Дневник замужней женщины

На контрольной Галя сработала безукоризненно. А на устных экзаменах им всем помогло то, что перед тем, как зайти в аудиторию, Галя в коридоре опрашивала каждого, уже сдавшего. Оказалось, члены комиссии требуют мгновенно чертить графики любых функций, а в школе они их только по точкам строили. Так требовал учитель. Мигом освоили. Экзамены прошли уверенно и успешно. На основных дисциплинах Галя набрала два лишних балла. Ей после третьего экзамена сказали: «Вы поступили».

С немецким языком Галя помогла Василию тем, что все три дня перед экзаменом заставляла вслед за собой повторять текст его биографии. Она считала, что у абитуриента, имеющего три года рабочего стажа другого не спросят. С переводом текста со словарем он сам мог справиться. И вдруг Василий получает пятерку, а она тройку. Галя в шоке. Спросила:

– Везение? Случайность?

Василий ответил самодовольно:

– Понравился экзаменаторше. Я же мужчина!

Галю задело его бахвальство, но она гордо промолчала. А через три дня она стояла у стенда зачисленных с глупым, беспредельно счастливым лицом. Боялась, что сердце от радости разорвется. Спасло то, что очень устала. Не было сил даже на положительные эмоции. А еще ее больно резали по сердцу широкие черные полосы в списках абитуриентов, скрывающие фамилии провалившихся.

Лена и Лариса поступили на теоретическое отделение, а Галя с Василием на прикладное. Поселили девочек в разных комнатах на разных этажах главного здания, а Василия в пятиэтажном мужском корпусе.

Начались занятия. И вот тут-то с Галей стало происходить странное и непредвиденное: тошнота, рвота, головокружение, обмороки. Чувствовала она себя прескверно. Первую неделю предположила отравление, потом испугалась. В ней сумрачно заворошилось беспокойство, и она сгорбилась под тяжестью медленно надвигающегося предчувствия. Еще неделю промучилась в неведении. Неопределенность камнем давила на сердце. Мысль о предполагаемой трагедии ни на минуту не покидала ее. Какая там учеба! Все плыло перед глазами. Прекрасные лекции не усваивались, удивительные педагоги не радовали, на праздничные мероприятия не ходила. Догадка уже граничила с уверенностью. Но так хотелось надеяться… Напрасно. Галя пронзительно ощутила свою беспомощность. Она почувствовала себя насекомым, не на смерть раздавленным грубым башмаком, и окончательно сникла. «Насколько я могу судить, в этом смысле я не представляю собой исключение из общего правила: у всех наших родственниц был жуткий токсикоз, и мое состояние здоровья сослужит мне в учебе плохую службу», – тоскливо рассуждала Галя.

И на самом деле всё у нее пошло из рук вон плохо. Затруднения и проблемы обступали со всех сторон. Ее нещадно рвало, она жутко страдала от голода и на глазах худела. Засиживалась над книгами допоздна, но науки не шли в голову. Чтобы заснуть, она бродила по коридорам до полного изнеможения с единственной мыслью: «Зачем мне терпеть такие мучения? Сносить их ради появления на свет желанного ребенка – это было бы естественно, но рожать от нелюбимого человека… А как же учеба?»

Снова и снова она задавалась вопросом: «Почему Василий так поступил? Что подвигло его?.. Представился шанс уломать строптивую? А нравственные принципы, которым учили в школе, а жалость? Понимал ли он, что уничтожает мою судьбу или мыслил по старинке – «стерпится – слюбится»? Наверное, верил в свою непотопляемость… Что ему терзания оскорбленной, униженной девчонки? Сам-то живет припеваючи, в собственное удовольствие. Ни моральных, ни физических страданий не испытывает. Его колхозное «авось пронесет» сыграло свою роль? Какое он имел право распоряжаться мной? Может, он многое видит совсем иначе, чем я или просто не хочет ничего замечать?

Раньше я не углублялась в причины его поведения, потому что не собиралась иметь с ним серьезных отношений, а он беспрестанно говорил о нашем совместном будущем. За такого выходить замуж? Он же всю жизнь испоганит. Он дурак? Негодяй? Сердце у него слепое, а не глаза. И цена его слов – полушка в праздничный день… А я вот так, «за здорово живешь», теперь калечу свою жизнь. Непредсказуемый человек бывает интересен. Но не в этом случае. От Василия можно ждать только каверз и ловушек. Он относится ко всему легко в силу плохого воспитания или беспечность – его врожденное качество? Говорят, бессилен разум, не способный доказать очевидные вещи человеку, который не желает их понять».

