Реквием

А что зам в клюве принес? На всё готовенькое пришел, только отнимать привык, убеждает несколько необычным способом – пригрозив. Его начальственный стиль не располагает ни к дискуссии, ни даже к замечаниям. Собственно говоря, настоящей движущей силой института не зам является, а эти скромные профессора и инженеры. Да вот, поди ж ты… надолго ли…

Не всем даны менеджерские способности. Моя голова, например, на расчеты запрограммирована. Но с моим ли уровнем заниматься вычислением оптимальных объемов холодильных камер или надёжности красителей? Такой работой только мозги иссушать. Но лучшей пока нет. А годы идут. Ничего, потерплю. Придет время – возродится наука».

Елена Георгиевна снова скользнула взглядом по рядам. Владимир Григорьевич смотрит поверх голов отсутствующим взглядом, словно его мысли заняты в этот момент решением проблем, недоступных пониманию окружающих. Дудкин ухмыляется, а Суханов уже оклемался, но смущённо опустил голову, боясь случайно натолкнуться на мой прямой и слишком откровенный взгляд. Вот тебе и отличие: один сочувствует мне и переживает, что не может помочь, а другой не скрывает радости, что не его нагрузили. Злорадствует. Торжествующая посредственность.

В сущности, это было ясно и без сегодняшнего случая. Никогда не питала иллюзий по поводу Дудкина. Камень за пазухой не стану держать, но в друзья пусть не напрашивается. Отошью. И это прозвучит как нечто само собой разумеющееся, сообразное с моими взглядами на многие составляющие жизни. Юрка, Юра, Дудкин, Юрий Петрович, Петрович – вот и вся твоя жизнь. Убожество, бескрылое насекомое. Усилия, конечно, иногда прикладывает, в основном чтобы от чего-то отказаться, но душу в работе не тратит. Так и будет всю жизнь пресмыкаться и перебиваться. Как может измельчать человек! У таких простой и эффективный метод на вооружении: во всех своих бедах винить женщин.

«Что-то и от себя я последнее время далеко не в восторге. Сама себе противна.– Елена Георгиевна хмуро усмехнулась. – Говорят, пошла мода на женщин во власти. Мужчины мышей не ловят, спят на ходу – вот откуда эта мода. А кто дома пашет? Опять женщины. Таков наш печальный удел? Некоторые из представителей сильной половины даже гвоздя не забьют в стену, а такие способности должны быть в активе чуть ли не каждого мужчины. Мы ведь тоже много чего умеем делать из того, чего они даже боятся касаться, – мысленно опять «наехала» Елена Георгиевна на бездеятельных и безответственных мужчин, знакомых ей по институту. – Перебирать поимённо? Во всяком коллективе разные люди встречаются, нигде нет такого, чтобы во всём была тишь да гладь да божья благодать».

Когда с формальностями по второму вопросу было покончено, Иван Петрович, почувствовав настроение аудитории, к всеобщему удовольствию объявил десятиминутный перерыв. В актовом зале захлопали сиденья, застучали каблучки. Мужчины сразу стали оживленнее. Заядлые курильщики ринулись в закоулки, остальные разбрелись по институтским коридорам.

Елена Григорьевна устало уставилась в окно. В проёме между домами, у самого горизонта, сквозь низкие серые тучи проглянул бледный расплывчатый диск солнца. «Шеф выпустил пар, и теперь остальные вопросы обсудит, как из пистолета выстрелит», – подумала она безразлично и перевела взгляд на опустевшее кресло, где только что восседал Иван Петрович.

Грустные мысли и в перерыв не покинули ее:

«Шеф провел эту часть собрания, словно по нотам разыграл. Всё как по маслу прошло, будто состоялось партсобрание по советским канонам. Всё предусмотрел заранее, не случилось ничего непредвиденного. Кого-то поругал, кого-то похвалил, кого-то по головке погладил – и на том спасибо. Это свидетельствует о том, что собрание тщательно готовилось. Гром не грянул, всё обошлось…

Совершенно ничего не изменилось в поведении людей. Привыкли при социализме «одобрять» и молчать, и теперь, по привычке, позволяют себе лишь «присутствовать». И я такая же. А на моей кафедре в университете совещания проходят за пятнадцать минут. «Какие вопросы накопились за месяц? Есть проблемы? Чем могу помочь? Отчеты сдали? Задержитесь на пару минут, по поводу нагрузки для ваших аспирантов». И всё! И над диссертациями сами корпят, никого не эксплуатируют. Значит, от «головы» всё зависит?»

