Верёвка

Ещё одна древняя водяная технология – плоты и тростниковые лодки для дальних плаваний на основе океанских течений. Они прекрасно описаны Хейердалом, но как давно люди владеют такой техникой – спорный вопрос, поскольку никакая тростниковая лодка не протянет несколько тысяч лет, чтобы порадовать археологов.

По той же причине мало изучен и такой излюбленный инструмент древних цивилизаций, как верёвки. Здесь можно вспомнить старейшую мумию Европы, «Тирольского ледяного человека» Эци, в снаряжении которого оказалось множество сложных изделий из кожаных и лыковых шнуров. Эта сенсационная находка возрастом более 5000 лет заставляет пересмотреть мифы о примитивности доисторического человека. Возможно, «каменный век» стоит даже переименовать в «верёвочный век», поскольку каменные сооружения – лишь один из результатов деятельности древнего человека. А гибкие верёвочные техники применялись во всех сферах жизни того периода, они определяли и мышление, и язык. И определяли совсем не так, как это делали орудия и устройства из металла в последующие века.

На этом лекция закончилось. Профессор предложил задавать вопросы. Девушка с первого ряда тут же спросила, что он думает про Атлантиду. Егор и ещё пара человек хмыкнули. Ну да, для некоторых людей байки с телеканала «Первый мистический» являются существенной частью культуры.

– А зря смеетесь, хороший вопрос! – заметил профессор. – Надо только развернуть его правильной стороной… Многие искали Атлантиду как целый затонувший континент. Такое представление о размере вызвано сухопутными стереотипами: если могущественная, значит, огромная. Но как мы уже видели, успешно править большими колониями может и небольшой остров, такой как Крит. И здесь же проявляется ахиллесова пята подобного правления. Помните, как в «Звёздных войнах» уничтожают какой-нибудь центр контроля, и тут же вся армия вырубается? Остров может быть хорошо защищён от внешних вторжений, но если он взорвётся изнутри, как спящий вулкан Санторин… С другой стороны, верёвочная сеть – это не нож, бьющий в одно место. Островные империи наверняка открыли для себя принцип децентрализации. Один из мифов о рединах гласит, что они завтракали на одном острове, охотились на другом, а ночевали на третьем. Если атланты были такой же мобильной цивилизацией, они могли просто уплыть к новым берегам.

Следующим поднял руку толстый парнишка, сидевший недалеко от Егора на том же ряду. Ещё в начале лекции Егор заметил, что аудитория в основном женская: на три десятка человек – всего четверо парней, включая его самого. Что ж, времена бородатых первопроходцев прошли. Может, потому и вопросы такие… девочковые.

Увы, представитель сильного пола тоже не порадовал. С трудом поднявшись, толстяк начал нести пургу про инопланетян.

– Давно доказано, что древние люди не могли создавать такое без посторонней помощи! – вещал он с одышкой. – С тех пор прошли тысячи лет, но даже при современных технологиях никто не может построить такие сооружения, как пирамиды майя, фигуры острова Пасхи и…

Он притормозил, и тут Егор не выдержал:

– …и Останкинская телебашня!

Все вокруг засмеялись.

– Очень свежая мысль! – Профессор прищурился на Егора. – Готов поставить вам зачет «автоматом», если вы нам сейчас докажете, что Останкинскую башню тоже построили инопланетяне.

– Доказательства ровно такие же, как у… – Егор махнул рукой в сторону толстяка. – Во-первых, никто из присутствующих не видел строителей Останкинской башни. Во-вторых, это самое высокое сооружение в Европе. Хотя со времени её постройки прошло уже больше 50 лет, но даже при современных технологиях европейцы не смогли построить ничего выше этой башни. Ясно же, такое могли проделать только зелёные человечки.

– Почему же ваши папуасы на островах вымерли после прихода европейцев? – спросил обиженный толстяк. – Раз уж таких здоровенных сооружений понастроили, могли бы дать отпор каким-то морячкам.

– Аборигенов уничтожили не люди, – парировал Егор.

– Так-так, опять космические пришельцы? – Профессор комично потряс руками. – Молодой человек, я забираю ваш зачет обратно!

