Вселенная между нами

– Не в этой Вселенной, – говорит она.

Возвращаюсь в комнату с гробом Элизы. Большинство учителей и одноклассников уже ушли. Когда прохожу через комнату, чтобы обнять тетю Кэролайн, папа подходит ко мне сзади и цедит сквозь стиснутые зубы:

– Где ты был?

Какая разница? Я все еще ощущаю вкус мороженого во рту, и воспоминание об Анне в золотом свете заходящего солнца все так же свежо в моих мыслях, и я чувствую, что, возможно, в мире что-то изменилось.

7

Налево

ПОСЛЕ КОНЦЕРТА ЭЛИЗА подрядилась вместе со мной помочь группе собрать музыкальное оборудование. У меня все еще звенит в ушах, пока я тащу на парковку какую-то часть ударной установки, сделанную не иначе как из свинца. Элиза взялась нести всего два провода, закинув их себе на шею, и теперь, хихикая, заговорщицким тоном болтает со светловолосым басистом.

Сгрузив свою ношу на заднее сиденье микроавтобуса барабанщика и стараясь быть вежливой, я неловко улыбаюсь Лиаму, который пьет воду из бутылки в нескольких ярдах от меня.

– Отличное выступление, – говорю я.

Лиам улыбается мне, но я не могу точно определить, что кроется за этой улыбкой.

– Что ж, спасибо. Ты выглядела так, будто тебе по-настоящему весело.

О да, понятно: сарказм.

– Прости, – бормочу я.

– Да не бери в голову. – Он указывает на меня бутылкой. – Слушай, а мы раньше не встречались?

Я обхватываю себя руками, как будто мне стало холодно, инстинктивно пытаясь сжаться в комок:

– Мы часто виделись в доме у Элизы, когда были детьми.

– Хм… – Он подходит немного ближе и всматривается в мое лицо, пока я, не зная, куда деться, просто стою, уставившись в землю. – Не-а, не припоминаю.

Чувствую укол досады, но относится он не столько к Лиаму, сколько ко мне самой: я злюсь на себя за то, что помню его с такой кристальной ясностью, и за то, что жажду его одобрения, как тогда, так и сейчас.

Смотрю в сторону Элизы, которая все еще разговаривает с басистом. Они стоят рядышком и что-то курят. Ну просто замечательно. Элиза явно не в себе – человек, с которым невыносимо общаться, и я ненавижу, когда приходится это делать. Такие разговоры всегда беспросветно пусты и зациклены. Чтобы отделаться от Лиама, возвращаюсь в пиццерию и, прежде чем забрать еще часть оборудования, захожу в уборную.

Стенки кабинки изрисованы граффити, сделанными пьяными посетителями, и хотя находиться здесь не очень приятно, я не тороплюсь, прокручивая в голове состоявшееся прослушивание, перематывая его и кое-где ставя на паузу, как видео.

Я должна попасть в оркестр. Если в моем резюме будет указано, что я играла с исполнительской группой государственного уровня, у меня будет шанс поступить в действительно хорошую консерваторию, может быть, даже в Джульярд[23]. Дело, однако, даже не в этом. Иногда я думаю, что стараться, по-настоящему стараться, и все-таки потерпеть неудачу – это худшее, что могло бы со мной случиться. Несмотря на то что я понимаю: это не совсем так, – в глубине души чувствую, что это правда.

Воспользовавшись еле живой сушилкой для рук, тащусь обратно к сцене, чтобы взять еще какое-то оборудование. Когда я поднимаю что-нибудь левой рукой, запястье пронзает несильная, но резкая вспышка боли, которая, вибрируя, распространяется вверх по руке.

На обратном пути к микроавтобусу замечаю группу взрослых чуть моложе моих родителей, которые едят пиццу за столиком у задней двери, и среди них сидит мой учитель по скрипке. Я пытаюсь незаметно проскочить мимо, но потом слышу, как кто-то произносит мое имя, и неохотно поворачиваюсь как раз в тот момент, когда мистер Фостер встает со своего места и направляется ко мне.

