Черный дом

Выведенный обращённым к нему вопросом из состояния прострации, он поднял голову, непонимающе посмотрел на Стаса и, помедлив несколько секунд, машинально кивнул.

– Так вот, сейчас, как я уже сказал, всё намного серьёзнее, – согнав с лица улыбку и чуть нахмурясь, продолжал Стас убедительно и веско. – Какие-то мрази едва не грохнули нашего кореша! Казалось бы, для нас всё должно быть предельно ясно: надо идти и мочить ублюдков! Ведь мы всегда так делали, когда наезжали на кого-нибудь из нашей компании. По-иному и быть не могло… Что же произошло сейчас? В чём дело? Как это понимать? Всё ясно как божий день, не может быть, по-моему, никаких сомнений и колебаний. Надо действовать – и точка!.. А что же мы? – вопросил он и остановил долгий немигающий взгляд на Димоне. – А мы, вместо того чтобы действовать, вместо того чтобы достойно отплатить за друга, рассуждаем, спорим, умничаем, сомневаемся… «А нужно ли? А не опасно ли? А не обратиться ли за помощью к ментам? А не простить ли вообще этих выродков? Может, они ничего плохого Гоше и не хотели сделать? Так, пошутили просто, прикололись…» Правда, чуть голову не проломили при этом! Но это ничего, до свадьбы заживёт… Что же с нами произошло, интересно знать? – воскликнул он прочувствованным, даже несколько выспренним тоном, и на лицо его набежала тень грусти. – Или мы уже не мы? Или мы не стоим больше друг за друга? Не поддерживаем один одного, когда кому-то из нас хреново? Мне бы очень хотелось надеяться, что я ошибаюсь, что всё не так, как мне показалось только что, и мы по-прежнему одно целое, единая сплочённая команда, готовая дать отпор любой твари, пытающейся нам нагадить и мешающей нам жить!

Стас остановился, перевёл дух и внимательно взглянул на товарищей, стараясь определить по выражениям их лиц, какое впечатление произвела на них его непривычно серьёзная, чуть взволнованная речь. И с тайным удовлетворением отметил, что его ораторские усилия не пропали даром. Большинство присутствующих были явно впечатлены его тирадой. Они вздыхали, прятали глаза от устремлённого на них укоризненного взгляда их вождя и украдкой переглядывались, как бы призывая друг друга ответить что-нибудь на его упрёки.

Наконец, один решился. Долговязый, не очень складный парень в очках с редким именем Тимофей, заметно отличавшийся от окружающих своим не слишком спортивным видом и определёнными признаками интеллекта на лице, выступил чуть вперёд и, кашлянув, вполголоса, будто смущаясь, проговорил:

– Да ладно тебе, Стас… чё ты погнал-то на нас? Не так уж мы плохи… Если надо, сейчас же все пойдём туда и отплатим за Гошку по полной программе. Так ведь, пацаны?

Пацаны охотно закивали, как если бы Тимофей выразил их коллективное мнение, которое они всё это время держали при себе и ждали лишь того, кто выскажется о их имени. И только Димон и Макс выглядели на фоне всеобщего единодушия диссонансом, не разделяя общего согласия и явно не выражая восторга по поводу предстоящего предприятия.

Но их мнение уже никого не интересовало. Точка зрения Стаса окончательно восторжествовала. Никто и не помышлял больше перечить ему. Приятели, как это практически всегда бывало в их компании, после некоторых пререканий и споров в конце концов безоговорочно соглашались с ним и готовы были идти за ним куда угодно и делать всё, что он велит. Так случилось и на этот раз.

Стас, чутко уловив это настроение и поняв, что его власти ничто не угрожает, решил ковать железо, пока оно горячо. Поднявшись с лавочки, он строгим, испытующим взором окинул свою команду, словно оценивая её решимость и готовность к не совсем обычному, возможно, чреватому неприятными неожиданностями и непредвиденными опасностями мероприятию. И, видимо, удовлетворённый результатами осмотра, кивнул и коротко подвёл итог:

– Отлично. Тогда выдвигаемся. Немедленно!

После чего повернулся к Гоше:

– Ну давай, Гошидзе, веди нас.

Гоша поднял на него удивлённый, непонимающий взгляд.

– Куда?

– В гости наведаемся к твоим вчерашним хозяевам.

Гоша в изумлении выпучил глаза.

– Зачем?

Стас сделал нетерпеливое движение.

– Ты что, спал всё это время? Не слышал, о чём мы тут базарили? Не тупи, братан, включайся.

