скачать книгу бесплатно
– Что будешь встречаться с Верой, а ко мне по-прежнему заглядывать на дружеский секс? Хрен тебе со свёклой, Арсенька,– усмехнулась Таня,– не надо путать лёгкость в отношениях с беспринципностью и бесхребетностью. Лёгкие люди остаются лёгкими, потому что умело избавляются от всего утяжеляющего, от лишних мыслей и обид, они не удерживают до бесконечности и не вертят в голове неудачно сказанные фразы и поступки, которые выставили их в нелепом свете и точно так же выбрасывают из головы ненужные размышления о других людях. Это вовсе не значит, что их всепрощение и всепонимание безграничны, просто у них особенный инстинкт самосохранения, а в остальном они совершенно обычные. Я спокойно говорю с тобой о сопернице, не возражаю против твоего права на выбор и никоим образом на тебя не собираюсь давить. Я пускаю тебя в свой дом и в свою постель только потому, что я появилась раньше. За четверг – спасибо Вере огромное, но о тебе мы с ней переговоров вести не станем. Всё, что ты решишь, будет твоим личным выбором, но, запомни, выбором окончательным и бесповоротным. Если ты откажешься от меня в её пользу, я приму, пойму и уступлю, но не жди, что я буду ждать тебя с распростёртыми объятиями, когда ты наиграешься там и решишь поиграть в другой песочнице.
– Сама-то больно взрослая,– огрызнулся я. Меня задела фраза про игры и песочницу.– Привела меня в больницу, разрешила делать больным уколы. Очень по-взрослому. Уж и не говорю о том, что ты первому встречному секс предложила, как будто так и надо.
– Ты не первый встречный,– спокойно отозвалась она,– а вообще, некрасиво попрекать тем, что раньше тебе казалось приемлемым.
– И сейчас кажется,– я улыбнулся,– прости, это я зря с попрёками. Но подожди. Ты сказала: не первый встречный? Значит, ты и раньше про меня откуда-то знала?
– Нет, просто понравился сразу.
– Мой сосед говорит, что любовь с первого взгляда – чушь, что есть мимические изъяны, которые отвращают от лица при повторном взгляде и всё такое прочее.
– Арсенька, сейчас любовь рассматривают с точки зрения квантовой физики, а ты всё ещё веришь соседям? А насчёт расширенных функций,– она вернулась к прежней теме,– то я прекращу их выполнять, едва ты определишься с выбором. И прекращу не из уважения к сопернице и не из женской солидарности, а только потому, что однажды я сама могу найти человека, от которого мне не захочется уходить к тебе. И я не обязана буду тебе объяснять, почему халява кончилась, верно? Поэтому лучше уж и не начинать.
– А ты ещё не встретила такого человека?
– Какого?
– От которого тебе не хочется уходить ко мне?
– Нет.
– Это плохо.
– Плохо?
– Ну да,– я вздохнул,– я думал, если ты уйдёшь первая, мне будет легче определиться.
–Хитренький. Нет уж, разбирайся, пожалуйста, сам. Давай договоримся: как только ты всё для себя решишь, ты меня оповестишь. Ни на что претендовать в этой гонке я не намерена, но помни: ты мне не безразличен. Клясться в верности на этот срок я не стану, появится претендент – уйду к нему, но пока никого на горизонте нет, и я согласна ждать.
– Без ревности согласна делить меня с соперницей?
– Нет, делить я тебя не намерена. Я согласна ждать, сказала же. Некоторое время. Не всю жизнь. И что вообще за слово такое – «делить»? Вере твоей вершки, а мне корешки? И слово «ревность» мне не нравится. Ревность – это посягательство на то, что тебе не принадлежит. Из всех человеческих глупостей ревность – самая преступная. Хуже воровства, вроде как воруешь у человека его самого, его свободу, его интересы, не считаясь с ними, не уважая их, не позволяя партнёру быть собой. Другой человек – не наша собственность. Ты не мой, я не твоя. Ты не принадлежишь Вере, и сам тоже присвоить её не можешь. Поэтому и делить, передавать, как почётный кубок, дарить, отписывать по завещанию никого нельзя. Можно быть вместе. Без принуждения. Можно захотеть стать чьим-то, принадлежать кому-то. Это должно быть добровольно – и хорошо, когда это обоюдно. Но ревности при таком раскладе взяться неоткуда. Я не хочу навязываться тебе, Арсенька. Ну скажу я, что ты мне нужен, ты останешься, а потом будешь меня ненавидеть за то, что я повлияла на твой выбор.
Я не удержался и чмокнул её в нос. Тарелка в моих руках наклонилась, остатки булки и котлет, перемазанных соусами, вывалились на пододеяльник.