Ох, как же я иногда скучаю по миссис Осло… Эта статная дама преподавала мне игру на скрипке с пятого класса, а в прошлом году наконец оставила своих последних учеников и окончательно ушла на пенсию. У миссис Осло бывали обострения артрита и провалы в памяти, но в конце урока она всегда давала мне ириску и никогда бы не стала настаивать, чтобы я называла ее по имени. Теперь я вынуждена иметь дело с Зови-меня-Гэри. Я знаю, что должна быть благодарна. Он несколько лет выступал с Филадельфийским филармоническим оркестром, а сейчас играет в Кливлендском симфоническом оркестре и куче других ансамблей. Он один из самых талантливых музыкантов, которых когда-либо подарил миру этот город, и то, что он сейчас снова живет здесь, – не более чем случайность. Вроде как его привел сюда сыновний долг перед больными родителями, как я поняла из смутных обрывков сплетен. Когда мы играем вместе, я иногда чувствую, как меня приподнимает над землей (или по крайней мере увлекает за собой) сила его звука. И все же… он абсолютно нетерпим по отношению к моим ошибкам, постоянно перебивает, когда я пытаюсь задать ему вопрос, и всегда пялится так, словно ему интереснее разглядывать меня, чем слушать. Короче говоря, он мне не очень-то нравится.

И вот он здесь, обвивает меня рукой, прежде чем я успеваю поставить на пол чехол с ударными тарелками. От него пахнет чересчур ядреным одеколоном и пивом.

– Получила письмо? – спрашивает он. – Уверен, ты в восторге.

– Письмо? – повторяю я, а мое сердце, словно бабочка, уже вырывается из груди, хлопая крылышками.

Зови-меня-Гэри поворачивается к столику своих друзей и указывает на меня:

– Анна – это я, только в своем поколении. И с физическими данными получше.

Мужчины за столом ухмыляются и опускают глаза на свои бокалы, а две женщины рядом с ними фыркают и закатывают глаза. Одна из них бросает в Фостера скомканную салфетку. Они же все пьяны. Я выскальзываю у него из-под руки, из-за чего он на секунду теряет равновесие.

– Какое письмо? – спрашиваю я снова.

– Я сегодня получил список, – отвечает Зови-меня-Гэри, все еще слегка покачиваясь. – Ты единственная из всей школы, кого в этом году взяли в госоркестр. А в группу первых скрипок нелегко попасть одиннадцатикласснику.

И тут мне становится безразлично, что Зови-меня-Гэри такой противный и сам себя ставит в неловкое положение, я даже внутренне не против, когда он, поздравляя, хлопает меня по плечу. Первое, что мне хочется выкрикнуть: «Теперь я настоящий человек!» – но я так смущена этим порывом, что просто говорю:

– Спасибо. Я не знала. Спасибо, что сообщили.

Потом хватаю чехол с инструментами и мчусь на парковку, чтобы найти Элизу. Я чувствую себя окрыленной, я могла бы кататься на этом чехле для тарелок, как на доске для серфинга, по волнам своего чистого ликования! Элиза все еще курит с басистом, но прямо сейчас я слишком счастлива, чтобы обращать на внимание на то, что она как будто совсем про меня забыла.

– Ты как? – спрашивает Лиам.

Он сидит на бампере микроавтобуса, а я ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь во все лицо, как маньячка. – Выглядишь так, будто надышалась веселящим газом.

– Да ничего особенного… Просто оркестр, в который я очень хотела попасть… Я понравилась им на прослушивании.

– Оркестр штата? – спрашивает Лиам, вставая и небрежно потягиваясь.

Что-то настораживает меня в его поведении. Радостное волнение, наполнявшее грудь, прячется обратно в сердце, как заползает в свою раковину осторожное морское существо.

– В прошлом году я выступал в хоре штата, – говорит он, – но не уверен, что снова приму их приглашение в этом сезоне. Ездить раз в неделю в Колумбус на репетицию – это довольно запарно, знаешь?

Я с трудом сглатываю. Ездить на репетиции – это пустяки, главное – место в оркестре. Чувствую себя ограбленной. Радость, которая причиталась мне в момент торжества, была у меня украдена. Черт с ним. Я запихиваю чехол на заднее сиденье микроавтобуса. Спасибо хоть на том, что Лиам, разминаясь, наклоняется и тянется кончиками пальцев к носкам своих ботинок и поэтому не может видеть мои злые слезы, навернувшиеся на глаза. Мне всегда ничего не стоит заплакать, эта склонность часто становится причиной моего позора, но, похоже, я не в силах ее контролировать. Элиза подбегает и запрыгивает Лиаму на спину.

– Привет, кузен! – восклицает она. – Ну вы и отожгли. Я так рада, что пришла!

Лиам хватает ее за руки, прижимая к спине, а затем выпрямляется, кружась, а Элиза смеется, как маленький ребенок. Видимо, сегодня не удастся поговорить с ней об оркестре. Найдется ли когда-нибудь в мире Элизы место для меня как для кого-то большего, чем просто ее подружка? Опустив кузину обратно на землю, Лиам говорит:

– Могло быть намного лучше, если бы эти парни хоть чуть-чуть постарались. Но спасибо, что пришла. Есть шанс, что подбросишь меня домой?