Гоша жалобно скривился и охватил голову руками.

– Посмотрел бы я на тебя, если б тебя так по башке огрели! До сих пор гудит… слабость… в глазах муть… Скорее всего, у меня сотрясение мозга!

Стас пренебрежительно отмахнулся.

– Не ной! Всё с твоим бубеном будет в порядке. Поболит и перестанет… Вставай давай и показывай дорогу! Нам время дорого.

Но Гоша не спешил следовать этому властному, не допускавшему возражений призыву. Он поглядел из-под насупленных бровей на Стаса, потом на всех остальных и молча опустил голову.

Стас, в нетерпении притопывая ногой, подождал некоторое время, а затем, видя, что Гоша не торопится с принятием решения, сел рядом с ним и положил руку ему на плечо.

– Гоша, послушай меня, – проговорил он сдержанно, но твёрдо, пытаясь заглянуть приятелю в глаза. – Я понимаю, что тебе крепко досталось, что ты паршиво себя чувствуешь, что силёнок у тебя сейчас маловато. Понимаю, что тебе меньше всего хочется теперь идти куда-нибудь, а тем более туда… Но, братан, надо преодолеть себя. Надо сделать это! По-другому нельзя. Пойми, если мы промедлим, если упустим время, другого шанса, скорее всего, уже не будет. Твоя красотка и её папаша успеют смыться – и поминай как звали! Больше мы их не увидим и не сможем поквитаться с ними. Согласись, это было бы обидно. И несправедливо. Эти твари должны быть наказаны!

Гоша поднял голову и, не глядя на Стаса, обратил рассеянный взгляд вдаль. Его обуревали крайне противоречивые чувства. Вновь оказаться в том месте, где он пережил самые жуткие мгновения своей жизни, и, возможно, увидеть тех, кто совсем недавно издевался и глумился над ним и, вероятнее всего, собирался его убить, – это было бы для него слишком тяжело, страшно, невыносимо. От одной мысли об этом по его телу пробегала дрожь. Это было бы всё равно, что снова сунуться в пасть тигра, из которой только что чудом сумел вырваться.

Но, с другой стороны, рассуждал он, чего ему теперь бояться? Это вчера он был одинокий, слабый, беспомощный, по неведению попавший в западню и оказавшийся во власти маньяков. Сегодня же он не один, с ним целая команда (если не сказать – банда) его друзей, здоровых, крепких парней, спортсменов и опытных бойцов, регулярно применявших и совершенствовавших свои боевые навыки на практике. А главное – сейчас он прекрасно осведомлён о том, куда он идёт, чего ему ожидать, что представляют собой хозяева чёрного дома на берегу реки. И у него есть теперь реальная возможность свести с ними счёты, насладиться местью, увидеть страх в глазах надменной жестокой красавицы, которая сумела унизить и напугать его так, как это не удавалось – и вряд ли удастся впредь – ещё никому.

При воспоминании о ней он вздохнул и опять уронил голову. Лицо его, и до того не слишком жизнерадостное, погрустнело ещё больше. Ещё совсем недавно он и помыслить не мог о том, чтобы вновь увидеть Алину. Эта странная и страшная девушка, яркой зловещей звездой промелькнувшая в его жизни и оставившая в ней глубокий болезненный след, навсегда, как он полагал, осталась в прошлом, где-то там, на далёком пустынном берегу, куда редко забредает посторонний. Мысль о мести ни разу не пришла ему в голову; он не собирался никому жаловаться, заявлять в милицию, даже просто рассказать кому-нибудь о происшедшем. Он предпочёл бы скрыть всё это, сохранить в секрете, похоронить в себе, будто что-то постыдное, не предназначенное для чужих ушей. Но не сумел. С одной стороны, сам его внешний вид выдавал его и красноречивее всяких слов свидетельствовал о том, что с ним стряслось нечто экстраординарное, из ряда вон выходящее. А с другой, – и это было куда существеннее, – он, несмотря на всё желание, не в силах был молчать, держать всё в себе; эта тайна буквально распирала его, так и просилась на язык, оформляясь в связный, полный драматизма рассказ и готовясь излиться на первых попавшихся слушателей.