В голове Гали и на занятиях кружились клочки ускользающих, растекающихся, мрачных мыслей. «Эх, думала, что с поступлением в университет что-то красивое, серьезное и очень важное войдет в мою жизнь, а из-за этого гада у меня плоская, жестокая обыденность! Всё против меня. Кругом одни минусы». Она с предельной ясностью ощущала весь ужас и безнадежность своего положения. «Вот он тупик, вот он прыжок в неизвестность… Боже мой! Я еще не знаю, что такое первая любовь! Я ждала ее прихода, как праздник, как великое счастье. Она еще не явилась, а я уже пожинаю плоды невесть чего… и проклинаю свою глупость.

«В школе мы, конечно, изучали анатомию и физиологию. Главу деторождения не рассматривали, вопроса о зачатии не поднимали, тактично обошли. Только про тычинки и пестики говорили. И я не задумывалась обо всем этом относительно себя. А теперь придется делать признание, которое Василию наверняка не понравится», – пронеслось в ее голове, затуманенной тошнотворным состоянием организма.

Испытующе глядя в глаза Василию, Галя сообщила о своем положении. Оно не произвело на него никакого впечатления. В нем не зажглась даже искорка сочувствия. Его равнодушное лицо потрясло Галю: «Он не способен представить себе мое душевное состояние?!» Ее мнение о добрых и порядочных деревенских ребятах снова скатилось в глубокую пропасть. Везде есть подонки.

Сначала Василий разыграл недоверчивое удивление, потом почему-то обрадовался. Загасив улыбку, объяснил: «Рад, что настоящим мужчиной стал». Но решение предоставил принимать самой. «У меня нет перед тобой никаких обязательств. Не перекидывай свои проблемы с больной головы на здоровую», – сказал спокойно и жестко, как отрезал.

Галя потеряла дар речи. «Странно. Что же он тогда понимает под словами «настоящий мужчина», как их интерпретирует, если не как чувство ответственности за свои поступки? Просто самец? Настоящий мужчина – это не бицепсы, а способность защитить себя, близких людей, чужого ребенка, женщину. Это человек, способный оставаться самим собой в любых жизненных обстоятельствах. Так Василий и остается… подонком, – зло усмехнулась она. – У него нет стержня. Он квашня. За что он способен пойти на бой?»

Ни на утро после роковой ночи, ни теперь, получив известие о беременности, Василий речи о женитьбе не заводил, хотя до этого слова любви и обещания не затихали. «Для него любовь – это обладание многими женщинами, а не способность боготворить и уважать всех женщин в лице одной, своей любимой», – горько думала Галя. Она ненавидела Василия, но считала, что он обязана с ней расписаться и развестись, чтобы быть честным перед ее будущим настоящим мужем. Ей хотелось спросить: «Какую роль теперь ты отводишь мне в своей жизни?» Но гордость не позволила.

Решение Гали идти в больницу Василий принял спокойно, даже безразлично. Ее страхи не встревожили, а удивили его:

– Все вы туда периодически попадаете. Всего делов-то. Мура. Ничего страшного.

«Тебя бы вместо меня на операционный стол! Такой гад всю душу из кого угодно вынет…» – в бессильной злобе подумала Галя, лишний раз удостоверившись, что была права, разочаровавшись в обожателе еще в пятнадцать лет. Она уже тогда поняла, что Василий привык легко жить, просто и развязно обо всем судить. «Наше дело не рожать…». В этой его любимой фразе было заведомое неуважение к женщине, безответственное отношение к семье, к своим будущим детям. «В чем причина его такого отношения к жизни? Моя мама, наверное, сказала бы, что в отсутствии элементарной культуры. Во всем, что касается хрупких ценностей жизни, развитие Василия осталось на уровне восьмилетнего ребенка, не успевшего ни познать, ни осознать… Не наделен он ни наследственной духовностью и моралью, ни бескорыстием ума, ни тонкостью восприятия, ни добротой. Ни на что не отзывается его пустая душа. Она позже созреет? Если вообще способна созреть… Шуточки ему все! Вот они, корни нашей несовместимости, которые предвидела мать и которые интуитивно почувствовала я, отвергая его ухаживания, – тоскливо размышляла Галя. Она ощущала себя брошенной, оплеванной, униженной. Самолюбие жестоко страдало. – Вот тебе и любовь мужчины! Как Василий ее понимает? Женщинам – мучения, мужчинам – удовольствия?»

