скачать книгу бесплатно
Марина мой смешок восприняла на иной лад.
– Смеётесь? Вам кажется, что причина «просто нравится» – недостаточная, чтобы терпеть издевательства строптивого этажа?
Я затолкал в рот остатки надкушенного квадрата и жестами попросил разрешения сначала прожевать.
– Жуйте, жуйте,– спокойно сказала Марина, приподняла крышку сковороды. Разогретое месиво вкуснее пахнуть не стало.– Жуйте, жуйте…– теперь уже пропела она. И опять,– жуйте, жуйте. Ко всему можно привыкнуть, Арсений,– она снова перешла на речитатив,– мне нравится эта квартира, для детей она – главное приключение детства, возможность поиграть в космический корабль или в необитаемый остров, где надо выжить с одной флягой воды и парой сухих галет. Разумеется, вода никуда не исчезает, и холодильнику я не даю пустеть – спасибо мужу, он зарабатывает. Зарабатывает,– снова протянула она нараспев и задумалась. Казалось, она напевает именно тогда, когда её размышления не сходились с речью. Чтобы не позволить искренним мыслям прорваться наружу, она ставит на репид последнее сказанное слово. Отвлекает собеседника.– Он святой человек, мой муж.
Очередное упоминание о святости мужа. Она похоже себя, а не меня убеждает в этом.
На окне заколыхалась марля – от комаров. Я заметил её краем глаза, и мне на миг почудилось, будто на улице не на шутку разыгрался буран. Но нет, спокойный летний ветер не забросал кухню снегом. Солнечный луч, просеянный через марлю, полюбовался собой в серебристых кастрюльных боках, побликовал на стеклянной крышке от сковороды в Марининой руке, покачался на моём чае.
Ручки комода отбрасывали тени, похожие на трёхлистный клевер или карточную масть крести, будто отпрянувшие от тёплого солнечного прикосновения, и лежащие несколько наискось.
Пока Марина резала огурцы и помидоры для вечерней трапезы супруга, я погрузился в раздумья.
У Женьки исследование, у Миши – гости, которые его кормят, Марине здесь просто нравится. А у Веры? Что её держит на исчезающем этаже? Ладно, сорокалетняя женщина привыкла, смирилась, ничего больше не ждёт от жизни, но Вера – моя ровесница! Почему бы ей не вязать медведей в другом месте? Надо спросить.
– Что, торт не понравился?
– Ненавижу вафли,– я не стал лукавить. Мне и чай не понравился. Но этого я вслух не сказал.
– Может быть, тогда бефстроганов? – она выключила газ.
Ага, значит «Мурня» для мужа в Маринином исполнении – это бефстроганов.
– Вот и Антоша!
В двери повернулся ключ. Из прихожей в кухню вошёл мужчина, пару раз виденный мною со спины и никогда – с лица (фото не в счёт). Одет он был в строгие классические брюки, измятые в дороге, и синюю футболку – навыпуск. Она была ему маловата. Округлый живот приподнял ткань, так что из-под синего материала была видна белая полоска кожи. К своим сорока с небольшим (хотя с чего я взял, что им по сорок?) он был полностью седой. Почему-то это лицо казалось мне знакомым. Не по фото и не по случайным встречам на лестнице…
Один мой приятель, в отличие от меня, обладает хорошей памятью на лица. Он говорит: бывает встретишь человека, точно знаешь, что видел его где-то и память начинает тасовать колоду портретов, перебирает, вглядывается, вдумывается. Поначалу ты хочешь просто выбросить из головы назойливый неуместно загрузившийся поиск соответствий, а потом становится интересно вспомнить, кто же он, случайный прохожий, с которым вам довелось быть знакомым всего лишь настолько, что памяти приходится рыться в закромах. И вот наконец, спустя несколько часов, а порой и дней, она выдаёт тебе ответ: это же продавец игрушек из магазина напротив. В детстве он продал тебе сломанную машинку. Ты больше никогда не просил маму сводить тебя в тот магазин, опасаясь снова столкнуться с бракованным товаром, но продавца, как выяснилось, запечатлел на всю жизнь.
