Надежда

«И таким изменяют?» – растерянно, с болью подумала я.

– Любить надо всей душой, тогда и по морали все сойдется, и скуки не будет, и желание искать радости на стороне пропадет. Чего душу-то дробить, мельчить? Сам-то кем тогда станешь? Никто добрым словом не вспомнит, – неодобрительно глянул в сторону странного, ярко одетого мужчины молодой человек в форме морского офицера.

Видно высказывания «петуха» были причиной столь серьезного диспута.

– …Миф о потере женской привлекательности и темпераментности после сорока лет придумали мужчины, потому что сами несколько утрачивают силу, делаются в некотором смысле менее способными. А женщины в этом возрасте только жить начинают, становятся более раскованными. Это пугает мужчин, вызывает у них агрессию или стремление утвердиться на стороне у незамужних женщин, которые на все готовы, лишь бы заполучить их хотя бы на время…

– …Женщины бывают жестокими?

– Да, когда вымещают на мужчинах обиды, которых не заслужили.

– Все ясно. Ты считаешь, что мужчинам в основном попадает за дело.

– Об этом мне говорят факты судебной практики…

– Девочка, иди к родителям. Рано тебе слушать взрослые разговоры, – строго сказала мне старая женщина, которая во время беседы смотрела в окно и, казалось, не интересовалась происходившим.

И я пошла дальше.

В вагон зашел невысокий человек. И то, как он сел на лавку, как положил на стол руки, я поняла – он учитель. Послушала его разговор с маленькой девочкой и убедилась в справедливости предположения.

Мальчишка нахально уставился на меня, провоцируя на грубость. Я остановила его взглядом. Молодец. Понял, отстал.

Вижу, как молоденький солдатик влюбленными глазами смотрит на девушку, что сидит напротив. Она смущается… Отец разгадывает ребусы с дочками… Пожилой мужчина сидит, прислонившись к деревянной спинке лавки, и задумчиво гладит седые волосы жены, прикорнувшей на его плече…

Вышла в тамбур. Выглянула в открытое окно. Ветер бьет в лицо тугими струями. Небо на глазах меркнет. Быстро скачут черные тени-деревья. Вдали мелькают зигзаги огней. Потом городок сгинул во тьме. Снова дробятся тени от многочисленных фонарей. Взвизгнув и протяжно вздохнув, остановился вагон. Вдали темные молчаливые дома. На платформе – торопливые шаги, редкие приглушенные суетливые голоса. Теперь вижу неподвижные безликие, нечеткие фигуры и слышу неразборчивые речи простившихся, проводивших. Еще один вокзал уплыл.

В распахнувшуюся от резкого толчка дверь тамбура вижу, как уродливо раскорячившись от натуги, маленький толстенький пассажир встаскивает вещи на третью полку. Мимо меня протискивается здоровяк с огромной сумкой на плече. Я прижалась к стенке, пропуская его. Он остановился, резко дернул усталым плечом, свободной рукой, чуть не залепив мне в глаз. Я увернулось. Толстячок, управившись, облегченно вздохнул и присел на кончик лавки, вытирая лысину казенным полотенцем.

Я открыла заднюю дверь тамбура и встала на грохочущие подвижные пластины над механизмом сцепления вагонов. Холодок пробежал по спине: не ко времени промелькнули сплошной полосой ярко освещенные окна встречного поезда. Я тревожно замерла. Следом товарняк прогромыхал, вызвав у меня неприятную дрожь. Нырнула в другой вагон. Прильнула к окну входной двери. Сквозь сильно запотевшее стекло как призраки мелькали фонари.

– …Хотела развестись. Сыну об этом сказала. А он мне: «Хоть пьянь, да свой». Шесть лет тогда ему было. Теперь уже десять. Как-то опять поссорились. Сын вновь вступился за отца: «Я люблю его. Разведешься, – уйду к нему».

– Когда между родителями сложные отношения, дети не могут быть счастливы. Их жизнь часто ломается или делает крутые виражи, – высказала свое мнение женщина, лица которой я не разглядела в слабом свете ночника.

– Долго ли ребенка сгубить? Вот сказал кто-то соседскому мальчишке, что он неродной, потому что голубоглазый и белоголовый при чернявых родителях, – и пошла его жизнь наперекосяк. А мальчик в деда породой пошел, – вздохнула женщина....

– …Мне кажется, личность создается в тишине, в покое, в созерцании, поэтому сельские люди основательнее, глубже, чувствительнее. Они ближе к природе.

