скачать книгу бесплатно
–А как же второй родитель?
–Первый бы с ним делился. Вот и разводов было бы меньше, да и алименты были бы вложениями в будущее.
–Говорите, сейчас нет смысла иметь детей, а сами все же воспитали одного.
–Ну, одного ребенка обычно заводят по инерции. В детстве он был болезненным, и страшно вспомнить, сколько сил было положено, чтобы выходить его, поставить на ноги. Вы же понимаете, если ребенок один, то приходится растить любого, даже генетически неполноценного, который в свою очередь в лучшем случае даст такое же неполноценное потомство. Так вот, вырос наш мальчик совершенно инфантильным. Эгоистом до мозга костей! Ведь у него не было братьев и сестер, ему не о ком было заботиться. Все решения за сына принимали мы. Жена бегала вокруг него как клуша вокруг единственного цыпленка, хотя меня это бесило. А теперь, когда он вырос, я вообще не вижу в нем ничего человеческого. Вот уехал за океан, связался с какими-то бандитами… Э-эх! – махнул рукой старик.
–Но не у всех же так, – заметил Гэмфри.
–Да практически у всех, кто живет в этом доме! Детей мало и сплошь либо больные, либо наркоманы. Потому я и говорю, что этот дом – гроб. Можете сами посчитать, когда все живущие в нем семьи вымрут естественным путем. У правнуков накопятся и генетические болезни. Все это происходит в каждом подобном доме! В любом городе мира! Раньше деревня постоянно поставляла вымирающему городу новых жителей. А теперь и крестьяне от безработицы сбежали в города, и громадная человеческая матка – деревня – опустела. Государство, которое не поддерживает деревню, не сохраняет её, управляется дураками и исчезает. Город не годится для такого животного, как мы с вами. В города уходят не жить. В них идут вымирать!
Последние слова он выкрикнул, так что некоторые из задних рядов толпы оглянулись на беседующих.
Старик опустил голову. – Мы с женой, как это ни больно, на сыне и закончим земной путь. Не думаю, что он будет иметь потомство. Но для чего, в таком случае, я жил? И зачем мне нужна была семья? Прожил бы жизнь один, ничем себя не утруждая, а там и трава не расти!
–А что, ваша община уже вымирает, если вы предпринимаете такие радикальные меры?
– Мне кажется, пока все нормально. Но наш староста мудрый человек. Да и что это за политик, который не старается предвидеть развитие общества лет на сто вперед и не работает для того, чтобы это время приблизить? Он сравнил жизнь тех, кто живет по старинке, в селе, и тех, кто жил в этом доме. И решил, что остановить деградацию гораздо важнее, чем поднимать экономику и бороться за торжество демократии. Если не будет потомков, кто воспользуется нашей землей? Нашим имуществом? В гробу ведь карманов нет!
– Нужны дети, которым оставишь эту землю, – поддакнул Гэмфри с выражением.
– Но для этого нужно воспитать родителей! Сделать так, чтобы они желали детей! Вот и начал наш староста с того, что запретил смотреть телевизоры. Вы, верно, видите, ни одной антенны над домами?
–Только теперь обратил внимание. Но зачем? Ведь таким образом вы отрезаете своих детей от остальной цивилизации!
– А телевидение оно что, чему-нибудь учит? Насмотрелся я за свою жизнь. Потакают самым низменным страстям, лишь бы привлечь внимание к рекламе, дающей деньги.
–Но лишение человека информации является нарушением его прав!
–Староста сказал нам, что морально все, что способствует сохранению и приумножению жизни. Телевизионное же распутство ведет к распаду семей, а без семьи какие могут быть дети? Прежде, чем настаивать на правах, человек должен исполнять обязанности. Он обязан продлить свой род, иначе нарушит права остальных, уменьшив количество молодых для размножения. Он обворует их, заставляя чужих детей содержать его в старости. Так что права человека, оторванные от обязанностей, на поверку оказываются правами мошенника и вора!
