Надежда

Но она не обиделась, даже улыбнулась как-то загадочно и светло:

– Каждая девушка в определенном возрасте – тургеневская. Женятся на юных, нежных и романтичных, потом происходит эволюция в современную женщину. И тут уж от мужчин зависит, что в результате получится. Но они часто не понимают, что женщины бывают прекрасными, когда любимы. Начинаются конфликты....

Я давно наблюдаю за тобой. Раньше меня очень беспокоило твое будущее. Твоя угрюмость иногда вызывала тягостное впечатление. Привычка подчиняться убивает инициативу, самостоятельность, способность сопротивляться, бороться с бытовыми житейскими неприятностями и общественными проблемами. Мало учиться, наблюдая жизнь окружающих тебя людей, сама активно живи. Надеюсь: тебя спасет твой неуемный характер, и жесткое воспитание не сможет подавить лучшие черты. Основа в тебе добрая, надежная. Когда обретешь себя, раздражающий зуд неудовлетворенной юности пройдет. Годы закружат, как подхваченные осенним ветром листья. Знаешь, есть хорошее жизненное правило: стремись к гармоничной простоте, будь умеренна во всем. И еще: будь разборчива в друзьях и симпатиях. Я придерживаюсь его, – сказала Александра Андреевна и ободряюще улыбнулась. – От нашей беседы еще не дохнут мухи? Многие твои друзья, наверное, заснули бы от скуки?

Я не среагировала на последнюю шутку учительницы и ответила серьезно:

– Мне, наверное, никогда не удастся успокоиться. Натура такая. Но я поняла, что Мир сохраняется добротой, честностью и любовью. Я не буду лгать, злословить, переступать через кого-то, буду достигать своей цели только честным трудом. Все, чего я когда-либо достигну, будет сделано моими руками, моей головой. И я смогу гордиться этим. Надеюсь, многим людям я буду мила и нужна. Своей жизнью я хочу показать детям с неудачным детством, что в нашем мире есть место добру и справедливости и что у каждого из них есть надежда прожить достойно.

Чувствую, опять ударилась в патетику и многословие. Остановила поток красноречия, задумалась.

Тут к нам подошла женщина и передала Александре Андреевне бидон и привет от своей соседки.

– Алиса, почему я вижу Владимира с Галей Быстровой? Где его жена? – спросила учительница осторожно.

– Он женился на молодой, – ответила женщина и пошла своей дорогой.

– Понятно. Обыкновенная история, – произнесла Александра Андреевна задумчиво.

Настроение у нее было уже более прозаическое, деловое. Я не любила ее такой. Меня ошеломило то, как спокойно она сказала о жутком поступке. Я вспыхнула. Мне больше не хотелось беседовать.

– Не заводись, придержи вороных, анализируй ситуацию. Путь каждого человека не усыпан розами. Невозможно найти семьи без болевых точек. Надо готовить себя к преодолению всяких проблем, – строго, как на уроке, изрекла Александра Андреевна, увидев, что я отвернулась, и деликатно-уклончиво прикоснулась к моему плечу.

Потом добавила грустно:

– Как мало в тебе мечтательной детскости! Другой ребенок даже не обратил бы внимание на наш с Алисой разговор. В детском неведении есть своя прелесть.

– Мне пора. До свидания, – пробормотала я сквозь зубы.

«Тетя Алла прожила с дядей Володей двадцать пять лет. Теперь осталась одна. Она же такая добрая! За что он ее бросил!? Зачем обидел?» – разволновалась я.

Вернулась домой от Александры Андреевны раздраженная. Не смогла она в этот раз успокоить меня. Не хватило ей подходящих слов. А может, я еще сама не готова ее понять?..

Заканчиваю писать. Ночь. Все спят. Спокойной ночи, Витек!»

Потихоньку открыла свой скрипучий ящик, спрятала тетрадь между газетами и нырнула в постель.

Глава Четвертая

ЧТО ЛЮДИ СКАЖУТ?

Во время выпускных экзаменов я еще надеялась, что меня не отправят в пищевой техникум, по окончании которого я буду иметь верный кусок хлеба, потому что отец неоднократно говорил с родителями учеников о необходимости получения высшего образования. Но когда мать послала на станцию в поликлинику за медицинской справкой, я поняла, что за меня все давно решили. Волнение сразу улеглось. Я привыкла принимать их решения как должные. Что поделаешь, иждивенка, права голоса не имею. Жаль. Даже в детдоме у детей спрашивали согласия.