Женская аудитория с интересом воззрилась на Егора. Ну, дожил. Петушиный бой в курятнике. Он уже пожалел, что ввязался в спор. Тем более что проник на факультет без пропуска, смешавшись с толпой, и не хотел привлекать к себе внимание. Но теперь под парту не спрячешься. Ладно, поехали.

– Аборигенов уничтожили болезни, которые завезли европейцы. Эти болезни возникли в очень вирулентной, то есть в сильно связной среде городов Средневековья, где вирус легко находил нового носителя. Как следствие, в такой среде развивались самые агрессивные штаммы. В разреженных островных поселениях такой вирус не мог бы процветать – ну, выкосил одну деревню, и всё, дальше некуда идти. А у кучно живущих европейцев вирусная эволюция шла в ускоренном темпе, она выкашивала целые города и страны, и в конце концов вывела себе таких людей, которые могут сожительствовать с заразой. Аборигены не прошли такой «вирусной школы». Поэтому их тоже выкосило, когда пришли заразные европейцы. Да, это конкуренция и отбор. Но побеждают здесь не лучшие, не сильнейшие и не умнейшие люди. А просто те, кто сжился с вирусом.

– Любопытная версия… – Профессор задумчиво оглаживал свою эспаньолку. – Однако боюсь, этнографы не простят вас за то, что такой подход реабилитирует все грехи западной цивилизации. Денежные отношения, алкоголь, огнестрельное оружие, рабство – вот так обычно называют «вирусы», с помощью которых европейцы уничтожали аборигенов. А по вашей версии получается, что угробить всё население Таити мог милейший человек Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Чихнул, знаете ли, своим польским гриппом, ну и понеслась… А уж сколько народу мог заразить сам Дарвин на разных островах во время своего путешествия – вот практический вклад в эволюцию! Ладно, несите зачётку: за смелую идею всё-таки поставлю.

Он выключил проектор, и курятник стал расходиться. Егор подождал, пока выйдут последние студентки. Потом подошёл к лектору и признался, что зачёт ему ни к чему, и вообще он не из этого университета. Профессор не удивился:

– У вас естественно-научное мышление, это заметно. А мы тут занимаемся всё больше неестественными науками, хе-хе…

Егор не знал, как теперь перейти к верёвкам. Он впервые встретил человека с таким же странным увлечением, в голове роилось множество вопросов. С чего начать-то? Может, спросить, как делать фигуру той героини, которая предала длинноухих?

Профессор опередил его, заметив петлю на запястье.

– Ага, вы тоже! Можно посмотреть?

Егор сбросил верёвочное кольцо с руки. Профессор помял верёвку в пальцах, потом понюхал.

– Вы бывали на Науру?

– Нет… Мне подарили на Гавайях.

– Значит, она много путешествовала. Верёвки с Науру легко отличить, у них особая жёсткость. Это позволяет делать некоторые красивые фигуры, которые вы не сделаете на обычной верёвке из растительных волокон.

– А из чего эта сделана?

– Из человеческих волос, конечно же! Вы не знали? О-о, у этих верёвок ещё много тайн! Если вы сейчас никуда не торопитесь… Мне надо забежать на кафедру, а потом мы можем с вами поболтать.

Егор сказал, что совсем не торопится. Они вышли из аудитории. В тёмном коридоре у лестницы профессор остановился.

– Здесь прямо через дорогу, в здании Двенадцати коллегий, есть кафешка, она раньше называлась «Тараканником». Можете меня там подождать? Я буквально через пять минут подойду.

16. Бегство

Он ждал больше часа. Выпил крепкий кофе, потом заказал омлет и ещё кофе, и неплохо пообедал, но профессора всё не было. В голову приходили байки о том, что питерские легко опаздывают на полдня в тех случаях, когда москвичи извиняются за пятиминутную задержку. Да и профессор выглядел довольно рассеянным, как все подобные чудаки. Небось вспомнил, что у него следующая лекция. Или место перепутал. Егор поспрашивал, есть ли в здании ещё какое-нибудь кафе. Нет, нету. Было, но сейчас закрыто.

