Ночь Ватерлоо

ГЮЛЬЧИХРА. Я ещё ничего не сделала.

МАША. Ах, ещё!

Анфиса, вопросы есть?

Анфиса не реагирует. Входит тётка в чёрных перчатках. Остановившись, смотрит.

МАША. Замечательно. Значит, ты мне поможешь. Не правда ли? Слушай, детка, меня внимательно! Мы должны извлечь из этой паскуды всю информацию о подельниках – притом быстро, пока до них не дошло, что она спалилась. Если они узнают об этом раньше, чем мы их нейтрализуем – произойдёт ужасное. Через двадцать минут приедут специалисты. Но начну я, так как дорога каждая секунда. Анфиса, ты меня слышишь?

АНФИСА. Да.

МАША. Очень хорошо. У меня есть два варианта: либо ломать ей кости, что я неплохо умею делать, либо…

АНФИСА. Оставьте меня в покое! Я вас прошу! Пожалуйста!

МАША. Вариант второй: ты вколешь этой красавице двадцать единиц инсулина быстрого действия. Через четверть часа после инъекции она станет как пьяная и охотно ответит на все вопросы. Потом мы вызовем Скорую, ей введут немного глюкозы, и она сразу очухается.

АНФИСА. Она, может быть, и так всё расскажет, без инсулина!

МАША. Может быть – всё, а может быть – и не всё, да наврёт с три короба! И тогда десятки людей погибнут, если не сотни. Ты понимаешь, о чём я? Не тяни время, если не хочешь, чтоб я её искалечила прямо здесь, на твоих глазах! Неси мне сюда шприц-ручку!

Анфиса встаёт. Качнувшись, падает на пол. Стонет.

МАША. Чёрт! Что с тобой?

ГЮЛЬЧИХРА. (поднявшись) Быстро вызывай Скорую!

МАША. (взяв Гюльчихру на прицел) А ну, сядь! Сидеть, я сказала!

ГЮЛЬЧИХРА. Дай мне её осмотреть!

Маша отступает на шаг. Присев около Анфисы на корточки, Гюльчихра щупает ей пульс. Поднимает веко. Анфиса тяжело дышит.

ГЮЛЬЧИХРА. Она близка к коме! Ей нужен гемодиализ.

МАША. Что это?

ГЮЛЬЧИХРА. Искусственная фильтрация крови. У неё почки накрылись!

МАША. Вколи ей адреналин!

ГЮЛЬЧИХРА. При чём здесь адреналин? Он почки не стимулирует, твою мать! Ей в реанимацию надо!

МАША. Чёрт!

Опустив пистолет, достаёт мобильник и нажимает три кнопки.

ГЮЛЬЧИХРА. Анфиса, старайся дышать поглубже! Воротник давит? Сейчас тебе станет легче… Пожалуйста, потерпи!

Снимает с Анфисы свитер. Анфиса стонет.

ГЮЛЬЧИХРА. Она теряет сознание! Принеси мою сумку, быстро!

МАША. (в мобильник) Алло! Алло! Человеку плохо! Девушка …

Делает шаг вперёд. Гюльчихра бросает ей в лицо свитер, и, вскочив, устремляется на неё. Маша производит выстрел, но неудачно. Гюльчихра бьёт её одной рукой по руке, сжимающей пистолет, а другой – в солнечное сплетение. Пистолет и мобильник падают на пол. Маша сгибается, Гюльчихра бьёт её ногой в грудь. Маша падает на спину, почти сразу переворачивается, отползает и принимает сидячее положение, обхватив руками коленки.

ГЮЛЬЧИХРА. (подняв телефон с пистолетом и приложив первый к уху) Алло! Нет, это был не выстрел, это ребёнок надул пакет и хлопнул его о стену … Девушка. Двадцать четыре года. Сахарный диабет. Да, на инсулине. Сознание потеряла! Нет, это острая почечная недостаточность … Потому что я врач! Нет, это никакая не гипогликемия, она пила сладкий чай! Вы что там, с ума сошли? Немедленно высылайте бригаду! Чёрт! …

Держа телефон у уха, становится на колени перед Анфисой, и, положив пистолет, щупает ей пульс.

МАША. Почему ты не убегаешь?

ГЮЛЬЧИХРА. Я не сказала адрес! Меня с врачом зачем-то соединяют, чёртовы идиоты!

МАША. Я скажу адрес.