Утро было спокойное безмятежное. Земля, жадно впитавшая влагу ночного дождя, была упруга и податлива. Посадки зеленели и горели алмазными искрами. На станции встретила Костю. Всю дорогу до больницы говорили о моей дальнейшей жизни. Он давал советы на правах старшего товарища. Я прислушивалась, так как от родителей обсуждения жизненных проблем не дождешься. У матери одно в голове: «В подоле не принеси! Под кустами не валяйся! Что люди скажут?» Гадко, противно слушать такое. Почему она меня так низко ценит? Почему так плохо обо мне думает? От обиды хочется на самом деле сделать или сказать ей какую-нибудь пакость. Но я понимаю, что это глупо, и молча глотаю незаслуженные пилюли…

В поликлинике надо было обойти с десяток кабинетов, и я уже настроилась на длинные очереди, как вдруг Костя сказал:

– У меня есть знакомая. Пойдем к ней, она все быстро сделает.

– Такое возможно? – удивилась я.

– Ты же абсолютно здорова. Обследования нужны для больных, – ответил он спокойно.

Я никогда не была в поликлинике, и робость одолела меня. Костя буквально втащил меня в кабинет. Увидев меня, врач засмеялась:

– Уколов боишься?

– Нет, – выдавила я.

– Тогда в чем проблема?

– Справка …нужна… для техникума.

– Садись и вспоминай, чем болела за четырнадцать лет.

– Вирусным гриппом один раз. Камень был в почке. Еще кашляю, когда без пальто зимой бегаю.

– Еще.

– Все.

– А зубы, глаза, голова – болят?

– Нет.

Доктор вручила мне справку. У меня мгновенно поднялось настроение. До вечера могу гулять! Никто отчета не потребует, никто не будет ругать за минуту опоздания! Буду наслаждаться бездельем. Радостное, романтичное состояние охватило меня. Ура! Праздник!

Домой возвращались через пшеничное поле, обочины которого усыпаны васильками. Кайма тропинки то извивалась яркой лентой, то ускользала из поля зрения, играя с нами в прятки. Радостно и беззаботно звучал невидимый оркестр насекомых. Весело блестели слюдяные крылышки пчел и стрекоз. Шуршали слабые переборы терпкого, сладкого ветерка, мягко колыхалась трава.

Вышли на широкую дорогу. Пыль на ней жгучая, а песок около ручья, неожиданно вынырнувшего из придорожного кустарника, просто раскаленный! Беззаботно галдели ребятишки, восторженно колотя ногами по ледяной ключевой воде. Дети, те которые постарше, бросали камешки с отвесного пригорка, обдавая малышню алмазными брызгами. Мы тоже с удовольствием прошлепали босыми ногами по дну ручья. Огромным сияющим шаром дрожало в воде ослепительное солнце, в наших глазах расплывались радужные кольца его горячих лучей. Радостно и ласково голубело небо. Вошли в лес. Как пахнут сосны! Голова идет кругом от несказанной красоты.

Потом наш путь пересекали ямы, буераки, старые обрушенные траншеи, сплошь поросшие ромашками. Взявшись за руки, мы перескакивали через них не всегда удачно, но с искренней веселостью. (Я не могла не заметить широко открытые от остроты впечатлений застенчивые, счастливые глаза Кости и персиковый пушок его юного очень привлекательного лица.) Мы, не стесняясь, во все горло распевали шутливые и лирические песни. И мне казалось, что сливались два голоса, два искренних чувства. Такого со мной еще не бывало. Ощущение было похоже на то, как если бы я влюбилась. Но, вероятнее всего, во всем этом дурманящем великолепии был повинен пьянящий воздух свободы.

До чего же удивительно это чувство кратковременной свободы! Прекрасны минуты жизни без цели, без узды, без грустных заумных рассуждений о смысле бытия. Наверное, впервые за годы проживания в деревне я ощутила свободу на полную катушку. Моя душа обычно постоянно находилась в тенетах повседневности. Вечно куда-то бежишь, минуты выкраиваешь для себя. Меня может понять только по-настоящему занятой человек. Свобода – это как глоток свежего воздуха, как неожиданное счастливое мгновение! Именно мгновение. Потому что три часа в легкой беседе, в наслаждении красотой леса, луга, поля пролетели как миг!