…Они шли в столовую. И вдруг Василий недвусмысленно заявил, правда, как бы между прочим и совсем тихо: «Я у тебя не первый. Крови не было». Галя была потрясена. Наконец смогла выдавить: «Была. Ты ожидал море крови? Совсем дурак или прикидываешься? Ты же не поросенка резал, идиот!» Василий ничего не ответил. Галя стояла ошарашенная, обескураженная и подавленная. «Как я могу доказать, что он не прав, что оговаривает меня?» – растерянно пробормотала она.

Потом он пренебрежительно, сквозь зубы произнес: «Думала, этот вопрос лежит за пределами моей компетентности? Решила воспользоваться возможностью заставить меня оправдываться? Умышленно провоцируешь?». Окончательно придя в себя от обвинений, Галя поняла: «Совершил подлость, да еще и отмазку придумал, вину с себя снял, окаянный! И слова-то какие сочинил! Видно, долго готовился, прежде чем их произнести. Может, даже с кем-то посоветовался». «Широк» в своих проявлениях… Откуда в нем такое? Постепенное накопление гадости в душе дает ему смелость совершать подлые поступки? Тогда это ужасно. Почему и где он их собирал? И куда это может его завести?

В поликлинике Галя несмело, бочком, неверными шагами вошла в кабинет и со слезами стыда опустилась на кушетку. Врач, обращаясь к медсестре, сочувственно-снисходительно бросила:

– Ну вот, теперь еще одна начнет каждые три месяца бегать за направлениями. Из больницы не будет вылезать. Правда заключается в том, что мужик от дурочки никогда не отвяжется, пока ее не угробит. Чтобы это понять, не надо обладать природным даром предвидения. Поиграет, поиграет да и выкинет за ненадобностью. «Поматросит и забросит». Так обычно о таких хахалях говорят.

Чувство протеста закипело внутри Гали. Она горячо возразила:

– Ни за что! Никогда! Я ненавижу его и никогда с ним не буду, иначе все мои мечты и планы провалятся. Я учиться приехала, – с оттенком еще не остывшего негодования добавила она.

– Кого ты хочешь ввести в заблуждение? Все вы так говорите. Только быстро вылетают из памяти горькие уроки. Биты много, толку мало. Бедняжка, – голосом, отравленным горечью, заключила доктор. А старенькая медсестра сморщилась как от зубной боли.

Галя вся сжалась и закусила губу, пытаясь сдержать рыдания. Ей очень не хотелось попадать в категорию пропащих, но и объяснять доктору свою особую ситуацию не посчитала нужным. «Какая уж там уверенность… и гордое достоинство королевы», – зло и насмешливо корила она себя за слезы.

Шла Галина из поликлиники морально подавленная, в который раз ругая себя за наивность: «Мечтала о счастье, хотела учиться, оплодотворять свою душу знаниями великих ученых, радоваться, гордиться собой, а потом и своей будущей семьей. И вот тебе на! Ребята в школе говорили, что самая симпатичная девчонка, недотрога. Пальцем мальчишкам не позволяла коснуться даже своего плеча. Нос кверху держала. Достойного ждала. Дождалась! Романтичной дурехой на поверку оказалась».

Галя мучительно тяготилась создавшимся положением. Она осунулась, потускнела. Для нее стало обычным явлением на занятиях тупо смотреть в окно. В сознание снова и снова вторгалась безотчетная жалость к себе. «А вдруг останусь бесплодной? Наступить на горло собственной песне и родить? От ненавистного мужчины, насильника? А учеба, а стыд перед родней, деревней? Позорище! Что делать? Губить живое существо?.. Отчим не позволит маме воспитывать моего ребенка. И бабушка Василия для этого слишком стара».

Ехать в больницу пришлось ранним утром, еще затемно. Долго тряслась в автобусе. Вышла на нужной остановке, а тут, как назло, дождь пошел. Уныло завывал в подворотнях холодный, пронизывающий ветер. Галя зябко запахнула полы длинной кофты. Битый час бродила по незнакомым переулкам в поисках неприятного заведения, а спросить стеснялась. Тяжело обвисала на плечах липнувшая к телу мокрая одежда. Все внутри нее дрожало от холода и страха. Наконец, набрела. Противно скрипнула проржавевшими петлями облупленная, покосившаяся калитка. Но на подходе к крыльцу этого старого, наверное, еще дореволюционного здания, решимость покинула ее. И когда она, замерзшая и измученная, все же появилась на пороге приемного покоя, дежурная старушка-врач испуганно всплеснула руками:

– Сколько лет тебе, деточка? Тринадцать, четырнадцать?