ГЮЛЬЧИХРА:. (положив руку Анфисы, взяв пистолет и встав) Ни черта ты не скажешь! Думаешь, я не знаю, чего ты хочешь? Конечно, если она умрёт – никто не узнает, как я дала тебе ногой в морду, и ты спокойно сможешь наврать про ворвавшуюся сюда толпу террористов! Тоже мне, мастерица кости ломать! Позорище!

МАША. Ты сумасшедшая!

ГЮЛЬЧИХРА. Тихо! (в мобильник) Здравствуйте! Да, ей двадцать четыре года. Да, инсулинозависимая. Нет, это не резкий скачок глюкозы в крови, она под контролем. У неё утром было давление сто на двести. Нефрит. Наблюдается. Веникова Анфиса. Дмитровское шоссе, дом одиннадцать, подъезд первый, этаж восьмой. Квартира пятьдесят девять. Код – семь, три, шесть, восемь. Спасибо!

Бросает телефон Маше.

МАША. (поймав его) ты будешь ждать Скорую?

ГЮЛЬЧИХРА. Да.

МАША. А вдруг наши приедут раньше?

ГЮЛЬЧИХРА. Объясни им, что её трогать нельзя! А врачу скажи, что нефролог жёстко настаивал на её госпитализации. Каждый день ей звонил! Сердце у нее неплохое. Не позволяй колоть ей глюкозу без измерения сахара!

МАША. Гюльчихра, ты свихнулась? На тебе крови нет!

ГЮЛЬЧИХРА. Она есть на вас. Ты сама сказала, что ломать кости – твоё призвание. А моё призвание – быть женой и рожать детей! Но это во мне сломали. Бесповоротно. Я никому не нужна, мне никто не нужен. Ради чего я должна рисовать вам звёздочки? Ради шанса выйти на волю через пять лет? Большое спасибо.

МАША. Тогда беги! Или ты реально считаешь, что я не дам её вытащить?

ГЮЛЬЧИХРА. Почему ты хочешь, чтоб я сбежала? Ты уже не боишься, что я взорву пол-Москвы?

МАША. Уже не боюсь. Хочешь, объясню, почему?

ГЮЛЬЧИХРА. (сев на корточки и взяв руку Анфисы) Хочу.

МАША. Потому что это и есть салон красоты, где вместо волос отрезают уши! Ты это поняла, когда захотела вправить мозги взбесившейся с жиру Машке Стрельцовой. Ты в ней узнала себя, взбесившуюся от боли! Этим и объясняется твоя жалость к ней. Желание мести было для тебя проблеском, на который ты шла. И вот свет погас. Без света жить страшно. А умирать без света ещё страшнее! Поэтому ты сидишь перед умирающей слепой девочкой, которую никогда никто не любил, что неудивительно – её вытащили из трупа. И ты не выпустишь её руку, пока она не умрёт или пока ты не умрёшь, потому что это для тебя – свет. И для неё – тоже, хоть вы друг друга не любите. Я права?

ГЮЛЬЧИХРА. Почти. Её вынули не из трупа. Она меня уверяла, что чётко помнит первые несколько минут своей жизни, и помнит мать. Живую.

МАША. (поднявшись) Врёт она всё!

ГЮЛЬЧИХРА. Ты хочешь за это ударить её ногой?

МАША. Верни мне, пожалуйста, пистолет.

ГЮЛЬЧИХРА. Нет, я не могу. Если я это сделаю – свет погаснет. Свет – это жених, а душа – невеста. Разве невеста может идти к жениху, целуясь взасос с какими-то тошнотворными мужиками? Я не хочу спасать тех, кто думает, что война идёт только по телевизору! Не хочу. Я их ненавижу. Я никому не отдам мой свет – ни тебе, ни им!

Кладёт руку на лоб Анфисы. С улицы доносится нарастающий вой сирены.

МАША. А если погибнут дети, свет не погаснет?

Сирена смолкает. Тётка в чёрных перчатках идёт к Анфисе, и, наклонившись над ней, снимает с неё руку Гюльчихры. Анфиса перестаёт дышать. Гюльчихра поднимается.

МАША. Это, наверное, Скорая Помощь. Подстанция – на соседней улице.

ГЮЛЬЧИХРА. У меня – пистолет. А у тебя что?

МАША. А у меня- ничего.

ГЮЛЬЧИХРА. Меняемся?

МАША. Нет! Если я отдам тебе ничего за свой пистолет, то мой свет погаснет. Возьми сама.

Гюльчихра берёт Машу на прицел.

