Дневник замужней женщины

Я сказала куратору: «Почему парень имеет право на ошибку, а девушка – нет? Это же несправедливо. И разве можно сравнить вину Василия с моей неосмотрительностью? Три месяца мне потребовалось на то, чтобы преодолеть все страхи, решиться на открытый позор и тем самым развязаться с настырным обожателем. Я уже сказала Василию: «Раз уж на то пошло, можешь рассказывать кому угодно про то, что случилось со мной. Только не утаи и свою подлую роль во всем этом. Все равно ты не дашь никому из парней приблизиться ко мне, так пусть хоть не пытаются. Я буду думать только об учебе. А по окончании университета я все равно с тобой развяжусь, уеду по распределению в другой город».

Он растерялся от такой моей смелости и не смог ничего ответить. А тут случилась эта гадкая история с деньгами… И он воспользовался моим «разрешением». Теперь вот и с моим здоровьем сбой вышел. Я уже выяснила, что на первом курсе академический отпуск в нашем вузе не дают. Беда одна не приходит. Мне придется покинуть университет».

Долго и о многом мы беседовали с Дамой. Потом куратор сказала:

– Ты могла бы прийти ко мне еще в сентябре. Я бы подсказала тебе, как жить дальше, нашла бы способ защититься от преследований.

– Стыдно было, я себе боялась признаться в том, что со мной произошло. Условности строгой деревенской морали… Да еще и в больнице побывала… Что может быть хуже и позорней… Своей дремучестью я повергаю вас в изумление? Мне только что исполнилось семнадцать. Я многого еще не знала и не понимала. А Василий ни на шаг от себя не отпускал, давил на меня, страхи разжигал, мол, в деревне все узнают. Я позором как наркозом была зомбирована, но, жалея маму и бабушку, хотела спасти их от страданий.

А тут еще Василий обвинил меня в распутстве. Вы представляете! Я была потрясена, раздавлена, уничтожена оговором и невозможностью оправдаться. Я готова была покончить с собой. Вспомнилась где-то услышанная провокационная фраза: «Кто не решается убить себя, тот не осмелится и жить»… Мне стало казаться, что в недрах моего подсознания есть такая склонность… От всего этого у меня развился комплекс неполноценности. Василий сломал меня своей скаженной непорядочностью. Весь мир для меня перевернулся. В ад попала моя запятнанная насилием чистая душа, а на земле осталось распятое обесчещенное униженное тело.

– Неправильно расставленные приоритеты, излишняя эмоциональность… Все одно к одному, – заметила Дама. – Надо суметь покончить с проблемами, а не с жизнью. Дурное дело не хитрое… И твоя подруга Лариса заболела. Не рассчитала свои силы. Постеснялась материальную помощь попросить. А теперь у нее от голода и переутомления обострение незамеченной ранее болезни щитовидной железы, проблемы со зрением. Читать не может. Но заключение врачей не приговор, вылечится. И твое горе не на всю жизнь. Умные вы девочки, но слишком робкие. Я знаю и про отчима, и про детдом… Оттуда растут корни ваших бед.

– Я уже нашла в себе силы порвать со своей мечтой и опуститься на ступеньку ниже ради нормальной жизни без Василия.

– Не искушай проведение. Василий – не весь мир, а только одна сто пятидесятимиллионная его доля, и далеко не лучшая, – усмехнулась Дама. – Целомудрие начинается с души, а не с тела. Попала в капкан собственных глупых страхов? Поменяй «департамент». Многих девчонок сгубило прямолинейное понимание девичьей чести. Была у меня студентка, переживавшая из-за врожденного девичьего дефекта, все просила медицинскую справку ей выдать. Другая, неправильно применяя гигиенические средства, сама себе случайно навредила. Видно мама ей, десятилетней, толком ничего не объяснила. И что же им теперь с моста в ледяную воду бросаться?