– Но дальше от культуры.

– Смотря что понимать под культурой.

– Все мы о ней знаем только понаслышке…

– …В народе шутят: «Если в России ничего не предпринимать, она достигнет больших успехов, нежели если ее глупо понукать и заставлять беспрекословно подчиняться. Лучше не мешать работать и творить.

– Без кнута? Сомневаюсь. Заснет страна, как в допетровские времена.

– Умно руководить надо, на Запад не оглядываться, чтоб самобытность не потерять....

– …Есть у меня знакомый. Красавец. Профессор. Книги для детей пишет. Хобби у него такое. Жена больная. Он не бросает ее, дочь растит. Для меня он – идеал мужчины.

– Для женщины такая судьба считается естественной. Никто ее подвига не замечает…

Худенький мальчик лет пятнадцати спрашивает мужчину в военной форме:

– Что вам помогало выстоять в войне?

– Понимание, что Родину защищал. Было всепоглощающее стремление победить. Юмор солдатский выручал. Мощная подпитка, скажу я тебе. До войны поэзию не любил, а в окопах стихи Константина Симонова наизусть учил. Тяга к родной культуре обострилась. В перерывах между боями зачитывал до дыр газеты, журналы. Читал все, что удавалось достать. Концерты артистов ждал, как хлеб и воду.

– В войну люди влюблялись? Любовь и смерть. Я не могу их рядом поставить, – задумчиво произнес юный собеседник.

– Любовь держит человека на земле, она же дает ему силы жить. Я уже женатым тогда был. Обожал, конечно, уважал, симпатизировал. Ведь живой человек! Но не изменял. Потому что совесть всегда имел. Не мог оскорбить, унизить любимую женщину. Был достоин своего друга, жены. Хвалится своей непорядочностью в отношении к женщине тот, кто не понимает истинного смысла слова «мужчина». В нем заключена не столько физическая, сколько моральная сила: умение отстоять и устоять.

– Вы боялись идти в бой?

– Еще бы! Страх, как и любовь, требует постоянного преодоления себя…

В этом купе все спят. В этом – пытаются заснуть, но малыш воюет, на ушах всех заставляет стоять.

– …Бабушка, почему, когда дядя ругался, то говорил «сукин сын», а не сын кобеля?

– У нас в России всегда за все мать в ответе… Так уж повелось…

– …Высыпал он передо мной горсть драгоценных камней, а у меня они не вызвали приятных ощущений. Безразлична я к ним. Мне душа человека важна. Оскорбил он меня. Купить мою любовь хотел…

– …Мужчины женщин ругают за отсутствие логики, – сердится одна женщина.

– Они ругают нас за отсутствие мужской логики, – пошутила другая.

– А чем лучше мужская?

– Тем, что у нас патриархат… Мы должны то, обязаны это, а что они должны?.. Еще упрекают в отсутствии чувства юмора! Сын мой по молодости уж какой шутник был, а как жизнь придавила, куда-то и юмор делся. А друг его остался один на один с четырьмя стариками. Судьба так его скрутила, что он как женщина стал повадкою: разговоры только про домашние заботы, про нехватку денег. А какой умный да видный был жених! Мужиков бы в нашу упряжку, чтоб понимали, уважали…

– …К труду с любовью надо приучать. Если отец, перед тем как предложить работу детям, стонет, охает и злится, он только отвращение сможет привить…

– …Влюбился. Как с ума сошел. Ничего для меня тогда не существовало. Опомнился: ни жены, ни детей…

– …Я в жизни исхожу из понятия добра и доверия, а он наоборот…

– …Именно с ней, сплетницей и дружили. Страх был покрепче благоговения. Забывали, что и дружба и вражда ее опасны. У этой старухи была наклонность первенствовать, властвовать. Сколько судеб она поломала, пока удалось ее выгнать! А всего-то секретаршей была. Манеру она имела, слабость такую: всех, кто моложе семидесяти, в чужие постели затаскивать…

На нижней полке спит маленький худенький мужчина. На столике рядом с ним очки с огромными линзами и журнал. Читаю: «Вопросы философии». На остановке вваливается огромный неприятного вида краснолицый детина в светло-зеленом костюме. Оглядел купе. Подошел к сонному человеку и со всей силы ударил его ладонью по пятой точке. Мужчина вскочил, растерянно моргая невидящими глазами. Потом нащупал очки и сел. На внезапную грубую побудку он ответил грустной, какой-то виноватой улыбкой. Меня затрясло. Не выношу, когда сильный издевается над слабым. Настроение испортилось.