МАША. (изображая ребёнка) Мама! мама! (Смеётся)

Гюльчихра опускает пистолет.

МАША. Как видишь, пистолет стоит гораздо меньше, чем ничего!

Раздается сигнал дверного звонка.

ГЮЛЬЧИХРА. Позвони с моего мобильника на последний принятый номер. Ответит женщина. Я её называю Яна. Именно у неё я должна взять главное. Назначь встречу – естественно, моим голосом. Она ростом выше тебя, молодая, светлая, с длинным носом. Знает достаточно для того, чтоб ты стала капитаном, а твой полковник – сенатором.

Звонок повторяется.

МАША. (покинув комнату) Кто там?

ТЁТКА В ЧЁРНЫХ ПЕРЧАТКАХ. Господин Лобачевский!

Затемнение. Выстрел.

Конец.

Коньяк Монфокон

Пьеса в двух действиях

Действующие лица:

Виктор Васильевич Гамаюнов, врач, заведующий хирургическим отделением в городской больнице

Елена Антоновна, его жена

Наташа, их двадцатитрёхлетняя дочь.

Дуня, её шестнадцатилетняя сестра.

Петя, друг Дуни.

Димикс, товарищ Пети.

Лариса, тридцатилетняя врач-хирург.

Прялкина, то же самое.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Кухня в квартире Гамаюновых. Елена Антоновна сидит за столом, пьёт чай. Мобильник, лежащий перед ней на столе, подаёт сигнал.

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (взяв его и выйдя на связь) Алло! Здравствуй, мама. Да ничего, потихонечку. С телефоном? Дунька его уронила, и он разбился. Нет, пока ещё на работе. Тоже не приходила. Боюсь. Наташка? Не знаю, сейчас спрошу … (громко) Наташа, ты спишь?

НАТАША. (из своей комнаты) Да!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Говорит, что спит. Не знаю, сейчас спрошу … Наташа, а ты не хочешь бабушке что-нибудь сказать?

НАТАША. Нет!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Она говорит, что завтра к тебе придёт, так что готовь пряники и варенье! Не знаю, сейчас спрошу … Наташа, бабушка спрашивает, какие пряники покупать – квадратные с мёдом или кругленькие с ванилью?

НАТАША. Продолговатые с вазелином!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Да купи и те, и другие. Сгущёнку не покупай – опять обожрётся до заворота кишок! Откуда ж я знаю, где она пропадала? Не говорит. Купи вафельный. Да зачем сейчас-то бежать? Завтра утром купишь. Да? Ну, как знаешь. (кладёт мобильник на стол, встаёт, делает шаг к комнате и прислушивается) Наташа! Ты хорошо себя чувствуешь?

НАТАША. Да!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Принести тебе чаю?

НАТАША. Нет!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Ты будешь спать дальше?

НАТАША. Да!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Бабушка обещала завтра тебе отдать прабабушкины рубиновые серёжки.

НАТАША. Да?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Если, конечно, ты ей пообещаешь вести себя хорошо!

Садится за стол, допивает чай и берёт газету. В этот момент доносится лязг наружной двери квартиры. Елена Антоновна, оторвав глаза от газеты, прислушивается к шагам в коридоре. Входит Виктор Васильевич в чуть помятом костюме, с пакетом. Вытащив из него большую бутылку водки, ставит её на стол.

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (отложив газету) Ты что, придурок?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Если бы ты мне этого не сказала, я бы её на твоих глазах в окно вышвырнул! А теперь – сиди и любуйся, дура! (Выкладывает на стол две дюжины мандаринов. Отбросив сумку, садится)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (поднявшись) Как ты посмел нажраться? Ведь у тебя – два инфаркта! Что ты уставился на меня глазами бесстыжими? Отвечай мне, как ты посмел нажраться?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (взяв бутылку) Да, два инфаркта. Но кроме них – две жены, две дочери-потаскухи и две страны! Одна – в новостях, другая – перед глазами бесстыжими! И уж если в моих глазах даже и без водки двоится всякая мерзость – я, чёрт возьми, имею право нажраться! (Откупоривает бутылку, пододвигает к себе стакан, наливает. Сдирает кожуру с мандарина)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (сев и прижав ладони к лицу) Ты не человек!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. А кто ж я?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Тварь! Скотина!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (с грустным вздохом) Ну да, конечно. Интеллигенту трудно не быть скотиной – по меркам женщины, так как он исторически обречён на самоотдачу! Ни одна женщина не способна взять столько, сколько он ей даёт. Две – могут, если не дуры. Но двух не дур на одном полушарии найти сложно – потому вы, Елена Антоновна, взяли больше всех остальных, вместе взятых! (пьёт, съедает часть мандарина)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (заплакав) Что я взяла у тебя? Это ты уже тридцать лет сосёшь из меня все соки! Посмотри, кем я стала!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Вижу! Но, тем не менее – обещаю, любимая, что моя последняя мысль будет о тебе. О тебе одной! (наливает)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (хлопнув ладонью по столу) Хватит бредить!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (усиливая декламацию жестами)

В головах – свечами смертными

Спаржа толстоногая!