И вот теперь эти самые слушатели, впечатлённые его остросюжетной повестью, нежданно-негаданно собрались продолжить эту историю, которую он сам считал законченной, и самим стать её героями. И он, никак не ожидавший такого оборота, после предложения Стаса, больше похожего на приказ, вести их к месту событий, пребывал в растерянности и смятении, решая, как ему поступить. Два противоречивых, взаимоисключающих стремления боролись в нём. Разум подсказывал ему, что надо остаться здесь, дома, среди родных стен, и даже не думать о том, чтобы вновь соваться в чёрный дом на побережье, откуда ему лишь по милости каких-то благих, очевидно, сжалившихся над ним высших сил удалось в последний момент ускользнуть. Но одновременно, заглушая голос осторожности и здравого смысла, какой-то другой голос, вкрадчивый, соблазняющий, настойчивый, упорно нашёптывал ему, что не нужно бояться, что надо быть мужчиной и смело идти навстречу опасности. Да и опасности-то особенной нету, – ведь он не один, с ним его друзья, старые, испытанные в боях товарищи, на которых он вполне может положиться, которые не дадут его в обиду и помогут ему отплатить его врагам полною мерой.

А последним, решающим доводом в пользу того, чтобы сдаться на уговоры Стаса и отвести приятелей к месту его вчерашних злоключений, стал вновь явственно возникший перед ним образ Алины. Но не действительный образ свирепой, кровожадной мегеры, мучительницы и садистки, каковой она была на самом деле, а обманчивая, воздушная, обольстительная фигура полуобнажённой загадочной соблазнительницы, случайно встретившейся ему вчера на окраине людного сквера и властно завладевшей его вниманием, воображением, чувствами. Едва лишь этот чистый, сияющий облик явился ему, как сердце его застучало сильнее, дыхание сделалось учащённее, во рту пересохло, будто он испытывал жажду. И все сомнения и колебания тут же исчезли, страха как не бывало. Он готов был идти немедленно, сию же минуту, лишь бы снова – ещё хоть раз – увидеть её! Зачем увидеть, с какой целью? Что после всего происшедшего между ними он мог ей сказать и что она могла ему ответить? На эти вопросы у него не было ответов. Да он и не задумывался сейчас об этом. Одно страстное, всепоглощающее желание, необъяснимое и алогичное, владело им в этот момент: видеть её! Хоть на одно короткое мгновение, хоть краем глаза…

Не пытаясь больше разбираться в своих несколько странных, удивлявших его самого переживаниях, он, чтобы поскорее положить им конец и не терзаться сомнениями, поднял глаза на Стаса и кивнул головой.

– Я согласен.

Стас широко улыбнулся и одобрительно хлопнул его по плечу.

– Молодец, братан! Другого я от тебя и не ожидал.

После чего встал с лавки и весёлым, сверкающим взором оглядел, одного за другим, всю компанию.

– Ну что ж, – проговорил он, удовлетворённо потирая руки, – тогда в дорогу. Сейчас же! Надеюсь, мы успеем и эти уроды не ускользнут от нас…

– Не мешало бы вообще-то прихватить с собой кое-что, – рассудительно заметил Влад. – Биты, кастеты, ещё там что… ну как обычно.

Стас небрежно махнул рукой.

– Нафига? С одним-единственным человеком, пусть даже, если верить Гоше, он здоров, как лось, мы справимся и без этих цацок. Да и некогда идти за ними, времени нет. Со мной мой нож, – он похлопал себя по карману, – этого достаточно. Так что вперёд!

Но прежде чем двинуться с места, он задержал взгляд на Димоне и непринуждённо, как бы между прочим, поинтересовался:

– Ты как, идёшь с нами, или?..

Димон помедлил с ответом, точно раздумывая. Затем, мельком взглянув на Стаса, равнодушно обронил:

– Да, конечно.

Стас слегка, краем губ, усмехнулся и повернулся к Гоше.

– Ну давай, герой-любовник, веди нас к своей красотке. Даст бог, пообщаемся и с ней, и с её папулей.

И, предводительствуемая хмурым, то и дело тяжко вздыхавшим Гошей, компания двинулась прочь со двора.

Глава 9

Всю дорогу до речки, в то время как остальные были веселы и оживлены, Гоша по-прежнему оставался задумчив и хмур. Его преследовали воспоминания о недалёком прошлом, ему всё время рисовалось вчерашнее путешествие в этом же направлении и та, в чьей компании он его совершил. Это было так недавно – и суток не прошло, – а между тем ему казалось, что с той поры минула целая вечность, огромный кусок его жизни. Тот невероятный калейдоскоп событий, что произошли с ним минувшим вечером и ночью, как будто сжал, спрессовал время, заставил его странным образом убыстриться, и то, что было с ним вчера, представлялось ему теперь чем-то бесконечно далёким, подёрнутым мутной дымкой, придававшей всему происшедшему зыбкий, полуфантастический оттенок, точно это были смутные, отрывочные воспоминания раннего детства. Порой он в очередной раз готов был поверить в то, что ничего этого на самом деле не было, что вся эта жуткая история – лишь плод его буйного воображения, причудливая мрачная грёза, воплощение всегда, изначально живших в нём невысказанных, подсознательных страхов, желаний, инстинктов, в один прекрасный день вырвавшихся, точно скопище гнусных безобразных чудищ, на свободу и принявших зримые и осязаемые образы.