Вернулась на свое место. Мать подняла голову. Я спросила:

– Почему в поезде в основном о плохом говорят? К чему эта странная привычка откровенничать с попутчиками?

– Свойство такое у людей – грустным делиться. Чужой посочувствует и забудет, а рассказчику легче становится, – сонным голосом ответила мать и опять опустила голову на сумку.

– Людям нравятся печальные истории, – добавил пожилой мужчина, который дремал на третьей полке.

Я задумалась над результатами «экскурсии по жизни».

На остановке вошел пассажир. Ему лет пятьдесят. Он почему-то сразу привлек мое внимание. Прямой, высокий, сухощавый. Глаза темные, живые, с влажным блеском. Меня поразило его лицо: крупное, смуглое, с двумя глубокими морщинами вдоль худых щек. Оно светилось. В самом деле! Я видела ореол мягкого, еле заметного сияния, которое на расстоянии четверти от лица растворялось в ночном полумраке вагона.

На мужчине байковая в крупную клетку рубашка, брюки без стрелок и ботинки грубой кожи. По внешним признакам – он рабочий человек. Но речь! Насыщенная словами из различных областей науки, она была четкой, краткой, понятной. Правильнее сказать – доступной. Спокойный, приятный, удивительной внутренней силы голос звучал уверенно, но сдержанно. В нем были и рассудительность, и твердость, и уважительное отношение к собеседнику. Этот человек не кичился своими знаниями, с достоинством вел себя. Своим неопытным умом я поняла, что он мудрый и этим притягивал к себе.

Люди в купе все время менялись. И каждый, посидев рядом с ним пару минут, начинал задавать ему вопросы о политике, Боге, душе. Затрагивались проблемы быта, культуры, частные юридические темы. Странный человек раскладывал по полочкам ситуацию любой сложности, многие вопросы рассматривал с точки зрения математических и философских теорий. Вслушиваясь в его ответы, я ощущала, как наполняюсь чем-то хорошим, большим, чем знания, благостью какой-то, что ли? Я освобождалась от оков зажатости, от дамоклова меча сомнений, боли иждивенчества. По моему истосковавшемуся по душевному теплу сердцу протекали добрые, умные мысли. Они очищали его от накипи детских горестей, придавали силы и веры. Сердце расслаблялось, расправлялось, наслаждаясь внутренней свободой и легкостью. Я испытывала ни с чем не сравнимое, пронзительное блаженство.

После общения со «странным человеком», я представила свою жизнь с необычайной чудесной ясностью в ее естественной обыденности и простоте. За одну ночь детские горести претерпели изменение и виделись мне будто сквозь далекий туман забвения. Мои обиды и проблемы казались незначительными. Любимые слова Витька «Что наши мелочи по сравнению с мировой революцией?» приобрели иной смысл. Я осознала их полнее. Теперь они не только успокаивали и оберегали меня, но и утверждали, что жизнь на самом деле «прекрасна и удивительна», если не закапываться в мелочах, не ставить свои заботы выше проблем других людей, не волноваться из-за событий, которые не в силах изменить. Он сказал простые слова: «Если не можешь изменить ситуацию, то измени свое отношение к ней. Глупый человек бездействует, жалуется, во всех своих несчастьях обвиняет других, а умный – преодолевает любые препятствия или обходит их».

Я всегда сочувствовала людям, но не осознавала необходимости рассматривать свои и чужие беды с глобальных точек зрения.

Мне показалось, что из узкого извилистого лабиринта жизни я, наконец-то, попала на широкую, но пока проселочную, ухабистую дорогу. Я окончательно выбралась из скорлупы собственных эмоций и увидела себя в громадном, непознанном, восхитительном мире не затерявшейся бесконечно малой точкой, а человеком, способным в некоторой степени понять сложность бытия и самой сделать что-то существенное, важное, полезное.

Нельзя каждый день встречать с отчаянием в сердце, с печалью в глазах. Надо постараться забыть, какого цвета беспричинная тоска, хандра, меланхолия. Тоскливые мысли не должны убивать меня, тормозить развитие. Лишь тогда возникнет душевное равновесие и появится стимул к настоящей жизни. Наверное, еще много огорчений сулит мне жизнь, но я преодолею их».

