Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

Я только-только начал приходить в себя после случившегося, ну как приходить – просто в тот день меня разбудил отец и сказал, что нечего отлеживаться, ведь я живой, значит, пора в школу. И вот, еле перебирая ногами, я тащусь под холодным моросящим дождем. И, представь, ранняя весна, мрачное утро, грязь и талый снег, по тротуару идет одинокий ребенок, внутри у которого еще хуже, чем вокруг. И вдруг этот ребенок слышит отчаянный клич своего давно мертвого брата внутри. Представил? Каково быть этим ребенком, а? Но что-то я не о том, не нужно мне твое сочувствие…

Клич Андрюши был настолько тревожным, что я отозвался незамедлительно, для прохожих застыв под дождем. Внутри у меня вечное лето, так что неудобств я не испытывал, только потом заболел, но это было потом.

Мизансцена была будто поставлена режиссером, выражения у обоих были вполне говорящие: Андрюша стоял напротив Павла, оба смотрели друг на друга с испугом – Павел с диким, Андрюша со смешанным с любопытством и радостью, предвкушая конец своего одиночества. Я даже почувствовал себя третьим лишним, смотря на них растерянно и пугаясь, что сейчас придется включаться в разговор с покойниками.

Что это? Как это? Павлу требовались объяснения. После того, как он вымерил шагами не один десяток кругов, общипал себе все руки, вырвал клок волос и сильно избил кулаками грудь, он поставил нас с Андрюшей рядом плечом к плечу, встал напротив и потребовал спокойного, несбивчивого пересказа. Мы, подчиняясь авторитету взрослого, дополняя друг друга, на некоторые моменты отвечая дополнительно, рассказали историю с самого начала – можно сказать, Павел-то и завел традицию вводить в полный курс дела каждого пришедшего – так вам легче свыкнуться.

«Ты здесь уже больше двух лет? Как такое возможно? Отсюда должен быть выход! Так, начинаем исследовать территорию». – Не в характере Павла было подчиняться обстоятельствам. Он начал предпринимать попытки, по привычке легко переняв командование в свои руки.

Мы работали в течении месяца, изучая мой внутренний мир, в котором, по необъяснимым обстоятельствам были заперты двое мертвецов. Павел все пытался найти границу, но получалось, что мои просторы безграничны. Павел требовал от меня, и чем дальше, тем настойчивее, изменять ландшафт, пытаться рассечь воздух, воплотить безумный лифт, уходящий до бесконечности в небо и в недра земли. Пытался действовать он и в реальном мире – я в библиотеках искал какие-то колдовские заклинания, часами простаивал у могилы инструктора.

Тщетно. Выхода нет. И чем больше это понимал мой учитель, тем большее отчаяние им овладевало. Надо сказать, что и Андрюша становился совсем подавленным, но, если Павел выпускал раздражение вовне, Андрюша становился все более замкнутым.

Павел начал сходить с ума. Однажды он потребовал кувалду, которой пытался вручную уничтожить воздвигнутые моей мыслью стены зданий. Андрюша наблюдал за ним в тоскливой задумчивости, я с некоторой злостью, но не вмешиваясь.

А потом, когда, свернувшись калачиком, полностью поломанный взрослый утопленник рыдал как ребенок, я подумал, что же твориться у него в голове. И увидел. Увидел все, что было, и о чем он думал до.

Пока я не побывал в твоей голове скажи, что для тебя олицетворение брезгливой мерзости? Ну, не молчи. Ай, да, забыл-забыл…

Для меня это компостная яма. Совсем в далеком детстве, когда был жив еще не только Андрюша, но и наша бабушка, лето проводили у нее. Жила она в поселке городского типа сразу за чертой города. И был у нее огород – те самые типовые шесть соток. Смородина, крыжовник, клубника – ну, знаешь, витамины прямиком с грядки. И чтобы удобрять это хозяйство, была у нее компостная яма – вкопанный в землю громадный деревянный ящик с объедками, сорняками, навозом… содержимое с любопытством и заткнутыми носами под дождем изучали два брата. Старший ковырял палкой и комментировал очередную находку, младший решил пошутить и напугать, но не рассчитал и толкнул слишком сильно – я по пояс оказался в отходах – выбравшись и увидев растекающуюся по ногам коричневатую жижу, прилипшие к коже листья и отвратительные отходы чьей-то жизнедеятельности, сперва меня вырвало, а потом я потерял голову и обезумев, исколотил брата. Досталось же мне потом от отца…

Ну вот, оказавшись в голове у Павла, я словно с головой погрузился в ту компостную яму из детства.

