скачать книгу бесплатно
– Будь первым.
– Да запросто. Пойдём.
На всякий случай я поднялся ещё на пролёт. 97, 98, 99 и 100-я квартиры. Пятый этаж. А внизу третий. Четвёртого нет.
– Когда просто захлопнется дверь, можно вызвать слесаря,– вздохнул я,– а когда исчезает этаж, кого вызывать?
– Дух архитектора, построившего такой странный дом,– пошутил Миша.
– Прошу,– я впустил его в квартиру,– не обидишься, если я после ужина не стану развлекать тебя светскими беседами, а сразу завалюсь спать?
Миша пожал плечами:
– Ты у себя дома. Делай что хочешь.
Разбудил меня грохот. Съёмную однушку сотрясал шум, состоящий из телевизионной мешанины: заставок телешоу, громких рекламных слоганов, звуков погони и перестрелок, рыданий очередной несчастной сериальной страдалицы.
Миша сидел по-турецки в трусах, но уже без майки и шлёпанцев на второй половине большой кровати и бесперебойно щёлкал пультом, вероятно мечтая проверить, насколько хватит батареек. Ещё один исследователь нашёлся!
Комната то освещалась, то погружалась в кратковременную тьму, мелькание телеканалов отражалось в Мишиных зеркальных очках. Телевизор заваливал нас кадрами, и, казалось, что мы ненароком уронили на себя огромный стеллаж в супермаркете: столько бросилось в глаза ярких картинок.
Мише, похоже, нравилось терзать пульт и доставляли удовольствие все кнопки, кроме той, что понижает уровень громкости.
Я приподнял голову.
– Я разбудил тебя? Прости,– повинился гость.
– Да не то чтобы…– теперь мы уже оба сидели рядом по-турецки. Я вдруг обратил внимание, что на плече у Миши забавно растут волосы: так, словно он ещё недавно сидел в парикмахерском кресле и забыл принять душ после стрижки. А остальная спина безволосая. Это меня позабавило. Отобрать бы пульт, надавать полуночнику по башке, выключить телик и завалиться спать! А не волосами на плечах забавляться. Но нет, я продолжал слушать телекакофонию, потирая заспанные глаза и со вкусом зевая. Кадры продолжали вылетать, словно голуби из ящика фокусника. Хлоп – белый голубь: следующий канал, хлоп – чёрное дно ящика: передышка между каналами.
– Хватит фоткать меня телевизором,– наконец не выдержал я.
– Фоткать телевизором…– Миша хихикнул.
– Ну да, щёлк-щёлк – и вылетает птичка.
Кажется, я ненадолго задремал: прямо так, сидя по-турецки.
– Чего тебе не спится? – пробурчал я. В моём сознании сплелись в нелепое видение сон, явь и ошмётки телеэфира.
– Не уснуть в тишине. Я привык, что в моей квартире вечные тусовки. Даже шахматисты всё время бубнят что-то. Так что спать я привык под аккомпанемент звона бутылок, драк, хохота, чужого секса. Что я тебе рассказываю, ты сам видел, что у меня дома делается.
Я откинулся на спину и потянулся.
– Чёрт с тобой, всё равно уже разбудил. Сделаю себе чаю. Вернусь и посмотрим какой-нибудь фильм. Только, чур, не щёлкать и громкость всё-таки сбавим! Будешь чай?
– Ага.
Разумеется, когда я вернулся, этот негодяй уже спал – на моей подушке, придавив руку с пультом внушительным животом.
Я бросил на приятеля одеяло, выпил за двоих чаю и до утра таращился осоловелым взглядом в предрассветные новости и прочую чепуху. Пару раз прилёг, пытаясь укрыться от звуков подушкой, но это не помогало. Сон не шёл. Мне необходима была тишина и темнота. Даже служба в армии не приучила меня засыпать где попало. Вернее, на год приучила, но через некоторое время после возвращения приобретённый навык поблёк, а потом и стёрся вовсе.
Стоило мне погасить экран, как Миша вырывался из-под одеяла, словно бомба, реагирующая на тишину. Бомба пучила на меня несоображающие глаза и взрывалась беспокойной речью:
– Что? Что случилось? Почему стало тихо?