– Они тоже считали, что любовь – это то единственное, ради чего стоило жить и умереть? – спросила я.

– Нет, комплекс «порченной» не позволял им даже попытаться найти себе достойного партнера. Я против распущенности, но и жизнь свою губить из-за одной ошибки глупо. Они думали как дети: «Оступились – и все, до свидания! Жизнь пропала. Осталось ждать грозной расправы». Глупышки. Я объясняю девушкам: «Если кто полюбит вас по-настоящему, никакие условности их не остановят. Люди женятся, расходятся. Это жизнь. Несите себя с достоинством. Не позволяйте унижать. А молва?.. Она схлынет. Дела определяют человека»,– успокаивала меня примерами из своей педагогической практики куратор.

– Они, как и я, будто на другой планете жили, потому что тоже деревенские?

– Нет, городские. Запомни, любой человек имеет право на ошибку. Другое дело, что каждый должен стремиться избегать их совершать. Не у всех и не сразу это получается. Ошибки – не преступления, ими человек наносит вред только себе. Он сам себя ими наказывает и так учится. И ты, насколько я тебя поняла, хорошо это осознала. Все у тебя будет хорошо. А с Василием я поговорю. Оградим тебя от его влияния. Мне твои однокурсники характеризовали его как никчемного. Прошедшее уже не в нашей власти. Думай о будущем».

Боже мой! Как же мне не хотелось терять прекрасную мечту – университет с удивительными, гениальными педагогами! Быть на переднем крае науки и вдруг… Я еще до болезни поняла, что из нас двоих остаться должен кто-то один. Василий не уступил, а я никак не могла насмелиться оставить вуз, ради учебы в нем терпела Василия. Но обстоятельства все решили за меня. Одним днем я сорвалась и тайно, спешно уехала из города. Я все еще боялась преследований Василия. В деревне я не появилась, пока не перевелась в другой университет.

Потеря мечты обернулась для меня еще одним стрессом. Мне все еще казалось, что все рухнуло, что все для меня закончилось… Пытаясь вернуть себя в нормальное русло, я иронизировала: «Травма несовместимая с жизнью? Дуреха! Бывает опасней, но приятней». (Наша студенческая шутка.) По телу пошли волдыри, которые долго не проходили. Нервы. Нашлись добрые люди, помогли… Но моя душа все еще «сидела в черном чулане» переживаний. Я подрабатывала, существовала на гроши, думала, решала… Жила от надежды до отчаяния… Для меня этот год был временем невосполнимых трагических потерь и приобретения жестокого жизненного опыта. Как потом оказалось, он готовил меня к другим, многочисленным, не менее трудным ситуациям».

«Вот что я видела сама, и о чем поведал мне Галин дневник, – сказала мне Василина. – В тот раз судьба позаботилась о глупой наивной девчонке. Она развела ее с Василием по разным городам, и они больше не встречались.

А Василий, как рассказывала ей мама, сессию провалил, что не удивительно, и был отчислен. Несколько лет носился по разным вузам страны, пытался хоть где-то зацепиться, но опускался все ниже и ниже. Потом поехал «на дармовые хлеба» к матери, которая его не растила. Он видел ее в детстве от силы раза три. Отчим недолго терпел великовозрастного бездельника, все время тратившего, по его же словам, на попытки «обиходить ту или иную глупышку». Потом слух по деревне пронесся, что прибрала Василия к рукам какая-то немолодая, властная, бездетная женщина, которая даже не пустила его на похороны бабушки, воспитывавшей его с пеленок. Василию в ту пору было уже чуть-чуть за сорок. И там от него немного было радости. Перекати поле. Что еще о нем можно сказать? Природные данные у него были неплохие, да только жалели его старики – сиротка, без отца, без матери. Нахлебника вырастили. А ведь любили… Это надо же было умудриться в деревне взрастить такое дерьмо! Жестокие люди «образуются» не только в неблагополучных семьях, но и там, где их очень любят и слишком балуют?»