– Скоро семнадцать, – прошептала Галя апатично.

– Натворила дел, бедняга! Ко мне запишите этого несчастного ребенка, – попросила врач регистратора, и еще раз жалостливо оглядев девушку, удалилась.

Поместили Галю в палату, где уже обитали пять женщин среднего возраста. Одна, бойкая, бросив на новенькую любопытствующий взгляд, сочувственно пожалела:

– Эх ты, глупышка, целина непаханая, разве можно мужчинам верить без штампа в паспорте! Он тебе сегодня в любви клянется, а завтра с перепугу плакать станет, мол, прости дурака, ошибся, разлюбил, а отвечать за вашу общую глупость одной тебе предоставит. Они же хуже маленьких детей. Только не отстегаешь их и в угол не поставишь.

Две другие женщины сидели угрюмо. А молодая «разведенка» спокойно объяснила свое присутствие в больнице:

– На юг закатила на три месяца и на весь год досыта «наелась». Знала, на что шла, потому и не скулю. Ты думаешь, лучше от супруга своего никчемного залетать? Мала ты еще нашу женскую долю понимать. Береги себя для достойного, если не мужа, так хотя бы для любовника. Мало их, достойных.

А жгуче-черная, нахальная тетка жадно допытывалась, намекая на вольные отношения с мужчинами:

– Колись, не разыгрывай благородное негодование.

К каждой фразе она привычно, бессознательно и бесстыдно пристегивала похабные выражения. Но Галя сторонилась ее, держалась особняком и только с легкой досадой, взглядом пыталась заставить настырную женщину понять неуместность ее расспросов.

Брюнетка продолжила, теперь уже жалостливо:

– Да, жизнь обошлась с тобой не лучшим образом. Видно твой – кобель не из последних. Девочку стронул, гад. Что, белый свет не мил? Наломала ты, девка, дров в горячке, в любви? Всех слез не выплачешь, еще много их у тебя будет. Побереги силы, они тебе завтра пригодятся. На совесть мужика полагалась, не боялась его? Брось его. Выкинь из головы дурь-любовь, иначе всю душу тебе вымотает. Наверное, не сумела покривить душой, скрыть свои чувства, а он и воспользовался? Надоест валандаться с тобой, начнет искать благовидный предлог, чтобы уйти. Не станет миндальничать. Раскаяние не будет его терзать, поверь. Может, мои слова заставят тебя по-новому осмыслить твое прошлое глупое поведение.

У Гали от всего этого потока страшной информации опять жалко задрожали обветренные за утро губы.

– Напуганная, наученная горьким опытом, теперь будешь шарахаться от мужиков? – с усмешкой спросила черноглазая. – Бедная, сгубила в себе еще не пробудившуюся чувственность. Быстро завянет нераспустившийся бутон.

– Замолчи, не терзай ребенка, – прикрикнула на нее бойкая многодетная мамаша.

– Мне рот себе зашить ради этой дурехи? – огрызнулась черноглазая соседка.

Первая ночь в больнице прошла в полузабытьи. Перед глазами все время стояло бледно-синее лицо женщины, которую чуть ли не волоком тащили с операции две санитарки. Соседки по палате рассказали, что ее сыну десять лет, а муж – скотина (даром что ученый), потому что пьющий. Она двадцать пятый раз попадает сюда. Врач вызвала ее мужа в больницу и заставила присутствовать при операции, а потом объяснила, что в случае еще одного такого «визита», она не отвечает за жизнь пациентки. Муж что-то пьяно мямлил насчет своих потребностей. Тогда возмущенная и разгневанная докторша заговорила с больной о необходимости прекращения постоянного пьяного насилия путем развода, хотя бы ради ребенка. Больная обещала. И тут Галя вспомнила свою деревню, соседского, рыжего кота-хулигана, который замучил всех кошек на их улице. Били его хозяйки, гоняли целой стаей обиженные коты – бесполезно. Все равно улучал момент, подлавливал совсем молоденьких или старых сонных кошек и добивался своего, несмотря на их истошные крики и визг.

