Реквием

– Но и золотая середина не всегда и не всех устраивает.

– А о скольких влюбленных в тебя ты не знала! – не унималась Инна. – Я о тех, что втихомолку страдали. Годы текли, а обожатели все равно неукротимо множились.

– Нечему завидовать.

– В арабских сказках говорится, что для секса женщине нужно только место, время и объект.

– Без любви? – уточнила Лена.

– Ясный перец: сказки писали мужчины. На свой аршин женщин мерили. Это им достаточно увидеть характерный изгиб бедер. А нам чувства и гарантии подавай.

– Мы любили, нас любили. Просто это, как правило, не совпадало.

– Помню, в какой бы компании мы с тобой ни появлялись, на тебя обязательно западал какой-нибудь приличный молодой человек. Причем усилий ты к этому никаких не прикладывала. А я, бывало, вся изверчусь, добиваясь внимания понравившегося мне субъекта.

– Заостри внимание: на «понравившегося». Наверное, всегда находился мужчина, которому был близок мой тип женщины. Или ему так казалось. Но не мне. Были осторожные попытки ухаживать и даже иногда штурмовать без постепенного сближения, но такие примитивные, серые, будто после высокой классической музыки слушаешь тюремные байки или юношеский трепетный лепет. Представляешь мои чувства? Побуждали задаваться вопросом: «Мне такой спутник жизни нужен?» И это несмотря на мою твердую установку на позитив. Вот и занимала непримиримую позицию, держала глухую оборону. Не позволяла приближаться.

– Тем более, когда понимаешь мужчин и видишь их с первого взгляда насквозь, – повторилась Инна.

– Послушай, а внуку свое литературное наследие как подписала? – вдруг ни с того ни с сего спросила Инна.

– «Чтобы желаемое тобой стало неизбежным». Подрастет, поймет, – ответила Лена и продолжила начатый Инной разговор:

– А ты была бы счастливой, если бы тогда вышла замуж за Антона?

– Наверное, нет. Он женат на работе. Жена ему как сбока припёка. То есть постольку-поскольку. Цепляться за него, ждать его любви как милости? Это было бы не мое счастье и не его. Он и сам такого не захотел бы для любимой женщины. Неуютно я чувствовала бы себя рядом с ним. Меня такое положение вряд ли надолго устроило бы. Я могла быть только его половиной – полноценной половиной смысла его существования. А так… Нет, он не моя судьба. Ничейный он. Представляешь выставку двух разных знаменитых художников в одной галерее? Попробуй их соотнести, сочленить, чтобы не присвоить чужое пространство восприятия, не отдать своего.

– Я Антона представляла человеком, внутри которого постоянно происходят глобальные трансформации, очень меняющие его. Он тоже любит, страдает, ошибается. Обладает силой сказать себе «нет». Он и обыкновенный, и удивительный. А если бы лет в пятьдесят сошлись?

– Зачем? Я не для того создана, чтобы в чужой судьбе прорехи латать. Это раньше я хотела, чтобы всю жизнь быть рядом, не щадя, до последнего отдавать себя. А в пятьдесят… Придешь с работы, отдохнуть хочется, а тут крутись вокруг чужого тебе мужика, ублажай. Свой тот, что смолоду. Ну, или если бы он со мной нянчился, жалел. Так ведь сама знаешь…

«За всю жизнь она так и не вспомнила ни одного счастливого периода жизни, кроме работы с Антоном? Ах, да, внучатый племянник», – обрадовалась Лена.

27

– И все же жизнь в целом нам удалась! – Лена перевела разговор на то, что было интересно Инне. – Тебя можно считать благополучной, – малодушно ободрила она подругу, совсем чуть-чуть покривив душой. И все же смутилась от собственной недостаточной искренности и почувствовала, что краснеет.

– Да уж, точно, – подтвердила Инна, не заметив смущения подруги. – Но поначалу я во втором эшелоне была, не сразу на первый план вышла.

– Не осмеливалась? – удивилась Лена.

– Не давали. Вспомни, мой начальник в цеху был законченный ублюдок. Выдергивал умных и уверенных в себе, как свеклу из грядки. А я вынашивала честолюбивые планы, у меня были интересные прогрессивные замыслы.

