Вкус жизни

Каждого обиженного привечал, настаивая на обязательном продолжении начатых им изысканий. Я бы даже сказала, настоятельно требовал этого. По своей воле, безоговорочно доверившись Антону, рванулись к нему и университетские ребята, хотя им работалось там совсем неплохо. Но, видно, на то время с Антоном никто не мог сравниться. Талантливый руководитель, рачительный, образцовый хозяин в лучшем смысле этого слова. Все заботило его: и люди, и идеи. Власть не растлила его. Вот поэтому собрал мощный научный и интеллектуальный состав молодых сотрудников.

– Как тут не найти сотоварищей-единомышленников! По большому счету за сфинксом прятаться удобней. К тому же Антон умел устранять врагов и помогать молодым. А почему бы и нет, если это тебе ничего не стоит. Мудрый царедворец и одновременно в душе бескорыстный мальчишка, – съязвила Инна.

«Ну не может Инна не добавить ложки дегтя, даже расхваливая человека», – удивилась Жанна.

«Теперь на Рите отводит душу, голубка моя сизокрылая, судьбой-злодейкой подстреленная. В иронии за Инной никому не угнаться», – всем существом ощущая несправедливость ее слов, тем не менее с теплой грустью думает о подруге Лена.

– Денег и власти всегда мало, – продекларировала Инна. – Сразу вспоминается «Сказка о рыбаке и рыбке».

– Не сравнивай. Старуха была глупой и самодовольной, – сердито возразила Мила. – Власть – штука жестокая. Мой брат сам ушел из обкома в директора завода. Понял, что слишком тяжел для него этот хомут. Он был честным и слишком ответственным.

– Не часто такое случается, – заметила Лера.

– Некоторые до сих пор не могут простить этому любимчику богов ни таланта, ни красоты, ни того, что ему позволено быть счастливым, – проехалась Лиля непонятно в чей адрес, но с явным намерением быть услышанной.

– …Дефицитом талантливых кадров институт не страдал.

– …А еще он утверждал, что главным поощрением для ученых служит внедрение их разработок и технологических новинок. Наука должна быть востребована в своей стране, иначе наши изобретения быстро подхватят на Западе и нам придется платить за свои же изобретения, как не раз уже случалось.

– Истины прописные, но если бы они выполнялись… – сказала Жанна.

– У Антона они выполнялись.

– Кто бы сомневался! – перебила Инну Рита. – Тут я целиком и полностью согласна с тобой и подписываюсь под каждым твоим словом.

– …А мне говорил: «Надо видеть любую проблему под разными углами зрения. Нельзя скоропалительно реагировать даже на, казалось бы, сиюминутную ситуацию. Ссориться с людьми, прессовать их нельзя. На этом пути люди не прощают ошибок… Вот и ищу подходы. Стоит чуть-чуть оступиться, сделать неверный шаг – и ты у них под колпаком. Мне это нужно?»

– Разве ты, Инна, не согласишься со мной, что Антон классный наставник? Я не знаю ему равных. Со свойственным ему великодушием он считает, что главный его вклад в науку – помощь начинающим. Для меня Антон – воплощение здравого смысла и прагматизма. Доказал, что он не только яркая, но и сильная личность. Всегда принимал зрелые решения. Помню, как своим властным распоряжением увеличил финансирование нового технологического проекта, и никто не пикнул. Если Антон утверждал, то его слово являлось главным аргументом в решении любого вопроса.

– Рисковать, то рисковал, но из бюджета не выходил, знал край. Осторожный, бдительный был.

– Восстанавливая в правах уволенных, не делал никакого различия между своими однокурсниками и взятыми со стороны. В прошлом году инфаркт перенес – болезнь неравнодушных людей. Крепко отпечаталась история его карьеры в моей, я бы сказала, излишне эмоциональной памяти. Не могу отделаться от мысли, что я, хотя немного и робела перед ним, но все же постоянно пыталась подражать ему. Перенимала его манеру общения. Конечно, и близко не видела себя рядом с такой значительной фигурой. А он шутил: «Избавь меня бог от подражателей, но не от последователей», – объясняла Рита Жанне.

– Эти слова крепко отдают самолюбованием. Тебе не кажется? А ты у нас всегда упорно держалась в тени. В его тени… Может быть, еще и млела в его присутствии?.. «Какого масштаба человек! Чем крупнее личность, тем он скромнее и проще», – в голосе Инны опять зазвучала ирония. – Чем благороднее металл, из которого сделана чеканка, тем…

– Может, хватит?.. Не заводись… – остановила ее Лена.