«И вчера Василий явился к нам с явными признаками фривольности в поведении и неумеренности в жизни. Собственно, что его всегда и отличало. Не изменился, не перерос свою дурь. Его второе пришествие… – Кира поежилась, переживая свою ошибку с приглашением Василия.

А рассказ Гали о себе был предельно краток:

«Судьба моя не была легкой и гладкой. Окончила вуз, работала много и упорно. Вниз по ступенькам не опускалась. Недолго потопчусь на одной и выше стремлюсь. Разочарования в жизни год от года только прибавлялись. Отношу себя к невезучим. Но, как и у всех наших подруг, у меня дети, внуки и чувство не напрасно прожитых лет».

Не станет же она всем рассказывать, сколько попреков она выслушала и перетерпела за сорок лет совместной жизни от ревнивого мужа, так и не простившего ей ошибки юности. Он считал себя вправе в отместку «завернуть куда захочется», проявлять свой злой и вздорный характер, наказывать, коварно унижать, издеваться и чувствовать себя выше, честнее жены, один раз совершившей оплошность. Кто бы знал, сколько нервов стоил ей жестокий, бездумный или осмысленный и целенаправленный поступок Василия!

Не сумела Галя себя перевоспитать, так и не научилась защищаться. А Аркадий этим пользовался. Почему она выбрала себе такого мужа? Говорят, что существует тип неуверенных в себе женщин-жертв. Жестокие мужчины чувствуют их на расстоянии и заманивают в свои сети. Я бы разошлась с таким мужем, вернее, я бы за такого не вышла замуж, – подумала Кира. – Галина назвала дочь Жанной. Жанна Аркадьевна! Такое сочетание имени и отчества ассоциируется в моем сознании только со словами «неповторимая», «непревзойденная»! Для меня оно сопоставимо и употребимо лишь в связи с именами великих русских актрис… Может, оно прибавляет ее дочери уверенности? Обязательно завтра узнаю у Гали, как сложилась ее судьба.

Страница из одного Галиного письма вдруг всплыла в памяти Киры.

«Помню, выглянула в окно. Мой муж шел в компании студенток чужого факультета. Одна, самая некрасивая, заигрывала с ним, а он отвечал ей смущенной улыбкой. Я поняла, что все ее подруги сейчас разбегутся, тактично оставив их наедине.

Горящей стрелой промчалась обидная мысль: «Была бы красавица, умница, а то ведь примитивная обезьяна, самая последняя на их курсе! На кого меня променял!» Вся логика полетела вверх тормашками. Никакие доводы рассудка не в состоянии перебороть обиду в минуту ее накала.

В следующий миг перехватило дыхание, странно заклокотало в горле. Прыгающее, дрожащее сердце распирало грудь, казалось, вот-вот лопнут ребра. Вокруг меня заколыхалось голубовато-белое рыхлое пространство, похожее на водную стихию в период бури. Потом глаза мне застлала плотная белая пелена. Из груди вырвался грозный сдавленный крик. Я готова была на всё… Это была уже не я… Не знаю, сколько это продолжалось. Я содрогнулась… Наверное, сознание вернулось. Меня все еще трясло. Взгляд упал на руки. Крепко сцепленные пальцы побелели… Возбуждение прошло. Остались раздражение, злость, обида и смертельная усталость.

Меня потрясло это непонятное, неожиданное открытие, странная, абсолютно бессознательная реакция моего организма, неизведанная способность. Подсознание сработало? Я вроде бы не ревнивая и то… У меня просто обида. А мой ревнивый муж… В таком состоянии убивают?.. Я совсем не знаю, как могу повести себя в пограничной ситуации? Я ревновала? К кому? К этой?.. Смешно! И все же… что же это со мной было?