Инна наклонилась к Елене Георгиевне и зачастила:

– Взяла всё-таки договор, дала уговорить себя – с чем и поздравляю! Я нисколько не сомневалась, иного результата и не могло быть. Теперь запасайся терпением.

– Ясновидение не подвело тебя, – устало улыбнулась Елена Георгиевна. – А ты предпочла бы накликать на себя гнев зама и на следующий год остаться без договоров? Может, деньги тебе не нужны?

Инна смотрела на своего руководителя с прямодушной смелостью и будто ненароком продолжала делать замечания:

– Как в воду глядела, чувствовала, на тебя договор повесят. Прими мои сочувствия. Не сомневаюсь, заместитель к этому руку приложил. Ты находишься в информационном вакууме или в теме? Как этот договор стыкуется с нашим? Где найдешь время? Можешь навскидку сказать, сколько его потребуется?

– Чуть-чуть в теме. Пару раз случалось подменять Ивонова на полигоне. Разберусь. Упущенного времени не наверстать, но ничего, начнем, а там, надеюсь, всё образуется. Не переживай, я с большой долей уверенности утверждаю, что результаты не заставят себя ждать. Сугубо техническая сторона дела меня не волнует, коллектив чужой не люблю. Перспектива совместной работы не очень-то радует. Неловкость испытываю, когда до меня доходят известия об их взаимоотношениях и передрягах. Ты же знаешь, как часто из-за мелочных ссор и банальной глупости страдает дело.

– Вовка у них скор и находчив только на резкие и грубые слова. А так – не мычит, не телится. Соврёт – и глазом не моргнёт. Чуть что: я выхожу игры! Погорел на одной теме и теперь при всяком удобном случае – в кусты, как мышь трусливая, – доложила Инна.

– Не сыпь мне соль на рану, не стану я закручивать гайки. Со мной торг не уместен. Не хочешь работать – долой. Пусть шеф воспитательной работой с ними занимается. Сам набирал кадры, сам пусть и расхлёбывает, – объяснила Елена Георгиевна свою твердую позицию.

– Ой, начисто забыла! Слушай, Лен, – опять говорит Инна с простодушной интонацией, – тебе бы заполучить Олега Шевчука в нашу группу. Он сравнительно недавно в НИИ и был бы нам как нельзя кстати. Я советую тебе сделать на него ставку. Парень не промах. Любая его мысль – целое исследование. Фанат, женат на своей профессии, потому что во главу угла ставит работу. Для тебя он просто находка. У него похвальная неугомонность. Без твоей поддержки не воссияет его талант. Перемани его к нам.

Он, правда, малохольный, но цинизм у него наигранный. В прошлом году, когда работал в частной фирме в другом городе, по недоразумению вляпался в историю – нелепая случайность. Утверждает, что это произошло против его воли и до последней минуты он не знал, что его подставляют. Каково же было всеобщее удивление (с его слов), когда он всё равно ухитрился выкарабкаться без чьей-либо помощи. Отвязный, конечно, парень. Подумай, может, стоит к нему серьёзно присмотреться? Институт всегда нуждается в ярких личностях, а в трудные моменты – особенно. Ты не раскаешься, если возьмешь его.

«Просьба Инны прозвучала не очень уверенно. Говорит, но не договаривает, что-то утаивает. Не всегда она способна отделить важное от пустячного, если имеет личную заинтересованность, – догадалась Елена Георгиевна. – Видела этого Олега один раз: глаза кислые, лицо помятое, и в походке, и во взгляде проскальзывает что-то характерное для алкоголика. Что и говорить, вид у него далеко не презентабельный. И самое буйное воображение не позволило мне найти в нём положительного героя. А его слишком уж свободное, даже вызывающее поведение мне видится развязностью. Не верю я в его непогрешимость. Скорее всего, пьет Шевчук. А пьющие – люди беспардонные, от них одни сюрпризы».

Деловой настрой Елены Георгиевны на миг уступил место чему-то похожему на досаду. Но она принялась терпеливо разъяснять подруге, почему не примет её предложение.