«Не пора ли закончить эту «содержательную» беседу? Как бы она не переросла в ссору», – обеспокоилась Кира, почувствовав непонятное напряжение, возникшее между рассказчицами.

– Ну и дотошная ты, Инна, – не выдержала Жанна.

– При свидетелях говорю. Рита не даст соврать. Я не дам что-то в характере Антона подмалевать, отретушировать, – рассмеялась Инна.

«О любом из наших профессоров, бывших однокурсниках, я могла бы сказать не меньше прекрасных слов, чем об Антоне. Каждый из них интересен и талантлив по-своему. Тоже не лаптем щи хлебают, – с некоторой обидой подумала Кира, остановившись на минутку около Инны, чтобы разложить перед подругами печенье. – Но надо признать, он первый среди равных».

– Я не сразу Антона раскусила и оценила. Сообразуясь со своими предпочтениями, сначала рванула на завод. Я всегда выбивалась из общих правил своими неожиданными желаниями. Хотела в начальники цеха пробиться. Но ведь у нас как: сто́ит в цеху, где работают одни женщины, появиться пусть даже никудышному, самому захудалому мужичонке – его сразу начальником ставят. Вот и нам придурка недоделанного подсунули. Только и умел, что по цеху шастать, заложив руки за спину, пивко цедить да руководству кланяться. Не заладилось у меня с ним, не срослось. Расходились мы во мнениях. Что ни предложу, отмахивался – не встревай, не твоего ума дело, попривыкнешь, втянешься. А я взвивалась как ужаленная. Трудно всю жизнь делать то, что не хочется. Разнес он вдребезги мои надежды. Уплыла моя золотая мечта.

Помыкалась, помаялась и от обиды «навострила лыжи» в университет, поначалу на самую завалящую должностенку, потом в НИИ подалась. Не знаю, как бы сложилась моя карьера, не подвернись мне тогда нежданно-негаданно эта приличная работа. Не цацкались там со мной, но я пробилась в люди знаниями и трудолюбием. И когда Антон свёл меня со своими коллегами в новом НИИ, я сначала отнеслась к нему по меньшей мере настороженно. Не сразу он ошеломил меня силой своей личности. Предвзята к нему была, но помалкивала, точно в рот воды набрала, пока не встала крепко на ноги. Потом принялась нападать, не боясь навлечь на себя его гнев, правда, не прилюдно, только один на один. Не больно-то перед ним расшаркивалась. Я запросто бывала в его кабинете, сидела в его необъятном мягком кресле.

«Не помня себя от счастья», – ревниво подумала Рита.

– Я нападала, а он шутками отбивался от моих идей: мол, не по́ миру пойдем, а по миру, мол, мы сами с усами. «Прибереги свои шуточки и хорошо отрепетированные экспромты для других», – говорила я. И он не нарывался. Крепко мы цапались, хоть я иногда и побаивалась, что он даст ходу нашим горячим «прениям» и вышвырнет меня, потому что, как я теперь понимаю, с моей стороны в основном был один пустой эмоциональный треп. Наверное, он не мог взять в толк, как это можно серьезно заниматься такими пустяками, но не издевался надо мной, терпеливо разъяснял мои ошибки. Мягко, без злых или укоризненных интонаций умел не дать себя победить, – с явным удовольствием говорила Инна.

– Не разделял он твоих идей и пристрастий, – сказала Рита и добавила: – Креста на тебе нет. Ему бы тебе накостылять, а он цацкался с тобой, искал и находил общий язык.

– Твоя напористость ему импонировала, но… – попыталась что-то сказать Жанна, но Инна не позволила, продолжив свой рассказ на высокой ноте.

– Да, не дистанцировался. Случалось, впрочем, и так, что спустя день-другой мы натыкались друг на друга – и будто не было между нами раздоров. Иногда Антон невзначай выхватывал взглядом мое лицо на каком-либо совещании и благожелательно кивал. И все! – любой инцидент был исчерпан. И хотя он был наделен многими качествами, не присущими мне, скажу без ложной скромности: понимали мы друг друга, хоть и ссорились.

«Раздувает мелкие события своей жизни до размера великих. Изрекает прописные истины, а в глазах вспыхивает убежденная решимость – хоть на баррикады! От самой себя в восторг приходит или, сгорая от любви, не может очнуться от вдохновенного забытья? (Не о себе ли я?) Не терпится ей сообщить о своей близости к Антону, мол, и до меня его руки доходили», – опять ревниво думает Рита.