«Ой, пора и совесть знать. Надеюсь, желание получить немного искренней радости, если не оправдывает, то хотя бы объясняет мое неожиданное счастливое безделье. Стыдно, бабушка одна возится по хозяйству!» – опомнилась я. Костя не возражал. Он видел мое настроение и не хотел ни в чем перечить. Выходя из леса, обнаружила поляну моей любимой дикой гвоздики. Душа вспыхнула нежностью и светлой радостью. Сорвала две: себе и Косте. Мир вокруг показался мне еще более необыкновенным!

– Смотри! – показала я рукой в небо. – Ветер скомкал тучи. Ласточки всполошились. Мечутся, будто потеряли что-то очень дорогое. Правда, на вираже, когда не машут крыльями, они очень похожи на самолеты, взмывающие ввысь?

Костя улыбался и кивал. Попрощались на мосту.

На пороге дома меня встретила бабушка, милая, сострадательная душа и, сокрушенно качая головой, спросила:

– Где пропадала? Неосмотрительно ведешь себя. Мать нервничает.

– Так ведь за справкой ходила. И вы не верите, – обиделась я.

– А цветы, неопровержимое доказательство свидания, откуда?

– Дорога через поле шла. Там и нарвала, – сказала и махнула рукой: дескать, не приставайте, все нормально.

– Ты бы не показывала цветы матери, да и сама глаза ей не мозоль, поторчи на кухне. Может, обойдется, – со вздохом посоветовала бабушка.

Я быстро, словно суслик, нырнула за занавеску. Поздно. Нагрянула мать. Вошла в спальню взбудораженная, в мрачном расположении духа. Такое начало не предвещало ничего доброго. Я догадалась: взрыв неминуем, сейчас отчитывать начнет! Поведение ее было предопределено настроением.

Окатила ледяным взглядом. Я молча гляжу на нее. Втянула голову в плечи. Собрала все свое мужество. Подрагиваю от нервного волнения. Ноги отяжелели и будто к полу приросли. Тоска и жалость гложут мне душу. Радость и мечты разлетелись, как пух с одуванчиков. «Загодя знаю, что будет дальше. Сейчас начнет себя и меня терзать, закатит истерику. Что на этот раз? Стечение, каких непредвиденных несчастливых обстоятельств?» – с внешним спокойствием сумрачно гадаю я, еще лелея слабую надежду, что пронесет. Но все равно превращаюсь в ежика.

– Опять покрыла семью неслыханным позором! Что за номер отколола? С Димкой шляешься, с этим задрипанным хамом? Что, кроме каверзы, можно ждать от такого олуха! Какого рожна снова с ним таскаешься! Нравится делать наперекор? Не сочла нужным меня о нем уведомить? Я бы снабдила тебя ценными указаниями. Редкое попустительство с твоей стороны. Проучу тебя, будешь мне взаперти сидеть!.. Совсем от рук отбилась! Смотри, чтобы не пришлось вызволять тебя их какой-нибудь прескверной истории. Признавай свою вину чистосердечно, – раздраженно потребовала мать. – Или ты придерживаешься другого мнения? Оспорь!

«Это я-то от рук отбилась, – горько подумала я. – Подозрение насчет Кости отпало. Это уже хорошо». По спине пробежал зябкий холодок, и ощущение, что разговор будет трудным и долгим, уже не покидало меня. После минутного замешательства, я сердито огрызнулась:

– Это недоразумение. Димка ввел в заблуждение? А он в чем виноват? Знаю, откуда ноги растут. Из «достоверного» источника. Кому на этот раз я обязана «благожелательной» молвой? Соседка доложила или Галкина мамаша-сплетница? Всех их знаю наперечет. Опять погрузились в угрюмую страсть осуждения? – с некоторым содроганием заметила я. – А вы охочи до чужого мнения? Они же завзятые болтушки, врунишки и в любой момент могут испортить что-то по-настоящему хорошее. Надоело их глупое благоразумие и полное отсутствие деликатности! Где их терпеливая вежливость? Я поначалу привычно отбивалась от постоянно наседавших соседок, а теперь научилась невозмутимо, точнее сказать, с безразличным видом выслушивать их самые невероятные выдумки. Прошлый раз бодягу развели потому, что я в шароварах вместо юбки щеголяю, как мальчишка. Так ведь удобно. Теперь что им не понравилось? Измором берут.

Из предосторожности, чтобы сгоряча не ляпнуть, что-либо неподобающее, я умолкла.