– Скажу по совести: не убедила ты меня. Сомнения – привилегия нашего возраста. Мой трудный жизненный опыт, как чемодан без ручки: его тяжело нести, а выбросить никак невозможно. Он всегда со мной, потому что нужен. Пойми, я слишком мало знаю об этом парне, чтобы строго судить или осуждать его. Ничего дурного о нём сказать не могу, но не разделяю твоих восторгов. Чутье подсказывает, что ничего хорошего не получится из нашего союза.

Последние годы я предпочитаю избегать общения с непредсказуемыми индивидами. Шевчук – далеко не лучший для нас вариант. Надо всегда думать на опережение – сойдется ли задачка с ответом? Мне непонятна феерическая прелесть неоправданного риска. Осторожность сродни мудрости. Но спасибо за информацию, – незаметно для себя впадая в назидательный тон, говорит Елена Георгиевна (Сказывается педагогический опыт!). – Где-нибудь твои замечания мне сгодятся. Всё решает запас сил и знаний, а не рывок. Пусть Владимир Григорьевич сам Шевчука пасет. И если в нём заложено зерно гениальности, он раскопает его и направит в нужное русло… правда, к сожалению, в своё.

Меня останавливает и то, что в НИИ я не смогу обуздать Шевчука. Когда речь идет о стабильности и надёжности моего коллектива, я не принадлежу самой себе, я думаю о людях, за которых отвечаю. Они пришли ко мне, доверились, и я не могу рисковать, не могу обмануть их ожидания. Создание технологически и эмоционально стабильного коллектива – очень сложная интеллектуальная задача.

Я знаю, к чему приводит уступчивость и чем заканчиваются ситуации, когда из-за столкновений честолюбивых замыслов и амбиций поле деятельности научно-производственной группы превращается в место сражений. У меня нет четких оснований предполагать, что Олег именно такой. При всем уважении к тебе, я пока не возьму его в нашу группу, чтобы он, чего доброго, не натворил лихих дел. Сейчас не время для экспериментов. Не приваживай парня напрасными обещаниями. Найди благовидный предлог отказать, если уже пообещала, – твердым и безапелляционным, даже, пожалуй, жёстким тоном посоветовала Елена Георгиевна.

Она умела, когда это необходимо, придать своему голосу и торжественность, и ярость, и некоторую отстранённую надменность. И невдомек, что в своей уверенности – кто бы мог подумать! – она всегда сомневалась, о чём вряд ли кто-нибудь догадывался.

–Пожалуй, помогу Шевчуку на расстоянии. Я не стану возражать, если он придет ко мне на кафедру, дам ему несколько тестовых заданий, а там видно будет. Может, и отпадут всякие сомнения, и в аспирантуру его возьму, если окажется на самом деле толковым. Там он сумеет достойно распорядиться своим талантом. Я думаю, ты сумеешь правильно оценить это, без сомнения, важное предложение? Полагаю, и он будет приятно удивлен, узнав о моем желании помочь. Переубедила? Теперь мы сходимся во мнении?

Инна согласно кивнула.

– Знаешь, как он старается, часто даже в ущерб себе, – запоздало промямлила Инна, недовольная тем, что её «сватовство» не выгорело, и сразу же отвела глаза.

Виды она имела на холостого, заумного программиста. Он её племяннице приглянулся.

Елена Георгиевна, почувствовав изменение в настроении подруги, решила, что пора переходить в наступление:

– Да, Инна, всю бумажную волокиту по нашему договору на время придётся отложить или взвалить на тебя. Как ты к этому относишься? Какой вариант выберешь? Может, тебе стоит сразу включиться, чтобы нам не потонуть в ворохе документации. Только тебе с твоей педантичностью это по силам.

Инна недовольно хмыкнула. От обиды ехидные слова так и завертелись у неё на языке, но она прекрасно поняла мотив поведения подруги, благоразумно воздержалась от комментариев и заторопилась отойти «по делам».

«Ну и денек сегодня выдался», – вздохнула про себя Елена Георгиевна и направила свой взгляд через окно на далекий, еле видный в серой дымке объект, чтобы дать отдых глазам.