– И где это он обзавелся этой милой манерой, которая вызывала в окружающих уважение и уступчивость, никого при этом не задевая? Может, в Москве? Умел прощать, понимал, что каждый человек имеет багаж несовершенств. Он и мои собственные недостатки объяснял мне как-то иначе, по-своему, и после этого я начинала относиться к ним проще, спокойнее. В изменчивом калейдоскопе жизни он никогда не усугублял трагедий, только сглаживал, поэтому-то и был предметом моей гордости.

– Не мог же он позволить, чтобы из-за таких вот слишком ретивых и злоупотребляющих его расположением все труды шли насмарку, – поддела ее Рита.

– Надо отдать ему должное, и мне дал возможность проявить себя. Сам вызвался помочь. Снизошел! Без него мне не удалось бы раскрыть в такой степени свои способности. Радостное послевкусие от того, что мы вместе работали, осталось на всю жизнь.

– Вот видишь, он и тебе помогал, – вставила фразу Жанна.

– И что же? Мне теперь ему за это до скончания века кланяться? Есть люди – я сама из их числа, – которые могут признавать достоинства другого только внутри себя, а внешне – не в силах. Я ничего не делаю из чувства благодарности, – демонстративно сообщила Инна. – И вообще, неотъемлемая обязанность руководителя лично решать глобальные задачи, а не закапываться в мелочах.

– Зачем кланяться? В каких мелочах? – недоумевает Рита.

Инна опять прерывает ее:

– Антон бывал слегка высокомерным и надменным, язвил. Но только ненадолго он попадал в ловушку собственного превосходства и собственной гордыни. Какую-то внутреннюю преграду имел и не переступал ее.

– Не наговаривай! Сорвалось с языка, обмолвилась? Ты можешь припомнить конкретные факты? Поделись. Аргументируй! Нечем? На что ты рассчитываешь, отрезая себе путь к отступлению? Ты совершаешь большую ошибку, бездумно разбрасываясь словами. В каких это случаях и где Антон бывал высокомерным и язвительным? Может, когда ты слишком наседала на него со своими претензиями и притязаниями или когда не позволял разводить тары-растабары? Опять применяешь подтасовку – свой излюбленный прием. Аналогия легко просматривается, и это наводит на грустные размышления, – рассердилась Рита. – Может, ты полагаешь, что мы должны быть тебе благодарны уже за то, что ты почтила нас своим неотразимым присутствием? Так это противоречит здравому смыслу.

Женщины сразу почувствовали тонко рассчитанную двусмысленность ее последней фразы и сделали вид, что не заметили ее. А Кира вторично с удивлением взглянула на Риту.

– Воображаешь, что одним словом сформулировала диагноз? Не знаю, какой смысл ты вкладываешь в свои слова, но они бьют мимо цели, не задевают меня, не трогают, – пренебрежительно фыркнула Инна и неодобрительно покачала своей упрямой головой.

Мила вдруг вспомнила слова Лены: «Мечту надо удерживать на расстоянии, иначе она при приближении превращается в прозу жизни. А так можно любить вечно, пока самой не надоест или кто-то более яркий, более умный не захватит твою душу», и с грустью подумала, что Рите с Леной лучших мужчин больше не встретилось. Рита до сих пор смотрит на Антона не иначе как с почтительным изумлением, до сих пор он не утратил для нее прежней привлекательности. Если бы Инка об этом узнала, наверное, была бы в полном недоумении, посчитала бы ее больной на голову и уж точно вволю над ней поиздевалась. «Я физически ощущаю, как радостно пролетают дни, проходят годы, наполненные его присутствием в моей жизни, и это при том, что у нас с ним всегда были только рабочие, деловые, дружеские отношения. Он всегда был для меня факелом. Сколько раз тасовала нас жизнь, как колоду карт: смешивала, разделяла, а мы все время оказывались рядом. Знать, судьбе так было угодно», – поделилась она как-то в минуту грусти своим счастьем-болью.

Немного успокоившись, Рита снова заговорила тихо, уверенно и размеренно, как человек, который зря погорячился или боится дать волю чувствам.