– Балда. Теперь придётся стирать.
– Стирка будет позже.
Котлеты потерялись в складках чумазого одеяла, словно оказались им проглочены. Мы тем временем наслаждались расширенными функциями дружбы.
«Людей я ем,– вспомнилось мне некстати,– добавляю в них недостающие ингредиенты…»
Губы… Соус… Котлеты… Танька… Какие ещё нужны ингредиенты? Это блюдо совершенно. Танька – совершенна. Без соуса и котлет. Губы пусть остаются.
Уставшие от секса, мы нашли в складках одеяла остатки еды и набросились на неё с утроенной силой.
– Тащи сковородку,– велела Танька,– доедим всё, что там осталось.
Под дамским романом заворчал мой мобильник.
Мишка.
Мы перекинулись парой слов, я положил трубку и расхохотался.
– Представляешь, этот олух сломал дверной замок! Всё не верил, что дверь можно открыть в любое время, и этаж не исчезнет. Вот и додёргался. Утром поеду к нему.
– Возьми ему что-нибудь поесть. У тебя, небось, в холодильнике шаром покати.
– У тебя скоро тоже станет пусто! – пошутил я, но Таня вдруг посерьёзнела и посмотрела на меня сурово:
– Ты бы прекращал эксперименты с этими людьми, Арсенька. Это живые люди, а не герои компьютерной игры. Ты наверное думаешь: жизнь подкинула тебе крутой квест. Никто в таком ещё не участвовал! Классная игрушка! Необычное лето! Это цинично, Арсенька. Неправильно это.
Губы… Соусы… Котлеты… Танька… А вот взрослость её тут на фиг не нужна! Может, права Вера, людей надо готовить по кулинарным книгам? Что-то добавить, что-то убрать.
Ничего не хочу убирать. Разве что одеяло с Тани (она уже снова успела в него завернуться, в чумазое). И ещё разок сексом заняться…
Сказано – сделано.
Секс – идеальное блюдо с Танькиным участием. В нём взрослости самое место.
Глава 13
– Так прямо и сказала? – Мишка хлопнул ладонями по коленкам. Он недавно проснулся, хотя день был в разгаре. Незапертая дверь его не смущала.– Правда-правда так и сказала? Согласна ждать и не против соперницы?
Я кивнул.
– Тогда ты стал заложником самого отъявленного женского вранья и одной из самых распространённых мужских фантазий. Чтобы жена и любовница знали друг о друге и мирно сосуществовали. Так не бывает. Не терпят женщины соперниц. Это претит их природе. Так что определяйся с выбором и мой тебе совет: оставайся с Танькой.
– Это почему еще? – я заупрямился.
Из коридора слышался шум – слесарь устанавливал новый замок. На плите закипал чайник – ещё минута-другая – и первые трели истеричного свиста огласят квартиру. Этот чайник мёртвого поднимет, если, конечно, кто-то живой предварительно поставит его на огонь. Мелко подрагивал в углу кухни холодильник: он съехал с подложенной под него картонки и сделался шумным.
Я принёс Мишке суп в банке, контейнер с макаронами и остатками котлет. Мы всё-таки умудрились не уничтожить их все. Ещё Таня передала бутылку с компотом. Первое, второе и третье, короче говоря. Принесённую помимо прочего пачку чипсов Мишка открыл сразу. Рассыпая кругом крошки, он затолкал щедрую горсть чипсов в рот. Потом собрал просыпанное и тоже съел.
– Потому что с Веркой – не судьба.
– У меня ещё одна попытка,– напомнил я. Мишка был в курсе нашей с Верой «Русской рулетки».
– Не в попытках дело,– приятель протянул мне шуршащий пакет, я прихватил разом десяток чипсин, одна из которых оказалась огромной. Погрузив губы в ладонь, я захрустел чипсами, словно лошадь овсом, осыпал линолеум крошками, как недавно Мишка, только я и не думал их подбирать.
– А в чём?
– Дело в том, что не судьба и всё! – Он ссыпал в рот чипсы, оставшиеся в пакете, а пакет надул и хлопнул.– Её присутствие не делает тебя счастливым, а отсутствие – не делает несчастным. Это о многом говорит. Ты не скучаешь, пока она летает вместе с этажом. И вообще, Вера тебя бесит.
– Ты никогда не видел нас вместе.
– Я слушал твои рассказы. Этого хватило. И ещё! Сколько раз ты улетал в моей квартире? Семь? Восемь?