Помолчали некоторое время, прислушиваясь к громким голосам ораторов, конвейером сменяющих друг друга.
От толпы отделился седой мужчина, в отличие от полуголых островитян в европейском костюме, и неспешным шагом приблизился к Гэмфри.
–Это наш староста, – с почтением в голосе представил его с натугой поднявшийся со стульчика старик.
– Вы к нам в гости? – произнес староста, с тревогой поглядев на металлическую пластинку на груди Гэмфри.
–Мы проездом. Вот беседуем о сохранении человечества на примере вашей общины.
–Вам уже обо всем рассказали?
–Только о домах. А у вас что, есть еще идеи сохранения населения?
–Есть. И я не боюсь свое мнение высказывать!
– Ваши подходы так своеобразны, – польстил ему Гэмфри.
–Самые обычные. Мы потеряли много людей из-за их отъезда на заработки на материк. И еще раньше. Во время борьбы за свободу. Дома пустуют до сих пор. Я продолжил кривую уменьшения нашего населения до логического конца, и решил, что главная моя задача – остановить вымирание.
Шум, крики привлекли их внимание. Двое молодых мужчин довольно грубо тащили за руки из подъезда упирающуюся полную средних лет модно одетую женщину. В толпе слышались угрожающие выкрики, взметнулись кулаки.
Протащив женщину мимо толпы, парни буквально швырнули её в сторону дороги, отчего та еле устояла на ногах.
–Кто эта женщина?– воскликнул Гэмфри.
–Это врач, – пояснил старик, – гинеколог.
Женщина, между тем, подошла к старосте.
–Что, добился своего? – выкрикнула она зло.
–Скажите, пожалуйста, что случилось? – обратился к ней потрясенный Гэмфри.
–А вы спросите у него! – указательный палец ткнул в грудь старосты, отчего тот покачнулся. – Я только желала, чтобы наши женщины рожали здоровых детей! – вскричала врач, увидев металлический знак на груди Гэмфри и воодушевившись.. – Еще древние греки бросали физически неполноценных в пропасть. У нас много врожденных уродств среди новорожденных, и при любой патологии беременности я советовала сделать аборт. Меня же за это выгоняют из общины, да еще и отобрали все имущество!
Две женщины, подошедшие из толпы, взяли гинеколога за руки и, несмотря на её слабое сопротивление, повели к дороге.
–Это правда? – воскликнул Гэмфри, обернувшись к старосте, – то, что говорит эта женщина?
–Она вынуждала беременных делать аборты, так как зарабатывала на них, а вовсе не думала о здоровье детей. Мы расценили это как подстрекательство к убийству. А содержателей притонов побиваем камнями. Возродили древнюю традицию. Ведь они вовлекают в проституцию, и эти сорные женщины и сами выбывают из процесса восстановления рода, и подрывают культ семьи. А без семьи – как и зачем иметь детей?
–Вы нарушаете права человека многими своими решениями! – осторожно прокомментировал Гэмфри.
–Что есть права человека, как не его потребности, им же эгоистически возведенные в культ! Да и кто провозглашает эти права? Бог? Или человек сам себе их присваивает? В таком случае права человека есть лозунг эгоиста и хама! – возразил староста. – Община наша под влиянием насаждаемого извне образа жизни спивается и вымирает. А члены её относятся к этому так спокойно, будто им ввели наркотик. Как биолог по специальности, могу привести пример. Токсоплазма, заражая мышь, заставляет её становиться самоубийцей. Мышь сама ищет кошку. Так и люди в ваших городах вымирают, и хотя бы один задумался над причиной. Может и они поражены токсоплазмой? Приходится решать: либо мы выживем, попирая некоторые из прав человека, либо на земле останутся существовать только права. Но без нас, людей.
–Но все же, – не мог успокоиться Гэмфри, – откуда у вас, к примеру, такая практика, изгонять некоторых из общины.