– Несмотря на головокружительную карьеру, тяжелая плита величия не легла на плечи Антона. Много души в ребят вкладывал, вовремя подставлял плечо, знания свои раздавал, что называется, большой ложкой. Не было у него отрицательных прецедентов, не было проколов – все защищались. Видно, была у Антона потребность продлиться в учениках. Как там говорится у Пушкина: «Нет, весь я не умру…» Умел дружить, оставаясь на равных.

Рита еще долго могла бы говорить об Антоне, но Инна тоже стремилась выложить перед Жанной свои знания о самом обожаемом сокурснике, она не хотела выпускать пальму первенства из своих маленьких цепких ручек и снова энергично взяла инициативу на себя:

– Благодаря своей работе Антон изрядно поколесил по свету, свободно говорит и пишет по-английски. А как по-французски чешет! И на итальянском, равно как и на немецком «шпрехает». Имеет приличное представление о западной культуре. Тонкий ценитель искусства. Видал он и лучшие времена, а нынешние – если не вдаваться в подробности – для многих иначе как деградацией не назовешь… Но так или иначе, жизнь его идет вперед. Он продолжает работать, хранимый от случайностей судьбой, с горьким пониманием высокой цены, упущенных не по его вине возможностей. Даже злые завистливые языки вынуждены утверждать, что по-прежнему нет такого договора, которого он не сумел бы заключить, чтобы не оставить своих людей без работы, и нет такой темы, за которую он побоялся бы взяться. Предчувствие еще многих свершений не угасает в нем.

Мне представляется, что сейчас ему, как и всем нам, приходится трудно, хотя интерес к институту не поубавился. Фундаментальная наука не востребована, не хватает финансирования, нет того соревнования, что было между СССР и нашими «заклятыми друзьями» из США, которое двигало научный прогресс, но Антон не теряет надежды, верит, что звезда нашей науки не закатится.

– Чего у Антона не отнять, так это того, что он талантлив, божественно красив и обладает удивительной способностью распространять вокруг себя радость. Он элегантен даже дома, наедине с самим собой.

Инна напряглась. Рита посмотрела ей в глаза и ответила на незаданный вопрос:

– Я знаю, о чем говорю. Мне с председателем профкома не раз случалось заскакивать к нему в нерабочее время с разного рода отчетами.

У него такие располагающие манеры. Есть в нем кураж. Он единственный в своем роде. И в пене славы никогда не потонет, хоть и не освобожден от официальной нагрузки признания. Он независим и горд, не задумывается о своей силе ума и не претендует на то, чтобы она служила только ему. Неисчерпаем. Нам его еще постигать и постигать… Для него главное постоянно меняться, углубляться, двигаться дальше, не мечтая о том, что «и нас выльют в бронзе», – сказала Рита, чтобы закончить этот разговор чем-то, что ей казалось неоспоримым.

– В бронзе? Это участь политиков и военных, – рассмеялась Инна.

«Обо всех можно рассказать что-то красивое, но слабости тоже являются достоянием каждого из нас. И примером этому может послужить прошлогодняя встреча. Катя каждой сокурснице подписывала только что изданную книгу стихов. Конечно, в этой демонстрации успеха присутствовал элемент кокетства и похвальбы. Мужчины тактично сдерживали свое недовольство наивным, непреднамеренным афишированием Катиной славы – а она-то здесь при чем, где же ей еще дарить книги, как не на встрече с подругами? – но накапливающееся раздражение вынудило их уйти из-за стола, якобы бы прогуляться. На лицах читалось плохо скрываемое завистливое пренебрежение. Меня на мякине не проведешь», – саркастически ухмыляясь, рассуждала про себя Инна.

Жанна вдруг радостно встрепенулась.

– Лет двадцать назад встретила Антона на вокзале – я из Владивостока в Киевскую область к свекрови ехала. Ну, просто нос к носу столкнулись. В первую секунду подумала: «Обозналась? Он – не он?» Представляете мое ошарашенное лицо! И тут мои плечи просто хрустнули от его дружеских объятий. Рад был встрече.

Антон был в прекрасном костюме, в шляпе и перчатках, с эффектной тростью. Рафинированный, утонченный.

– Ха! И ты замерла, «подавленная величием этой незабываемой минуты», – ревниво съязвила Инна. – Было время, когда трость и сигара символизировали высокое положение в обществе, а теперь это, как правило, обыкновенное пижонство.

– А помните старую бессменную студенческую куртку Антона, подходящую на все случаи жизни? Тогда он был простой и доступный, – сказала Аня, и ее библейское личико оживилось.