Полосатая, десертная

Скатерть вам дорогою!

Табачку пыхнём гаванского,

Слева вам и справа – вам.

Полотняная, голландская

Скатерть вам – да саваном!

Пьёт, съедает часть мандарина и утирает рот рукавом.

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Как ты смеешь в нетрезвом виде читать такие стихи? Ведь это Цветаева!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Ты меня не любишь. Не жалеешь… (рыгает)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Мерзкая рожа!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Разве я немного некрасив?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. О своих дочерях подумал бы хоть чуть-чуть! Как тебе не совестно? На кого ты похож? Видели бы сейчас тебя твои пациенты, которые месяцами ждут очереди к тебе! Кандидат наук, хирург высшей категории! Знаменитость! Гамаюнов Виктор Васильевич! Дуньке весь институт завидует! Знали бы, что ей тут приходится слышать! Бессовестный человек… Совсем опустился!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Ты меня не любишь? Не жалеешь? (встаёт, качаясь)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Сядь, дурак! Грохнешься!

Раздаётся хлопок наружной двери квартиры.

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Если ты мне сейчас же не скажешь, жена моя, любишь ты меня или нет, клянусь – умру к чёрту! Третий инфаркт! Сию же секунду – смерть!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Вот придурок!

Виктор Васильевич закатывает глаза, и, схватившись за грудь, начинает валиться навзничь. Елена Антоновна вскакивает, чтобы оказать ему помощь. Вбегает Дуня в брючном костюме, с сумочкой на плече. Подхватив отца, усаживает его на место.

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Дунюшка! Ты спасла мне жизнь, моя дорогая…

ДУНЯ. А ты мне честь до сих пор не спас! Учти: если завтра утром двадцать пять тысяч не будут лежать вот здесь, на этом столе – вечером пойду на Тверскую!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Как? Уже двадцать пять?

ДУНЯ. Я предупреждала – цены на внеочередные туры растут. Таиланд идёт нарасхват!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Так ты в Таиланд собралась? Ну, нет! Иди на Тверскую. Там уж, по крайней мере, заплатят. И заразят чем-нибудь попроще.

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (всплеснув руками) Совсем дурак! Что это за шутки?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну а если без шуток – тебе, Дуняша, не на Тверской, а где-нибудь в Бирюлёве надо маячить, между пивным ларьком и бензоколонкой. Там ваше место, Авдотья Викторовна, если наука вам никакой кувалдой в голову не вбивается! На Тверскую она намылилась с таким рылом! Нечего сказать, шустрая! На Тверской-то знаешь какие девки стоят? Покруче Наташки! С ногами во весь твой рост!

ДУНЯ. Ладушки! Если ночью квартирка заполыхает – не удивляйся, папочка! (удаляется в свою комнату)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (сев) Молодец! Сведёшь меня в гроб – под забором сдохнешь!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Так я мечтаю об этом, Леночка! Напугала козла капустой! Как ты не понимаешь элементарных вещей? Сдохнуть под забором – долг интеллигентного человека! По крайней мере, в этой стране…

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Не в этой, а в нашей!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Представляешь, этот подонок сегодня так же сказал – не в этой, а в нашей! Вы сговорились, да? (Наливает, пьет. Чистит мандарин)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Кому он это сказал?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Кому, кому! Мне! На пятиминутке. (съедает полмандарина)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. А в связи с чем?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Я не помню! Какая разница?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Странно! Как при таком наплыве больных он на конференции нашёл время поговорить о патриотизме?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Дорогая моя! Для тех, у кого руки растут из задницы, невозможного мало! Кому ещё рассуждать о патриотизме, как не дебилам и сволочам?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Но не мог он без повода обратится к тебе с такими словами!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Значит, был повод. Я ж тебе говорил – стукачей развелось в больнице, как тараканов!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Он тебе работать не даст. Не будь дураком, пиши по собственному желанию!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (наливая) Лена, мы с тобой прожили двадцать семь с половиной лет. Тебе ли не знать, как я реагирую на угрозы, какие бы они ни были, кто бы их ни произносил! Ты слышала, как мне Дунька сейчас грозила. Родная дочь! И чего добилась? А там – подонки! Так неужели ты думаешь, что я с дочерью буду крут, а с ними – податлив? (пьёт)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Если так – накрылась твоя мечта.