Утром Галя, дрожащая от стыда и страха, проходила по коридору, (как сквозь строй) по обе стороны которого в два ряда стояли больные мужчины и злыми, хамоватыми шуточками провожали «грешниц» в операционную. «По вашей вине мы все тут!» – злилась Галя. И злость высушивала ей слезы.

Появились три доктора. Старушка-врач, окинув быстрым взглядом группу вошедших женщин, сразу приметила испуганную девочку-подростка, подрагивающую плечами и неприметно вытирающую пальцами сбегавшие по щекам непослушные слезы.

– Ребенка ко мне, – тихо, но властно сказала она медсестре.

Спотыкаясь об углы столов, Галя добралась до места, указанного ей доктором.

– Слушай меня внимательно, деточка. Не шуми, не дергайся, позволяю тебе только тихо скулить. Когда будет на самом деле больно, я скажу, вот тогда можешь и покричать, – наставляла Галю добрая старушка.

Щелкали инструменты, спокойный, ровный голос бормотал:

– Так, потерпи, детка, потерпи, еще не очень больно…

Галя терпела, как могла. Лились слезы, сквозь сцепленные зубы вырывались сдавленные стоны, сбивалось дыхание… Когда боль перехлестывала предельное напряжение, она на некоторое время уплывала в темноту.

– Все, малышка. Можешь идти в палату. Дети у тебя будут, только больше не попадай сюда, пожалуйста. Санитарочка! Держите ее, видите, опять в обморок падает!

Галя оперлась на плечо маленькой пожилой женщины. Пол уходил из-под ног. Перед глазами все колыхалось и мелькало. Иногда совсем чернело, и тогда, как сквозь плотную пелену, она слышала голос санитарки:

– Деточка, милая, не удержу я тебя, не дотащу, ножками хоть чуток помогай себе.

И пол опять зыбился под ногами. Доплелась. Рухнула на койку. Не рассчитала, головой об угол тумбочки ударилась. Больные помогли втащить ее на постель. Послали за дежурным врачом. Та нашатырным спиртом привела ее в чувство. Окно перед глазами то светлело, то темнело. Ветка рябины то стучала в стекло, то затихала. Лечащая врач бормотала:

– Напоролась на эгоиста? Береги себя, девочка. Мама-то есть у тебя?

Запекшиеся губы Гали чуть шевельнулись, длинные густые ресницы вздрогнули над вновь выкатившейся слезой. Она прошептала:

– Мамочка, прости меня! Не оправдала доверия.

Соседка по койке видела беспомощно закинутую голову Гали, слабый пульс на тонкой шее, страдальчески искривленные уголки пухлых бледных губ, мучительную складку между бровями и горестно по-матерински вздыхала.

А сознание девчушки странствовало в ином, неосязаемом мире. То был временный, может быть, даже спасительный уход от действительности. Но женщины чутко следили за ее состоянием и вовремя подносили ватку с нашатырем. А она не хотела жить, ей хотелось разом покончить с обидой, позором и болью… Это был бы глупый поступок отчаяния…

Василий не пришел в больницу. Не удостоил своим посещением. И в общежитие через три дня Галя возвращалась одна. И вдруг он заявился в самое неподходящее время. Девушки, лежа на койках, повторяли лекции. Размашисто и уверенно войдя к ним в комнату, Василий на ходу продолжал шарить по карманам, выискивая спички, чтобы закурить. Потом беззаботно и как бы между делом сказал:

– Галка, могла бы подсказать, чтобы проводил, проведал и встретил. Сам-то я не догадался.

Она промолчала. «Лбом таранить стену? Ну пробьюсь в твое сердце, и что в нем найду?» – безразлично, как о постороннем, подумала Галя.

А спустя минуту решительно отрезала:

– Приходят по велению сердца, а не по указке. Ты для меня больше не существуешь ни в каком качестве. До дна вычерпал мою душу своей непорядочностью и жестокостью. Разные стежки-дорожки будут у нас с тобой. Уходи!

Василий ушел, но на следующий день снова появился. Галя потребовала уйти. Но он не понимал своей вины, не просил прощения, а напротив, считал поведение Гали капризом и, уже не стесняясь девушек, пытался навязывать ей свою любовь, намекал на продолжение отношений, надеясь, что после больницы она станет более сговорчивой и податливой. Фальшиво говорил, будто не может оторвать ее от сердца.