Шеф

Следующий пункт повестки заседания, подлежавший рассмотрению, непосредственно касался только механиков и мало интересовал Елену Георгиевну. Она сидела в лирической задумчивости, дальним зрением изредка поглядывая в окно. На стекле опять тонкие косые струйки дождя быстро и бесшумно размывали серые переменчивые картины городской жизни. Потом её мысли переключились на шефа. «Колоритная фигура – лобаст, сед, высок, широк, но тучным не выглядит. Хорошо скроен, плотно сбит. Глубоко отступившие залысины делают его лоб непомерно высоким. Лицо спокойное, решительное. Энергичный подбородок с ямочкой. В движениях сквозит уверенность – положение обязывает. Весьма внушительный вид! Не погрешу против совести, если скажу, что красив. И голос у него приятный, глубокий.

В юности он подумывал о карьере артиста – недостижимое всегда манит! – но по настоянию отца пошел в университет и увлёкся наукой. В ней он настойчиво-любознательный. Защитил докторскую. А потом административные способности проявились и пригодились. На посту завотделом двадцать пять лет. С этим и подошел к шестидесятилетнему рубежу. Как принято было раньше говорить, прожил все эти годы не зря. Но мы надеялись, что дорастет до кресла директора института.

Конечно, нельзя сказать, что шеф всегда вел себя расчетливо, но зазря не подставлялся под удары. Неконфликтный, неизменно дружелюбный. Пользуется расположением подчинённых, на редкость справедливый, не имеет обыкновения попусту придираться, никого не наказывает под горячую руку. Этакий простоватый балагур – вот в чем тайна его обаяния. Юмор имеется в его творческой палитре. Иногда приправляет свои указания крепким словцом, но только с мужчинами, когда доведут до высокого градуса раздражения.

У него практичный ум немолодого, опытного, положительного человека: к месту, вовремя извинится, когда следует, маску наденет – в наивного сыграет. Приходится. Ведь чем больше уровень цивилизации, тем плотней прирастают различные маски к лицам. Зато по-крупному не предает. В беседе старается никого не ранить, искусно наводя мосты искренних взаимоотношений. И стрелочника винить в чужих промахах не станет. Ни деньги, ни должность не испортили в нём человека.

Не злоупотребляет своими возможностями руководителя. В нём нет ничего такого, что могло бы натолкнуть на мысль о его непорядочности. На таких вот и стоит Россия-матушка. Ему, наверное, тоже надоели официозные глупости. Но полномочия с себя не слагает…

Жене и детям не захотел изменять, не женился во второй раз, остался вдовцом. Сыновей своих поздних разумно воспитывает. Говорил, что они понимают друг друга на достаточно высоком уровне. Это дорогого стоит. Деньгами ребят не балует – не делает на них акцент. Самих заставляет себе путь пробивать, конечно, немного подталкивает. Не обидно, когда «толкают» достойных.

Почему не уходит на пенсию? Любым способом попытается оставить за собой портфель? Ходят сплетни, что за отсрочку неизбежного отстранения «продает нас с потрохами». Врут. В коридорах власти давно поговаривают об отставке шефа. Инна все сплетни знает. Перед тем как начальника отправить на пенсию или понизить, его обычно осыпают похвалами и наградами, а о нём будто забыли совсем. Хотя какие награды в перестройку! Не до жиру, быть бы живу. А может, кому-то место бережёт, и поэтому кто-то из тех, кто выше, его здесь держит, препятствует уходу? Он как нельзя лучше устраивает многих. Значит, нужен пока…

Может, и правда, хотят нас продать вместе с лабораториями? Пугающая перспектива. Смутное, сложное время. Всё без нас наверху решают. Так и раньше… Пускай решают, была бы нам и стране польза от новых веяний. И всё же, зачем он лег под нового зама? Может, на него надлежащим образом надавили? Стар стал бороться, устал? А ведь только благодаря ему НИИ выжил. И сейчас помогает молодым держаться на плаву. Приказали, может, даже и устно, вот он и взял под козырек. Мы же так приучены.

Шеф причастен к судьбе каждого сотрудника. Многие обязаны ему по гроб жизни. Отец родной. Если разобраться – золотая душа!

Заместитель

Елена Георгиевна перевела взгляд на Владимира Григорьевича, который почему-то замешкался и ещё не вышел из зала. «Каков зам? По природе своей молчаливый, склонный к сосредоточенности. Так ли это? Помнится, какая ярость нетерпения поначалу вспыхивала в нём, как только он понимал, что разговор не сулит ему никакой выгоды и он не сумеет добиться желаемого без каких-либо усилий. Потом научился в нужный момент находить подходящие фразы или бросать взгляд, который совершенно очевидно указывал собеседнику на его место. И только общаясь с человеком выше себя по чину, в чьей власти было предоставить ему что-то или отказать, кто, безусловно, мог быть ему полезен, он становился обходительным, разговорчивым и любезным.