– Помню. Но не гневи Бога. Тебе много было дано, ты много успела сделать, хоть и считала, что скромно служишь в храме науки. Ты не только великая труженица, но и надежный, верный человек – вот что в тебе мне всегда было важно. Это нас объединяло. А твои трудности и слабости – пыль, мелочь, ерунда. Некоторые проходят по жизни как тени, не оставив следа. А от тебя, несмотря на твою резкость и иронию, позитивные зарубки остались в памяти многих людей. Не комплексуй, твои несчастья слишком малы по сравнению с тем, что случалось с некоторыми нашими сокурсниками. Я понимаю… то их несчастья. Нам с тобой удалось прожить достойно, правильно, интересно и насыщенно. Вот только болезни…

– Даже мы, невезучие в любви, тоже страдали, радовались, задыхались от восторга и счастья. Жизнь прекрасна! – поддакнула Инна. – Мы жили в веке, щедром на ужасные события и прекрасные открытия. Но наше поколение легко шло по жизни. Не было глобальных войн на нашем пути. Только эхом, только хвостом кометы задела нас Великая Отечественная. Отдельные катастрофы, конечно, происходили…

– Не в раю, на грешной земле живем. Уверена, войну мы тоже сумели бы преодолеть. Мы сильные, – спокойно и твердо заметила Инна.

– Не дай нам её, Господи, в новом веке. На тысячелетие я не замахиваюсь.

– Не дай.

«Лена… и вдруг Господи? Хотя, как она говорила? «Если кто-то, измученный неудачами, разочаровавшись в духовной ситуации нашего общества, захочет отказаться от своих прежних традиций и добрых обычаев предков, то уважение к своей христианской вере и православной культуре может удержать его от стремления кинуться в объятья непознанной и непонятой до глубины сердца чужой религии. И это несмотря на всё её очарование и внешнюю привлекательность». А ведь такое искушение на самом деле возможно.

«Что подарила мне судьба? Двоих детей, внука, прекрасных друзей. Жажду творчества, которая не позволяет потерять свежесть чувств и мыслей. Любовь к людям. Прекрасный мир природы. Как много! Я удивительно счастливый человек!» – От этих мыслей на душе у Лены стало тепло и радостно. Даже ее болячки будто бы «присмирели».

– Боже мой, как я устала! Какой невыносимо длинный день! Я же на пенсии и нередко позволяю себе валяться в постели до обеда, – привычно-шутливо объяснила Инна свое теперешнее нездоровье возрастной ленью, тем самым снова переключая разговор с высоких материй на мелкий быт. – А помнишь, какие глупые песенки цеплялись ко мне? Вдруг замечала, что пою одну из них. Злилась, плевалась, пыталась отвлечься от неё другой, нормальной. Но проходило время и я обнаруживала, что снова бубню какую-то пошлятину или лагерную уголовщину.

– Как слепой на стёжку, – усмехнулась Лена. – Все мы подвержены подобным мелочам. Я в ванной, когда дома никого нет, до сих пор пою. Ты же знаешь мои вокальные данные. С моим-то баском. Наверное, если бы я жила в панельном доме, в такие моменты всем соседям от меня за версту сбежать хотелось бы.

– Ты же курский соловей! – весело откликнулась Инна.

– Видать, не уродилась. А ты знаешь, соловьи очень верные мужья и строгие отцы. Да-а, внешне незавидная птаха, но какая душа! Какой голос!

– Постарался Всевышний, одарил.

– Ни с кем нашего соловушку не сравнить! А в Африке на зимовке они не поют. Весной домой, на родину радость несут. Может, от их песен в курских деревнях народ такой добрый и мягкий. Нигде больше столь душевных людей не встречала.

– В тебе говорит любовь к родному пепелищу, – не согласилась Инна. – Мой племянник хвалил сибиряков.

– В наших деревнях простота быта, простота и чистота отношений. Я иногда тоскую по ним.

– А я «Изабель» вспомнила. Изабель, Изабель! Исполнялась с таким страстным сексуальным придыханием! Заездили мы, истерли эту пластинку до основания. Все лето изнывали, страдали, кайфовали под нее! А как нежно трогал нас найденный засушенный цветок, вложенный между страниц нашей книги каким-то скромным таинственным обожателем! Прекрасные, счастливые мгновения юности!

– Ленка, как ты раньше быстро говорила. Точно Трындычиха! Помню, историк на экзамене никак не мог усмирить тебя.

– Скорость произнесения слов у меня зависит от состояния здоровья. Сейчас ни ходить, ни говорить быстро не могу. Совсем в черепаху превратилась. А к вечеру вовсе двигаюсь, как лунатик во сне. И реакция замедленной стала. Вижу, как падает внучок, а подхватить не успеваю, – пожаловалась Лена.