С другой стороны, сам же сказал – «никуда не тороплюсь». Хотя это не совсем правда. Из Москвы он уехал как-то спонтанно, но уже в поезде решил, что сразу после лекции рванёт на вокзал и вернётся домой до полуночи. Поэтому и Ольге не сказал о своей поездке. А теперь придётся…

Он написал ей в чат, что пришлось срочно уехать по работе, с расплывчатым «могу вернуться поздно». Заодно полистал новости. Предполагалось, что агрегатор учитывает его интересы, но если этому верить, интересы были исключительно нездоровые:

«В Париже очередной взрыв велосипедиста-смертника»

«Посетителям московских парков рекомендуют не кормить белок в связи с эпидемией беличьего гриппа в Китае»

«Компания Microsoft объявила повышенные бонусы для найма сотрудников с синдромом Аспергера»

«В Великобритании ширится подпольное движение лучников Robin Club, которые соревнуются в сбивании чужих летающих дронов»

«Рейтинг самых заражённых устройств Интернета Вещей возглавили камеры безопасности»

«Хакеры, взломавшие базу голосов абонентов одного из федеральных операторов связи, начали использовать эти голоса для массовых поддельных звонков»

Чем дольше он читал, тем сильнее крепло ощущение, что новостной бот специально нагоняет депрессию. Можно даже заподозрить происки западных спецслужб. Впрочем, если хочется теории заговора, давай сразу по-крупному, как тот толстяк на лекции. Очевидно же, что Интернет – это атака внеземного разума. Операция «Бог спускается». Причём этапы атаки чётко отражают уровень проникновения. Началось с захвата самого внешнего периметра человеческого мозга – неокортекс, абстрактное мышление, формальная логика. Таков был первый Интернет: гипертекстовая библиотека, символьные языки запросов.

На втором этапе пришло то, что ты называешь «мозгом истерички»: онлайновые СМИ и социальные сети, эпидемии депрессивных новостей и ржачных мемов. Это атака по нашему среднему мозгу, эмоциональному интеллекту.

А дальше коварным инопланетянам остаётся лишь подчинить твой самый древний мозг с базовыми инстинктами. Как они его взломают? Через следующий, невербальный Интернет. Тихо вибрирующая в кармане мобила собирает твою биометрию, самые тонкие непроизвольные реакции, а в ответ доставляет тебе персональные страхи – через какую-нибудь странную мелодию в наушниках, а может, прямо через эту вибрацию в кармане. Кстати, вполне годное обоснование для того стартапа, что ты присоветовал Паше: продажа жуков в коробках. Это ж будет самый передний край «третьей волны».

Но всё-таки странно: новостное приложение никак не заметило, что в последнее время юзер активно скачивал кучу этнографических материалов. Или просто не было новостей по такой пыльной тематике? Попробуем руками поискать в Google News…

Уж ты, кто бы мог подумать! The Wall Street Journal. Статья называется «Спасёт ли кошачья колыбель наши школы?». Согласно гарвардскому исследованию, выпускники американских колледжей проигрывают выпускникам тридцати других стран по уровню знания математики. Преподаватель индейского происхождения Джеймс Мёрфи считает, что проблема в гиподинамии. Развитие мозга связано с движениями, а школьников нагружают только текстами да картинками. Мёрфи провёл эксперимент: собрал двоечников и устроил им курс верёвочных фигур. Оценки по математике заметно улучшились.

Значит, не ты один до этого допёр. Есть и другие чокнутые. Но в Штаты смотаться на «сапсане» не получится. Правда, и тут всё небыстро. Полтора часа ожидания, а белой эспаньолки так и нет. Пожалуй, можно уходить.

На улице уже смеркалось. Хотя нет, это же Питер, у них тут всегда такое небо, словно сейчас ливень будет. Егор почти дошёл до набережной, но остановился посмотреть памятник Ломоносову. Бронзовый Ломоносов, откинув бумажки, смотрел куда-то в небо. Ещё один типичный профессор, завис в раздумьях и потерял счёт времени. Может, вернуться на факультет и там его поискать? Не зря же приехал, в конце концов.

У дверей истфака он увидел «скорую» и непроизвольно ускорил шаг. Блин, всяких гадостей уже успел подумать про этого профессора – а такой простой мысли не пришло, что дядька пожилой и…

Несколько человек стояли в арке рядом со «скорой». Егор узнал охранника, которого он так ловко обошёл сегодня, чтобы попасть на лекцию. И ещё пара знакомых лиц: толстый любитель инопланетян и девушка с плеером. Он подошёл к ним.

– Кому-то стало плохо?