– Нет, вы полюбуйтесь на нее! Она еще и оговаривается! Будь ты неладна! Тебя это не касается? Лучше всего тебе сбавить тон. Достукалась! Ты думала, все шито-крыто? Как всегда белые нитки проглядывают. Покатилась по наклонной плоскости! Тебе это не простительно. Попридержи себя? Не можешь без выкрутасов? Делаешь вид, что не понимаешь, какими последствиями это чревато? Я недостаточно ясно выражаюсь? Тебя не волнует, что люди о нас скажут? А я не хочу, чтобы за моей спиной шептались. Опять нуждаешься в встряске? Давно не перепадало? Я полагаю ты догадываешься, за что я на тебя напустилась? – распекала и одновременно нападала и наставляла мать.

– Не пойму о чем вы? В чем моя вина? Я ничего не хотела сказать больше того, что сказала. Не ищите подтекста. Нарвались на козни некоторых бессовестных соседок? Снова подзуживали, голову морочили. Зачем обращаете внимание их досужие, мерзкие вымыслы? Они нарочно возводят на меня напраслину, видя как вы бурно реагируете. У них одно удовольствие: раззвонить по селу, радостно оповестить округу о новом «открытии». Отвели душу, и дело с концом. А там хоть трава не расти! Привыкли измываться друг над другом, и даже сами не замечают этого. Дети все видят, подмечают. У меня на их счет не осталось ни тени сомнений. Не могу поручиться, что завтра они опять еще чего-нибудь ни «отколют» и не поставят мне в вину. Они же своими сплетнями могут задавить кого угодно, хоть самого умного и честного. Им не будет жаль «безвинно убиенного» ложью. И кто бы их проучил, да так, чтобы небо с овчинку показалось!

Я не прячусь потому, что ничего не замышляю и ничего плохого не делаю. И что гадкие люди скажут, меня не волнует. Я отфильтровываю их информацию и не воспринимаю лжи. Почему некоторые взрослые в любом событии только пакости выискивают? Так в человеке можно убить самое радостное, самое доброе. Зачем прислушиваетесь к мнению дерзких изворотливых сплетниц? Они нарочно нагло вызывающе оговаривают меня и травят вас. Рады, когда вы сердитесь. Удовольствие в чужой беде находят. Вам не надоело слушать благожелательный вздор «кротких доброжелателей?» Начхать мне на то, кто что скажет. Не собираюсь я отгораживаться от друзей ради их гадкой болтовни. Мало вы натерпелись от злых языков? – продолжала я оправдываться с безнадежными интонациями в голосе.

Чувствую, от нервозного состояния повторяться начала.

Мать вознаградила меня презрительным взглядом. Она стояла неприступная, подавляющая своим величием и чувством правоты. Я невольно съежилась.

– Нечего из себя разыгрывать обиженную. Замолчи, а то у тебя будут проблемы. Опять даешь всем прикурить. Тебе бы все хиханьки да хаханьки и глупые рассуждения. Хорошая мина при плохой игре… Стало быть ты здесь ни при чем? Так-таки не было с твоей стороны оплошности? Наглое заверение! Поостерегись! Поговори мне еще! Хочешь выставить себя на посмешище? Сделай милость, если тебе не важна репутация. Иди сюда, – грубо и нетерпеливо оборвала мать мой длинный монолог.

Волей-неволей пришлось подчиниться. Подошла, опустив голову и напыжившись. Повиновалась, разумеется, весьма неохотно. Беспокойные мысли, как черные ночные тени, ополчились, окружили меня и начали безжалостно трепать: «К чему злостная бдительность матери, заставляющая я находиться под постоянным напором невыносимого соблазна сделать и сказать что-либо неприятное? Как избежать ругани? Зачем между нами ведется этот непонятный поединок? Мне всегда казалось, что человек рождается с чувством правильности и уважения. Мне физически плохо от лжи, фальши, грубости, недоверия».

Рта не успела раскрыть, как мать снова накинулась.

– Не ходи вокруг да около. Не увиливай от прямого ответа, не скрытничай! Нечего запираться. Хочешь замять происшествие? Вот до чего дело дошло. Докатилась! Опять показала себя во всем «блеске и красе?» Уму непостижимо, что вытворяешь! Когда дурь из твоей головы выветрится? Стыда с тобой не оберешься Что ты из себя воображаешь? Дай только срок: обличу во лжи, разберусь в твоих фокусах, и тогда запрет мой будет окончательный и бесповоротный. Тебе придется примириться с существующим положением дел!.. Всех дураками выставляешь? Войди на минуту в мое положение, примерь мою шкуру на себя, и этого будет достаточно, чтобы ты поняла меня. Переходишь всякие границы. Совершенно недопустимо так вести себя. Терпение мое лопнуло! Позоришь меня на все село? Еще не сгорела от стыда? – загоняла меня мать своими вопросами в тупик.