У всех нас есть стержень. Стержень, жизненная линия – то, что образует характер человека, формирует его личность. Все поступки, желания, мысли Павла – все, что делало его им, тоже было нанизано на стержень, и этим стержнем была любовь к детям. Как ты уже, думаю, догадался, весьма неправильная любовь.

Первое, что я увидел, два подростка приблизительно того же возраста, в котором был я, когда Андрюше оставался последний год жизни. Один из этих двух – Павел, он чуть постарше, он проявляет инициативу. Оба на грани полового созревания, но об этом не догадываются, ими движет любопытство разобраться в новоприобретаемых ощущениях. Ими движет желание разобраться с загадкой своего тела. Они в радостном предвкушение, они открыли какую-то новую, запрещенную, но интересную игру. Они еще не знают, что такое сексуальное удовольствие, слов таких даже не знают, находящиеся на последних рубежах невинности, любопытные дети. Они запираются в комнате. Они изучают друг друга, прикосновения отзываются неопознанной приятностью. Они в жару, они возбуждены от волнения, их стыд мешается с запретной сладостью, образуя ядовитый коктейль. Они неуклюжи друг с другом и безгранично нежны. Они понятия не имеют, как далеко можно зайти, а интуиция об этом молчит, она шепчет о другом, как можно попробовать еще, что, вот если губами…

Эти игры продолжались недолго, очень быстро мальчики понимают, что занимались чем-то постыдным и порицаемым. Они начинают стесняться друг друга, избегать и, в конце концов, обрывают общение полностью. И дальше, вплоть до совершеннолетия, у Павла идет обычная, как у всех парней, жизнь – будто бы настоящие друзья, якобы ненавидимые враги, рассыпающаяся через месяц первая “настоящая” любовь.

Но все это время за Павлом тянется шлейф запретного, но приятно-жгучего воспоминания. На мир он уже смотрит через сотканный в тот день полупрозрачный флер. Павел всеми силами пытался забыть, изгнать из себя засевшего демона, но чем сильнее он старается не вспоминать, тем меньше у него это выходит. Не думай о белых обезьянах, дружок.

С девушками у Павла ничего не выходило, и он засел за учебу. Учеба и самодисциплина – с этим он прожил свою жизнь. Усмирять плоть физическими нагрузками, заполнять голову новыми знаниями, чтобы не было времени на постыдное.

Глубоко подсознательно Павла тянет к детям, и он поступает в педвуз. Там он открывает для себя Сократа, между прочим мудрым, узнает, что среди древних афинян не считалось чем-то постыдным связь между мужчинами, и даже половые отношения между мужчиной и мальчиком. Впервые Павел принимает себя немного больше. Он просто родился не в то время. Но ведь гомосексуалисты относительно спокойно принимаются и в двадцатом веке, главное признать, а на это у Павла хватит воли.

Как раз тогда к нему на курс переводится парень из другого потока. Смуглокожий, тоненький, в забавных очках. Купидон, развев руками, с тяжелым вздохом натягивает тетиву. У Павла возникает первый и единственный настоящий гомосексуальный роман в его жизни. И Павел, и второй студент уже достаточно взрослые – они знают, что такое секс, они принимают себя и друг друга такими, какими они являются. Казалось бы, хеппи энд. Но нет.

Волосы. Можешь себе представить, что преградой вероятному счастью оказались волосы? Павла вдруг стало раздражать, что тело его партнера покрыто волосами. Он ничего с собой не мог поделать – интимная близость с любовником стала Павлу противить. Он вдруг начал испытывать какое-то омерзение, даже с презрением в мыслях называть себя и своего спутника педерастами. И не было больше в половом акте любви, было желание доминировать и наказать за порок. Начало происходить что-то странное, и Павел это понимал. Чувствовал это и его чуткий любовник: “Что-то произошло?” Павел признался, он все рассказал, объяснил свой нездоровый фетиш, осмелел и попросил об эпиляции, наивно надеясь, что с волосами исчезнут и его проблемы.

Павел был любим, его не хотели терять. Поэтому его желание было исполнено вполне, даже более. Однажды Павла ожидал сюрприз.