– Конечно, конечно, конечно, – восклицает Элиза, глупо улыбаясь. – Бе-е-е-ез проблем!

Одним быстрым движением я выхватываю ключи из сумочки Элизы:

– Поведу я. Твоя мама больше никогда не выпустит тебя из дома, если ты получишь еще один штраф.

Это постоянный повод для наших ссор – Элиза считает, что я слишком строгая и властная, но на этот раз она только смущенно улыбается:

– Твоя правда, Анна-банана. Поехали.

– Чур, я спереди! – выкрикивает Лиам, а затем со всякими приколами в скандинавском духе прощается со своими товарищами по группе.

Я нажимаю кнопку на водительском сиденье, выдвигая его вперед, чтобы Элиза смогла забраться на тесное заднее сиденье машины. Когда мы все усаживаемся, Элиза наклоняется вперед между двумя передними креслами и кладет голову сперва на плечо Лиама, а затем на мое. Я поворачиваю ключ в замке зажигания, и Элиза вся аж трясется от вибрации мотора.

– Ого, как будто кто-то ходит по моей могиле, ребята, – смеется она.

Лиам живет в другой стороне от нас с Элизой, и внезапно я чувствую смертельную усталость. Как бы мне хотелось немедленно телепортироваться в постель, жаль, что этому не бывать… А еще я бы хотела вышвырнуть Лиама из машины и оставить его на обочине, но это столь же маловероятно. Я опускаю стекло, чтобы поймать ветерок и немного взбодриться.

– Ребята! – Элиза, снова просовывает голову между передними сиденьями. – Гляньте, какие сегодня красивые звезды! Как думаете, они были бы такими же красивыми, если бы некому было на них смотреть? – хихикает она.

– Иногда мне кажется, что они выглядят слишком идеально, – замечает Лиам. – Как будто кто-то пытается одурачить нас этими декорациями или типа того.

– Ого, с ума сойти, – выдыхает Элиза. – Прямо как в том фильме, как его там?..

Звезды всегда казались мне нотами наоборот – нотами, безудержно скачущими по небу, вместо того чтобы сидеть на своем месте на нотном стане. Иногда я думаю о том, как бы звучала эта музыка, если бы кто-то мог их сыграть, прочитав музыку Вселенной с листа.

– Так здорово, когда мы все вместе. – вздыхает Элиза. – Прикиньте, что было бы, если бы мы трое остались близки после того, как Лиам сюда переехал?

– Есть такая штука – теория множественности миров, – говорит Лиам, указывая, где надо свернуть направо. – Суть ее в том, что существуют триллионы копий Вселенной, ее бесчисленные вариации. И это значит, что есть такие миры, где мы все лучшие друзья. Как бы тебе это понравилось, а, Анна-банана?

Не собираюсь смотреть на него, не хочу видеть язвительную ухмылку на его общепризнанно великолепном лице. Его теория звучит пусто и глупо или по крайней мере слишком просто – как будто кто-то, кому ближе романтика, чем логика понимания научных фактов, развел ее содержание водой. Но если это правда и есть множество других Анн, живущих другими жизнями, хотелось бы мне, чтобы существовала Вселенная, в которой мне не нужно постоянно задаваться вопросом, достаточно ли я хороша.

II

Я чувствую близкое родство с альтернативными Максами, хотя мне никогда не доводилось с ними встречаться. Они разделяют мои ценности, мои чувства, мои воспоминания – они мне ближе, чем братья.

МАКС ТЕГМАРК, квантовый физик

8

Направо

В ДЕНЬ ПОХОРОН ЭЛИЗЫ мы с Анной не обменялись ни единым словом. Находясь от нее на некотором расстоянии, я наблюдал за ней, продолжая подмечать всякие мелочи: родинку на левой стороне шеи; чрезвычайно прямую осанку, которую она, видимо, переняла у своей матери, сидевшей рядом; едва уловимый запах духов или, может быть, шампуня, который я почувствовал, когда она проходила мимо меня в конце церемонии, слегка помахав на прощание. Часть меня хотела бы найти способ снова сбежать вместе с ней подальше от печали, черных платьев и траурных букетов. Но другая часть с трудом может представить, что мы с ней когда-нибудь будем встречаться. Она такая правильная, замкнутая, что называется, застегнутая на все пуговицы и сильно, очень сильно отличается от Мюриэль. Она не в моем вкусе, твердил я себе в тот день, но потом ловил себя на том, что воспроизвожу в мыслях какую-то часть ее тела: полные, строгие губы, длинные пальцы, изгиб плеча.