Сколько же в нас, в людях, нераскрытых тайн! Интересно! Некоторое время я осмысливала свои ощущения. Я готова была провести на себе эксперименты, чтобы уточнить и разъяснить себе этот странный феномен. Только вряд ли намеренно взвинчивая себя, я смогла бы достичь столь высокой степени глубинного толчка в мозг, в эту многовековую кладовую памяти. Только истинные, естественные бурные эмоции способны подвергнуть организм такой сильной встряске, последствия которой могут быть непредсказуемы, экстравагантны, а иногда и опасны».

Потом Кира давние Ларисины рассказы вспомнила.

«Что-то случилось с глазами. При чтении я видела перед собой только круглое желтое пятно, которое при малейшем напряжении глаз для фокусировки, чернело. Я больше не могла читать. Уже на следующий день мне выделили четырех старшекурсниц, чтобы помочь подготовиться к сессии. Я до слез была потрясена такой заботой, но попросила девушек не терять со мной время даром. На слух можно выучить историю, но не математику. Я сама, без врача догадалась, что это результат постоянного недоедания и переутомления. Жила ведь на одну стипендию. А Москва – не деревня, подвала с картошкой нет рядом. За все платить надо. О том, что можно попросить материальную помощь, понятия не имела. И в группе такой вопрос не поднимался. Со мной учились дети деканов, ректоров, ученых. Я в нашей группе была одна из села. К тому же иждивенка. Пришлось покинуть Москву. Тогда это решение казалось катастрофой всей жизни, шагом в бездну. Не сговариваясь с Галей, мы оказались в твоем университете».

«Подружка из моей бывшей комнаты через год сообщила мне, что на втором курсе к ним зашел представитель студенческого профкома, назвал мою фамилию и сообщил, что мне для укрепления здоровья деканатом выделяется ежемесячное пособие. А мы ему дружно заявили, что ты уже заболела и выбыла из наших рядов».

Как видишь, даже в нашем вузе буквоедство и бумажная волокита не изжиты. А приди эта помощь вовремя… После этого письма я долго ревела. Моя одноклассница Лена тоже скромно питалась, но ее организм, видно, был покрепче моего, он все выдержал.

Только через год мое зрение восстановилось, но поступать в Москву я больше не решилась. С моими документами меня пригласили сразу в несколько вузов. Я удивилась, но представитель из Одессы объяснил мне: «Дураки в МГУ не поступают. И если у студента что-то не заладилось в Москве, это не умаляет его способностей». Но я, Кира, выбрала твой университет и не пожалела».

*

Кира посмотрела на часы и попыталась настроиться на сон. Но почему-то себя в пятнадцать лет вспомнила, как после детдома училась в училище по специальности «швея», как произошел тот болезненный случай…

«Приметила я одну уже не очень молодую пару, часто ходившую мимо ворот нашего общежития. Она – красивая, яркая, но всегда грустная или даже печальная. Мне казалось, что она по жизни колористически предрасположена к черному цвету. Но не к страшному, а к теплому цвету чернозема, который бывает после весеннего дождя. А муж ее какой-то блеклый, безликий, но странно самодовольный. Как-то они остановились у нашей колонки воды в бутылку налить, а я рядом, в двух шагах от нее стояла. Вдруг мужчина сказал жене что-то грубо-оскорбительное. Я всех слов не расслышала, но поняла, что он зло упрекнул жену за ошибку юности, упомянув имя какого-то знаменитого ловеласа. На лице жены появилось выражение мучительной боли. В ответ она тоскливо прошептала «не надо», ссутулилась и автоматически коснулась того места, где у нее, очевидно, сильно заныло сердце. А муж стоял счастливый и гордый тем, что способен унизить и оскорбить эту красавицу. Он наслаждался властью над ней! Еще бы! Слаще власти ничего нет! Пусть даже над одним человеком.