Из метельного хаоса слов мне так и не удалось понять своей вины.

Настал черед мне говорить. От «выступления» матери меня передернуло, будто кирпичом царапнули по стеклу. Ее слова при всей своей несуразности обижали меня, лишали дара речи. Жуткое беспокойство поселилось в сердце. Я стояла как на раскаленных углях. Резкие фразы застревали и саднили, как вколоченные в мозг, гвозди, заставляя терпеть нечеловеческую муку незаслуженной обиды.

Да, слова получают смысл в зависимости от чувств, которые мы передаем или придаем им. Я предвидела бурю, но не такую, поэтому растерялась. Какие еще прегрешения повесила она на меня? Чем еще собирается отравить мое горестное существование? Каждый раз все одно и то же, и все по пустякам. Не прошибешь лбом стену недоверия. Вот так разрушается и совсем прекращается гармония человеческих отношений.

Из отдельных слов, вырывавшихся из уст матери, по кусочкам и осколочкам, я пыталась составить картину того, что ей известно о моем отсутствии. На сердце скребли кошки. Не хотелось, чтобы оскверняли грязными подозрениями, оскорбляли грубыми словами трепетную доверчивость Кости, портили память восторга и упоения от нашей встречи. Как уберечь их от посягательств матери?

– В чем вы меня обвиняете? Ведь я ни в чем не виновата и всегда стараюсь вести себя так, чтобы иметь право смотреть людям в глаза. Только на всех ведь не угодишь, – в который раз прошептала я сухими губами, глядя в сторону и ожидая стандартного набора фраз.

– Немыслимо глупая затея – врать мне! – вскрикнула мать.

И пошла писать губерния! Лекция длилась долго. Я слушала вполуха. «Не буду добавлять ей волнений. Смолчу, – думала я, еле сдерживая нахлынувшую дрожь и желание наговорить много, дерзко и громко. – Зачем понапрасну травить словами? Они все равно не доходят до сердца, а тонут в омуте ее собственных отрицательных эмоций. Может, с помощью лекции она хочет заставить глубже почувствовать мою вину, чтобы я, с ее точки зрения, непременно поскорее одумалась. Но вероятнее всего, она позволяет себе оскорбительный тон и выражения лишь для того, чтобы выплеснуть отрицательные эмоции от обиды на отца. Я для нее – козел отпущения. Придется уповать на случай: может, что-либо отвлечет ее. Должен же и на моей улице иногда случаться праздник! Замучила своим тревожным вниманием и неутомимой предупредительностью к одной единственной проблеме – отношению к противоположному полу». В какой-то момент мне показалось, что таких мучений я еще никогда не испытывала. Зачем терзает? Подмывало вскочить и убежать.

Мною овладело уныние и полнейшее безразличие к происходящему, находящемуся уже за порогом сознания. Хотелось скорее покончить с разговором.

Надо заметить, что сознание само часто ограждает меня от восприятия и, главное, от осознания неприятностей, не раскрывая их смысл, затормаживая расшифровку деталей, и, что особенно важно, хоронит в памяти до поры до времени, наверное, до взросления. Я совершенно случайно поняла и четко оценила душеспасительное назначение этого свойства. Сначала сочла его причиной мою недостаточную развитость, дремучесть в вопросах познания тайн природы души и мозга. Но ряд наблюдений над собой убедили в том, что мой организм сам заботится о моем психическом здоровье, и в экстремальных условиях притормаживает восприятие, даже несколько туманит его, чтобы не сломался человечек, не искалечил, сберег свою душу. Так было со мной поначалу у папы Яши и долго длилось в этой семье. Сейчас тоже частенько случается «отключаться» от тревожащих проблем и, забываясь, на время излечиваться от боли. Без подобных врачующих преград, дающих организму передохнуть, жизнь была бы невыносима.

Я окончательно впала в оцепенение и тоску. Необъятная глыба мрака придавила меня. Чисто ад. Господи, за что? Отпусти мою душу на покаяние. У матери нет ни малейшей надежды на чистоту и безупречность моего поведения! Все от начала до конца, от первого до последнего слова она воспринимает как ложь. Какой смысл спорить, доказывать? Ничего не дает мой бессмысленный, беспомощный гнев. Все внутри восстает перед описанными ею картинами моей будущей жизни. Во время ругани всегда открывается бездна гадкого. Я сама никогда не додумалась бы до таких мерзостей. Радость меркнет, когда такое проникает в сознание, окончательно исчезает искренность.