И вот она здесь, выглядит слишком шикарно для этой дурацкой пиццерии, сидит одна за маленьким столиком в глубине зала. Пока мы готовились к выступлению, возможность ее появления была единственным, что занимало мои мысли, и она все-таки пришла, взаправду и во плоти, и теперь пьет что-то через соломинку, обхватив ее нежными губами.

Я решаю установить с ней зрительный контакт во время пения, чтобы наладить между нами какую-то ощутимую связь. Но, находясь на сцене, не могу заставить себя смотреть в ее сторону и прячусь в музыке. В животе такое ощущение, будто два хомячка борются за управление одним рулем, – верный признак того, что эта девушка каким-то образом зацепила меня сильнее, чем кто-либо еще, с тех пор как Мюриэль перешла к нам в девятом классе. (Боже, как она была прекрасна – бóльшую часть каждого урока геометрии я проводил за тем, что рассматривал маленькую, но интригующую полоску кожи там, где ее свитер не доходил до пояса джинсов.)

– Эта песня для Анны, которая готова мириться с моими промашками при выборе мороженого, – выдыхаю я в микрофон, надеясь, что эта маленькая шутка, понятная только нам двоим, заставит ее улыбнуться. Пока я пою вступительные такты песни «Impenetrable Fog»[24], украдкой смотрю на нее сквозь ресницы, и она слушает так внимательно. Это самая красивая из всех наших песен.

Мы добираемся до конца сет-листа если не успешно, то по крайней мере быстро, и Анна подходит к сцене с почти счастливым видом, хвалит наше выступление и предлагает помощь со сборами музыкального оборудования. Мне удается уговорить ее поехать домой вместе. Помимо прочего, это позволит сбежать от Криса и Эрика. На сцене они допустили все мыслимые ошибки – вступали не вовремя, сбивались с темпа и безудержно фальшивили, выдавая ноты, похожие на звуки отрыжки. Когда Анна повторяет, что концерт ей понравился, я смущенно отмахиваюсь. Она тормозит на подъездной дорожке перед моим домом и кладет свою ладонь на мою:

– Нет, правда. Ты талантлив, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это.

Я смотрю на наши сложенные руки, словно это два плота, увлекаемые течением.

– Мы могли бы намного лучше, если бы ребята хоть чуть-чуть постарались.

– Так выступай сольно. Твоя музыка – это твоя музыка; разве не это ты мне говорил? Ты не обязан делиться ею с ними, если не хочешь.

Что я хочу, так это поцеловать ее, но не делаю этого. Может быть, я слишком труслив, чтобы рискнуть. Смотрю, как пульсирует кожа в плавном изгибе ее шеи. Вынимаю руку из-под ее ладони и, как какой-нибудь доброжелательный школьный психолог, мягко сжимаю ее плечо. Просто кошмар. На деревянных ногах, пошатываясь, выхожу из машины. Вот и все, дело сделано. Я опоздал на корабль, и он больше никогда не проплывет мимо этого берега. Счастливого пути.

Мне, конечно, удалось поцеловать Мюриэль к концу нашего первого совместного учебного года. Узнав, что она увлекается фотографией, я повел ее на заброшенный железнодорожный мост. Опередив меня, она вскарабкалась на его опору, чтобы сфотографировать вид на открывшуюся внизу пропасть. Я чуть не потерял сознание от страха, но все-таки полез следом за ней, а потом мы поцеловались прямо над бездной, на волосок от неминуемой смерти. Я позволил ей убедить себя, что мне понравился этот выброс адреналина, что я испытал что-то кроме душераздирающего страха, и потом продолжал позволять ей и, вероятно, множеству других людей верить, что я слишком крут, чтобы меня беспокоила мысль о смерти. Только я-то знаю правду: я был трусом тогда и остаюсь им до сих пор.

Анна выезжает задним ходом на тихую улицу, но прежде чем скрыться в темноте и навсегда исчезнуть из моей жизни, опускает стекло и окликает меня:

– Эй, не хочешь как-нибудь встретиться? Поболтать обо всяком музыкальном занудстве?

Очень редко, но удача все же благоволит даже таким трусам, как я.