– А когда волнуешься, заикание не возвращается?

– Переросла этот недостаток.

– А как твои колени после того падения?

– Во время обострения подпорка, третья нога, мне не помеха. Без неё еле шкандыбаю. Так и стоит тросточка-батик в дальнем углу квартиры на всякий пожарный случай. Ты представляешь меня с клюкой? Соседка мне внушает: «Не к лицу вам, Елена Георгиевна, с палочкой ходить». Только если припечет, так и на костыль согласишься, лишь бы двигаться. Все мы по жизни временно здоровы и временно не инвалиды. Я вот сейчас подумала, что одежда представляет нас всем окружающим такими, какими мы себя ощущаем. Не правда ли? И в то же время одежда меняет настрой. Мне хотелось бы, чтобы инвалидам – тем, которые с детства нездоровы – шили одежду не только удобную, но и красивую, изящную, скрывающую их внешние недостатки, чтобы они чувствовали себя более уверенно.

– Ты права. Как нас раздражает малейший недочет в нашей одежде! Казалось бы, пустячок, а выбивает из нормальной колеи. Как-то торопилась я на деловую встречу, вырядилась достойно, но строго, шляпу «разнеможную» надела, туфли на высоченном каблуке, чтобы убить партнёра своей элегантностью, но второпях не сменила белые носки на бежевые. Иду, а они из-под брюк «мигают» при каждом шаге. Но у меня-то ощущение, будто сквозь прореху «светит» мой голый зад! Ты же знаешь мое воображение. Думаю: «Боже мой, какой позор! Вернуться? Но итак опаздываю». Догадалась-таки снять эти чёртовы носки с загорелых ног. Всё лучше, чем сверкать безвкусицей.

– Твой клиент, может, даже не заметил бы твоей промашки, а ты с ума сходила, – засмеялась Лена.

– И могла бы провалить переговоры.

«Говорим о пустяках, о посторонних вещах. Касаемся самых незначительных тем. Тщательно избегаем реалий будущего», – думает Лена.

Инна почему-то Люду вспомнила. Лена ее в глаза не видела, но много о ней слышала.

– Как ни приду, они лаются. Люда то молчит, то защищается, упрашивает, а мужу в голову не приходит, что жена не обязана терпеть его взрывы. Я понимаю, что ссора, как и любая коммуникация, поддерживается с двух сторон. Но ведь и у Люды терпение не безразмерное. Из-за ссор их сыночку не хватало тепла семьи. Он хотел доброго мужского внимания, надежности, уверенности, чтобы ему говорили тихие, нежные слова, чтобы в семье был покой и радость. Я была ласкова с ним, и он как-то попросил меня взять его с собой, по сути дела забрать из семьи. Я поразилась такой реакции ребенка на ласку, а родители испуганно переглянулись. Понял ли отец беду сына, надолго ли запомнил этот непроизвольный урок, не знаю. Я с тех пор у них не бывала, боялась повлиять на их отношения. Я даже долго не давала о себе знать.

А еще я, будучи совсем молодой, летом часто приезжала в гости к одной подруге. Только на этот раз собралась у неё в доме вся родня по мужу вместе какой-то праздник отметить. И вот стоят они вокруг стола, еду дружно готовят и скубут, и скубут одну из невесток. Как пираньи накинулись. Та смущается меня, чужого человека, пытается защищаться. Но их человек десять и все горластые, ехидные. А моя подруга молчит, хотя перед этим рассказывала, какая Света хороший врач, что она милая, скромная женщина. Видно, сама их боится и не хочет ссориться.

Я не выдержала и вступилась.

«Зачем издеваетесь? – спрашиваю. – Знаете же, что она не сможет ответить вам так же грубо».

«Вы юмора не понимаете», – насмешливо ответила мне младшая из них, самая языкастая.

«Это не юмор, – объясняю. – Юмор говорится для радости, а у вас обыкновенная подлость. Света беззащитна перед вами. Я приравниваю ваше поведение к избиению ребенка».

«Пусть учится защищаться», – вступила в разговор старшая из сестер.

«Хамить, оскорблять, подличать? Может, ей за всю жизнь больше не придется встретиться с подобной сворой… компанией. Я уже поняла, что прекрасные качества вашей невестки для вас ценности не представляют». – Я умышленно говорила зло и резко. Мне с ними детей не крестить. А они даже не удивились моей дерзости. И я продолжила нападать.