Равнодушие Василия к ее здоровью и дальнейшей судьбе так явно проглядывало в его поведении, что Галя ужаснулась: «Мне плохо, а он, здоровый мужчина, проявляет нелепую, неуместную детскую обидчивость! Боже мой, какая душевная неразвитость!» Она едва справилась с подступившими к горлу рыданиями. В мозгу слабо шевельнулось желание чем-то обидеть наглеца, доставить ему боль, чтобы он на себе прочувствовал, как ей плохо. Подмывало нагрубить, обругать. Но она тут же поняла, что не сможет задеть его за живое, что боль можно причинить любящему человеку, а Василий любил только себя. «В «гости» не просто набивается, нагло, открыто, напролом идет. И какого рожна я должна его терпеть?» – зло думала Галя, пытаясь найти выход из создавшегося неловкого положения.

Василия не смутил приказ Галины убраться из комнаты и из ее жизни. Похоже, даже подхлестнул. Он сел к столу, расположившись по-хозяйски, и как ни в чем не бывало, затеял разговор с девушками, потешая их образчиками пошлого, низового юмора. Его шутки не возымели действия, на которое он рассчитывал. Девушки отворачивались и молчали, как сговорились. «Не тот контингент, это тебе не сельский клуб, – стыдясь поведения Василия, подумала Галя. – Господи, дай мне сил избавиться от него!»

А он, со свойственным ему цинизмом, не испытывал ни малейшего неудобства под неодобрительными и презрительными взглядами девушек, не пытался сгладить неприязненность от встречи с ним, напротив, на него напало беспричинное веселье. «Кто юмора не понимает, того и донимают», – весело заявил он. На протяжении всего разговора Галя стремительно менялась в лице. Она уже готова была взорваться от негодования и запустить в гостя чем-нибудь тяжелым. Но тут одна девушка не выдержала:

– Не тот тон ты взял в «беседе» с нами. Что, верх берут сельские мотивы? Твое поведение переходит все дозволенные границы. Наверное, думаешь, что городским девушкам нос утер? Поучи еще нас! Гордишься собой? Умным показаться хочешь, а у самого невоспитанность лезет из всех щелей. Скромностью не страдаешь. Кем вообразил себя? Наполеоном? Неотразимым Ален Делоном? Налицо все признаки глупости. Умный не позволит себе плохих манер. Слова подбирай, языку воли не давай. Свобода слова – не свобода оскорблений. Мозги не видны, но отсутствие их всегда заметно. Правда глаза не колет? Жалея Галю, сносили твою грубость и бестактность. Надоело потворствовать. Много чести тебе… Ты не находишь, что тебе пора в свой корпус? Ты нам все планы поломал, мы теорему по математическому анализу собирались разбирать. Ради собственного же блага, веди себя прилично, а если не желаешь соблюдать правила хорошего тона, то соблаговоли выйти из комнаты!

А вторая брезгливо бросила в пространство:

– У него мозги между ног?

«Выпад грубый, но с Василием иначе нельзя», – подумала Галя и, почувствовав поддержку, резко заявила Василию:

– Тебе с первого раза не дошел смысл моих слов? Так вот, повторяю при свидетелях в последний раз: «Уходи! И никогда больше не приближайся ко мне ближе, чем на два метра!»

– Заранее заготовила тронную речь или экспромт выдала? С такой постановкой вопроса я не согласен, – развязно ответил Василий.

– Твоего согласия на это не требуется. Мы не собираемся вступать с тобой в переговоры. Запомни: «Попытка принудить нас к выполнению твоих условий закончится для тебя плачевно. Привык добиваться результата любой ценой? Это в деревне ты король, а здесь людей ценят за другие качества.

Девушки, метавшие негодующие взгляды, не произвели на Василия ни малейшего впечатления. И он ответил им решительным невозмутимым, хладнокровным отказом:

– И кто это у нас тут третейский судья? Я обязан в каждой из вас видеть приснодеву Марию, Богородицу? Поубавьте свой пыл. Жертвовать своими интересами ради другого – как бы не так! Но я удовлетворю ваше любопытство. Если воображаете, что я засмущаюсь или испугаюсь, то вы глубоко ошибаетесь. Мне не стыдно смотреть вам в глаза, и я не горю желанием подчиняться. Как ходил, так и буду ходить. Мне тоже не до светских раутов, но я хочу сидеть и буду сидеть столько, сколько пожелаю. А если вы во что бы то ни стало пожелаете меня выгнать, я вынужден буду… – тут он сделал долгую паузу и нагло усмехнулся. – Уйду, если Галя выйдет со мной. И ввернул в свою речь несколько нелитературных выражений.