Говорят: воспринятое в детстве преследует всю жизнь. Так пусть мне сопутствует только хорошее! Я и прежде это чувствовала, только не знала твердо, не верила внутреннему чутью. Отброшу тоску и обиду как ненужные причиндалы. Надежда на лучшее – вот моя отправная точка. А может, это только неоправданный всплеск оптимизма? Ох уж эти мне неизбежные сомнения! Видно, всегда они будут подстерегать меня, охранять от глупых, необдуманных поступков.

Наверное, я многое забуду из того, что говорил пассажир, но память о нем останется во мне надолго. Он открыл для меня мир природы, общества и человека в целом, в единстве, во взаимосвязи, во всей красоте и сложности. Он существенно дополнил копилку моих чувств и понятий.

К утру я уже не слушала интересного собеседника, а, переполненная эмоциями, неподвижно сидела, не в силах переварить полученную информацию. Я выходила из поезда совсем другим человеком. Во мне появилось осмысленное уверенное желание жить и радоваться жизни. Я повзрослела за ночь, потому что чуточку поумнела.

Глава Шестая

ПЛЕМЯННИК ИЗ ЛИПЕЦКА

К нам из Липецка в гости приехал Василий, двоюродный племянник матери. Мы думали, раз городской, значит особенный. А он оказался обыкновенным парнем. Даже вельветка на нем точно такая, как у моего брата. После обеда мать разрешила нам пойти на речку. Гостя надо развлекать. Ну, мы, конечно, сразу подступили к Василию с расспросами о городе. Он засмеялся:

– Липецк не Москва. Центральная у нас – улица Ленина. Раньше она Дворянской называлась. Так даже на ней еще есть одноэтажные дома. Правда, красивые, с резными наличниками и железными крышами. И от ваших хат есть отличие: крыльцо в наших домах на улицу выходит.

– Неприлично с помойным ведром на улицу выходить, – недоумеваю я.

– В Липецке в домах два выхода: один парадный, другой хозяйственный, – объяснил гость.

– Здорово придумали! – одобрил мой брат.

– А окошки в старых домах у нас поменьше ваших будут.

– Видно, тепло зимой сберегаете, – предположила я.

– Наверное. Мне нравятся липецкие домики. А моей сестренке Надюшке они кажутся сказочными. Когда мы ходим по главной улице, она прижимается ко мне и шепчет: «Давай поскорее уйдем отсюда. Мне страшно. Вдруг из-под крыльца сейчас вылезет Баба Яга и ее свора: волк, сова и гуси-лебеди». Мы проходим мимо собора, сворачиваем на соседнюю улицу, и тут сестренка, увидев огромную лужу, в которой полощутся хрюшки, успокаивается, потому что на родную деревню похоже.

Василий задумался. Потом продолжил с теплой улыбкой:

– Город тихий, зеленый. Люди очень хорошие. С пятидесятого года там живу. Сначала ремесленное училище закончил. Нас «кулешниками» дразнили. Сразу выдали форму: черную длинную шинель с серебряными пуговицами и фуражку. После деревенской круглогодичной фуфайки я принцем выглядел. Кормили вкусно. В столовой красивые тарелки. Подстаканники.

– Такие, как в поезде подают? – спросила я.

– Да. Я не то что подстаканников, тарелок в деревне не видал. Из общей миски ели. Женщины в столовой внимательные. Всегда о здоровье спросят, добавки дадут. Жалели нас, потому что мы в чужом городе без родителей. Педагоги в училище не только учили, но и воспитывали. Замполит был заботливый. По-отечески разговаривал, книжки вслух читал, объяснял, как надо жить. Историка Наума Марковича я очень любил. У него в войну голова была пулей пробита. Умнейший человек! Какое воспитание в деревне было? Желудок бы наполнить. А учитель нам ярко о жизни многих поколений людей рассказывал, и мы начинали понимать, что такое Человек и каково его предназначение. Благодаря Науму Марковичу я узнал, что мозги даны для того, чтобы их использовать во благо.

Мастера никогда не ругали, с душой, с подходом учили. Самую простую операцию требовали выполнять четко. Чувство ответственности и уважение к профессии прививали. Говорили: «Делай хорошо, плохо само получится». По окончании ремесленного училища я получил высший разряд и сам пошел в школу рабочей молодежи. Родители не заставляли. Понял, что без образования многого не достигну. В школе рядом со мной учились взрослые люди. Очень серьезные. Я с них пример брал. Жил в рабочем общежитии. На ужин в столовую из-за уроков не успевал. Мне друг в комнату еду приносил, – с удовольствием рассказывал Василий, а мы с большим интересом мы слушали.