Я взбесилась. Не помня себя, вырвала из ограждения палисадника штакетину и кинулась на мужчину с криком: «Даже с человека, совершившего тяжкое преступление, но отсидевшего свой срок в тюрьме, снимается вина! А вы, женщина, почему столько лет терпите подлеца? Он же хуже бандита! Сроки вашей вины давно оплачены несчастливой жизнью с этой сволочью, а его вина перед вами растет с каждым годом».

Женщина, видно впервые задумавшись о своем неправомерном терпении, посмотрела на меня удивленно, благодарно и растеряно. А я, включив свое детдомовское безрассудство и фантазию, заорала на мужчину, что было сил: «Еще раз узнаю про ваше поведение, сама, лично, изобью вас до полусмерти и концов не найдете… Чистенький он! Еще не известно, чем вы там, в вагоне, с блондинкой занимаетесь!» Мужчина всегда ходил в форме железнодорожника. На этом я и сыграла. Гадко поступила, не имея доказательств. Но я была в запале. Я на самом деле готова была его измолотить не только словами, но и палкой.

Мужчина не ожидал такого напора от незнакомой вздорной девчонки, а может, и на самом деле имел грешки. Только он визгливо закричал: «Я доберусь до тебя!» и торопливо засеменил от колонки. А я, продолжая размахивать деревянным оружием, рассмеялась ему вслед, мол, ищите ветра в поле, только найдете беду на свою голову. Если бы он погнался за мной, я бы не побоялась врезать ему, потому что считала себя правой. Мы, детдомовские, за несправедливо обиженных всегда горой стояли, не отходили в сторону от чужой беды. Сами защищали друг друга. Мы не из тех, что рождались с серебряной ложкой во рту… Я могла бы и ребят натравить на этого гада. Это теперь, вспоминая себя юной, я с усмешкой думаю: «Какое было дикое стихийное проявление чувств! Я будто динамитом была начинена».

Мера терпения

Кире не хотелось спать. Воспоминания не убаюкали ее. Она «прогулялась» на кухню, попила воды, постояла у окна, задумчиво глядя на заснеженный парк. Он-то и привел ее мысли к совсем недавнему происшествию в лесу.

Я с внучкой возвращалась из гостей. Мы ехали через лес. Женщина-шофер, совершая крутой поворот, поставила машину поперек колеи так, что она передним бампером, как утка носом, уткнулась в высокую обочину. А после некоторых непонятных мне манипуляций «специалист по маневрам» умудрилась надежно посадить машину на гребнях колеи обоими бамперами. Думаю, если нарочно захотеть, то вряд ли получилось бы выполнить этот цирковой трюк столь быстро и удачно! Задние колеса при включенном двигателе со скрежетом проворачивались на одном месте, а передние только тупо вздрагивали. Внучка не вникала в то, чем занимались взрослые, и с удовольствием играла с Барби, а я пыталась помочь водителю в этой непростой ситуации.

– Валерия, топор у вас есть? Я сбегаю вон к тем кустам, веток нарублю.

– Нет топора. В гараже где-то, – с безразличным лицом, буркнула та.

Я принялась ломать ветки руками и сапогами выкапывать из-под снега сушняк. Повезло, полусгнивших березовых обломков было много. Но они мало что решили. Передние колеса закрутились при надрывном стоне двигателя, но выбраться из ловушки это все равно не помогло.

– «Жигуль» лег на пузо, – «обрадовала» меня Валерия и, встав на колени, перочинным ножом принялась ковырять мерзлую землю.

– Вы весь бугор ножом хотите срезать? – спросила я, не понимая действий водителя. – Дайте мне лопату, – с готовностью юного пионера, снова бросилась я на помощь.

– В гараже осталась, – не поднимая головы, ответила Валерия.

– Как же так, вы же знали, что не по городу будем кататься! – возмутилась я.

В ответ я получила унылое молчание. Мне было неловко смотреть на неумелые движения женщины. Я отвернулась, горестно размышляя о ближайшей перспективе заночевать в лесу.