Я смиренно врубал агрегат, немного прибавлял громкость и только тогда сосед снова засыпал. Двух эпизодов за одну ночь мне хватило, чтобы понять: спать без телевизора Миша не станет. А пары таких ночей оказалось достаточно, чтобы решиться временно съехать из квартиры.
Этаж упорно не возвращался.
Я вручил Мише ключи, велел поливать цветы и позвонить мне, когда его жилище нагостится в неведомых просторах. А сам собрал всё необходимое и сбежал к Тане.
Когда тётя снова позвонила, я необдуманно ляпнул на привычный вопрос о Танечке:
– Отличная девочка. Живём уже вместе. Женюсь скоро.
– Женишься? Костя, Костя! – голос тёти наполнился радостью. Она не отвела телефон в сторону, и громко произнесённое дядино имя стремглав бросилось на меня из трубки.– Костя, ты слышишь? Наш мальчик скоро женится.
Моя ложь с тётиных уст залилась мне в ухо. Оттуда – в мозг. И я понял, что сглупил.
– Тётя… Тётя Люся… Подожди. Я просто пошутил.
– Понимаю, понимаю,– она перешла на заговорщический шёпот,– пока это тайна, да? Вы никому пока решили не сообщать?
– Нет… Не совсем… Не так… Не мы…– блеял я.
– Поняла! – снова прошептала она.– Ты ещё не сделал предложение. Танечка тоже не в курсе. Я унесу твою тайну с собой в могилу! Я рада за тебя! Пока, мой дорогой.
Я положил трубку, думая только об одном: есть ли в Ямгороде курсы с названием «Как научиться вовремя затыкаться, чтобы не наболтать ерунды?»
Глава 12
Оказывается, мороженое может согревать! Главное, есть его в подходящей компании.
Таня и Арсений сидели рядом за столиком ресторанной зоны торгового комплекса. Они купили новые босоножки. Старые, хоть и невероятно удобные, до неприличия истрепались.
Сейчас Арсенька уплетал гамбургер невообразимых размеров, время от времени прихлёбывая апельсиновую газировку из стакана-исполина. Таня ограничилась порцией мороженого: три шарика, разных на вкус, но все ядовито-нереалистичных цветов. На дне креманки подтаявшее мороженое смешалось, и Таня продолжала закручивать разноцветные завитки пластиковой ложечкой. Интересно, есть ли в мире что-нибудь вкуснее мороженого, оставшегося на донышке?
Арсений ел, хотя всё больше ему хотелось отложить гамбургер и понаблюдать: если не за Таней (это было бы удобнее, окажись они напротив, а не рядом), но хотя бы за её руками, смешивающими фантастические краски в вазочке с мороженым, словно для задуманной сюрреалистической картины.
А Таня грелась. Мороженым. Вот уж глупость! Мороженым не греются. Оно холодное. А ей, Тане, именно сейчас наконец-то стало тепло – впервые со дня захвата. Слово-то какое: «захват». Кто-нибудь мог бы подумать, что было масштабное нападение, толпы вооружённых террористов, штурм и люди в масках. Ничего этого не было. Может, это и не захват вовсе? Ерунда какая, медсестру пациент в чулане ножом удерживал.
Таня вздрогнула и положила в рот ложечку спасительного мороженого. И, будто невзначай, коснулась под столом ноги Арсения. Не в мороженом дело. Не греются мороженым, нечего придумывать! А вот Арсенька… Арсенька греет.
Девушка отметила, что после событий минувшего четверга он стал смотреть на неё по-новому. Серьёзно. Вдумчиво, что ли? Взросло? Раньше интересовался ею бегло, выхватывал только самые интересные строчки, а теперь вычитывает её, Таню, с карандашом, как текст, в котором стоит разобраться получше. И, кажется, он сравнивает ту Таню, что была до четверга, и нынешнюю, воскресную. Может, стоит попробовать дружбу с расширенными функциями перевести в нечто большее? Во что-то серьёзное? Не просто возиться с фотографиями и ложиться из интереса в постель?
