, наверно, тоже есть мама. Мама-мышь… Ой, нет, не могу! – вскрикнула она, не сдержавшись и дав волю распиравшему её немного неестественному хохоту.

Толян тем временем, не обращая внимания на покатывавшуюся рядом, схватившуюся за бока сестру, к которой по привычке присоединился безбашенный Валера, с деловым, хмурым видом, как если бы ему предстояла важная, ответственная миссия, приблизился к Денису, разрезал сверху донизу его грязную окровавленную футболку и уставился на обнажившийся плоский, подтянутый живот, на котором угадывались кубики мышц. Толян с задумчивым, сосредоточенным выражением осмотрел его, затем потрогал его своим толстым коротким, будто обрубленным, пальцем и сдержанно-удовлетворённо кивнул. А затем, будто примериваясь, приставил остриё ножа чуть пониже пупа.

Денис ощутил это холодное прикосновение. Но остался безучастен. Он уже с трудом воспринимал происходившее с ним и вокруг него. Разрывавшая его боль была так сильна и неодолима, став уже как бы частью его существа, непременным и неотъемлемым его атрибутом, что он постепенно тупел от неё, разум его мало-помалу отключался и окутывался всё более густевшей мутной дымкой, в которой он уже скорее угадывал, чем видел, находившихся рядом с ним людей. Голоса которых он также слышал лишь как долетавшие откуда-то издалека отзвуки, не улавливая смысла того, что они говорили. И, пожалуй, так было лучше для него, потому что если бы он в точности представлял то, что готовили ему его мучители, то, что предстояло ему пережить в ближайшие минуты, одна мысль об этом лишила бы его остатков разума.

Лиза, кое-как отсмеявшись и немного успокоившись, принялась торопить брата, замершего в какой-то момент словно в нерешимости.

– Давай, давай, братуша, резче, – подначивала она его, не сводя горевшего кровожадным огнём взгляда с лезвия, впившегося в плоть и – для чего достаточно было лишь лёгкого нажатия – готового рассечь её и войти внутрь в любое мгновение. – Я и так, как обычно, увлеклась, и мы угробили дофига времени на болтологию. Поздно уже. День был тяжёлый, хлопотный. Я устала. Пора спаточки. Так что надо кончать!

– Да, я тоже спать хочу, – поддакнул Валера, раскрыв свою пасть в широком звучном зёве и ворочая покрасневшими глазами. – И жрать. Кончай этого хлюпика и пошли перекусим. И на боковую.

Толян, сохраняя на лице строгое, невозмутимое выражение, сдержанно кивнул и, ещё раз внимательно, изучающе, как полководец на карту театра военных действий, всмотревшись в живот Дениса, сделал на нём небольшой надрез.

Глаза Лизы, устремлённые туда же, при виде закапавшей из-под ножа густой пунцовой крови вспыхнули ещё ярче и плотояднее.

– Ну вот, начинается самое интересное! Самый что ни на есть экшн! – проговорила она, дрожа от охватившего её при этом лёгкого возбуждения и вскидывая глаза на вялого, обмякшего, бледного, как мертвец, Дениса, казалось, уже почти не чувствовавшего, как его режут по живому, и лишь слегка кривившегося и тихо стонавшего. Но Лизу это, по-видимому, не смущало, и она с увлечением, с жаром говорила, обращаясь к нему, как будто он слышал и понимал её: – Всё, что было до этого, это так, пустяки, разминка. Если ты думал, что это была настоящая боль, то ты сильно заблуждался. И сейчас это заблуждение будет рассеяно. Потому что только теперь начнётся настоящая, чистая, беспредельная и безбрежная боль, какая может быть, наверно, лишь в аду. В самом пекле! И, прежде чем сдохнуть, ты, как я уже обещала тебе, переживёшь свой ад. Здесь, на земле… А сделает это… кто бы ты думал? Вот этот очаровательный серенький мышонок! – она подняла и чуть встряхнула банку, в которой был заключён грызун, по-прежнему безуспешно пытавшийся выкарабкаться из своей прозрачной темницы. – Вот эта милая крошка. Которая заберётся в твои кишки и начнёт грызть их своими маленькими острыми зубками. И вот тогда ты действительно невзвидешь света и станешь, визжа и захлёбываясь, умолять о смерти, как о величайшей милости. И только в моей власти будет решить, даровать ли тебе эту милость или заставить в корчах издыхать тут полночи…

Всё более горячая, эмоциональная речь понемногу распалявшейся – и от собственных слов, и в предвкушении того, что должно было произойти, – девицы была прервана автомобильным сигналом, донёсшимся извне.

Трубный глас, раздавшийся с неба, не смог бы, наверное, произвести на присутствующих более потрясающего впечатления, чем этот негромкий, короткий сигнал. Только Денис остался, как и прежде, безразличен и безгласен; он, похоже, не уловил долетевшего снаружи звука. Лиза же и её подельники замерли, будто поражённые громом, и на несколько секунд застыли, точно окаменев. Лишь немного спустя Лиза, опомнившаяся первой, выговорила дрожащим, запинающимся голосом:

– Эт-то ещё что?

Ей никто не ответил. Братья пребывали в не меньшем недоумении, чем она. Особенно ошеломлён и растерян был Валера, всем своим видом – лицо его вытянулось, глаза были выпучены, а рот чуть приоткрыт – выказывавший крайнее изумление и оторопь. Толян, как обычно, сохранял внешнее спокойствие, однако и его маленькие невыразительные глазки, почти всегда прищуренные и будто сонные, беспокойно бегали и угрюмо посверкивали, а желваки на квадратных челюстях ходили ходуном под тёмной, словно дублёной, кожей.