Но время от времени напоминавшая о себе головная боль и огромная шишка над ухом, к которой он периодически осторожно прикасался кончиками пальцев, всякий раз возвращали его к действительности, более чем убедительно свидетельствуя об истинности всего случившегося накануне. И тогда он хмурился всё сильнее и ещё больше замыкался в себе, игнорируя шутки и заигрывания приятелей, обративших внимание на его унылый, расстроенный вид и пытавшихся развеселить его. Макс, шедший рядом с ним, несколько раз заговаривал с ним, но он либо отвечал невпопад, либо молчал.

И чем ближе подходили они к дому Алины, тем мрачнее и нервознее он становился. Беспокойно поглядывал по сторонам, поёживался, будто от холода, протяжно вздыхал, будто нёс какую-то тяжесть, и понемногу замедлял шаги. А когда они миновали длинную тенистую аллею, тянувшуюся вдоль пляжа, и вышли на обширный пустырь, на другом конце которого виднелась группа частных домов, он остановился и озабоченно уставился вдаль.

Стас подошёл к нему и посмотрел по направлению его взгляда.

– Это там?

Гоша, с усилием глотнув слюну, кивнул.

Стас перевёл взгляд на него и полминуты всматривался в его напряжённое, потемневшее лицо. Потом спросил:

– Тебе страшно?

Гоша потупился и, чуть помедлив, опять кивнул.

– Да… немного.

Стас положил руку на плечо товарища и, слегка стиснув его, твёрдо и убедительно произнёс:

– Не бойся. Ты не один. Мы с тобой. Сегодня пусть эти выродки боятся – у них теперь для этого гораздо больше оснований! – И он указал пальцем в ту сторону, куда был устремлён неподвижный Гошин взгляд, – на противоположный конец пустыря, где поблизости от берега высились мощные деревья с толстыми стволами и пышными раскидистыми кронами, образовывавшие небольшой густой лесок, выглядевший издали как непроницаемое тёмное пятно, словно таившее что-то в своей чёрной глубине.

Гоша ничего не сказал, продолжая хмуриться и пристально вглядываться в знакомый пейзаж, будто пытался отыскать там ответ на какой-то мучивший его вопрос.

– Ладно, пойдём, – немного подождав, промолвил Стас, слегка подтолкнув Гошу и махнув рукой остальным.

Они двинулись дальше, невольно чуть убавив шаг, оглядываясь вокруг и переговариваясь вполголоса, а иногда и полушёпотом, точно опасаясь быть услышанными. Хотя как раз здесь их вряд ли кто-нибудь мог услышать – людный, шумный пляж остался позади, сменившись широким пустынным пространством, лишённым малейших признаков жизни, по которому свободно гулял порывистый свежий ветер, по временам налетавший с реки. Единственное, за что мог зацепиться взгляд на этом почти идеально ровном травяном ковре, расцвеченном кое-где скромными полевыми цветами, была одинокая тонкая осинка, в шелесте листвы которой Гоше почудился вчера как будто чей-то тихий предостерегающий голос, оказавшийся, как выяснилось вскоре, пророческим. Проходя мимо неё, он чуть приостановился и внимательно вслушался в невнятное бормотание её мелкой трепетной листвы, словно надеясь вновь различить в нём предупреждение о том, что должно случиться в самое ближайшее время.

Но на этот раз он вслушивался тщетно. Он не расслышал ничего, кроме самого обычного монотонного, отчего-то навевавшего грусть шелеста, в котором не улавливалось больше никаких голосов. Гоша погрустнел ещё сильнее и, бросив на онемевшее деревце печальный, будто упрекающий взор, со вздохом тронулся дальше. На ум ему пришла глупая детская мысль – может быть, осинка обиделась за него за то, что он не послушался вчера её предупреждения, и теперь отказывается говорить с ним? Он усмехнулся этому нелепому соображению и, уткнувшись взглядом себе под ноги, побрёл вперёд, навстречу вздымавшимся неподалёку громадным деревьям.