– А почему вы не попросите начальника купить вам туристический коврик, чтобы во время ремонта машины не мерзнуть на земле в любую погоду? Я успела оценить это прекрасное изобретение, когда на рыбалку ездила с мужем. Великолепный теплоизоляционный материал! Приедем, я подскажу руководству, чтобы всех шоферов ими обеспечили.

Валерия промолчала.

Полтора часа возни у машины не дали результата. Я еще больше заволновалась. Небо быстро серело. Мобильник в лесу не брал. Смотреть на бесплодные мучения женщины не было сил.

– Как вы думаете, до трассы далеко? – спросила я Валерию.

– Совсем рядом, километра два, не больше, – заинтересованно ответила она.

Ничего не сказав внучке, увлеченной игрой, я отправилась за помощью. На энтузиазме дошла быстро. Даже не ожидала от себя такого подвига при своем теперешнем состоянии здоровья. Видно ответственность за малышку придавала сил.

Мобильный телефон и тут не брал. Машин на шоссе было много, но никто не останавливался. В воскресный вечер люди торопились домой. На ветру пробирало до костей. Стрелка барометра моего настроения клонилась к нулю. Вдруг грузовик притормозил. Я – к нему. Шофер, узнав о беде, грустно сказал:

– Извините, опаздываю, думал, что нам по пути. И газанул.

Но, видно, мой примороженный вид тронул его. Он вернулся, и ничего не говоря, загрохотал сторону указанного направления. Я только успела крикнуть:

– А трос у вас есть? – И припустила, вслед за машиной.

Пока я мытарилась на трассе, Валерия, намаявшись, присела на березовый пенек, торчавший из снега, и задумалась. Опасность заночевать в лесу заставила и ее шевелить мозгами, что ей, похоже, было не особенно свойственно. Она мучительно перебирала в голове все, что ей приходилось слышать от шоферов о подобной ситуации. Память не подвела. «Домкрат!» – осенило ее.

Не прошло и пятнадцати минут, как машина, развернутая в нужном направлении, стояла рядом с колеей. Но радость оказалась преждевременной. То ли «перетрудился» «жигуленок», то ли еще что-то случилось с ним в части двигателя, но прополз он метров десять и устало, безжизненно залег на ослепительно белом полотне снега. Там и застал его водитель грузовика, у которого тоже не оказалось троса. Помянув чью-то мать, шофер потоптался на месте, жалеющим взглядом посмотрел на машину, на замученную женщину и умчался по своим делам.

А я с тяжелым сердцем вернулась на «пост». Чтобы меня в пятнистом «обмундировании» не приняли за мужчину, я поверх шапки натянула яркий шарф.

Все-таки судьба меня помиловала. Остановилась легковушка, и пожилая семейная пара клятвенно пообещала помочь с трактором.

– Я бригадир полеводческой бригады, у меня свои трактора, – успокоил меня отец семейства, не увидев радости в моих глазах.

– Не изверги мы, не бросим ребенка в холодной машине на всю ночь, – сочувственно сказала старшая из женской половины семьи. Их внучата спали на заднем сидении.

Я утерла благодарную слезу.

– Я сам за вами приеду. Какой же я буду мужчина, если женщин брошу в беде! – улыбнулся в усы бригадир.

– Я заплачу, – пробормотала я онемевшими от холода губами.

Старик укоризненно взглянул на меня и обиженно ответил:

– Я из тех, что родились еще до войны. У нас не принято… не нынешние.

Я покаянно опустила голову.

– Садитесь в машину, потеснимся, – позвала меня женщина.

– Спасибо, пойду к внучке, вдруг она без меня плакать начнет.

– Вам виднее, – одобрил мой выбор мужчина, и уехал.

Я верила и не верила в везение, но простые добрые лица стариков успокоили меня.