Таня одёрнула себя. Ни к чему хорошему это не приведёт. Странное противоречие жило в ней: безгранично верить в него, в Арсения, и столь же отчаянно ему, Арсению, не доверять. Он способный, он необычный, при желании может свернуть горы, но…
Мама его защищала. Она сказала Тане:
– Я плохо знаю этого юношу, доченька, и основываюсь только на твоих рассказах, но хочу поделиться с тобой следующими соображениями: категоричный человек, Танюш, лишает себя оттенков жизни. Арсений не категоричный, он любит жизнь, хочет попробовать и «да», и «нет», и «наверное», и в силу молодости получать всё это одновременно. В конце концов, жажда знать как можно больше о жизни и делает человека глубже, опытнее, духовнее. Движение к одной-единственной цели в жизни – скучно и однообразно. Нужно успевать оглядываться по сторонам, замечать окружающие пейзажи, останавливаться для перекусов и бесцельного созерцания. Скажем, ты пришла в парк аттракционов и решила покататься на конкретной американской горке, а она – самая популярная в парке, к ней, разумеется, огромная очередь. Ты отстоишь в очереди, прокатишься, не факт, что получишь то удовольствие, которого ожидала, а после будешь рассказывать: ужасный парк, скучный, огромные очереди, аттракционы не оправдывают надежд. А найдётся кто-то, кто возразит: правда? А мне там очень понравилось, я занял очередь и, пока она ползла, покатался на десятке других каруселей, выпил газировки, съел хот-дог и сладкую вату. Чувствуешь разницу? Вот Арсений из второй группы. Прости ему кажущуюся инфантильность, никто не впитывает знания с таким же удовольствием и столь же глубоко, как дети. Ты у меня взрослая за двоих, так что этого ребёнка ты способна воспитать сама.
Таня снова перемешала многоцветный коктейль в креманке. Мороженым это точно уже не назовёшь. Попробовала на вкус.
«Может, ну её? – подумала Таня.– Эту веру в него, и веру – ему. Достаточно теперь одной-единственной веры – в нас?»
Арсений смял и бросил обёртку от «многоэтажного» бутерброда на поднос. Вытер губы и пальцы салфеткой. Его разбирало прежнее любопытство, хотелось задать Тане много вопросов о событиях четверга, но он не позволял этому прежнему любопытству управлять собой. Таня не захочет говорить о случившемся, Арсений не сомневался. Если она не хочет, значит не надо. Когда он только успел стать настолько чутким?
«У неё опасная работа,– думал Арсений,– опасная и неблагодарная. Что вообще может заставлять так любить других людей, чтобы становиться медиком? А если бы старикану пришло в голову убить Таню из зависти к её молодости и здоровью, от злости, что ей жить да жить, а он – дряхлый, смрадный и неопрятный – вот-вот испустит дух? Почему-то совсем не жаль было его, когда он умер. Это нормально? Наверное, в кино (да что ж я всё время про кино в последнее время?) налетела бы бригада реаниматологов или как их там. Начался бы план-перехват смерти. Крики, суета, всякие: «Мы его теряем!» Лучше бы уж врачам говорить: «Мы его ищем». Ищем в этом мире, но больше не находим. А теряет себя человек сам. Человек – сам себе исчезающий этаж. Всю жизнь человек делает что-то, чтобы однажды над ним прозвучала известная фраза: «Мы его теряем». И разве кто-то из медиков виноват, что его уже невозможно найти? Разве кто-то вокруг виноват, что старику приходится выпрашивать последнее желание столь изощрённым способом? И встреча с родными происходит в экстремальных условиях, а не в мягких подушках? Возможно, он сам всю жизнь на перекрёстках выбирал не ту дорогу, потому и пришёл не к семейному уюту, а к унылой больничной койке? Не к искреннему теплу родных и близких, а к профессиональной вежливости окружающего персонала? Может быть, не стоит терять себя в личной биографии, чтобы потом тебя не теряли на операционном столе? Работа медика – как ходьба по канату, только без перша в руках, зато с пациентами на закорках! Канат пружинит, вибрирует от каждого шага. И слышен откуда-то гул наблюдателей, шум толпы. И вокруг летает невидимый дух, который однажды вдруг заставляет седока расцепить руки и упасть. И медик зашатается, но Невидимка поддержит под локоть и тихо шепнёт: «Стой, держись. Тебе ещё не единожды необходимо проделать этот путь и пронести над пропастью тех, кого ещё можно спасти». А толпа уже трясёт канат, мечтает, чтобы медик свалился следом… Опасная у Тани работа. Опасная, но любимая. И дело, наверное, не в людях. Ни за что не поверю, что людей можно настолько полюбить. Дело в адреналине, в вибрациях каната, в зловещей непредсказуемости: донесёшь – не донесёшь? Дело в эмоциях. Здесь весь спектр от сумасшедше-радостного усталого «ура, я сделал это» до безысходно-тяжёлого «не смог, уронил».