Как-то раз, вернувшись от родителей, Павел дома застал своего молодого человека в женском платье, в чулках. Его спутник похотливо улыбался ярко накрашенными губами. Это был провал. Павел лишь горько расхохотался от этой жалкой имитации женщины. Не этого было Павлу нужно. Его когда-то любимый хочет, но не сможет угодить, они с разных планет, они видят вещи по-разному, Павел просто не такой, прости. Отношениям следует оборваться. Двое волевых мужчин сумели разойтись без особых истерик…

Но в тот день Павел познал себя немного глубже, он смог в себе разобраться – значит, не любви мужчины, а юноши он ищет. Но это совсем ненормально, не здорово, да он просто больной! Нет ему места на этой земле.

Павел наглотался таблеток, но был спасен бывшим любовником, который, напившись пива, случайно забрел навестить (авось). Откачали, скандал от узнавших про любовную связь родителей. Попытка историю замолчать – это ведь гибель карьеры, откуп бывшему любовнику, который вдруг начал угрожать все раскрыть и повел себя, как настоящая мразь. Депрессия и обнаружение в себе новых сил, чтобы жить. И никогда больше у Павла не будет никаких спутников, полная аскеза и закалка ума и тела.

Но человек слаб и одинок, Павлу нет-нет, да мечталось хотя бы о духовной связи, а в моменты чрезмерной слабости он добывал записи детской порнографии, и презирая себя, онанировал, представляя, как бы все могло обернуться, будь он древний грек.

Так он до поры до времени и жил. С отличием закончил университет, устроился учителем литературы в мою школу, основал туристический клуб “Сократ”. Да-да, делал он все это тайно даже для себя надеясь, что жизнь уготовит ему приятный сюрприз в виде симпатичного мальчика. Тут я, со своим неправильно истолкованным обожанием и повстречался на его пути. Умный и сильный еще безбородый мальчик, который тянется к нему не так, как остальные. Кто же мог знать, что встреча со мной для него обернется не любовью, а смертью. Впрочем, кому, как не тебе понимать, насколько рука об руку идут эти две ипостаси, правда? Ах да, я же еще не раскрыл, почему ты здесь…

Возвращаясь к Павлу… и ко мне. Напоминаю, во Внутренней Риге, в отчаяние лежит, свернувшись калачиком, мой мертвый учитель, а я только что прочитал все его прижизненные мысли. В том числе я увидел, как он мастурбирует, представляя на месте своей руки мой… об этом даже не хочется говорить. А мне на этот момент четырнадцать лет – половое созревание только-только пройдено, и я очень ревностно отношусь к своей сексуальности. Вынырнув из ментальной компостной ямы сознания Павла, я впадаю в бешенство. Я вспоминаю и его лицо подле моего там, в реке, в последние секунды. Ненависть к этому человеку за мнимое предательство переполняет меня и во внутреннем мире обретает физическую форму – у каждого есть образующий личность внутренний стержень, у Павла он состоит из порочной любви к детям, и я захотел его вырвать, вытолкать, уничтожить.

Забитый в истерике мужчина вдруг зарычал звериным рыком, забился в конвульсиях, выгнулся, стиснул зубы, начал хватать воздух руками.

Я был ослеплен гневом, а Андрюша с ужасом наблюдал, как из копчика Павла возникает металлический стержень, как Павел неестественно выгибается и второй конец стержня, раздробив кости и плоть, проходит насквозь тело и выходит из глотки. Как Павел зависает в воздухе, и как потом стержень вонзается в землю. Павел стонет, нанизанный на трубу, он не угасает, ведь уже давно мертв, он испытывает непереносимую боль, но сознание без материи может выдержать все. Павел оказывается в настоящем аду, а я его палач, черт и Дьявол.

Андрюша рыдает, просит это остановить, я вижу, что наделал, но и не думаю ситуацию исправлять. “Посмотри, кем был твой кумир! Загляни в его мысли, ну, ты видишь?!” – и мне удается передать свое видение прямиком в голову брату, на этом теперь зиждется принцип Храма Утех, ты все вскоре узнаешь… Но тогда, увидев жизнь Павла, глаза Андрюши, как у меня, не загорелись гневом, он хлопал ресницами рассеянно и апатично. Брат выглядел смертельно уставшим, чем вызвал вторую волну гнева у меня: “Ну же, накажи его! Порежь, ударь! Сделай с ним все, что захочешь! Давай!” Я вкладываю нож в руку Андрюше и подталкиваю к посаженному на кол. “Давай, я сказал! – гнев застилает разум, – или, может, хочешь оказаться с ним рядом? Может, ты и сам такой же, а, братик?”