– Так практиковали наши деды в прошлом, – скромно произнес староста, – да и теперь другого пути избавиться от проводников вашей культуры, вашего образа жизни, от тех, кто становится в результате нашим врагом, не видим. Да и стоит ли нас осуждать, – хитро сощурился он, – Ведь мы так и остались варварами.
–Так говорить нельзя. Какие же вы варвары?
– Понимаю, что это не политкорректно, – отмахнулся староста.
–Но зачем вы избавляетесь от культуры. Разве культурный человек может быть вашим врагом?
– Это зависит от того, чья это культура!
– Мы современные цивилизованные люди и культура наша – это культура демократического общества!
–Но демократия – это масса, это равенство всех людей, это тирания большинства. А культуры основываются на неравенстве, на единичности, уникальности человеческих талантов. И вот в столкновении интересов победила ваша цивилизация. Она надругалась над культурой! Леди с вуалью в театральном кресле превратилась в девку у шеста. К примеру, возьмите кино. Главное в нем прибыль. Вот и удовлетворяют вкусы наибольшей массы населения. А она, эта основная масса, есть наименее воспитанная, наименее моральная часть общества. Потому кино опускается до этой массы, все время снижает планку интеллекта, показывает, и тем учит молодежь преступности, насилию, извращениям, варварскому потреблению. Массовая псевдокультура принизила, опошлила внутренний мир демократического человека. Вы смотрите телевидение?
–Его дней десять, как нет на острове. Берегут электричество.
–А я и не знал. Ну да это временно. Затем вновь появится реклама, со своей неестественной моделью потребления. Ведь реклама посредник между производителем, который для реализации своих услуг и товаров формирует у слушателя какую-нибудь избыточную, неестественную потребность, побуждает к новому виду наслаждений, ставит в зависимость от ненужных вещей и действий, побуждает к экономическим затратам. Гнусный обман и ограбление слушателя. Да вот взгляните на вынесенные из квартир вещи. Больше половины из них использовались единожды, и если их выбросить, собственник этого и не заметит. Так для чего он их покупал?
А ведь избыточное расходование богатств земли подрывает саму основу будущей жизни на планете. Вот, к примеру, многие в ваших странах получают неоправданно большое вознаграждение, десятки миллионов долларов в год. Разве имеет это количество денежных знаков отношение к труду, таланту, трудолюбию? На разумное потребление человеку столько не нужно. Значит, чрезмерным, варварским потреблением он уничтожает ресурсы планеты, которые принадлежат всему живому. А кто дал право какому бы то ни было государству или человеку лишать нас, остальных, жизни? Американская мечта преступна! Преступно любое общество, которое ведет к вымиранию человечества. Да и их граждане, респектабельные господа, приезжавшие к нам туристами, тоже были преступниками. Богатый человек хуже убийцы. Убийца убьет одного, этот испортит землю для тысяч. За урон, нанесенный вашими соотечественниками всему живому на Земле, нужно бы проклясть даже глину, в которую они, наконец, превратились! Я бы принял мировой закон, по которому некоторые объекты: лес, земля, вода, дикие животные, предметы культуры и культа – вообще бы не могли продаваться. За любые деньги. Создать класс безденежных отношений. Потому что сохранение человечества невозможно оценить в деньгах, а потому власть денег нужно ограничить.
–Вы что же, хотите остановить всю промышленность? Закрыть банки? Но это возможно, если только поубивать собственников!
–Я не призываю к физическому уничтожению. Природа отомстит им сама! Чрезмерный эгоизм приводит к снижению деторождения и вымиранию.
–Я инженер, и думаю, что сегодняшнее расточительное производство и потребление просто этап в развитии цивилизации. Скоро появятся другие, более щадящие экологию механизмы, изменится образ жизни…
–Да-да! – подхватил староста. – Это когда нас заменят роботы. Не нужны станут украшения, перестанут уничтожаться леса, животные. Но роботам не будем нужны и мы!