– Как правило! Антон во всем – исключение из правил, – запальчиво возразила Жанна. – Аристократическая проседь в висках. Усы и бородка придавали ему вид весьма импозантный. Во всей его внешности просматривалось высокое покоряющее благородство, в манерах – изысканность и совершенство. Невообразимое обаяние. Голубая кровь! Вполне тянул на академика. Похоже, Всевышнему он полностью удался, – пошутила Жанна. – Но внутри под всей этой элегантной сбруей он был все тот же: милый, душевный. Мы глядели друг на друга и молчали. То была минута грусти по нашей далеко-далеко ушедшей юности, знак легкой скорби о безвозвратном и неизбежном. Слезы стояли у нас в глазах.

Потом он улыбнулся и предложил «как в старые добрые времена» заскочить в привокзальный буфет. Я была ограничена во времени, но мы все-таки успели пропустить по паре рюмочек за встречу и вспомнить захлебывающийся восторг юности, во время которой представлялась возможность совершить что-то очень важное и нужное. Когда мы обнялись на прощание, я невольно на миг слилась с ним и вдруг подумала: «До чего же он уютный! Так бы и не размыкала всю жизнь эти надежные руки», – упоенно рассказывала Жанна.

Она на миг устыдилась своей откровенности, потому что по мимолетному наблюдению за реакцией подруг на ее слова – о которой они, конечно, умолчали – она поняла, что они сочли ее поведение неприличным, тем более что ее рассказ мало вязался с темой разговора.

«Замолчала! Испугалась своей собственной смелости? Как будто неэксцентрична, но болтушка, каких свет не видывал», – ревниво подумала Инна, презрительно скривив губы.

– Потом в поезде я никак не могла опомниться от радости этой встречи, от нахлынувших теплых чистых воспоминаний о нашем совместном ученичестве. Одним движением руки он возвратил мне чудные пять лет общения, которые уже стали далеким трепетным прошлым. Антон всегда умел заронить в душу нежность, оставить о себе прекрасные воспоминания. Его слова всегда наполнены особой тонкостью восприятия собеседника, его выводы были под каким-то своим особенным положительным углом зрения. Я до сих пор расплываюсь в улыбке только при одном воспоминании об этой встрече, – тихо и прочувствованно говорила Жанна, и радостная грусть читалась в ее взгляде.

– Ха! Осчастливил своим рукопожатием! Обнял!

Жанна обижено отвернулась от Инны

– Есть невзятые вершины в жизни Антона? – спросила Лена как бы шутливо.

Но Инна повернула поток беседы в другом направлении.

– Кстати, маленькая справка: ты, наверное, очень удивишься, узнав, что наш вечно юный Антон так и не женился!

– Почему? – заинтригованно воскликнула Жанна и тут же прикусила губу, почувствовав бестактность своего вопроса.

– И это тем более странно, что Антон – стопроцентно законченный мужчина во всей своей плоти. Поговаривают, было много достойных женщин, желающих составить ему партию. Казалось им, вот она, счастливая возможность – подарок судьбы, вот он – бери его голыми руками, ан нет! Не по зубам орешек. Не давался, разочаровывал, чем, естественно, вызывал массу толков и пересудов, хотя на работе за ним романов не водилось. Он был галантен, но не ухаживал, как воображали себе многие девушки.

Лишенный семейного счастья, он не испытывал обделенности. И все-таки женщины были необходимым компонентом его жизни, – заговорщицким тоном зашептала Инна, склоняясь к самому уху Жанны. – Ведь не от бедности же чувств он остался холостым? Охотно допускаю, что «его сердце – поле битвы между Богом и Дьяволом», как говорил Достоевский в своем романе. Но к чему оно склонялось, я так и не поняла.

«И зачем Инна из каждого события чужой жизни делает шоу?.. Такой человек… и не преуспел на ниве создания прекрасной семьи? Вот ведь несчастье. Встречаются мужчины с опытностью, с дальновидностью и расчетливостью в заботах о глобальных, государственных делах, но проявляющие полнейшую неумелость и неприспособленность в делах сердечных. На Антона это не похоже. Понимаю, при его шикарных данных ему трудно было найти себе достойную пару. А тут еще любовь к Дине приобрела красоту идеала. Заботливая душечка ему не была нужна», – подумала Жанна. Ей стало до слез жалко Антона.