Я-то тогда еще был ребенком, стремительно взрослеющим, но все же. Так что говорить об Андрюше? А в детях есть некий потаенный дьявольский механизм, запустив который, освобождается что-то демоническое, не знающее границ, ненасыщаемое. Этот механизм запускается, когда ребенок впервые переходит через табу, так было с Павлом, так стало и с Андрюшей.

Андрюша нанес первый удар. Павел застонал еще больше, осознавая свою участь. И нас стало не остановить. Это была пытка. Пытка, длящаяся неделями. Андрюша впервые за долгие годы обрел новую игрушку и увлекся ей основательно. Он в мое отсутствие больше не смотрел в телевизор, он был занят изучением чужого человеческого тела – его интересовало, как еще можно заставить это тело страдать. Запущенный дьяволом механизм лишил его сострадания, пустил по крови психопатическое зелье, превращающее в садиста…

“Толику… Дайте мне хоть толику свободы” – в бреду молило обезумевшее от боли существо, которое когда-то было Павлом. И мы, хохоча, за эту “толику свободы” прозвали его Толиком, вслед за именем стирая последние остатки жалости. Мы уже и забыли, с чего начались пытки, мы просто утоляли свое детское любопытство, нас занимало, что же еще можно сделать с человеческим телом. Толик должен был страдать не за свои прижизненные грехи, а за то, что запертому в моем сознание мальчику очень одиноко…

Но, пока существует реальный мир, существует и несущее перемены время. И в один момент ужаснулся уже я. Я вдруг понял, что пока вокруг в реальности протекает обычная жизнь с ее невзгодами и радостями, внутри меня существует круглосуточная пыточная. И если ситуацию не изменить, в конце концов, это сведет меня с ума, ведь по Сократу зло против природы человека, а существует только от его недальновидности.

Я пришел к Толику, когда Андрюша, наигравшись, сладко и крепко спал. Думаю, что нового человека с непривычки бы вывернуло от вида развороченного, но живого мяса.

– Скажи мне, чего бы ты хотел?

– Толику, – как обычно рыдает, – Толику свободы.

И, будучи еще молодым, но уже начинающим что-то понимать Богом, я внял его мольбе. Я попробовал представить место за гранью моего сознания, как когда-то давно я представил место с Андрюшей внутри меня, я попробовал выйти за рамки себя и сделать это. И при первых проблесках чего-то там, я забросил туда Толика. Это походило на взрыв – взрыв в моей голове, Толик почувствовался слишком близко, даже ближе, чем тогда в реке, он будто бы завладевал мной. Овладевал сознанием. Я испугался и оборвал процесс, но пытаемого уже рядом не было, и я больше не чувствовал его во Внутренней Риге.

А потом проснулся Андрюша и устроил настоящий бунт.

– Где Толик, – звал он меня, – где мой Толик?

– А его больше нет.

– Как это нет? Где он? – Не мог поверить мой братик.

И я рассказал, что это стало непереносимым, что мы свернули не туда, что, в первую очередь, это на благо самого Андрюши. Я объявил, что решил смилостивиться и отпустил то, что когда-то именовалось Павлом.

– Как это отпустил? – не унимался Андрюша, – а как же я? Ты понимаешь, что ты отобрал его у меня? Ты лишил меня его? Ты забрал у меня моего единственного друга?

– Друга? Ты уверен, что именно так поступают с друзьями? – перед Андрюшей возник и рассыпался образ измученного Толика. – Скорее я отобрал у тебя игрушку. Отобрал, потому что понял, что она может тебе навредить. А ты сейчас походишь на капризного ребенка!

– На ребенка? А кто я, если не ребенок? Ребенок и есть! Навсегда запертый у тебя в голове вечный ребенок! Ты хоть понимаешь, что я не могу повзрослеть? Ты это понимаешь? А ты отобрал у меня единственное, на что я мог повлиять, единственного, кто понимал мое положение полностью, единственного, кому было еще хуже. Я тебя ненавижу!

После этих слов Андрюша перестал меня слышать. Он начал кричать, наполняя пространство злобой. И его крик был такой силы, что мой внутренний мир размяк под его напором. До сих пор не понимаю, как ему удалось, но вода в Даугаве начала закипать, земля трястись и здания рушиться. С неба пошел огненный дождь, дотла выжигающий созданный моей мыслью город. Наверное, я мог бы остановить уничтожение, но в тот момент мысли такой не возникло. Ах ты ненавидишь! Ах тебе наплевать на то, что я для тебя сделал! Ну что ж, давай, уничтожь. Сотри до основания все, что я для тебя сделал! И оставайся потом в этой пустоте навсегда один. Раз ты меня ненавидишь, значит, я тебе больше не нужен.