А он все листал и листал страницы своей короткой, но насыщенной событиями жизни:

– Всякие ребята рядом жили. Один морячек под блатного косил. На драки ребят вызывал. Пытался показать, что всех главней. Так и пропал из-за своей глупости. Я очертя голову не совался в драки, уже понимал, что сильный духом человек не мордобоем воспитывается, а умом, но достоинство не терял, когда нажимали. Сердечко дрожит, а я зубы сцеплю, виду не показываю и выступаю вперед, чтобы себя и друга Борьку защитить. За спины не прятался.

Некоторые пацаны не хотели, чтобы я учился: то ужин перевернут или выбросят, то постель унесут и голую сетку оставят. Ребята из комнаты выручали, делились одеялом, подушкой. Как-то просыпаюсь – нет ни брюк, ни ботинок! Детдомовцы стибрили и на рынке за курево продали. Нашли их, посадили. А я себе одежду из деревни привез и в ней ходил.

Завод у нас великолепный. Мастер в первый день сказал: «Дома ты – хозяин. На завод пришел – тоже по-хозяйски веди себя, чтоб все по уму было».

– А в общежитии очень трудно жить? – спросил брат.

– Нет, если соблюдать правила. Они не жестокие, в них своя логика и справедливость существуют. С их помощью к порядку приучают. Например, кто ложку в котле оставлял, такого человека лишали права обедать вместе. Поел, оближи ложку и положи на стол. У воевавших рабочих была привычка: ложку за голенище класть. Морской закон исполняем: не есть, пока все за стол не сядут. Дурной тот, кто много болтает и медленно ест. А к концу обеда гонка начинается: быстрее поесть и убежать, потому что последний моет посуду и убирает стол. В общежитии отдельные тарелки не принято иметь.

Иногда шутливые соревнования устраиваем: кто быстрее кусок хлеба съест во время ходьбы или бега. Я часто выигрываю, потому что с детства привык на ходу кушать. Школа далеко находилась. Время экономил. Сквернословие у нас не поощряется. На столе всегда стоит банка с щелью, куда заставляем бросать штрафные монеты. Если надо кого-нибудь послать в магазин или на рынок, выбрасываем по команде пальцы, не унижаем младших.

Встречаются, конечно, жестокие ребята, но я их сторонюсь, потому что жалостливый и не понимаю юмора в грубых шутках. Моего друга Борьку раз заставили продувать макароны на предмет жучков. Он сидел на кухне и заглядывал в каждую макаронину, а ребята проходили гуськом мимо открытой двери, и со смеху покатывались. Проучил я зачинщика. Борька был из интеллигентной семьи, много читал, музыкой занимался, а когда без отца остался, пришлось ему в училище идти.

– А какие у вас развлечения? – полюбопытствовала я.

– В праздник взрослые норму примут – по сто пятьдесят, не больше, – и песни поют, про войну рассказывают. Водку у нас пьют самую дешевую – «сучок» называется. Бутылка картонкой закрывается и заливается сургучом. Говорят, ее из опилок делают. А может, и врут. Рыбалка богатая в Липецке. Это хорошее подспорье в питании. А в отпуск я домой еду. Брату помогаю.

– А в «дурака» режетесь? – это уже брат спросил.

– Игра должна быть поддержана интересом, иначе она становится низкокачественной, пустой. Без денег человек портит ее. Получается, что неоправданно рискует. Мы придумали на кон торт ставить. Проигравшие скидывались. Перепробовали все виды тортов! На водку не играли. В некоторых комнатах не материальный, жестокий интерес выставляли: бить по ушам. И тут везение определяло меру наказания. Если проигравший туза снимет – одиннадцатью картами врезали, если валета, значит, повезло – двумя. Каждый выбирал себе компанию согласно интеллекту.

Я директора школы рабочей молодежи Зайцеву и мастера Юренчук Марию Антоновну на всю жизнь запомню за материнскую доброту и справедливость. Они говорили, что чужого горя не бывает. Учили отдавать, а не брать, и в этом находить радость.

– И все же почему иногда унижают молодых? – допытывался Коля.

– А это как ты сам себя поставишь. Разок, из уважения к старшим, я бы сходил в магазин, а постоянно быть на побегушках – нет! Не в моем характере.

– Сестра Люся рассказывала, что девчонки в общежитии не позволяют себя эксплуатировать. Все друг другу помогают.

– Ребята любят быть лидерами, стремятся доказать свою способность подчинять! Но не все сильные, – спокойно объяснял Василий.

– Девчонки добрее? – спросила я.