Поначалу случалось, особенно с женщинами, он получал удовольствие от разговора, отдаваясь очарованию самой беседы или соблазну чувствовать себя объектом восхищения и любви, и тогда вполне мог закончить разговор не в свою материальную пользу, лишь бы продолжать испытывать влияние своего обаяния. Но как редко такое бывало!

Теперь он непреклонный, непревзойденный, запредельно недосягаемый, деспотичный лидер. Так он о себе мнит? Неутомимый, непостижимый. Всё «не» да «не». Что кроется за его незавидной внешностью? Убеждённость в собственном могуществе? На чём она основана? Почему никто не стремится обуздать его головокружительный взлёт? Будто и не затронул его кризис.

Одевается он, с моей точки зрения, безукоризненно – козырь в его пользу. На выбритом до синевы лице постоянная маска ироничной вежливости. Беспощадные бледно-серые глаза, ничего не упускающие из виду, смотрят на всех свысока. Они невыносимо холодные, презрительные, подчёркнуто безразличные. Но какая у него, черт побери, гордая посадка головы. Какое самомнение! А эта картинно выпяченная грудь и вызывающе расправленные плечи? Они выражают нечто такое, что ему весьма приятно, а остальных раздражает.

Уравновешенный, величественно невозмутимый, без малейших признаков суетливости. Статуя. Скала. Обладает высокомерным мужеством? Всё в нём дышит спокойным достоинством. Кажется, совершенно невероятным вывести его из себя. И всё же понятно, что его спокойствие – покой временно затихшего урагана или вулкана. Он вызывает во мне чувство тревожного любопытства.

Знает себе цену. Говорит неторопливо, весьма вероятно, что обдумывает каждую фразу, поэтому-то всё у него выверено. Всегда выжидает момент, чтобы оставить за собой последнее слово. Дает понять, будто в действительности его вовсе не волнует то, чего он так осторожно, но напористо добивается, потому что знает: так или иначе, но в конце концов он получит своё. Каждый жест подчеркнуто театрален, паузу умеет держать, это выходит у него естественно и не вызывает протеста. Иногда он бывает обескураживающе обаятелен.

Высокомерный, тщеславный, преуспевающий. Любит, чтобы всё у него было только лучшее. Безупречный, непогрешимый, великолепный в своей неоспоримости. Не подступишься. Не доводилось мне раньше видеть такой экземпляр. Когда требуется, блистательно владеет словом, но духовные муки не касаются его сердца. Он не из тех, кому доставляет удовольствие говорить людям от души добрые слова. Фразы может употреблять ласковые, но они не бальзам. В основном язвит. Легко обходится без чужого сочувствия и сам не грешит этим. А может, скрывает, маскирует свои чувства?.. Насколько мало думает о других, настолько много о себе. Терзания – не его ментальность. По части цинизма не мне с ним тягаться.

Для него всегда важны определённые и ясные факторы: целесообразность, объективность, реальность. Чётко знает, что хочет. У него есть цель, от которой его ничто не может отвлечь. Немудрено, что пока ещё ни одна задуманная и спланированная им для себя акция не провалилась. Иначе и быть не могло. В шестидесятые он давно бы сгорел в пламени своих непомерных амбиций, а сейчас есть возможность таким, как он, развернуться.

Как он говорит? «Историю пишут победители. Проигравшие – обречёны на забвение». Какой гонор! Не осталось для меня незамеченным и то, что в случае неожиданной опасности он на самом деле не спасует, следует ожидать от него деятельной решимости. И при всем при том хитер и осторожен, как волк. Хорошо знает, как отвести от себя обвинение, всегда сумеет вовремя сместить глаза и мысли проверяющих со своих проблем на чужие и, если потребуется, быстро замять любое скверное дело. Все ходы и выходы знает. Умеет жонглировать законами.

При неблагоприятных условиях скроется туда, куда не подступиться, не подобраться. Следы заметёт или на другого человека вину свалит. Ловко вывернется или даже обернёт дело против нападающего. Уже бывало такое. Добивается своего, пуская в ход связи, дергая за нужные ниточки, взывая к поддержке высокопоставленных друзей, требуя помощи от тех, кто вынужден подчиняться. И при этом умеет соблюдать внешние приличия. Эта линия поведения вовсе не нова, её применяют не одно столетие. Она в ходу у чиновников.