– Наверное, да, семь-восемь…
– А с ней и одного не можешь. И без жилья остался я, а не она. Если бы судьба, то сейчас Вера сидела бы на твоей кухне и слушала, как работает слесарь.
– Вера не сломала бы мне замок.
– Зато может сломать тебе жизнь.
– Тебя послушать, так судьба мне остаться только с тобой!
– Я просто привожу аргументы. Исчезающий этаж – только яркая иллюстрация того, насколько тебе с Верой – не судьба. Можешь не приходить к ней в третий раз. Этаж не исчезнет, не жди. Есть другие двери, которые давно и плотно закрылись, и двери эти отрезали тебя и Таню от окружающего мира. Ваш с ней этаж исчез. Смотри не прохлопай удачу! Надо уметь вовремя схватить своё счастье и больше не упускать.
– Как ты?
– Как я,– он не обратил внимания на мою насмешку,– жизнь простая штука. А начнёшь закапываться в глубину, что-то важное на поверхности забросаешь землёй. Не копайся в ненужном барахле. Бросай Верку.
Я промолчал. Не брошу. Пока не брошу. Вера сама поставила условие. Если дверь откроется трижды, она уже не сможет меня удержать, я буду свободен, рассчитаюсь за помощь Тане. И не буду чувствовать себя виноватым. Всё честно. А если дверь не откроется? Всё усложнится. Но не стану пока размышлять об этом.
– Из каждого жизненного эпизода ты можешь забрать только то, что принадлежит тебе,– продолжил Мишка,– как грибы: чужие из леса не унесёшь, они спрячутся и дождутся кого-то другого. Но иногда,– он задумчиво прищурил глаза и покатал во рту серьгу на ножке,– люди приходят не для того, чтобы что-то унести. А наоборот, приносят что-то своё. Как курочка Ряба: снесла золотое яйцо, а дед с бабкой решили его уничтожить. Вот так и люди: принесут что-то новое, поначалу кажется, что это всё портит, а после новшество приживается и делает жизнь окружающих лучше. Но вообще ты меня не слушай, я тот ещё болтун.
Мы приняли работу у слесаря, я пожал Мишке руку, поводил рукой по слову «УБИРАЙСЯ», будто по надписи брайлем, прошёлся до четвёртого этажа, проверил, не вернулся ли? Не вернулся. Может, к людям с пятого заглянуть? Поспрашивать, почему они так безразлично относятся к полётам соседей снизу? М-да, Таня такого не одобрит.
– Вы тоже в 94-ю? – Молодой парень с загорелым лицом в подвёрнутых шортах цвета хаки, длинной белой майке и тоннелями в ушах поднимался мне навстречу. Кожа рук его была покрыта татуировками так густо, что создавалось впечатление будто под майкой он носит лёгкий джемпер с цветным рисунком. Зубы – крупные и жёлтые – тоже казались опалёнными солнцем. Наверное, очередной тусовщик. Поздно, клуб улетел без тебя. Или – рано: клуб ещё не вернулся.
Я ответил на его вопрос кивком. Парень поставил ногу на ступеньку, чуть наклонился вперёд и поправил подворот шортов тем движением, каким дамы в прежние века подтягивали чулки.
– Вам не кажется, что в последнее время здесь стало дороговато?
– Дороговато? – Я не понял, о чём речь. Пожав плечами, я пошёл вниз по лестнице. Парень осмотрел дверь: нет, не 94-я квартира.
Почему-то мне стало обидно за Мишку: дороговато… Человек вам хату в полное распоряжение предоставляет, а взамен всего-то и просит немного еды, шмоток и мелочи из ваших карманов. Неблагодарные.
* * *
Этаж отсутствовал шесть дней. За это время Миша успел поносить все мои вещи, включая нижнее бельё, разбить некоторое количество посуды и опустошить холодильник, вернув ему практически заводскую первозданность, во всяком случае по части внутренней пустоты. Помимо припасов, которыми снабжал его я, он подъел остатки варенья из нескольких банок (наличие плесени его не смутило), а также изрядно засахаренный мёд, хранившийся с незапамятных времён. Из морозилки исчезли пельмени, овощная заморозка и кусковой лёд для коктейлей. Я не уверен, но мне показалось – в банке тёмного стекла с надписью «Наружное», принадлежавшей то ли хозяйке, то ли прежним квартирантам, и прятавшейся в самой глубине холодильника, серого месива стало меньше примерно на треть. Была ли это мазь или маска для лица – не хочу даже думать об этом.
Линолеум в коридоре оказался обрызган зелёнкой. Я и сам толком не знал, где в этой квартире хранится въедливая изумрудная жидкость. И почему гости всегда быстрее хозяев обнаруживают всё хрупкое и пачкающееся?