Арсений повернул голову, Таня тоже оторвалась от импрессионизма в креманке.
– Что? – она держала его взгляд своим. Ей казалось, что эти два взгляда медленно связываются в неразрывный узел.
– Ничего,– Арсению не мерещились узлы, но он знал, что не хочет сейчас отводить глаза.
«Плевать на Веру,– подумал Арсений.– На её разговоры о кулинарии, вязаных медведей и попытки испытать судьбу с помощью исчезающего этажа. Остаться с Таней? Но теперь нельзя. Теперь Вера – спасительница, помощница. Она оказала услугу, её нельзя так просто бросить».
Нет, третью, заключительную попытку он использует, несмотря на то, что быть с Таней – легче, что быть хочется именно с Таней, а не с Верой. Прав Миша, ох, прав: в соседке из 96-й квартиры его, Арсения, интересовала только загадочность! Неприступность. Что было бы предложи ему Вера секс так же просто, как Таня? Ещё одна ночь с посторонней – только и всего. Но шанс использовать надо, хотя бы для того, чтобы ещё разок поискать мимические изъяны…
В эту секунду Таня уловила в глазах Арсения прежнее выражение: озорство, любопытство, желание влезть, куда не следовало бы. Что он там прожевал в мыслях? А что-то ведь прожевал, проглотил и начал переваривать! Всё-таки Таня ему не доверяет…
– Тань…
Я пялился в ноутбук, дорвавшись впервые за месяц до любимой сетевой игры.
Сонная нотка в голосе заставила меня повернуть голову от экрана и устыдиться:
– Разбудил, что ли?
Таня свернулась калачиком под одеялом. На тумбочке – дамский роман, раскрытый на нужной странице и уложенный пёстрой обложкой вверх. Свет от ночника стекал на красочную картинку мягкой тягучей каплей цвета оливкового масла. Под книгой, словно под крышей маленького уютного домика, скрылись наши мобильные телефоны.
Пару минут назад Таня ещё совмещала болтовню со мной и чтение. Когда успела задремать?
– Я хочу яблоко. Тебе принести?
– Принеси,– мурлыкнула она.
В холодильнике у Тани был порядок. Овощи-фрукты в поддоне, яйца в специальном отсеке, соусы типа кетчупа, майонеза, хрена, горчицы и прочего – на дверце, кастрюля с супом, сковорода с котлетами – на полках, рядом упаковки йогуртов, палка колбасы, треугольник сыра, паштет в жестяной баночке.
Я честно выдвинул ящик с яблоками. Посмотрел на розовато-зелёные глянцевые бока, и вернул поддон на место. Моё внимание привлекла{ }сковорода. Я залез под прозрачную крышку рукой, схватил котлетину и с удовольствием откусил. Что мне какие-то яблоки?
Крышка-предательница после моего вторжения легла не так плотно, как прежде и, не успел я закрыть холодильник, как она съехала набок, поползла и вот уже с грохотом приземлилась на пол.
– Эй,– донеслось из комнаты,– если ты не знаешь, как выглядят яблоки, вернись в комнату, я найду тебе картинку в Интернете. Самой мне к тебе идти лень. А котлеты оставь на завтра!