И я ушел. Решив в тот день, наконец, похоронить своего давно умершего брата.

Было ли мне тяжело решиться? О, да. Сперва я слышал гневный клич, затем протяжный крик отчаяния. Спустя несколько недель во мне воцарилась полная тишина. Это молчание громче самого громкого крика взывало к совести, но я притворялся не слышащим: не так просто, как может показаться, жить в двух мирах. На тот момент сильнее жалости к брату было желание все забыть и стать нормальным…

Прошло около месяца, я уже был готов сдаться и хоть мельком заглянуть, все ли в порядке, но услышал обращенную ко мне молитву. Да, это была именно молитва – кроткая, просящая, надеющаяся быть услышанной. Молились в два голоса, я погрузился в себя.

Что же я увидел? Посреди руин, плечом к плечу, на коленях стояли двое – Андрюша и Толик. Их головы были склонены. “Прости меня” – повторял Андрюша, “спаси меня и моего сына” – вторил ему Толик. Сына?

Оказывается, мне не удалось выбросить из сознания Толика, он оказался где-то на краю, когда услышал крик Андрюши и начался локальный Армагеддон. Измученный, Толик начал искать себе прибежище, и каким-то образом ему даже удалось укрыться, но потом он разобрал, что в крике больше отчаяния, чем гнева. Наверное, мне никогда не понять, что его сподвигло, но он отправился в эпицентр, на крик своего мучителя. Его плоть в буквальном смысле горела, но он почему-то шел. И шел не из мести, это понял и Андрюша, когда застыл, увидев изувеченную фигуру.

Андрюша замер, а Толик к нему шел. Андрюша не знал, что сейчас произойдет, не понимал этого и приближающийся. И вот они рядом. Молчание. Глаза в глаза среди руин. Два мертвеца с живыми душами.

Толик обнял Андрюшу. Просто так. Потому что понял, как ему тяжело. Потому что хотелось утешить. Андрюша разрыдался, он плакал, захлебываясь слезами, а Толик молча его утешал, гладил волосы, покачивал.

“Я никогда не смогу увидеть отца, маму. Я больше так не могу. Мне страшно”

Толик ничего не говорил, но его присутствие успокаивало, согревало, обнадеживало, вселяло веру, что все будет хорошо. Андрюше было хорошо и одновременно стыдно за то, что он творил с этим человеком. Ему хотелось загладить свою вину и признаться в том, что он чувствует, но был и страх оказаться отвергнутым. Робея, он решился: “не покидай меня, останься рядом и будь моим отцом”. Толик его лишь крепче обнял и поцеловал в макушку, но его сердце сжалось и на миг остановилось – вот оказывается то, чего он искал – стать для кого-то отцом, быть кому-то нужным.

Я смотрел на этих двоих, стоящих рядом, и видел чистую любовь и исцеление. Они оба очистились, пройдя через страдания, и я не мог им не помочь. Втроем мы восстановили Внутреннюю Ригу, и, опираясь на воспоминания Толика, построили ее основательнее. Что это было за время…

Но давай отмотаем на несколько лет вперед и посмотрим, что же было потом? Тебе интересно?

Потом я вырос в замкнутого на своем внутреннем мире студента. Ведь внутри было куда гармоничнее, чем снаружи. Спорт я не оставил, но из командного ушел в бокс, который на моем пути мне не раз помогал. И вот на втором курсе, из-за неудачно составленного расписания, передо мной встал выбор – спорт, или количественные методы в экономике, ради меня никто не стал бы менять расписания. Я предпочел первое, прикинув, что курс можно выучить по конспектам, а полгода без спорта компенсировать понадобиться вдвойне.

Ну и подошла сессия. Экзамен я, естественно, провалил. Методичка с формулами для меня была темным лесом, а завалить еще и пересдачу, значит остаться без места на бюджете и стипендии. То есть, о высшем образовании можно забыть – отец ничего оплачивать не будет. Что делать?

Что делать? Этим же вопросом я задался, попивая чай с Андрюшей и Толиком в одном из летних кафе Внутренней Риги. «Тебе просто надо научиться пользоваться своей силой», – обрадованно тараторит Андрюша: «а что? попробуй, ты наверняка сможешь и мысли прочитать, и даже головы взрывать, с такими-то навыками с экзаменом разберешься».