Думаю, зам досконально знаком с механизмом управления поведением людей прежде всего потому, что хорошо знает себя. Ему прекрасно известно многообразие чувств, обуревающих человеческое сердце в зависимости от того, что предлагает или отнимает жизнь. Любопытный тип. Может, он умеет предвидеть причудливые изменения, свойственные ветру истории?.. Не слишком ли высоко я его подбросила?

Он привык наносить удары ещё до того, как жертва успеет почувствовать опасность. Никому спуску не дает, ничего не оставляет на волю случая. Хищник. Тот ещё субчик! На его совести, с моей точки зрения, уже много чего… нехорошего. Заметен в нём и угнетающий избыток здравого смысла: его система уверенной самозащиты.

Пока работа приносит хорошие деньги, он будет ею заниматься и не выпустит вожжи из своих рук. Как тигр, почуявший запах крови, будет бросаться на добычу, ничем не гнушаясь. Гребет под себя всё, до чего дотягивается. Если у него появляется шанс – никогда не упускает. Свои шкурные интересы блюдёт зорко. Своя рука – владыка. Что хочу, то и ворочу. Я ошибаюсь?

Почему играет вторую скрипку? Ведь он не признает соперничества. Ему это выгодно, умеет в тени оставаться до нужного часа, а как только представится благоприятная возможность – воспользуется? А может, руководство института держит его на вторых ролях? Вывод не напрашивается сам собой. Какие ещё трактовки и оценки я могу предложить? Разве возможны другие варианты? Главным у нас числится шеф. Но ни для кого не секрет, что право решающего голоса принадлежит заму. И это несмотря на то, что прошло не так уж много времени с его появления в стенах нашего НИИ. А может, он захочет выдернуть кресло и из-под директора? Что-то я стала думать, как мужчины. С кем поведешься…

Зам не загоняет себя, бережно к себе относится. Может, он и прав в какой-то мере, в смысле здоровья… Поклонник новшеств. Подвергает переделке не только процесс, но и людей. Ловкий полемист. Если потребуется, ошельмует кого угодно (говорят, у него большой опыт в этих делах), уничтожит, камня на камне не оставит. Кому угодно (почти) сумеет что угодно вменить в вину – не пожалеет. Пальцы в рот ему не клади. И в то же время, любой бунт сможет свести на нет, загасить, урегулировать. Никогда не допустит скандала. Не позволит втянуть себя в неоправданную аферу.

Может точно и убедительно обосновать любую (?) точку зрения или доказать, что проблемы не существует. Ему, используя внешне вроде бы разумные аргументы, удаётся убедить человека сделать то, чего вначале тому никак не хотелось. Его любимая фраза: «Я слишком умен, чтобы быть слишком добрым и честным». Ох, не люблю я тех, кто считает всех глупее себя.

Никому не спускает ни малейшего промаха. Он не склонен оставлять безнаказанным даже самые скромные посягательства на своё реноме, на свою территорию, ничего не делает просто так, из душевного повеления. Как-то – ещё в самом начале нашего общения – я поймала его очень заинтересованный взгляд и услышала похвалу, произнесённую с видом благосклонного достоинства. Какими словами он выражал своё расположение! И это при комиссии! Ну, думаю, медведь в лесу сдох или тысячелетний дуб повалился. Что он этим хочет сказать?

Была бы мужчиной, сразу приняла бы его слова на свой счет как объяснение в любви. Это первое, что приходит им в голову, когда видят к себе расположение несколько большее, чем положено иметь на работе между сотрудниками. Слишком верят в своё неотразимое обаяние. Видно, у многих из них и на работе голова не тем занята.

Но тут же сообразила, что раз зам так любезен, значит, ему что-то от меня надо. «В ответ он ждет от меня шикарных комплиментов в свой адрес! – наконец догадалась я. – Затем, видно, и хвалил». Но я долго перебарывала себя, считая его пока недостойным, упустила время, и ничего не ответила. Какой прокол! Какая осечка! Здравый смысл, конечно, склонял в сторону необходимости произнести ему хвалу, но так не хотелось! И момент был упущен.