– Говорят, наш профессор совсем тронулся, – вздохнула девушка. – Пытался повеситься, зацепив свою верёвку за ручку на окне. А вторым концом за шею. Вроде откачали, но он ещё не в себе, забирают в больницу.

– Может, он пытался сделать какую-то фигуру? – предположил Егор. – Есть такие, в которых верёвка на шею надевается.

– Ага, конечно! – ухмыльнулся толстяк. – А сзади подкрался кто-то, кому зачёта не досталось. И затянул хорошенько.

– Что ты несешь, Иван! – Девушка хлопнула его по руке, потом обернулась к Егору. – А вы ведь не с нашего курса? Я вас раньше не видела.

– Нет, я… перевожусь из московского…

Он замялся, пытаясь придумать название какого-нибудь вуза. И от этого, наверное, враньё стало совсем очевидным, потому что девушка и толстяк посмотрели на него как будто с подозрением. Он отступил в сторону и потихоньку пошёл – но не к открытой набережной с Ломоносовым, а в противоположном направлении, к углу здания, словно хотел скрыться.

На углу остановился, набрасывая вторую лямку рюкзака, и посмотрел назад. Девушка и толстяк разговаривали с охранником. Охранник смотрел на Егора. Он пошёл дальше. Свернул за угол – и побежал.

# # #

Необъяснимая паника прошла минут через двадцать. Он уже не бежал, а быстро шагал по прямой неизвестной улице, среди старинных зданий с изящными башенками и лепниной. Стены домов ровно стыковались друг с другом, сменяя один пастельный цвет на другой; такие же каменные коридоры открывались в обе стороны на перекрёстках; простая прямоугольная структура успокаивала, возвращая трезвый рациональный ум.

Это от кофе такой мандраж, конечно же. Чересчур крепкий, две чашки подряд в той душной кафешке. А перед этим – два часа на лекции, тоже дефицит кислорода. Вот и накатила шиза. С чего ты вообще взял, что на тебя смотрели с подозрением? Сумасшедшие профессора везде бывают. И это, кстати, бывает заразно, тоже могло повлиять…

Надо возвращаться домой. Улицы тут прямые, всё просто: свернуть направо до набережной, там будет Дворцовый мост, а с него прямо по Невскому – к вокзалу.

Он бодро шагал ещё с полчаса, однако набережная так и не показалась. И хотя страха уже не было, непривычно пустые ряды старых зданий под низким пасмурным небом навевали что-то мистическое. Названия улиц ни о чём не говорили, но когда он выскочил на широкий проспект, именовавшийся «Каменноостровским», то понял, что это уже не Васильевский остров, а какой-то другой. Каменный, что ли?

Нет, это где-то совсем далеко. А рядом с Васильевским должна быть Петроградская сторона, где крепость. Он вспомнил, что в панике действительно перебежал какой-то мост.

Значит, ушёл не в ту сторону. Он вытащил смартфон, чтобы посмотреть карту, но тут случился ещё один сюрприз: Интернет вырубился из-за дурацких лимитов в роуминге. Значит, и карты нет, и билет не заказать, и такси не вызвать.

Ладно, не страшно. Просто ещё раз свернуть направо.

Через некоторое время город как будто смилостивился над ним. Проспект вывел к Неве с той самой крепостью, и на открытом пространстве вся остальная география встала на место. Дворцовый мост – справа. За ним начинается Невский, он идёт наискосок, влево. Можно просто перейти ближайший мост и двигаться прямо. В итоге всё равно выйдешь на Невский.

Среди деревьев мелькнул космический корабль инопланетян – павильон станции «Горьковская». Кто-то ленивый внутри Егора заныл, что проще на метро. Но пешеходная движуха уже овладела им; далековато, конечно, зато разомнусь, а то в поезде опять сидеть. Он пошёл через мост.

Пожалуй, даже хорошо, что карта вырубилась. В этой движухе было что-то знакомое, и хотя он давно так не делал, но сразу вспомнил это развлечение студенческих лет: запрыгнуть в первый попавшийся троллейбус, увозящий неизвестно куда по лабиринтам московских улиц – а потом выбираться оттуда пешком, и радоваться, когда незнакомые куски города вдруг стыкуются со знакомыми. Именно тогда он заметил, как люди одушевляют транспорт. Лишь немногие, подходя к водителю троллейбуса за уточнением маршрута, спрашивают о намерениях самого водителя: «Вы едете до Войковской?». Но большинство говорит не так. Они задают отстранённый вопрос в третьем лице: «До Войковской идёт?» Они спрашивают про троллейбус, будто он – самостоятельное существо, а шофёр – лишь мелкий шаман, который может только предсказывать планы этого существа.