–Ну а деятели культуры, разве они…
– А ваша «культурная элита»,– прервал староста, очевидно найдя собеседника, на которого можно было излить накопившееся на душе, – не имея идеи, которая бы заменила теряющего влияние на ваши умы Бога, придумывает химеры, наполняют умы молодежи патологией. Мне смешно, когда смотрю на гей-парады, проповеди политкорректности, уничтожение национального духа и традиций. Мне грустно, когда эту гадость смотрит наша молодежь.
–Потому-то вы и запретили телевидение?
– Я запретил упадочную мораль вашей безответственной интеллигенции. Вы и не заметили, как поменялись местами с нами, и теперь, чтобы не вымереть, нуждаетесь в культуре нашей. Я не против. Учитесь у нас. Вот у этих рыбаков, – показал староста на толпу, обратившую к ним головы. – Наши люди просты, бесхитростны, щедры, любят детей, всегда готовы помочь. Они еще не приемлют преступный образ жизни, не имеют толерантности к однополой любви. Да и как человеку с вашей свободой, с вашим отношением друг к другу можно рожать и воспитывать детей? Ваша культура ведет вас к вымиранию, и я не хочу, чтобы в трясину самоубийства вы заманили и нас. Я обязан защитить от её тлетворного влияния наш наивный народ. С такой же решимостью, как ограждают детей от педофилов!
Староста вдруг схватил Гэмфри за пуговицу, притянул к себе и зашептал трагически: – И еще одна мысль не даёт покоя. Один молодой рыбак признался мне недавно, что с детства хотел бы иметь ванну, теплый туалет, и поесть досыта. Он очень трудолюбив, у него четверо детей. И вот, предвижу я, когда он, приняв, наконец, ванну и отодвинув тарелку скажет: -«Теперь я сыт. Чего же мне хотеть еще?» произойдет страшное. Он и его дети выродятся в вас, в ваших безнравственных детей, так как на овладение настоящей культурой нужно время, условия и желание, чего я реализовать не смогу. А без собственной культуры не может человек найти достойного смысла. Ну, а если у человека нет смысла жизни, достижение которой делало бы его счастливым, он попытается добиться ощущения счастья любой подделкой. Хотя бы с помощью наркотиков. Я предвижу рост преступности, пьянства, распущенности! Распадутся семьи. Я боюсь даже пока утопичного социализма, как его представлял себе Маркс. Если при капитализме рост потребительских аппетитов внушал мысль – потреблять, потреблять, потреблять, и большинство населения посвящало этому всю жизнь, то истинный социализм, который должен освободить человека от отчужденного труда, даст человеку свободу. Но чем займет свободное время рядовой обыватель? Когда цель жизни исчезает, люди вымирают. Зло таится внутри нас. Ведь нет нам ответа с небес, для чего живем!
Староста отпустил пуговицу и завершил с отчаянием: – Еще хуже будет, если от бессилия совладать с вашей развращающей культурой, молодежь наша уйдет в леса, станет терактами, этими жестами бессилия, защищать мир своих отцов…
– Безличное распределение пенсий действительно испортило население, -прокомментировал Ирвин рассказ вернувшегося в приятную кондиционную прохладу кабины Гэмфри. – Если ребенок становится невыгодным, его, как и любой продукт, перестают производить. На камне, который взгромоздят на земной шар, будет написано: "Здесь вымерло ставшее экономически невыгодным человечество!"
– А староста, – мечтательно произнес Гэмфри,– по-моему, мудрее любого европейского политика.
– Какой ныне толк от его предвидения, – вздохнул Ирвин, – если уже завтра…
Когда они отъезжали назад, желая миновать толпу переулками, раздался грохот молотов на крыше здания, звон, крики и звуки там-тамов, а в воздухе заискрилась веселая, нарядная стеклянистая пыль.
ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ.
…Беспечно веселясь над Гангом и над Сеной,
Не видят смертные, что наступает срок,
Что дулом гибельным нацелясь вглубь Вселенной
Труба Архангела пробила потолок.