Справедливости ради отмечу, что вещи после носки – стиранные вручную – висели на верёвке в ванной. Уцелевшая посуда – мытая и блестящая – покоилась в сушилке. В комнате прибрано и даже пятна в коридоре, насколько это было возможно – обесцвечены.
– Спасибо, что приютил,– Мишка на прощание обнял меня,– и прости, если что не так…
Он обвёл пространство рукой.
– Мелочи жизни,– зелёнка на полу в чужой квартире – почему это должно меня волновать?
– Кстати, последнюю ночь я спал в полнейшей тишине. Это кайф,– он довольно потянулся.
Мишка ушёл к себе, а я направился к Женьке. Он открыл мне дверь. Фланелевая пижама и зарёванные глаза делали его похожим на случайно перемахнувшего несколько десятилетий ребёнка. Пижама эта – вытертая и лишённая пары пуговиц – казалась именно увеличенной, пережившей Женькино детство, а не сшитой для взрослого. Полукруглый карманчик с кошачьей мордой вот-вот готов был отвалиться.
– Ты? Ты? – Женька задрожал и разревелся.– Ты зачем пришёл? Зачем ты пришёл, я спрашиваю!
Я был удивлён нелюбезным приёмом, огляделся по сторонам. Звонкие слова и отрывистые всхлипы разбегались прыткими шариками вверх и вниз по лестнице. Мне совершенно не хотелось, чтобы соседи вылезли посмотреть на истерику великовозрастного мальчонки во фланельке.
Я втиснул его в коридор, он опустился на корточки, рыдать при этом не перестал.
Пол в коридоре и комнате был устлан обрывками тетрадей. Тех самых «тетравей», которые были так дороги нездоровому исследователю и которые так нужны были мне сейчас. Все Женькины наблюдения оказались изорванными в клочья. Некоторые листы просто поделены надвое, другие – измельчены почище, чем это мог бы сделать шредер.
– Что ж ты наделал-то, Женёк? – я опешил.
– Это не я,– он зло заблестел на меня заплаканными глазами,– это ты наделал!
– Этажа шесть дней не было, это не я,– почему-то я стал оправдываться.
– Ты под-д-дослал ко мне этого…– волнение превратило его в одно сплошное заикание: язык, губы, пальцы, руки и ноги некоторое время конвульсировали. Я, признаться, здорово перепугался.– Т-ты повослал ко мне своего з-з-знакомого… Он т-т-тут вынюхивал, выспрашивал… А эт-т-то т-т-только моё исслевование! С-с-слышишь, моё т-т-только! Ты превал меня! Превал…
Вот так. Знаю человека всего ничего, а уже – «превал». Предал, значит, в переводе с Женькиного ломаного языка.
Я прошёл на кухню. Здесь тоже валялись бумажные обрывки и куски картонных обложек с цветными рисунками.
– Что ты ел в эти дни? – Таня непременно задала бы такой вопрос. И я задал.
– Мало ел,– буркнул Женька из коридора,– нич-ч-чего не ел. Пил немного вовы. И плакал… много.
– Вовы немного, слёз много. Ох уж этот Вова,– пробормотал я, прекрасно понимая, что собеседник имел в виду «воду».
Я подошёл к несчастному парню и потрепал по косматой башке.
– Я сейчас схожу к себе, принесу еды. Ты ведь впустишь меня, когда я вернусь?
Он отвернулся, сдерживая слёзы. Губы его подрагивали.
– Жень? Ты впустишь меня, когда я снова поднимусь?
– Впущу,– не поворачиваясь бросил он.
– Вот и умница,– я хлопнул его по фланелевой коленке.
Прихватив из дома сардельки, треугольники плавленого сыра, хлеб и плитку шоколада, я вернулся в квартиру недужного парня. Женька так и сидел на полу, подгребая под себя ладонью обрывки, словно выстраивая гнездо, в котором вознамерился провести остаток дней. Иногда он поднимал пару бумажных лоскутов, проверяя: сходятся ли? И снова бросал на пол.
Пока он ел, я собрал все искалеченные записи и разложил по кучкам. Сначала просто отделил те, что ещё подлежали восстановлению от потерянных безвозвратно. Расправил изжёванные комочки с цифрами, изучил даты – так появилась новая стопка: по годам. Потом я разложил листы ещё более прицельно: в хронологической последовательности.
– Жень,– он пил чай и казался довольным жизнью,– а есть она, закономерность?
– Мальчика или вевочку хочешь? – вдруг захихикал он.
– Чего?
– Ну, когда забеременеть хотят, так велают: даты повсчитывают, повгадывают что-то.