Когда трактор подъехал к месту «аварии», наш «жигуленок», виляя, фыркая, чихая и выписывая на снегу живописный рисунок, снова попытался перебраться на дорогу, проложенную грузовой машиной. Но вскоре сердито пророкотав, засипел и испустил дух, закопавшись в непролазном сугробе.

– Хватит пируэты выделывать, мотор загубишь. Ишь как газует, будто из последних сил надрывается. Смотри, огрызается еще, – заливисто и басовито захохотал тракторист, некоторое время наблюдавший представление.

– Крепи мой трос к своей развалюхе, – скомандовал он Валерии. Та безоговорочно подчинилась.

Пока выбирались на трассу, совсем стемнело. Я решила – раз судьба так распорядилась – заночевать в ближайшем от трассы селе у родителей Марии, подруги студенческих лет.

«Дай бог, чтобы они не сменили места жительства», – подумала я, – ведь дома колхозника или гостиницы в их селе может не быть».

И будто услышав мои мысли, тракторист успокоил:

– Гостиницы нет, если не отыщите подругу, я вас к себе на постой отвезу. В любую хату не постучишься в ночи, не старое доброе время. Недоверчивый стал народ. Не волнуйтесь. С дитем на улице не останетесь. А утром мой механик посмотрит вашу машину.

В первом доме, куда постучал наш спаситель, знали Машу и указали ее дом. И вот мы в теплой, светлой комнате. Я предполагала увидеть родителей Марии, а встретилась с самой подругой, которая, уйдя на пенсию, оставила квартиру в городе сыну, а сама переселилась к старикам. Валерия, отужинав, сразу уснула на диване в зале. Внучка тихонько посапывала на раскладушке. От ее огромных ресниц падали на порозовевшие от тепла щечки длинные густые тени. Мы с Марией пили чай на кухне и с удовольствием праздно болтали. Не виделись тридцать пять лет. Только поздравительные открытки слать не забывали друг другу да иногда созванивались.

– Боже мой, боже правый! Ты ли это? – обрадовалась Маша, – Если бы не назвала свою девичью фамилию, не узнала бы!

– Так изменилась?

– Нет, я пыталась найти твое лицо среди моих знакомых последнего десятилетия. Почему ничего не ешь?

– На ночь не рекомендуется, – улыбнулась я.

– Если тебе через час не выходить на подиум, ешь, что хочешь, – рассмеялась Мария.

– Расскажи, как жила эти годы. Наши ночные бдения в общаге помнишь? До утра секретничали, слезами обливали друг друга. Небось, и сейчас слез накопилось, хоть купайся в них? – грустно спросила я, задав таким образом тон и настрой разговора.

Мое усталое, печальное лицо располагало к откровенности. И Маша принялась делиться обидами, переполнявшими ее сердце. Наверное, женщины всегда проявляют большую готовность к пониманию и участию, к доверительным отношениям и облегчающим душевным беседам, снимающим нервное напряжение.

– Не говори! – начала она, глубоко вздохнув. – По жизни столько боли собирала и перемалывала, что я иногда жалела, что не верующая. Не всегда бывал рядом душевный человек, чтобы поговорить, а копить обиды так тяжело! Устаю я со стариками. Трудно с ними. Они хорошие, но привыкли по-своему жить и от меня требуют их правила соблюдать. Я много лет самостоятельно живу, свой уклад жизни выстроила, а они не хотят смириться с тем, что я уже не та послушная девочка, которую они отпустили в семнадцать лет в город учиться. И заботы о своей семье стали тяготить, утомляюсь, раздражаюсь. По молодости без шума семьи не могла жить, тоска заедала, когда дети уезжали на время, а сейчас иногда хочется одной хоть немного побыть в тишине. Не получается. Только ночи мои, да и то не все. Бессонница стала мучить. Перелистываю и прокручиваю в голове свою жизнь, печали на себя нагоняю, истину ищу. А она всегда где-то рядом… но неуловима, – усмехнулась Мария.