«Если вам нравятся такие перестрелки, ведите их с достойными противниками. Хотя бы между собой. Что, боитесь получить по мозгам или по шее? Над слабым и воспитанным человеком измываться проще? Для чего нужна семья, родственники? Чтобы помогать, жалеть, сочувствовать. Может, это вам надо у Светы поучиться доброте, мягкости, снисходительности? По-вашему, она недостойна жить рядом с вами, быть женой вашего никчемного брата? А разве не наоборот? По-вашему, кто кого перехамит, тот и лучший?» Много еще чего говорила. Я тебе доложу, тот еще спектакль им устроила!

«Видать, учительша», – брезгливо усмехнулась мне в лицо младшая из дочерей хозяйки, которая наверняка сумела подмять под себя остальных.

И тут вошла их мать. И я безуспешно попыталась убрать с лица шоковую оторопь. По нестираемому желчному выражению ее физиономии, я сразу узнала в ней женщину, из-за которой не далее как сегодня утром в очереди за колбасой я подверглась шквалу обвинений. Она и тут буквально обрушила на меня всю свою злость!

Понимаешь, эта женщина влетела в магазин и почему-то, нагло потеснив людей – мол, я здесь стояла, – устроилась впереди меня. Мне, конечно, это не понравилось, но, будучи гостьей в той деревне, я не стала возникать, только буркнула недовольно, что не помню ее. Ну, и получила от людей из очереди по полной программе. Веришь, я мужественно молчала. Ни слова не проронила в свою защиту!

– Собственно, такие вещи и со мной нередко случались. Возможно, мой вечно задумчивый, рассеяно-отрешенный взгляд тому виной – я и в очереди, как правило, продолжаю думать на отвлечённые темы, – и некоторые шустряки безошибочно выбирали меня объектом своих «мелких противоправных действий» – отреагировала на рассказ Лена.

– Ну, так вот, когда же на старуху в очереди зашумели, она умудрилась грубостью всем рты заткнуть. А выйдя из магазина, стала возмущаться, что я не помогла ей, не заступилась. Я даже остановилась, пораженная странной логикой незнакомой мне женщины «Вы, говорю, подставили меня под ураган незаслуженной ругани и еще выражаете недовольство моим поведением? Защищать надо человека, на которого нападают, а вы сами на всех наскакивали».

На праздничный обед в этой семье я не осталась. Извинилась перед подругой и уехала, облегчённо вздохнув. Мне ли стоять перед ними на полусогнутых!

– Тебе впору было потерять сознание или окончательно разделаться с ними, наградив семейку отборным матом, – рассмеялась Лена.

– Уронить себя перед этими?

– Соседа Витьку вспомнила. По-дурацки жил, по-дурацки любил. Специалист был, ни к чему не пригодный. И все же его жалко. Умер человек. Осталось трое ребятишек. Их еще жальче. А может, без него им стало лучше? Бил, выгонял на мороз босыми, раздетыми. Жену истязал. И сам как собака сгинул под забором. Не дошёл до дому, пьяным замёрз. Вот ведь жизнь, чёрт бы её побрал! Для чего жил, чему радовался, чем гордился? А как же без этого?

«Зачем Инна вспоминает тех, у кого неважно складывалась жизнь? С собой сравнивает, мол, у них много хуже? И я ей поддакиваю», – подумала Лена.

– Послушай, Лена, у мальчишки, который в десятом классе был в тебя влюблен, удачная судьба? Помню, учителя считали его талантливым, а ты говорила, что толку с него не будет, потому что он лодырь.

– Ты это о ком?

– О Димке, который воровал для тебя у своей бабки вкуснейшие на свете дыни.

– Я не знала, что воровал. Его бабка мечтала нас поженить, даже моей матери претензии предъявляла, мол, вы грамотные, знаться с нами не хотите. А мать шарахалась от неё как от прокажённой. В душе, конечно. Вежливо объясняла, что её дочь не замуж, а в институт стремится.

– И правда не догадывалась, что воровал? Ладно, дело прошлое. Что ты о нем знаешь?

– Ничего путного из него не вышло. Профукал он свой талант. Ни в карьере, ни в семье не преуспел. Перекати-поле. Шалтай-болтай. Самомнение выше крыши, и только. Стариков, его воспитавших, жалко. Не стал он им опорой в старости. Даже хоронить не приезжал.

– Забаловали они его, мол, без родителей растет.

– Да уж, точно.

– Он не стремился с тобой встретиться?