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Какая мечта?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Под забором сдохнуть! Тебя убьют, вот и всё.

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Убьют?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Да. Конечно, убьют! Я не понимаю, чего ты так удивляешься, Витя? Ради того, чтоб освободить твою должность для своего однокурсника, эта сволочь точно перешагнёт через труп! И не через один. Чего ему это стоит, если у него – связи в Кремле?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Да хоть в преисподней! Я его не боюсь. Чего мне бояться? Меня сто раз убивали!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Это что ещё за рассказы Агаты Кристи? Ты поплыл, что ли?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Я никуда не поплыл! Мои паруса повисли на реях, а палуба вросла в грунт.

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Когда тебя убивали?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Когда?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Да! Когда?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (встав) В сороковом году!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Твою мать!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. В Финляндии, на льду!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Я сейчас нарколога вызову! А ну, сядь! Наташа!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (сев и закрыв руками лицо) По-детски маленькое тело… лежало как-то неумело… далёко шапка отлетела… (плачет) Далёко шапка отлетела…

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Вот идиот!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (утирая слёзы) Далёко шапка отлетела! (тянет руку к бутылке)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (схватив её) Пить ты больше не будешь!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (гневно) А ну, отдай!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Не отдам!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (встав) Отдай, я сказал!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (вскочив) Здесь ты пить не будешь!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (грозно) Это мой дом!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Он не только твой!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Хорошо. Отдай мне бутылку, и я уйду. Навсегда!

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Нет уж, хватит! Я в прошлый раз отдала – ты с ней в туалете закрылся и там уснул! Пришлось дверь ломать!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Чёрт возьми! Я пришёл домой! Меня ждали в тысяче мест! Тысячи окошек горели! Но я туда не пошёл! Я плюнул на всех и пришёл домой! И кто меня дома встретил, кроме собаки?

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Что ты бредишь? Собаки нет уже восьмой год! Пластинку смени!

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. (топнув ногой) Пошла ты! Больше ноги моей здесь не будет! (стремительно удаляется в третью комнату, из которой через секунду доносится жуткий грохот и звук баяна)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. (поставив бутылку на стол) О боже, только не это!

Виктор Васильевич возвращается с баяном на груди, дёргая плечами, чтоб лямки легли хорошо.

ЕЛЕНА АНТОНОВНА. Витенька, ты куда собрался?

ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ. Под забор! (уходит)

ЕЛЕНА АНТОНОВНА (схватив мобильник и кинувшись вслед за мужем) Нет! Витя, вернись!

Раздаётся грохот наружной двери квартиры и воцаряется тишина. Вскоре ей на смену приходят звуки баяна и крики с улицы, но они быстро затихают и исчезают совсем. В кухню входит Дуня. Хихикнув, берёт бутылку, нюхает содержимое, наполняет стакан на четверть, одним глотком осушает его и ставит. Входит Наташа в халате.

ДУНЯ. Привет, сеструха!

НАТАША. Привет, Дуняшка!

Целуются.

НАТАША. (отстранив Дуню) Что-то от тебя водкой пахнет! С папочки, что ли, пример берёшь?

ДУНЯ. Разумеется! Мне декан сказал неделю назад: «Дуняша! Бери пример не с сестры, а с папы!» Я и беру.

НАТАША. (сев) У него к тебе есть претензии? Я имею в виду декана. Он на тебя ругается?

ДУНЯ. Разумеется! Какой из меня юрист? Я – творческий человек, актриса! Меня из балетной школы выгнали по ошибки, ты сама знаешь!

НАТАША. Я уж забыла, что там произошло. По ошибке, да?

ДУНЯ. Разумеется! Посмотри сама – разве я не профессионалка? (делает несколько танцевальных движений, шлёпается на попу)

НАТАША. (встав) С тобой всё в порядке?

ДУНЯ. (вскочив) Разумеется! Я же специально упала, чтоб показать тебе, как профессионал может шлёпнуться и при этом ничего не почувствовать!

НАТАША. Шлёпнувшись на такую жопу и дилетант бы ничего не почувствовал!