От Инны не ускользнул все более пробуждающийся интерес Жанны к ее рассказу, и она с энтузиазмом продолжила:

– Антон, понимаешь ли, говорит, что он и семья – несовместимые понятия, что он способен только на время закрепить возле себя красивую женщину для того, чтобы ее не похитили другие. Конечно, семья – не нами и не сегодня придуманный способ существования двух разнополых индивидов, но Антон не желал ее создавать. Считал, что в ней душа многократно пробуется на излом, а он не может позволить себе роскошь губить себя и женщину, которая согласилась бы разделить с ним кров, и жизнь. Вот и балансирует между свободой, долгом и удовольствиями, убивая всех зайцев одновременно. Смеялся: где двое – там всегда или комедия, или трагедия.

– Ты всё так ярко расписала! Я просто заслушалась, – с недоверчивой улыбкой покачала головой Жанна. – Ты столько о нем знаешь, что можно подумать: он тебе душу свою открывал. Или это твои домыслы? Антон, может быть, и человек сильных страстей, но в другой области. Мне так кажется. Ты же не утерпишь, чтобы не присочинить и не выдать свои фантазии за слова Антона. Я подловила тебя?

Кира коротко и выразительно посмотрела на Инну, но понимания не последовало.

– Антон утверждает, что только влюбленность совершает с ним чудеса, и тогда его распирает ликующая энергия фантазии, идеи роятся в мозгу, а семья может убить талант или довести его самого до бешенства или даже до безумия.

У Риты с языка готовы были сорваться резкие слова, ее раздражение чувствовалось все явственней, но она сдержалась и только сказала, наполовину шутя, наполовину сердито:

– Такого с Антоном не может быть по определению. Ты, Инна, найди себе нового мужчину и измывайся над ним сколько он тебе позволит, а Антона не трогай. Ты же знаешь – я этого не потерплю и отражу любые твои поползновения.

– Все эти годы мы жили, как умели, любили, как могли. У каждого из нас своя сказка жизни, – улыбнулась Жанна. – Но разве с Антоном не случалось, чтобы он тосковал по собственной семье или досадовал на докучные расспросы друзей на эту щекотливую тему? Надо посмотреть правде в глаза: разве его не волнует, что иногда бывает невозможно догнать упущенное, и тогда этого себе уже никогда не сможешь простить? – решилась спросить Жанна, угадав наилучший момент для своего вопроса.

– Похоже, он не тяготится одиночеством, некогда ему было, а может, он слишком любит и ценит себя, чтобы терпеть кого-то рядом. Но у него до сих пор загораются глаза, когда видит красивую женщину, а между тем ему пора бы остепениться. Только ничего он с собой поделать не сможет, пока волшебство любви в нем само не прекратится. Его, наверное, не излечит и горький опыт неудач. Такова его натура: вечный студент любви – неуловимый, стремительный, недосягаемый.

Тут все ясно. Внутри него бушуют две равновеликие силы: любовь к науке и любовь к женщинам. Эти две ипостаси отлично уживаются в нем в виде равновесия между разумом и эмоциями. В этом вопросе он не желает снисходить до удобных обществу условностей… Этакий обаятельный циник.

– Циник! Ты с ума сошла. Ничуть не бывало! Ты заблуждаешься, – горячо запротестовала Рита.

– Любить себя – вот единственный роман, который его устраивает еще и тем, что он может длиться всю жизнь. Наверное, мучительное наслаждение любить такого.

Последние слова Инна произнесла с тем нарочитым спокойствием, какое обычно напускают на себя женщины, стремящиеся скрыть свои чувства. И Лена это сразу почувствовала.

– Может, он приверженец мужской дружбы? – предположила Жанна без тени двусмысленности.

– Мужчины ищут мужской дружбы, когда не находят себя в любви к женщине, – прыснула в ладошку Инна.

– Я бы не была так категорична в своих утверждениях. Легко бить того, кто не может тебе ответить, не будучи рядом. Но Антон не восприимчив к чужому мнению… И долго ты эту глупость в себе держала? У тебя на него зуб? Он тебя не жалует? Тогда откуда эта весьма вольная интерпретация жизни товарища? Ты, Инна, как всегда, пережимаешь. Кому бы говорить, а кому и помолчать. И как только у тебя язык повернулся сказать такое об Антоне? «Любит только себя!» Абсурдная мысль и совершенно не к месту, – сердитым шепотом не согласилась с Инной Мила, тоже прислушивающаяся к ее разговору с Жанной.