– Это после того, как я его наладила? Даже не заикался об этом. Не нарывался. А дружки его интересовались мной, расспрашивали, как и чем живу, заискивали. Понимала, для него старались. Смилостивилась. Вежливо рассказала. Но город не указала и отмела все попытки дознаться.

Инна, опять ты о плохом. Ведь все остальные наши деревенские мальчишки просто молодцы.

28

– Самая большая ценность для человека – время. Сенека так утверждал. Деньги когда-либо можно вернуть, а время – никогда. Поздно мы это понимаем, когда смерть нависает над всем… – сказала пасмурно Инна.

– Жизнь над всем, – строго заметила Лена.

– Человек в конечном итоге проигрывает смерти, и все мы путники… к тому таинственному дому. (А может, эта гипотеза несостоятельная?) Но отвоевать несколько лет для себя все равно хочется. Хотя бы несколько месяцев, даже если ничего нового уже не ждешь и испытываешь всю полноту страданий. И все же я не хотела бы жить вечно. Скучно, многое знаешь наперед. Если только наукой заняться? Но будут ли вечно хорошо работать мозги? Будет ли здоров человек? Устаёшь жить, если нет здоровья. Долголетие – другое дело. В чем его секрет? Чтобы нервы никто не мотал, не переедать, двигаться больше. Я теперь за умеренность во всем. Да еще, чтобы экология.

Инна неожиданно рассмеялась:

– Тебя на понтонном мосту вспомнила. Иду по пляжу, тебя ищу. Знаю, ты где-то рядом сыночка Андрюшеньку выгуливаешь. На мосту целый отряд девушек выстроился в ряд, облокотившись на перила. Прекрасная картина – вид сзади! Смотрю, парни идут и «облизываются». Вдруг один самый крупный отделяется, наклоняется… и этак ласково-нежно огибает, буквально обтекает ручищами, чуть касаясь, очень понравившуюся ему пятую точку. Ее владелица как пантера выворачивается с гневным лицом – и я вижу тебя! Давлюсь от смеха, а бедный парень, лопоча извинения, сваливается с моста в воду. Представляешь, трем десяткам молоденьких девушек предпочел тебя, ту, которой далеко, очень далеко за сорок. Ты и не подозревала, как была хороша! Не знала себе цены.

– Не помню такого. Воспоминания соединяются в тебе самым неожиданным образом. Красота – понятие условное.

– Забыла. Значит, это событие не слишком много для тебя значило. Ты не понимала, что хорошо сложена, что в тебе была удивительная грация. Ты её не чувствовала? Нет, наверняка кто-нибудь из мужчин хотя бы мельком об этом упоминал, но тебя это не волновало, потому что ты никогда не боролась за мужское внимание, даже, наоборот, отбивалась от него. «Страсть с любовью не путала». Так, кажется, ты говорила? В твоей системе ценностей тело и внешность никогда не имели доминирующего значения. Так, постольку-поскольку, по мере надобности, по мере необходимости. А зря, прекрасными данными, природными прелестями надо уметь пользоваться.

– Телевидение призывает?

– Твое пятидесятилетие вспомнила. Мы тогда всей компанией медленно подходили к ресторану. Я приметила, что несколько незнакомых мужчин неотступно следуют за нами, и чуть приотстала. Вдруг один из них – очень даже привлекательный, с благородными седоватыми висками – приблизился к тебе сзади, на миг преклонил колено и, не касаясь тебя, с благоговейным восторгом, изящными движениями рук очертил в воздухе твою королевскую фигуру: прямую узкую спину, осиную талию, эффектную округлость «нижнего бюста». То бишь сильную выразительную линию бедер. Потом на мгновение артистично молитвенно сложил руки у подбородка и склонил голову на грудь. И тут же вскочил. В этом его жесте не было шутовства, только преклонение перед красотой. Это была его дань твоей изысканности и изяществу. Он не ломал комедию. Ядром, так сказать, контрапунктом его поведения было благородное уважение и восхищение. Я это видела по его грустным глазам. Не скрою, позавидовала тебе.

– Будет тебе, фантазерка. Просто в нашей компании я была самая высокая, – объяснила очаровательную выходку мужчины Лена.

– А я привлекала к себе внимание экстравагантными поступками, экзотической, шокирующей одеждой. Сама очень даже прилично шила. Только доставались мне в основном то какие-то безжизненные «философы», то генераторы песка или дури. И повергали в уныние. Да и тебе не везло, если речь вести о серьезном.

Лена повела подругу другой стезёй.