– А знаешь, пожалуй, главный минус хорошей памяти – фиксировать даты.
– Что в этом плохого?
– А вот представь, ты помнишь дни рождения всех друзей и приятелей, даты свадеб, появления на свет детей – первого, второго, третьего.
– Ну?
– И вот наступает момент, когда ты всё это помнишь, а поздравлять не хочешь. Тогда память вступает в схватку с совестью и вместе они рождают неискрениие слова в адрес именинников.
Ну и зачем мне такая морока, скажите на милость? Мне повезло, память у меня дырявая! Поэтому я тут же выбросил из головы мысль о возможных дополнительных встречах с Антоном Огарёвым.
– Чаем балуетесь? – спросил он, бросив на меня раздражённый взгляд, потом сурово посмотрел на жену, словно она каждый день чем-то и с кем-то балуется.
– Думаю, мне пора,– я поднялся из-за стола.
– Безусловно,– подтвердил он,– всякий человек, пришедший с работы, имеет право на отдых без посторонних!
И он опять посмотрел на меня с неприязнью. Честное слово, ещё один такой взгляд, и я сниму с Веры всякие подозрения. Человек с таким взглядом в мой адрес вполне мог написать на двери «Убирайся». Только зачем ему это?
«Ага,– одёрнул я сам себя,– это не Антон Огарёв написал, а его дети, вернувшиеся специально ради этого на минутку из лагеря. Попахивает паранойей. Человек просто устал на работе и хочет поесть, вытянуть ноги, возможно раздеться, возможно даже догола, мало ли у кого какие привычки, а тут на кухне непрошеный гость. Он радуется, что этаж – на месте, не исчез, вот сейчас будет заслуженный отдых, а нужно общаться с незваным соседом. А что, если этаж исчезнет прямо сейчас и этого парня придётся развлекать невесть сколько? Именно такие мысли, вероятно, сейчас в голове у Марининого мужа, а вовсе не приступ немотивированной ненависти. Хватит сочинять».
«Они все, словно неизлечимо больны»,– Таня права.
Я простил Антону недобрые взгляды, а Марине невкусный торт и чай. Кажется, так нужно относиться к тяжело больным: с пониманием и сочувствием.
А слово «убирайся» вообще может быть предназначено тем, кто сдаёт мне квартиру.
Глава 9
Вера нашла меня в торговом центре.
Рабочий день мой проходил однотипно: выкрики про приработок (вероятно так никто и не заинтересовался работой, иначе бы раздачу листовок прекратили). Роль зазывалы мне позволялось прекращать только на время обедов и коротких отлучек по естественным надобностям. Я приноровился осведомлять людей о свободных вакансиях, не отрываясь от экрана смартфона и даже во время телефонных разговоров. Просил, например, тётю:
– Прости, мне надо обратиться к толпе с призывом.
Отводил трубку, горланил нужный текст и возвращался к родственнице, от души веселившейся и столь же искренне недоумевавшей: кто придумал для меня корявую фразу?
Я как раз закончил разговор с тётей Люсей (дядя тоже добавил пару слов, скупых и очень мужских). С дядей проще: перед ним не надо отчитываться за то, что ел, во что одет и отвечать на вопрос: хорошая ли Таня девочка? (Тётя от него так и не отказалась). Дядя знает, что я уже взрослый мальчик и могу общаться с девочками не только хорошими.
По голосам родственников я понял, что они скучают и что гордятся моей самостоятельностью.
–Домой пока не собираешься? – уточнил дядя несколько напряжённо, и мне показалось, что он облегчённо вздохнул, услышав отрицательный ответ. Верно, я тот ещё засранец, столько лет сидел на шее у родни.
– Ну целую тебя, Арсюша, родной,– это снова тётя,– развлекайся, мальчик. Гуляй!