–Уже почти завтра,– ответил я.– На часах без трёх минут полночь!
Теперь уже не вороватым, а самым хозяйским жестом, я достал сковороду и соорудил бутерброды для двоих, щедро обмазав каждый всем набором соусов, обнаруженных в холодильнике.
Наверное, таков девиз нашего нынешнего дня: сиди рядом и жуй. Мы сели и стали жевать. Таня свесила ноги с кровати, набросила на них одеяло, поворчала на обилие майонеза и кетчупа, стряхнула половину на тарелку, но всё же не без аппетита перекусила.
Мы жевали, и это было не по-киношному — обычно, по-человечески. К тому же мы один раз сегодня уже ели, вряд ли режиссёрам пришло бы в голову нас накормить ещё раз. Только в жизни люди, вернувшись из кафе, могут соблазниться содержимым домашнего холодильника. А для кино это – фи, бытовуха.
По-киношному всегда было с Верой. Сплошной арт-хаус. С ней бытовуха не прокатит.
Я откусил от бутерброда, измазавшись соусом, тут же вытер губы широким движением руки. Нагоняй от Тани не заставил себя ждать.
– Арсенька, салфетки же есть. Принеси.
– Да ну, лень,– отмахнулся я,– да и салфетки эти – девчоночьи примочки.
– Знаешь, Арсенька, некоторые вещи совершенно не умаляют вашего мужицкого супергеройства. Вот, как салфетки. Или прихватки. Ну зачем мучиться, тащить горячий противень голыми руками? Чтобы потом геройствовать в ожоговом центре? Это всё равно, что я стану кичиться перед начальством умением ставить клизмы без перчаток!
Я на миг перестал жевать. «Клизмы без перчаток» не добавили аппетита. Но за салфетками всё-таки не пойду.
–Тогда не забудь вымыть руки, прежде чем ляжешь в постель. Предплечье в кетчупе не относится к числу моих любимых блюд.
Слово «блюдо» напомнило о странноватой соседке с исчезающего этажа. Может, предложить Тане игру: раскладывать на ингредиенты всяких родных и приятелей? Кого угодно: дядю и тётю моих, например, или учительницу геометрии, скажем. Какие они блюда? Наверное, интереснее было бы обсуждать общих знакомых, а таких у нас с Таней маловато.
– Тань…
– Что, хочешь предложить мне ещё одно яблоко? Не стоит, опять ведь обманешь!
– Я о другом хотел поговорить. О Вере…
– О религии?
– Нет, о Вере Выгодской, о девушке из 96-й квартиры.
– О твоей девушке? – Таня жевала котлету.
– Она не моя девушка. Но может ею стать,– я хватанул кусок бутерброда, особенно щедро сдобренный горчицей. Прослезился и часто задышал, стараясь унять огненную горечь во рту.
– Благословения моего ждёшь? Очень трогательно. Слёзы, одышка! Я оценила твоё доверие.
– Ты не против? – я продышался и отёр слёзы.
– Чего? Ваших отношений? Нет, не против. Я ведь тоже не твоя девушка, Арсенька. Эх, горчица и правда ядрёная.
«Хорошо, что есть горчица,– подумала Таня,– она позволяет мне не вымучивать улыбку, которая однозначно не получилась бы искренней».
Таня представила себе, как улыбается в несколько этапов: сначала это была бы гримаса, потом кое-как губы свезло бы наискось, выгнуло неестественной волной, и только тогда Таня старательно, по воспоминаниям, как выглядит её настоящая улыбка, попыталась бы вылепить на лице что-то хоть отдалённо похожее. Мастерство скульптора сейчас наверняка изменило бы: ни красивых изгибов, ни правдоподобной естественности. Поэтому просто счастье, что Арсений затеял разговор о сопернице под аккомпанемент горчичных жгучих нот.
– Не против, если она будет в нашей жизни?
– В нашей жизни, Арсенька? В нашей жизни ей взяться неоткуда и делать ей там нечего. Она всегда будет только в твоей жизни. Даже, если ты будешь со мной.
– Я подумал…