/Ш. Бодлер. Пляска смерти/
День независимости праздновался в этот год как никогда скучно, если верить словам Гемфри. Не намечалось ни военного парада, ни торжеств во Дворце. Все происходило стихийно, как бы только по инициативе снизу. Балкончики 2-3 этажных деревянных домов, лентами живых цветов опоясывающие улицы, украсились еще и флагами, гирляндами, бумажными змеями. На берегу в прибрежном парке у развалин крепости рядом с позеленевшими древними пушками играл оркестр. Торговцы, пользуясь случаем, раскинули свои палатки прямо на аллее, тянущейся вдоль моря, что в обычные дни было запрещено. К вечеру толпы празднично наряженных островитян с детьми высыпали на улицы, умытые кратковременным послеполуденным дождем.
Поль шел вдоль набережной, направляясь в ближайшее кафе. Свежий морской воздух, напоенный ароматами множества незнакомых ему варварски роскошных цветов приморского парка, казался особенно восхитительным после нескольких часов проведенных в душных кабинетах Дворца. Конечно, он много бы дал, чтобы оказаться теперь дома. Марта уже, наверное, ушла, и… далее он не мог себе представить, насколько сладостными, но в то же время и сложными были бы мгновенья рядом с Еленой.
Встреча с сержантом выбила Поля из колеи. Под благовидным предлогом отозвав Марту на улицу, он коротко рассказал ей о сестре Елены. Марта охнула, побледнела и обхватила голову от ужаса. Поль было пожалел о том, что сообщил ей такую страшную новость, но и поступить иначе не мог. Марта все равно узнала бы о находке от жителей поселка и могла рассказать затем об этом Елене. Кое-как успокоив Марту, он попросил её никому не говорить о том, кого именно нашел охотник. Пусть у Елены теплится надежда найти сестру. Надежда давала ей силы пережить гибель близких, и бесчеловечно было лишать её этой надежды.
Но сегодня вернуться домой рано не удавалось. Рэд и поужинать-то отпустил его всего на полчаса. Поэтому Поль позвонил и попросил Марту остаться на ночь с Еленой. Для ночлега ей можно было воспользоваться надувным матрасом, который он купил в первые дни своего пребывания на острове для плавания, да так и не воспользовался ни разу.
Поздно ночью, уже возвращаясь из Ковчега и проезжая через город, он, спеша домой, не мог, тем не менее, не остановиться, увидев феерию, буйный карнавал в приморском парке. Оставив машину в переулке, прошел к берегу.
Южный темперамент жителей вылился в захватывающий праздник. Зажглись гирлянды цветных фонарей. Среди фантастического буйства цветов и благоухающих деревьев крутились переливающиеся огнями колеса обозрения и ярко раскрашенные карусели. Гремела музыка, а за уютными столиками бесчисленных кафе рекою лилось шампанское. Мальчишки с визгом шныряли среди пестрой толпы, а шуты в балаганных костюмах и с раскрашенными лицами прямо на асфальте демонстрировали свои фокусы. В заливе на судах зажгли огни, и они мириадами светлых брызг отразились в теплой воде. Загорелые стройные полуобнаженные островитянки игриво сквозь темные прорези масок заглядывали в лицо Полю, который чувствовал, как захватывает его это безудержное веселье, эта какофония звуков и завораживающих картин бьющей через край жизни.
А в конце весь берег взорвался шумными петардами и красными, синими, желтыми разрывающимися в тысячи ярких звезд огнями фейерверка. Громкие крики радости и восторга создавали звуковое оформление кульминации праздника.
Но отрешенно смотрел на это выскользнувший из толпы во тьму переулка Поль. Он вспомнил Ковчег с тысячами замурованных в нем и обреченных, как он уже догадывался, строителей, в тусклом свете временного освещения работающих среди мрачных стен. Представлял жуткую пустоту кают расцвеченных огнями судов; пустые склады, где обычно хранились запасы продовольствия для жителей города, и этот пир во время чумы причинял ему теперь почти физическую боль. Среди масок на берегу в этой генеральной репетиции конца его жадный взгляд подсознательно искал Красную Маску смерти.