ДУНЯ. Разумеется! У него бы сразу произошел открытый перелом мозга от сотрясения позвоночника! А я мозг расслабила – и он цел, как видишь!

НАТАША. Да, вижу, цел. Ты – специалистка по расслаблению мозга!

ДУНЯ. Смотри – теперь без падений! (делает па)

НАТАША. (схватив её) Дунька, я не могу на это смотреть! Давай посидим.

Садятся.

ДУНЯ. (взяв бутылку) Ты будешь?

НАТАША. Нет.

Дуня наливает и пьёт, не морщась. Ест мандарин.

НАТАША. Я в шестнадцать лет не пила!

ДУНЯ. Разумеется! В психиатрической клинике хрен попьёшь! Ты пила в пятнадцать.

НАТАША. Ты тоже в клинику хочешь?

ДУНЯ. Разумеется! Я – больной человек. Мне все говорят об этом, и я поверила! Меня срочно нужно лечить! Я очень хочу…

НАТАША. Забрать документы из института, это понятно! Но непонятно, зачем для этого дуру из себя корчить? Другого способа нет?

ДУНЯ. Разумеется…

Наташа с грохотом опускает кулак на стол.

ДУНЯ. Ну не отчисляют меня, потому что папа проконсультировал там всех баб и лично прооперировал ректора! Что я только не вытворяла – и пьяная приходила на семинары, и по неделям прогуливала, и преподам говорила, чтоб они зубы чистили, и хамила! Осталось разве что в деканате на стол насрать, да и то едва ли поможет! Мне по моему собственному желанию документы не отдадут, потому что я, видите ли, ещё несовершеннолетняя!

НАТАША. Поговори с родителями! Только по-хорошему, без угроз.

ДУНЯ. Ты одурела?? О чём говорить с людьми, которые меня так назвали? Это ж какие надо иметь мозги, чтоб до такой степени искалечить жизнь человеку? Я знаю, это отец! Это ведь его покойную бабушку звали Дуней, чтоб она сдохла! Я ему что – корова, чтоб так меня называть? И я точно знаю, что с институтом он замутил! Да это же просто мрак – запихнуть актрису на юридический факультет! И прооперировать ректора – эту тварь, которую сразу надо было зарезать к чертовой матери!

НАТАША. Дунька, знаешь – когда ты не косишь под идиотку, ты на неё гораздо больше похожа.

ДУНЯ. Наташка, а ты сама на кого похожа? Несёшь какую-то хрень! Родители! Тебя не было только год! За год невозможно пройти этап эволюции между каменным веком и … не помню, какой там после него…Это невозможно даже для кандидата наук, врача высшей категории! Блин!

НАТАША. Зато, судя по тебе, возможен обратный ход… Кстати, как там наши соседки буйные поживают? Ну, Ирка с Женькой?

ДУНЯ. Нормально. Я не понимаю, Наташка, чего ты так его защищаешь? Ты что, спала пятнадцать минут назад? Ничего не слышала?

НАТАША. Всё я слышала! И не только пятнадцать минут назад, но и двадцать лет.

В кармане у Дуни звонит мобильник.

ДУНЯ. (приняв звонок) Да. Привет. Дома я! Приезжай. Я тебя с сестрой познакомлю! (кладёт мобильник на стол и берет бутылку)

НАТАША. Кто это был?

ДУНЯ. Петька! (наливает) Мой новый друг. Сейчас он приедет со своим другом. (пьёт, нюхает мандарин)

НАТАША. Кто он такой?

ДУНЯ. Петька-то? Политик.

НАТАША. Политик?

ДУНЯ. Да.

НАТАША. Сколько ж ему лет?

ДУНЯ. Двадцать.

НАТАША. И каким образом он политикой занимается?

ДУНЯ. Я не знаю. Но он успешный политик. У него – «Мерседес», «Лэндровер» и три трёхкомнатные квартиры!

НАТАША. Возможно, ему родители дают деньги?

ДУНЯ. Нет, у него родители – инвалиды! Они живут в коммуналке. У них нет денег даже на колбасу.

НАТАША. Он – самостоятельная политическая фигура?

ДУНЯ. Нет, не совсем. Их много.

НАТАША. Двадцатилетних политиков?

ДУНЯ. Да.

НАТАША. Дунька, а ты уверена, что они – не бандиты?

ДУНЯ. Уверена! Я отлично знаю бандитов! Бандиты только и думают, как бы кого ограбить. А эти парни думают о другом!

НАТАША. Они точно думают?