– Ага,– коротко бросил я, потому как пришла пора снова кричать про приработок и вдобавок в поле зрения появилась моя странная соседка из 96-й квартиры. Она шагала вдоль витрин с одеждой, не глядя на манекены. Её однозначно не интересовало, во что предпочитает наряжаться прогрессивный, хоть и провинциальный, Ямгород. Стиль для себя Вера давно уже выбрала.
Сегодня на ней снова была юбка. Другая. Но снова длинная. И снова тёмная. На сером фоне хаотично разбросаны ромбы в крапинку. Такое ощущение, что на юбку уронили коробку с обгоревшим до углей печеньем «Земелах» с белыми точечками почему-то не расплавившегося сахара. Рубашка вроде прежняя. Вязаной кофты нет, оно и понятно: жарища! Я сам сегодня в коротких шортах и майке (скинуть бы их и сбежать на пляж, но такового в Ямгороде нет).
– Я пришла не к тебе,– без приветствия предупредила она.
– Я всё равно не могу отвлечься от работы,– и я гаркнул ей почти в лицо,– приработок! Приработок в торгово-развлекательной структуре!
– Я в зоомагазин,– тихо сообщила она,– мне очень хочется посмотреть на…
– Козлика Боню? – перебил я.– Он всем нравится. Славный.
– На дискуса,– договорила она.
– На кого? – эту барышню козлом не заинтригуешь.
– Рыбку в аквариуме.
Мы опять стояли друг против друга. Опять киношно. Так стоят герои под дождём, например, когда встречаются случайно, и она не брала с собой зонта, а он почему-то не помнит, что брал. И они не замечают дождя, глядя друг на друга, но при этом ни он, ни она не решаются приблизиться, дотронуться, обнять.
– Приработок,– прокричал я, чтобы остановить нафантазированную съёмку,– приработок в торгово-развлекательной структуре!
И даже сунул листовку девчонке в изодранных вдрызг джинсах. Немного полюбовался «вдрызгом» и перевёл взгляд на Веру.
– Я могла бы дождаться тебя, чтобы вместе пойти домой.
– Я заканчиваю через полчаса,– капризничать и ломаться мне не хотелось.
–Мне хватит. Ты будешь здесь же?
– Я могу зайти за тобой в зоомагазин.
– Не нужно.
– Как скажешь.
Я проводил Веру взглядом, потом почти насильно впихнул нескольким покупателям листовки с абракадаброй. Ага, так прям они и мечтают работать в торговом комплексе!
Мы дошли до дома.
– Зайдёшь ко мне, если этаж на месте? – спросила Вера.
– Зайдёшь ко мне, если этажа нет? – в тон ей ответил я.
Она покачала головой.
– А я зайду! – весело откликнулся я.
Ничего ж не теряю: шагну за порог и снова буду выставлен вон.
Но, видимо, один финт Вера не повторяет дважды.
Я прошёл в комнату. Вера задержалась в коридоре. Мой взгляд тут же привлекла швейная машинка, укрытая деревянным колпаком. У моей бабушки была такая же. Я словно видел сквозь колпак гладкие блестящие изгибы с иностранными надписями, штырьки для катушек, серебристый вращающийся валик сбоку. Иглу приводила в движение ножная педаль – качающаяся вперёд-назад широкая площадка, на которую можно поставить сразу обе ступни. Как в детстве, у бабушки, я тут же босой ногой втихаря нажал на педаль. Под колпаком заурчало, словно в голодном желудке. Стрекотня иглы затихла, и я опять качнул педаль.
Вера появилась в комнате, когда я решился приподнять колпак.
– Никогда не трогай мою швейную машинку.
Я вернул колпак в исходное положение, а Вера тут же схватила спицы, лежавшие в кресле, и принялась вязать. Возможно, ей мнится, что я начну приставать немедля, и она воткнёт мне вязальную принадлежность в печень?
– Ещё один медведь? – уточнил я. По набору петель пока ничего нельзя было понять.
Я сел в соседнее кресло. Нас разделял торшер с полкой-столиком и плафоном, будто собранным из больших жёлтых чипсин с загнутыми краями. Кнопка включения света у него снизу. Знаю такой. Сейчас он не горел, не работала и двухрожковая люстра.