И в этом есть своя правда. Водителя могут заменить, но троллейбус всё равно будет ходить по заданному маршруту. А чем определяются троллейбусные маршруты? Устройством города, извилинами его улиц. Смешно: люди ждут пришествия искусственного разума из электронных гаджетов, не замечая, что он давно построен, он вокруг них – огромный каменный мозг большого города ежедневно водит их по своим тропам, разговаривает с ними шершавым языком асфальта и гранита…

За Марсовым полем надо было пересечь ещё одну речку, маленькую, с горбатым мостиком. Егор остановился на этом мостике передохнуть. То ли Фонтанка, то ли Мойка – он всегда их путал, но места уже знакомые. Он бывал в Питере всего несколько раз, и почти всегда прогулки шли от вокзала в центр или обратно к вокзалу, пересекая эти самые речки, что так забавно искажают геометрию: дома на набережных прямоугольные, но сама набережная извивается туда-сюда.

Что-то ткнулось ему в щиколотку, и в тот же миг обе ноги потянуло в сторону. Он опустил глаза: смешной каштановый щенок с большими ушами обмотался поводком вокруг него, обнюхивая ботинки. Хозяйка щенка, лет семнадцати, с такими же каштановыми волосами, стояла рядом.

Егор поднял ногу, пытаясь выбраться из кожаной петли. Но девушка просто отпустила поводок, пёс распутался, и они вместе побежали на набережную. Непонятно было, кто из них ведёт другого на поводке – кажется, они менялись ролями каждую минуту. С моста девушка сбежала за щенком, но на набережной она села у воды, и пёс послушно развалился рядом. Потом щенок решил обнюхать каких-то туристов, и девушка побежала на поводке за ним… А Егор обнаружил, что медленно идёт следом за этой каштановой парой, хотя ему совсем в другую сторону.

Так они прошли вдоль реки до следующего мостика, и хотя он держался на расстоянии, его всё-таки смущала роль преследователя. Поэтому он даже обрадовался, когда его нагнала группа молодых и весёлых иностранцев с такими же рюкзачками, как у него, и он легко смешался с ними, отвечая на их улыбчивые «Hi» и «How are you» как старый знакомый.

Проходя по разноцветным плиткам перед отелем, первый из них стал прыгать только по красным квадратам, и остальные все запрыгали так же, включая Егора. Потом они играли на ходу в футбол пустой пластиковой бутылкой, потом увидали старушку – и все стали изображать, как она идёт вперевалочку…

Их было пятеро, три парня и две девчонки. Вроде бы все говорят по-английски, но явно не американцы. «Where are you from?», крикнул Егор, и один из них, высокий блондин, крикнул «We are Japanese!» и для убедительности оттянул пальцами уголки глаз к вискам, и то же самое сделали все остальные.

Из бара впереди донеслась музыка, Егор узнал Doors, и вся компания хором затянула «Oh show me the way to the next whiskey bar!». И вот они уже в баре, а потом в следующем баре, продолжая общаться на том же шуточном языке всеобщих повторов, передразнивая то мрачных мужиков с пивными кружками («Na zdorovie!»), то любителей рок-н-ролла на танцполе, то футбольных болельщиков, которые вскрикивают и машут руками при каждом движении бессмысленных фигурок на экране телевизора.

Что-то выключило их игру в третьем или четвёртом баре, и Егор не сразу понял, что это сделала музыка. До этого везде звучали известные композиции на английском, и вся компания время от времени начинала хором подпевать, останавливая разговоры и возвращаясь в коллективное дурачество. Но тут из колонок плеснуло другим, прохладным и ветреным, как питерское небо:

Вот дождь пошёл, намокли лица.

С души моей свалилась глыба.

Наверное, я просто птица,

хотя возможно, что и рыба.

А может, это просто пиво.

А может, это просто водка.

А может, ты проходишь мимо.

А может, погоди, красотка…

Дождь, дождь идёт.