– Я никогда не отпускала Андрюшу одного на реку. Каждый его шаг незаметно контролировала. И не напрасно. Дважды ему жизнь спасала. Маленьким он очень слабеньким был. Окреп только к восемнадцати годам. И тогда я дала ему полную свободу.

Но Инна опять за свое:

– Когда ты впервые узнала, что ноги у тебя красивые?

– Нашла о чем вспоминать. Теперь я колченогая.

– И все же.

– Я тогда на четвертом курсе была. Сидели мы с Андреем в фойе кинотеатра «Луч», афиши на стенах разглядывали. Тут он и говорит: «Смотри, какие у артистки стройные, изящные ноги». А напротив моего кресла зеркало висело. И вдруг Андрей как вскрикнет: «Да у тебя они ещё красивее!». На нас все оглядываться стали. Я смутилась, но в зеркало все-таки посмотрела. И тут же об этом забыла.

«Даже теперь она исполнена желанием сделать мне паблисити. О себе бы подумала», – вздохнула Лена. Инна этот вздох расценила иначе.

– Это ты, Инесса-принцесса была у нас всегда девушкой, выбивающейся из общей толпы, – серьезно сказала Лена.

– Всем нравится нравиться. А уж мне-то!

– Помнишь, как Галка Рязанцева впервые принесла в НИИ на практику заграничный журнал? Я еще тогда к тебе после сессии в гости нежданно-негаданно нагрянула. Мы разглядывали артисток, их наряды, рекламы прекрасного белья и тихонько вздыхали. Не могли мы себе такое позволить. Да и не было в наших магазинах такой прелести. Хотя кое-кто из нас время от времени предпринимал попытки соорудить себе нечто особенное, перекраивая, перешивая. И вдруг Галка говорит: «Девчонки, оглянитесь вокруг, посмотрите друг на друга. Да если нас приодеть и причесать, как этих актрис, так мы еще красивее их будем смотреться!» Мы смущенно заулыбались от такого неожиданного открытия. А Зоя вдруг добавила: «И ученые у нас самые умные». И тут мы все вместе от души расхохотались. Мы почувствовали себя такими счастливыми!

Инна без всякого перехода сказала:

– Странную, крайне неприятную прошлогоднюю историю, связанную с Тоней, вспомнила. Перекидываюсь я в карты с её мужем, а она пристает ко мне с покупкой нового лекарства. Я не горю желанием, возражаю. Она задирает мне блузку сзади и насильно мажет спину какой-то кроваво-красной дрянью. Я противлюсь, отбиваюсь, меня почему-то пробирает озноб, а она знай себе втирает мне эту гадость с какой-то прямо-таки злостью. Вот ведь настырная! И всего-то рекламирует это лекарство, чтобы продать и чуть-чуть подзаработать. А утром у меня температура за сорок. Целый день в прострации между небом и землей, между жизнью и смертью. Ночью ясное ощущение, что ухожу… А на следующий день на градуснике тридцать четыре и жесточайшая слабость полуживого, полумертвого состояния. Потом месяцы восстановления. И до сих пор у меня нормальная температура в пределах тридцать пять и пять – тридцать шесть и замедленный ритм жизни. Я словно бы завяла. Что это было? Яд? Я ничего плохого ей не делала. Да и вообще никому. Подруга называется! Собственно, не подруга, жена нашего общего друга. Угораздило меня напроситься к ним в гости!

– Зависть и ревность могут излучать отрицательную энергию, способную убить. Возьми себе на заметку. Мне пришлось в это поверить. Теперь я не вверяю себя кому ни попадя. Раньше это явление сглазом называлось, – объяснила Лена.

– Загадка природы. Может, мои нервы и внушаемость явились причиной этой странной болезни?

– Они – только предпосылки.

– Тогда все-таки лекарство.

– Не думаю. Не рискнут предприниматели так уж явно губить людей.

– Как знать. Теперь корпоративные интересы и деньги для некоторых зачастую важнее здоровья тысяч людей.

– К сожалению.

«Инна усилием воли заставляет себя отвлекаться и думать о постороннем? Ей хуже?» – думает Лена.

Хандра непредсказуемо наплыла на Инну, и Лена увидела отчужденное опустелое лицо подруги и услышала ее усталый зыбкий голос:

– Чувствую, не выбраться мне из болезни, не выпутаться из её когтей. Придется перебираться в мир иной. Эта пытка ожиданием, этот гнетущий ужас… Угасаю, будто по капле остаток жизни цедя… Приятного мало. Мне бы внезапно, мгновенно или во сне.