На столике ещё одна пара спиц и несколько разноцветных клубков. На подоконнике тоже клубки и спицы: некоторые в упаковках. Стопка журналов о шитье и вязании. И книга, толстая. Кулинарная. Мне не надо даже вставать с кресла, чтобы увидеть покрытую золотистой корочкой запечённую курицу на обложке.
– Любишь готовить? – спросил я. Мне казалось, что мы пытаемся соединить диалог мифическим клеем с Мишкиных подошв – тем самым, которого нет. Потому и диалог не клеится.
– Говорила же: людей ем.
Я всё-таки встал с кресла и взял книгу в руки. Может, она какая-то особенная? Для тех, кто ест людей? Нет, обычная. Ладно, оставим тему Вериного каннибализма до лучших времён.
– Связала бы лучше козлика Боню или своего любимого дискунса.
– Дискуса, а не дискунса. Не хочу.
– А медведей вязать не устала?
Я ещё полистал кулинарную книгу. Обыкновенная, как многие: закуски холодные, закуски горячие, первое, второе, десерты…
– Слушай, а людей ты готовишь по обычным рецептам или импровизируешь?
– Я не готовлю людей, а ем,– она сказала это чуть раздражённо. От вязания не отвлеклась.
– Плохо есть, не приготовив,– пробормотал я и вдруг рассердился,– людей она ест, хорош пургу нести! Расскажи нормально.
– Не расскажу.
– Тогда хоть вязать научи. Сяду рядом с тобой. За ночь игрушек наделаем больше, чем целая фабрика.
– На подоконнике есть литература. Интересно – читай, учись.
Я взял наугад журнал из стопки и открыл на первом попавшемся месте.
– Давай хоть свет включим? Ты вяжешь впотьмах, я в темноте читать пытаюсь. Странноватая парочка.
Она пожала плечами, а я, нащупав кнопку снизу торшерного столика, включил свет и опустился в кресло с журналом.
– Итак, что тут у нас? Пышный столбик, пышный недовязанный столбик, оттянутая петля, пико вниз, скрещенный столбик с накидом, двойной недовязанный столбик с накидом,– читал я вслух.
Во-во, это будто про нас, это мы – двойной недовязанный столбик с накидом. Сидим тут вдвоём, но ничто нас не связывает и при этом Вера меня, похоже, опять киданула. Пригласила и не выгнала вроде, а всё равно что выгнала. Лучше б и выгнала. Сиди, читай журналы. Всю жизнь мечтал медведей вязать.
Я послюнил палец и перелистнул страницу:
– Так, жакет, ага, джемпер, понятно… Блузон, блузон с пелериной…– перелистал дальше,– «делают накид, крючок вводят в цепочку, вытягивают петлю и так повторяют 4—5 раз»… К утру научусь, это ж очень просто,– позубоскалил я.
– Я по кулинарной книге смотрю, на какое блюдо человек похож. Каждого нового знакомого так сравниваю,– поделилась Вера.
Я оторвался от журнала, перевёл глаза на девушку со спицами, она, не обращая на меня внимания, сосредоточенно делала тройные накиды. Шучу. Не знаю я, какие там накиды она делала и делала ли вообще. Вязала, короче.
– И многие люди похожи на блюда из кулинарной книги?
– Нет, не многие.
– Удивительно,– я не знал, как отреагировать на неожиданное признание, поэтому начал ёрничать.
– Немного всё-таки готовлю, ты прав,– продолжала Вера,– Если мне кажется, что человеку не хватает каких-то ингредиентов, чтобы быть похожим на выбранное блюдо, я предлагаю ему измениться.
– И как это выглядит? Милый, мы можем быть вместе, но в тебя следует добавить банку зелёного горошка и упаковку крабовых палочек? И соды, совсем чуть-чуть, на кончике ножа?
– Почти,– серьёзно подтвердила Вера,– составляющие блюда это те же черты характера. Скажем, если сухарь обмакнуть в яйцо и пожарить, а потом посыпать сахаром, получится нежнейшее угощение.