Приблизившись к ним, он на мгновение заколебался, припоминая, где начинается дорожка, ведущая в глубь леска. Сделав несколько шагов по направлению к берегу, он вскоре отыскал едва угадывавшуюся в траве вчерашнюю тропинку, приведшую его к чёрному дому, и, раздвинув кусты, не очень уверенно двинулся по ней, мгновенно исчезнув с глаз спутников. Те последовали за ним, с интересом озираясь кругом, на покрытые мхом и обсыпанные хвоей кочки, лезшие под ноги, на разросшиеся вокруг густые кустарники и нависавшие над головой широкие разлапистые ветви. Немного странно было оказаться в самом настоящем с виду, хотя и совсем крошечном по размеру, словно игрушечном, лесу, нежданно-негаданно вставшем плотной тёмной стеной поблизости от оживлённого пляжа, откуда время от времени долетали слабые отзвуки царившего там шума. Однако по мере того как Гоша и его друзья углублялись всё дальше в эти дремучие кущи, всякие внешние звуки доносились до них всё глуше и, наконец, совершенно заглохли; и вскоре вокруг установилась полная тишина, нарушавшаяся лишь хрустом сухих веток у них под ногами и негромкими репликами, которыми они изредка перебрасывались, обмениваясь впечатлениями от увиденного. Но и говорили они чем дальше, тем тише и сдержаннее, то и дело бегло оглядываясь по сторонам и подталкивая друг друга локтями, как будто окружавшая их необычная, несколько мрачноватая атмосфера, а главное, близость конечной цели их путешествия заставили их позабыть о недавней беззаботности, сосредоточиться и насторожиться.

Миниатюрный лес закончился так же внезапно, как и начался. Заросли вдруг поредели и расступились, и перед спутниками Гоши, как и перед ним за день до этого, предстал массивный двухэтажный барак, за которым раскинулся обширный заброшенный двор с запущенным, разросшимся по своей воле садом и полуразвалившимися постройками, которые при всём желании трудно было назвать хозяйственными, хотя изначально – очевидно, очень давно – они безусловно таковыми являлись. Приятели сгрудились возле ветхой калитки, внимательно и немного удивлённо разглядывая открывшуюся им картину дикости и запустения.

– Ну и халупа! – воскликнул Костик, выразив своим недоумённым возгласом общее мнение пришедших. – Как тут можно жить?

– Можно, – прошептал Гоша, окидывая дом угрюмым взором и почувствовав, как по его спине пробежал холодок. – Ещё как можно…

Стас покосился на него и, мотнув головой в сторону дома, спросил, точно желая окончательно удостовериться:

– Это здесь?

Гоша молча кивнул.

Стас, будто только и ждал этого подтверждения, шагнул вперёд и, пнув ногой гнилую калитку, жалобно взвизгнувшую от этого грубого прикосновения, вошёл во двор. Остановился, упёр руки в бока и, чуть прищурившись, осматривал некоторое время дом и двор. Потом с усмешкой обернулся к товарищам.

– Да, действительно халупа. Тут только бомжам жить… Или маньякам, – прибавил он тише, уже без улыбки. И махнул приятелям: – Заходи давай. Чё встали-то, как на похоронах?

Они один за другим вошли во двор и понемногу разбрелись в разные стороны, с интересом осматривая непривычную обстановку и делая порой короткие саркастичные комментарии по поводу увиденного. И только Гоша неподвижно стоял возле калитки, точно не решаясь войти, и лишь хмуро, с едва сдерживаемым волнением поглядывал на старый, казавшийся совершенно безлюдным барак, об обитателях которого он знал слишком много, чтобы смотреть на этот страшный для него дом безучастно или, подобно своим приятелям, с праздным любопытством.

Серьёзен и будто озабочен чем-то был и Стас. Пристально и тщательно осмотрев окрестности, он в конце концов остановил взгляд на большой собачьей будке, располагавшейся поблизости от входа в дом. Он подошёл к ней и, присев на корточки, заглянул внутрь. Потом взял валявшуюся на траве перед будкой цепь с разомкнутым кожаным ошейником и, взвесив её на ладони, чуть удивлённо вскинул брови.

– Чудеса! Будка есть, цепь есть, а собаки нету.

– А может, и не было никакой собаки? – предположил Тимофей, поправляя очки. – Чего тут охранять-то?