Надрывность сквозила в наружном веселье, гримаса сквозь улыбку, стон сквозь смех. Даже праздник был уже болен.
Исчезла страна, независимость от которой праздновалась. И пришла пора исчезнуть самим добившимся независимости, которые еще веселились самозабвенно, не замечая, что ТЕМНОТА за пределами освещенного праздником и иллюминацией мира простиралась не до ближайшей земли. Она простиралась до звезд.
ВИЗИТ.
Слова из уст мудрого – благодать,
а уста глупого губят его же;
Начало слов из уст его – глупость,
Конец речи из уст его – безумие.
/Екклисиаст, 10; 12,13/
Его ждали.
Войдя в гостиную и утонув в ковре, Ирвин первым делом увидел теневой иероглиф морщин на лысине Гэмфри, сидевшего за круглым столом собственной работы спиной к двери. Лицом же к вошедшему, расположившись вокруг стола, сидели трое молодых людей студенческого возраста. Под веселым светом разноцветных лампочек самодельного абажура искрились стаканы на столе, однако настороженные взгляды гостей выдавали их бутафорность.
–Вот и мой товарищ,– представил Гэмфри бесцветным голосом, не поворачиваясь и не приветствуя вошедшего. Ему было неудобно, что он не смог предупредить Ирвина по телефону о том, какие именно посетители ждут его, и теперь чувствовал себя предателем.
–Мы приехали не рассуждать о политике. Мы приехали действовать! – не представляясь, обратился к Ирвину вставший со своего места высокий и худой юноша с усиками и удлиняющей лицо бородкой на длинном аскетическом лице. От взгляда его близко посаженных глаз у Ирвина зачесалась переносица.
–Здравствуйте, – сказал, как плюнул, только один из них, толстячок с лысиной, похожей на тонзуру.
–Примите мои поздравления с Днем Независимости, – ровным тоном проговорил Ирвин.
– Мы узнали о существовании Ковчега от вашего коллеги, врача, – продолжал худой, игнорируя поздравление. – Потому мы здесь. Вам остается только ответить на некоторые наши вопросы.
Встретившись с рассеянным и равнодушным взглядом Ирвина, он осекся.
Ирвин прошел на свободное кресло, стоящее у камина, и сел, с удовольствием вытянув ноги. Он не испытывал ни тревоги, ни удивления. Неожиданный звонок Гэмфри даже обрадовал его, отвлек от гнетущих мыслей. В последние дни он потерял способность улыбаться. Кипение жизни в райском саду он воспринимал лишь как бесконечное дурное и потное лето. Все жило, но где-то далеко этот мир умертвил его дочь, и стал его врагом. Стал врагом весь, с океанами, птицами и людьми, и не мог уж больше запугать.
–А я-то думаю, чья это машина перед домом нашего друга Гэмфри? Кто ещё, кроме специалистов и военных, может достать бензин в наше время, – произнес Ирвин таким ледяным тоном, что было ясно, плевать ему было на машину. – Так что же вас интересует?
–Эти молодые люди представились коммунистами и требуют разъяснить им устройство Ковчега, -предупредительно проговорил Гэмфри.
–Зачем вам знания, которыми я не хочу делиться?– сквозь зубы проговорил Ирвин.
Вместо ответа один из гостей, молодой человек в скрипящей кожанке, вынул из кармана пистолет, поднялся, отставил стул поближе к двери и сел там.
– Вы не выйдете отсюда, пока не ответите на наши вопросы,– заносчиво произнес он, поигрывая пистолетом. Тонкие черты лица, изящные очки на носу выдавали выходца из интеллигентной семьи, надевшего на себя совершенно не подходящую маску грубого представителя пролетариев.