Извергавшиеся потоки грубых слов назойливо сверлили, въедливо раздирали уши. Тяжелые, как каменья, слова долбили голову. Я вытерпела грязные поношения в свой адрес, но длинная речь не успокоила мать. Она распалялась все больше. «Опять на мне зло срывает? Что еще сегодня случилось? Приступ ревнивой тирании? Отца застукала? Так не впервой», – мелькнула тоскливая мысль, открывшая дорогу потоку недовольства. Но я тут же устыдилась своей пошлости, совесть принялась грызть. Я сдержалась, тесно увязывая поведение матери с событиями последних месяцев. К терзаниям совести примешивалось волнение и мучительная мысль о моей хоть и не большой, но все же вины.

– Где была? Где тебя носило, лодыря гоняешь? Докладывай обстоятельно, без утайки, – сквозь зубы, злобно процедила мать, охваченная беспредметными подозрениями, отчужденная своими несчастиями.

Ее лицо сделалось безжизненным, каменным.

– За медицинской справкой в поликлинику ходила, пролепетала я.

– Врешь! – суровым, властным голосом, всегда приводившим меня в трепет, гаркнула мать, не воспользовавшись моим искренним ответом. И прибавила с сарказмом: «Опять тонула в потоке любви?»

– А это при чем здесь? Ничего подобного! Я правду говорю. Нет никакого резона мне врать.

– Васильки в поликлинике растут?

– Не хотелось по пыльной дороге возвращаться. Полем шла. Красиво там.

– С кем ходила? – зловеще щелкнул голос, отрывистый, как стук топора.

– На станции знакомого встретила. На математической олимпиаде познакомились, умный парень. Вы его не знаете.

– Совсем завралась! Что-то никак не сходится в твоих словах. Кто, по-твоему, стоял с тобой у магазина, – с жаром раздраженно вскрикнула мать.

– Честное слово, не лгу.

– Ты еще «честное комсомольское» скажи!

– И скажу! Честное комсомольское, не вру, – угрюмо оправдывалась я, дрожа всем телом от сдерживаемого гнева.

– Дрянь! Я же видела, как ты с Димкой к дому подходила. Забыла, что соизволила обещать в прошлый раз?

– Вы бы сначала попросили меня полностью отчитаться, а уж потом сердились, – нерешительно и как можно спокойно ответила я, и прибавила: «С Костей мы на мосту попрощались. Я не разрешила провожать себя дальше. Боялась, что вы и о нем начнете плохо говорить. Жалко его. Он такой чистый, тонкий, умный. А Димка у магазина меня ждал. Он не знал, что я на станции. Тоже переживал, куда я пропала. Я не хотела его видеть, прогоняла от себя. Он сам прилип. Такой навязчивый!

– Не смей мне перечить! Не отпирайся. Не выгораживай хулигана. Соскучилась по Димке, и его пошлым, разнузданным дружкам? – не унималась мать, совершенно не обращая внимания на мои уверения.

– Вы превратно истолковываете мои попытки объясниться и напрасно расстраиваетесь из-за пустяков.

– Лгунья! – закричала не своим голосом мать.

Я потеряла самообладание и закусила удила. Точно вихрь меня подхватил.

– Димкины дружки и сам Димка сто лет мне без надобности! А от лжи и пошлости у меня прививка есть. Воспитание дедушки Яши, – молниеносно нашлась я.

Внезапно мать остыла, будто произошло просветление.

– Получила справку? – спросила она вяло.

– Да.

– Покажи.

Я протянула листок. Мать прочитала и вдруг побелела. Глаза ее полезли из орбит.

– Все кабинеты прошла? – загробным голосом проговорила она.

Я уже хотела признаться, что Костя помог мне получить справку без посещения врачей, но жуткая интонация слов матери насторожила меня. Я не понимала, отчего она превратилась в мегеру, и промолчала, чтобы не накликать нового приступа раздражения. А вдруг она знает, когда я ушла на станцию, и потребует отчета за три часа? Ведь не поверит, что я была искренне, по-детски счастлива. Опять понесет ахинею.

Лицо матери перекосилось и раздулось, как малиновый шар, из груди вырвался не то крик, не то громкий стон. Я испуганно смотрела на нее и пятилась к выходу.

– Дрянь ты этакая! Что люди скажут, что люди скажут… – сдавленным голосом бормотала она.