Тут надо напомнить, что в то время огромной популярностью пользовались фильмы о сканнерах, может, помнишь? Где группа экстрасенсов силой мысли чего только не вытворяет – взрывает головы в том числе… Не помнишь? Ладно… Андрюша, естественно, на своем «особенном» телевизоре все, пережеванные мной, серии сканнеров видел…

– Не так это работает, – качает головой Толик в задумчивости, – я пытался осмыслить все произошедшее, и, мне кажется, первопричина – отцовское проклятие. Уж не знаю каким образом, но над тобой навис злой рок помещать в свою голову души тех, к чьей смерти ты хоть косвенно имеешь отношение. А если я прав в догадках, ты столкнешься еще не с одной смертью, и твоей судьбе не позавидуешь.

Как ты уже, наверное, догадался, Толик в тот день оказался прав. Я же полностью проигнорировал его последние слова про опасения и вслух заключил, что получается, чтобы проникнуть в чью-то голову, мне следует его первым делом убить. «Получается, что так», – подтвердил Толик, и на короткое время мы онемели. Признаюсь, мне стало страшно, потому что я физически ощутил мощь цепной реакции, запущенной отцом, и понял, что домыслы Толика и мой вывод являются неотъемлемой частью той цепной реакции.

«Значит, чтобы пристрелить двух зайцев разом – сдать экзамен и подтвердить теорию, тебе надо лишь придушить какого-нибудь ботаника» – нарушил молчание Андрюша, и не было понятно, серьезен он, или шутит. Я тут же нелепо оборвал разговор, сославшись, что мне некогда страдать ерундой и пора в реальный мир готовиться к экзамену по-настоящему. Думаю, и Андрюша, и Толик заметили, как меня трясло.

Весь день я не находил себе места, ночью мне не спалось. Я из всех сил пытался отогнать пугающую мысль, я даже обращался к Богу с нелепой выдуманной молитвой о помощи. Я в ужасе понимал, что уже почти готов. Я был готов пойти на убийство, и, естественно, не из-за злополучного экзамена, во мне свербело желание узнать, сколько правды в теории Толика. Я шепотом называл себя ужасным человеком, жалко пытался удавиться подушкой, но никак не мог избавится от неправильных мыслей. Ближе к утру я понял, что все, что меня сдерживает – это страх наказания. Ни жалость и неспособность убить, я просто трусил оказаться за решеткой. Весьма странно ощутить, что хоть и мысленно, но ты уже перешел границу морали. Меня разрывали призрачные голоса, будто ангел и дьявол пытались перетянуть каждый на свою сторону. Я не выдерживал давления кипящих мыслей, мне казалось, что в комнате душно, что я задыхаюсь, все тело зудело. Мне хотелось укрыться с головой так, чтобы спрятаться от бури во мне, хотелось кричать. И тут мое проклятие спасло меня – я будто бы провалился сквозь землю в буквальном смысле. Меня окружала светлая, теплая и уютная пустота. Я понял, что нахожусь где-то глубоко в себе, гораздо глубже, чем была построена Внутренняя Рига. В месте, куда даже мои собственные мысли проникают с трудом. И мне было очень хорошо, так хорошо, что я спокойно уснул, а выспавшись, я вернулся в спальню уже полный решимости. Я был готов проверить теорию и убить. Я был спокоен и больше не боялся наказания, возможно, мне даже его немного хотелось – хотелось быть пойманный на преступлении и осужденным на долгие годы тюрьмы, ведь тогда бы я смог сбежать в глубины себя, навсегда поселиться во Внутренней Риге, где я самый настоящий Бог, или, если надоест, туда – еще глубже, где сплошная дружелюбная пустота окутывает коконом.

Думаю, неуместно в точности пересказывать реакцию Андрюши и Толика, если найдете общий язык, они сами тебе не раз все расскажут, тут, знаешь ли, любят обмусоливать прошлое… Сейчас отмечу лишь одно, мне показалось, что мое заявление, что я решился и готов убить, чтобы проверить свои способности, не вызвало у них удивления, Андрюша больше молчал, Толик пытался отговорить, но, скорее для проформы. По-видимому, они в мое отсутствие тоже все обговорили и обдумали, и сами не могли найти способ, как подтолкнуть к преступлению. Я же сейчас не психологический триллер пересказываю, так что не будем копаться в их мотивах, скорее всего – это была обычная скука.