Всё, всё пройдет.

Компания примолкла. Кто-то поднялся, разглядывая исполнителя через головы плотно набитого бара. Кто-то попытался изобразить игру на гитаре с печальным лицом. Но общая хохма уже не получалась, им оставалось только слушать, не понимая слов.

А может быть, ты тоже рыба.

А может быть, ты тоже птица.

И что с того, что ты красива,

когда вокруг одни тупицы.

И город над тобой смеётся.

И голоса, и взгляды ранят.

И лишь тогда тебе поётся,

когда по крышам барабанит

Дождь, дождь идёт.

Всё, всё пройдет.

«What's he singin' about?», спросил высокий блондин, наклонившись к Егору и пытаясь перекричать гитарное фламенко. «About rain», ответил Егор. Но больше говорить не хотелось. Гитара била по чему-то больному внутри, а слова и вовсе добивали.

Так может, нам отсюда вместе

с дождём по рекам – и до моря…

Но дождь кончается, хоть тресни,

и снова этот город горя.

И на душе всё та же глыба.

И снова хочется напиться.

Наверное, я просто рыба.

Хотя возможно, что и птица.

Музыка ещё не закончилась, а он уже подхватил рюкзак, и помахав всем на прощанье, выскочил на улицу. Дождя не было, но в свете жёлтых фонарей мокрый каменный город блестел, словно только что поднялся со дна океана. Блестела и река, расчерченная отражениями фонарей, а на противоположной набережной он снова увидел каштановую девушку с каштановым щенком – наверное, они возвращались домой с прогулки.

Это было вроде знака, два раза подряд такие встречи не происходят случайно, и Егор пошёл параллельно с ними по своей стороне реки, ожидая, что они вернутся к тому же горбатому мостику, где щенок обмотал его ноги поводком.

И они почти дошли, мост уже виднелся впереди, но внезапно девушка и щенок свернули в боковой переулок, а Егору оставалось только двигаться вперёд вдоль воды. Он ускорил шаг, перешёл мост, и не зная зачем, побежал по другой стороне реки назад, к переулку, где скрылась эти лохматые. Но там уже никого не было.

17. Солнце

Плеск волн. Приятный, колыбельный такой звук. Он снова закрыл глаза, надеясь вернуться в сон, который оборвался на самом интересном.

Ему опять снилась университетская общага, но никаких долгих поисков, на этот раз всё было хорошо и правильно: и веселье с друзьями, которых он сто лет не видел, и красивая спокойная подруга, в которой он узнал одноклассницу из другого старого сна. А когда настало время расставаться, при сборке рюкзака ничего не терялось, всё было под рукой, и он брал только самое необходимое – нож и верёвку, фонарик и блокнот, цветные карандаши и пластилин для детей…

Да-да, во сне у него были дети, и пока он собирал рюкзак, самый мелкий залез в какую-то вентиляционную трубу, но его было хорошо слышно оттуда, и Егор пошёл вдоль стены, перестукиваясь и перекликаясь с ребёнком, который полз внутри стены по вентиляции. Так они добрались до места, где стена была трухлявая, Егор отломал большой кусок, и ребёнок вывалился из стены прямо ему на руки, весь испачканный извёсткой и зелёной краской. Но тут оказалось, что в процессе этого похода они попали в недостроенную часть здания, и дальше можно двигаться только по лестнице на отвесной стене. А руки-то заняты – надо либо ребёнка держать, либо по лестнице карабкаться. В конце концов он придумал: засунул ребёнка за пазуху, пристегнул к себе покрепче ремнём и ступил на лестницу. Тут и проснулся.

Волны плескались за окном, иногда доносился шум проезжающей машины, это звучало похоже на прибой, но всё равно не спутать, волны булькали по-настоящему.

Всё-таки правильно, что остался. Ночью, после исчезновения девушки с собакой, он по какой-то пьяной логике решил, что дальше нужно идти только вдоль набережных. В результате опять забрел чёрт знает куда и жутко замёрз, но зато протрезвел, встретил банкомат и заплатил за Интернет. На экране мобильника всплыл ольгин ответ на его дневное сообщение: она снова отправилась ночевать к маме, какие-то родственники там приехали и хотели её увидеть. Так что его отсутствие дома она даже не заметит.