– Естественно! На то и девчонки, чтобы быть мягкими и добрыми. Никто и не спорит. В городе я книги полюбил читать. Особенно Гайдара. Мать этим очень удивил. Помню, упала книга и порвалась. Я заклеивал ее черный переплет и очень переживал.

И страшное случалось. Однажды дрались двое. Марков Зиновия Третьякова ножом ударил. Я кинулся выручать. Гляжу: руки в крови… Другие сразу в сторону, даже в свидетели не пошли. Нельзя в стороне от жизни стоять, когда живем, то постоянно преодолеваем себя. Я не уважал Третьякова, потому что пьяница. Бывало, выпьет, так зарплата как листья с куста. Но в минуты беды вступался, потому что жалел. Их дом под сельсовет отобрали. Отца в тюрьму крестник сдал. Мать больная. Трое сирот осталось. Потом те, что раскулачили их семью, продолжали за старшим братом гоняться. Он прятался в погребах. В Ельце на физмат поступил. Родня скрывала его местонахождение. Трезвенник. Считал ниже своего достоинства пить. Я из уважения к нему его младшего брата Зиновия защищал.

А мой родной брат с войны с простреленным легким вернулся. Туберкулез у него. Я летом у него на быках работал, косарей на покос в арбе возил. Одного быка звали Галман, то есть непутевый, а другого, пестрого, – Куцый.

– С чего это Куцый? – удивился брат.

– Вез я людей на работу, а упрямые быки пить захотели, и в реку направились. Я выпрыгнул и хворостиной их по мордам. Не испугался, остановил. А они взбунтовались. Один вправо норовит вывернуться из упряжи, другой – влево. Я взял и связал им хвосты, чтобы не разбежались. Один из водилы (оглобли) вырвался – и ходу! Вот хвост и оторвался. Еле угомонил быка. Работники подбадривают, хохочут: «Мужик растет, бригадиром будет!» Перед тем как домой с работы ехать, в лес иду, березку срублю и в арбу прячу. Дров не было. Колушками в основном печь топили. Граблями их соскребали и в мешок. На час мешка хватало.

– Что такое колушки?

– Хвоя и шишки.

– А мы лузгой гречневой топим. Еще торфом. Говорят, у вас машин много?

– Что значит много? Не Москва. С Сокольского до центра города пешком ходим. Ни трамвая, ни автобуса. Женщины полные сумки через плечо перекинут и на рынок идут.

– В городе лучше жить?

– Уважения больше. Я – представитель рабочего класса! Но по деревне скучаю. Весело там жили, – улыбнулся Василий. – Шалили, конечно. Как-то по весне с другом Димкой подманку Нюське-однокласснице устроили! Снегу в тот год было много. На нашей улице огромная промоина под снегом была, а в ней талая вода по колено. Вырыли мы на дороге в сугробе колодец, а сверху кусок наста положили. Нюська из школы бежала, провалилась и давай нас ругать. Мы довольные! Она вылезла и разревелась. Моя мама выскочила и говорит: «Без отца девочка растет, а вы ее не жалеете, ироды». Мы, когда шалили, не понимали этого.

В школе, бывало, поем гимн на линейке. Кто-нибудь щелкнет по затылку и шепчет: «Передай дальше». Так пока все не перещелкаем друг друга, не успокоимся. А сами продолжаем петь. Детство! Однажды на Новый год мать напекла из теста бублики, зверушек разных и на елку повесила. Утром встали, а на ветках огрызки висят. Мыши за ночь поели. «И смех и грех», – сказала тогда бабушка.

А в городе бывает огромная елка. Помню: моей сестренке дают подарок – кулек конфет, а она не берет, не верит, что ей одной такой большой. Потом детей петь на сцену позвали. Сестренка тоже побежала, а мама не пустила, говорит: «Еще опозоришься». Надюшка в слезы: «Я, – говорит, – хотела настоящую куклу заработать».

У ее подружки была удивительная кукла! В платье, в зимнем пальто с муфтой. Дала она Надюшке ее подержать, но строго сказала: «Не разбей». Сестренка так разволновалась, что со страху уронила ее. Голова и разбилась. Так закончилась их дружба. И девочке досталось от матери. Сестренке три года тогда было. Она понимала, что кукла больших денег стоит, и с тех пор никогда ничего у матери не просит купить для себя. Вот как подействовало на нее то, что она чужое разбила. Трудно без отца. Он, умирая, говорил матери: «Не наказывай детей, словами уговаривай». Добрым был…