– Или сорвалась с цепи и убежала, – выдвинул ещё более оригинальную версию Костик, как обычно, дурашливо ухмыляясь. – С голодухи. Хозяева ни хрена не кормили.

Стас, по-прежнему сидя на корточках, слегка помахивал ошейником и криво усмехался.

– Ну, ну, давайте. Кто ещё блеснёт остроумием? Мы ведь для этого и пришли сюда, правда? – И так как никто больше не отважился «блистать», отбросил цепь и поднялся. – Собака была тут совсем недавно: будка провоняла псиной насквозь!

– Да, собака здесь была, – как бы в подтверждение Стасова вывода, раздался негромкий Гошин голос. – Я просто забыл упомянуть о ней… Когда мы с Алиной входили в дом, она зарычала на меня… А когда убегал отсюда, её лай напугал меня до смерти. Слава богу, что она была на цепи, иначе…

– Иначе тебе были бы кранты, – закончил за него Стас, досадливо морщась. И, обращаясь к стоявшему рядом с ним Владу, с заметным сожалением проговорил: – Вероятно, мы всё-таки опоздали. Раз нет собаки, значит, скорее всего, нет и хозяев. Обидно!

Влад согласно качнул головой.

Гоша между тем, обратив задумчивый взор на задний двор – туда, где во время своего ночного бегства он плутал в высокой густой траве и зарослях кустарника, – пробормотал себе под нос:

– Кажется, Алина назвала её Мэнсоном… Да, да, именно так: Мэнсон!

– Мэнсон? – услышав его бормотанье, повторил Стас. – Сатана Мэнсон! Ну что ж, подходящая кличка для собачки маньяков-психопатов. Эта девочка, судя по всему, не лишена чувства юмора… Эх, как жаль, что мне так и не удалось познакомиться с ней! – воскликнул он с искренним огорчением. – Думаю, нам было бы о чём поговорить… А может, и не только поговорить…

Он опустил голову и, сдвинув брови, призадумался о чём-то. Затем поднял глаза на приятелей и с разочарованным видом развёл руками.

– Ну что ж, ребятушки, как ни печально это признать, но мы, судя по всему, опоздали. Птички упорхнули из клетки! Да это и неудивительно: слишком долго мы обсуждали, спорили, пререкались, вместо того чтоб дело делать. Вот и дообсуждались! Сами виноваты… особенно некоторые любители подискутировать, – вполголоса процедил он, метнув сердитый взгляд на Димона.

Тот, как и не раз до этого, когда его атаковал Стас, лишь равнодушно повёл плечами и ничего не сказал.

Стас демонстративно отвернулся от него и вновь, с ещё большим вниманием, принялся рассматривать дом, медленно поднимая цепкий, изучающий взгляд от ступенек крыльца до конька высокой двускатной крыши, на котором сидел огромный иссиня-чёрный ворон с длинным острым клювом и небольшой «бородкой» на шее, косивший блестящие глаза-бусинки на бродивших внизу людей. Окончив осмотр, Стас мотнул головой и обернулся к Гоше.

– Слышь, Гош, ставни вчера были закрыты?

Гоша, снова выведенный его вопросом из задумчивости, взглянул на запертые, перекрытые железными завалами ставни на первом и втором этаже и наморщил лоб, припоминая.

– Вроде нет… – не очень уверенно сказал он. Но, подумав ещё минутку, более убеждённо произнёс: – Да, точно, окна были открыты!

– Угу, – промычал Стас, ещё более хмурый и недовольный, чем прежде. – Собаки нет, ставни закрыты… Значит, точно слиняли… Хотя чего я, собственно, ожидал? По-другому и быть не могло. Они ж не идиоты, в конце концов. Поняли, что надо делать ноги. Они, очевидно, теперь уже далеко и больше сюда не вернутся… Ну что ж, братва, – повысив голос, обратился он к приятелям, уже слегка заскучавшим и бесцельно топтавшимся на месте либо слонявшимся вокруг, не зная, чем себя занять, – нам не в чем упрекнуть себя. Мы сделали всё, что смогли! Явились сюда, как только всё узнали… хотя, конечно, могли бы и побыстрее, – опять косой, недоброжелательный взгляд на Димона. – Но сделанного не исправишь. Как случилось, так и случилось… Извини, братан, не удалось нам поквитаться за тебя, – сказал он, подойдя к Гоше и похлопав его по плечу. – Значит, не судьба. Радуйся, что хоть жив остался. Похоже, в рубашке ты родился: выбрался из такой передряги… почти невредимый!