* * *

Пару дней спустя я заезжаю за ней в кафе-мороженое, где у нее закончилась одна из последних рабочих смен этим летом, и мы отправляемся в безлюдный парк, в котором я обычно останавливаюсь по пути к дому Гэвина. Это мое тайное убежище, где я сочиняю тексты песен, бормочу себе под нос рифмы и проговариваю вслух то, что приходит в голову. Я никогда и никому не показывал это место, но мне кажется правильным пригласить туда другого серьезного музыканта.

Поездка сюда похожа на первое свидание, но очень уж неловкое и к тому же по ощущениям совсем неправильное, ведь мы едем в чересчур навороченном внедорожнике моего отца, а не в стареньком седане, в котором она приезжала на церемонию прощания с Элизой.

Однако как только мы добираемся до парка и садимся (соблюдая приличную дистанцию и на разные валуны, причем я уступил ей более высокий и удобный камень), то чуть-чуть расслабляемся. Она захватила с собой немного конфет, которыми в кафе посыпают мороженое. Пока мы лакомимся ими, я рассказываю ей историю об M&M’s: когда мне было лет семь или восемь, я узнал слово «дегустатор» и сообщил родителям, что могу определить цвет M&M’s по едва заметным различиям вкуса между красителями. Они подыграли мне: клали конфеты разного цвета мне в рот, притворяясь, что не замечают, как я украдкой подсматриваю сквозь ресницы. (Это было в те времена, когда родители все еще хотели видеть во мне что-то необыкновенное, – усилие, от которого они в конце концов отказались.) Когда я уже начинаю загоняться насчет того, с какой стати вообще стал рассказывать ей эту идиотскую историю, она говорит:

– Это мило. Думаю, должно быть больше песен о таких вещах: о маленьких и очень личных воспоминаниях, которые и делают твою жизнь именно твоей.

– Не уверен, что знаю, с чем можно срифмовать M&M’s, – смеюсь я.

– Думаешь, шучу, но я серьезно, – говорит она. – И, кстати, слово «Эдем» почти рифмуется.

У меня нет желания писать песни ни об M&M’s, ни о моих родителях, но я позволяю себе перебрать несколько приятных воспоминаний из детства: мама уютно устраивается рядом со мной и Джулианом на диване, чтобы почитать нам книгу; я прижимаюсь щекой к мягкой потертой шерстке мистера Пипса – плюшевой овечки, моей любимой игрушки; из кухни доносится запах печенья, которое печет тетя Кэролайн.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Очень темная материя» (англ.).

2

У американских родителей есть традиция клеить на свои машины стикеры, оповещающие, что их ребенок имеет особые успехи в учебе. В противовес этому появились наклейки для родителей, которые гордятся тем, что их ребенок – хулиган.

3

Стивен (Стиви) Рэй Вон – американский гитарист-виртуоз.

4

«Дух юности» (англ.) – песня американской рок-группы Nirvana с альбома «Nevermind».

5

Поллианна – главная героиня одноименного романа американской писательницы Элинор Портер, жизнерадостная и ласковая девочка. Она учит окружающих игре в «радость», находя в любом событии, даже самом неприятном, повод для оптимизма.

6

«Ванна крови» (англ).

7

«Любовница трупа» (англ.).

8

Шекспир У. Гамлет, принц датский. Акт IV. Сцена 3 / Пер. с англ. М. Л. Лозинского.

9

«Магнификат» ― произведение Иоганна Себастьяна Баха, написанное на славословие Девы Марии из Евангелия от Луки.

10

Форшлаг – мелодическое украшение, состоящее из одного или нескольких звуков.

11

Метод Судзуки – всемирно известная методика музыкального развития детей, созданная японским скрипачом и педагогом Синъити Судзуки в середине XX века.

12

Тень – таинственный супергерой, боровшийся с преступностью и несправедливостью, из одноименного американского фильма (1994).

13

Джимми Баффетт – американский певец в стиле кантри-рока.

14

«Дикая душа» (англ.).

15

«Смертная душа» (англ.).

16

«С моцареллой по пути» (англ.).

17

«Потерянные солонки» (англ.).

18

«Смирительные рубашки» (англ.).

19

Имеется в виду песня «Iron Man» группы Black Sabbath.

20

«Уолдорф-Астория» – фешенебельная гостиница на Манхэттене в Нью-Йорке.

21

Цитата из поэмы Уолта Уитмена «Песнь о себе» (пер. с англ. К. И. Чуковского).

22

«Весь день в сумерках» (англ.).

23

Джульярдская школа – одно из крупнейших американских высших учебных заведений в области искусства и музыки.

24

«Непроницаемый туман» (англ.).